Город

– Я здесь работаю, – понял меня Клаас, – Нам подадут из кухни, платить не нужно.

Я кивнул и отложил меню.

Подошедший официант – высокий, тонкий и черно-белый – весело улыбался, – Привет, Клаас.

– Привет, Тим. Как жизнь?

Тим – веснушчатый, курносый, улыбающийся и, несмотря на это кажущийся очень серьезным и опытным человеком, – пожал плечами, – Неплохо.

– Принеси два мартовских, пожалуйста. И Фрюлингсброт.

Тим кивнул и удалился.

– Что такое Фрюлингсброт?

Клаас довольно улыбнулся, – Весенний хлеб, если дословно переводить. Но это не хлеб… Попробуете. Его только у нас в городе делают.

– Что ж, будет материал для обзоров.

Клаас помрачнел при этих словах, – Да, я как раз спросить хотел… Вы сами придумали сюда приехать?

– Нет. Меня направила Гамбургская пароходная компания.

– Да видишь, Артем… – начал он, но тут вернулся Тим с запотевшими кружками темного пива и белой керамической миской, пахнущей чем-то весенним и острым.

– Спасибо, – сказали мы с Клаасом и Тим ушел.

Пиво было терпкое, густое, с сильной хмелевой ноткой. Пригубив, я попробовал Фрюлингсброт – мелкую хрустящую рыбку, обжаренной в тертых помидорах, моркови и перце.

– Вкусно. А почему весенний хлеб?

– Когда город был основан, хлеба постоянно не хватало. Его возили в основном с материка, морем. А с морем были те же проблемы, что и сейчас.

– Облачный фронт? – попробовал блеснуть я.

– Да, вроде того. В общем, того, что здесь выращивалось, хватало дай бог на зиму. А к весне муки в городе никогда не бывало. Зато как раз весной приплывала вот эта рыбка.

И Клаас захрустел рыбкой.

– Интересно, – сказал я, – А с пропажами детей?

Дожевав и выпив, Клаас отер бороду и посмотрел на меня, – Пропадают. Что тут еще скажешь.

В газетах, – говорю, – Ни слова не видел.Ты, наверное, недавно в городе, – пожал плечами Клаас.Две недели.Последнее исчезновение было месяца два назад. Насколько я помню.И никого из пропавших не нашли?Кого-то находят. Но многих нет, – он вздохнул, откинулся на спинку кресла и иронически поглядел на меня, – Ты думаешь о каком-то журналистском расследовании? Или, не дай-то бог, планируешь добавить остренького в свои отчеты?У меня полно времени, – честно говорю я, – А тут интересное и доброе дело. Соблазнительно.

Клаас рассмеялся, но тут же посерьезнел и сказал, – Я бы на твоем месте лучше изучил историю города. И подыскал бы себе работу. Так, на всякий случай.

– На какой еще всякий случай… – начал я, но Клаас махнул рукой.

– Но можно заняться и расследованием, – сказал он.

Мы взяли еще по пиву, закурили, и Клаас начал рассказ.

– Дети пропадают всегда, это понятно. На то они и дети.

– Стало пропадать больше?

– Больше, – кивнул он, – И не только в этом дело. Город не такой и большой. И уехать отсюда не так-то просто,. Поэтому так или иначе дети обычно находились. Это тоже по-разному бывало…

Он глубоко затянулся, и выпущенный дым струйками завился вокруг бороды, – Я об этом много думал. Свое детство вспоминал, какие тогда ходили истории… Читал всякое. В общем, дети обычно возвращаются. Раньше возвращались, то есть. Чаще всего вообще через две-три недели, продрогшие и оголодавшие. Жили по чердакам, на островах, в шалашах на пляже… Был случай, когда ребенка нашли через двадцать лет. Он был уже, конечно, никаким не ребенком. Здоровый парень, трубочист – я фото в газете видел. Пришел к своим же родителям камин продувать. А пропал он в пять лет…

– И что же он делал все это время? – скептически спросил я.

– Говорил, что жил на крышах, – пожал плечами Клаас, – Много чего говорил, но это давняя история. Лет 50 тому назад.

– Может, просто самозванец?

– Может. Хотя мать его признала, да и отец потом тоже. Были и другие истории. Тут кое-что уходит в давнюю-давнюю историю города, я сам толком не знаю, откуда все это пошло. Но есть такие места, куда взрослые не ходят. Неприлично это считается.

– Как пустырь?

– Да. Хотя он даже меньше, чем другие, – непонятно объяснил Клаас, – В общем, иногда дети, вроде бы, просто оставались в таких местах. Не выходили к взрослым, и все.

Я взглянул на Клааса. Он вроде не шутил.

– И их не искали. Потому что взрослым в такие места ходить неприлично. Я верно уловил?

– В таких местах их искали сами дети, – пожал плечами Клаас.

– Эффективно! – не удержался я.

– Я понимаю, как это все звучит. Но это действительно так.

Все это звучало нелепо, но я вспомнил про Мика.

– Среди пропавших в недавнее время не было никого, по имени Мик?

Клаас мгновенье подумал, – Нет. Из тех, о ком писали в газетах – точно нет. А что?

– Пока ничего. Так, странность небольшая…

Клаас посмотрел на меня с интересом, но расспрашивать не стал.

– Ладно, – сказал я, – Когда началась эта волна исчезновений?

Клаас пожал плечами, – По-разному можно считать. Я бы считал от исчезновения Эженки Новик, три года назад.

– Нужно составить список всех пропавших с этого времени.

– Уже сделан. У меня дома лежит. – Клаас затушил сигарету, – Пойдем?

– Пошли, – согласился я.

На прощанье мы помахали Тиму, возвышавшемуся за барной стойкой с книгой в толстом кожаном переплете. На носу его сверкали круглые очки, прятавшие глаза за блеском и придававшие Тиму немного зловещий вид.

Клаас, оказалось, жил в соседнем подъезде. Он вынес мне распухшую пачку газет, туго перевязанных бечевкой, и список.

Я пошел домой. Сумерки уже были на исходе, людей на улицах немного, а над острыми коньками крыш ярко светили звезды. Луна – идеально круглая и желтая – низко висела прямо над моим домом. Потом на луне мелькнул чей-то силуэт и я сообразил, что это чердачное окно.

А настоящей луны видно не было.

Дома я сложил всю свою добычу на столик в прихожей и сразу же лег спать. Из-за стены монотонно и тихо, на грани слышимости, жужжало радио соседа.

В ту ночь мне снился порт Гамбурга: звезды, яркий свет из приотворенных дверей забегаловок, звуки гитар и хриплых голосов. Затем мелькнуло лицо девушки, которую я когда-то знал – она улыбалась, но из глаз текли слезы, а вокруг вроде бы били стекло.

Проснулся я раньше обычного. Снова шептал за окном легкий дождик, но было солнечно. И-за стены все так же жужжало радио – спит он вообще когда-нибудь?

А на кухне, сидя на подоконнике и болтая ногами, меня ждал Мик. Кофе он уже сам сварил.

Он бледный, как новый холодильник, и, пожалуй, красивый – только слишком явная ассиметрия лица его немного портит. Одет Мик в старинный костюм из темного бархата, серые чулки и туфли со смешными щегольскими бантами. В руках у него белая фарфоровая кружка с синим рисунком – у меня такой нет.

«Точно такой, как я думал», – проносится мысль, а потом я немного пугаюсь, потому что вовсе не думал о том, как Мик выглядит. Но откуда-то это мгновенное узнавание все же появилось.

– Привет, – говорит Мик и спрыгивает с подоконника. Из мокрых волос падают на пол два маленьких красных листочка.

– Привет, – говорю, – Мне кофе не найдется?

Вот так я и познакомился с Маленьким Миком.

Глава третья

Маленький Мик и Девочка в картине

Это было давно. Мик точно не знал, год, или месяц назад – но давно, это точно. Позже я высчитал, что все это должно было случиться лет пятнадцать назад. Мик тогда еще не жил в городе, а путешествовал со своей палаткой по далекой южной стране. И однажды пришел в незнакомый город – большой и шумный, как тропический лес.

Сверкало огромное солнце, висевшее так низко, что заслоняло башни города и далекие горные вершины. Стрекотали под этим солнцем счастливые кузнечики и шумели люди, столпившиеся у арки подземного туннеля. Здесь были цыганки в ярких оборванных платьях и с босыми смуглыми ногами, сверкающие поддельным золотом испанцы из пригородов, потрепанные русские с кожей, похожей на сердцевину дерева, улыбающиеся индейцы, ни единого слова которых никто не понимал.

И был Мик.

Он сидел на склоне холма, в котором и был прорыт подземный туннель, и завтракал булкой и миндальным молоком. Рядом была табличка с надписью «Usted no puede sentarse en la hierba», но Мик не понимал по-испански. А поскольку он повесил на табличку мешок со своими вещами, никто не мог ее прочитать.

Булка кончилась. Мик посидел немного, глядя на круговорот людей внизу: одни заходили в туннель и пропадали, другие выходили, и из города подходили все новые и новые.

Сунув бутылку из-под молока в карман джинс, он спустился вниз по склону.

В туннеле была ярмарка. Разноязыкие голоса тысячами эх отдавались под бетонными сводами, было сыро и даже немного сумрачно – но с прилавков сверкали яркие и загадочные вещицы. Чего здесь только не было! Книги в мягких обложках, на неизвестных языках, браслеты, серьги и кольца из бисера, серебра, перьев, камней, фальшивого золота и дерева, всякие ржавые штуки, бывшие, наверное, деталями от других штук (к ним с видом знатоков приценивались старики в темных очках), пластинки, сладости, старинные фотографии давно пропавших людей, монетки далеких стран, связки ключей, индейские трещотки и дудочки…

Мик бродил туда-сюда, невидимый в толчее (он был слишком мал ростом) и подпрыгивал у прилавков, чтобы разглядеть товар.

И вот он увидел ее. Девочка с нежной зеленоватой кожей и скромно опущенными глазами, в старинной медной раме.

За прилавком сидел бритый индеец в мятой рубашке.

Мик кое-как протиснулся к нему и молча показал на картину.

Индеец засмеялся и сказал что-то.

Мик покачал головой, и тогда продавец показал на пальцах – семь.

Мик кивнул и укрылся в толпе. Девочку нельзя было покупать, это бы все испортило. Есть такие вещи, которые, если их купишь, портятся. Становятся ненастоящие. Их надо находить, красть или получать в подарок, обменивать, на худой конец.

Так что Мик выбрался из туннеля и, усевшись на газон, принялся перебирать свое имущество. Из потрепанного зеленого мешка на свет Божий явились: три булавки, иголка с ниткой, рыболовная леска, маленький черный фонарик (без батарейки), серебряная губная гармошка, браслет с затертыми зелеными бусинками, на которых были белые затертые иероглифы, камешек необычного цвета, перочинный нож, схема метро Риги (с рекламой прачечной на другой стороне) и запасные носки.

Мик перевернул мешок и потряс. На траву высыпались два осенних листка и крошки, всё.

На Зеленую Девочку тянула только гармошка. Но гармошку было жалко. В одной заброшенной деревне далеко отсюда он нашел ее на чердаке, в чьем-то тайнике. С тех пор они много прошли вместе. Играть Мик так и не научился, но любил дудеть во все горло, когда оказывался один посреди поля или в ночном лесу.

– Понимаешь, – объяснил Мик мне, – Звери знают, что только большой и сильный хищник не побоится шуметь на весь лес. Так что я дудел и смело шел в темноте, а волки и медведи разбегались во все стороны.

– Учту на будущее, – серьезно сказал я. Мик кивнул и прихлебнул еще кофе из своей фарфоровой кружки. Кожа у него была белее, чем этот фарфор.

Мик сидел у входа на подземную ярмарку и в который раз перебирал свои вещи. Вздохнув, он наконец отложил в сторону перочинный нож, браслет и камень. Смешно и думать поменять это на девочку в старинном платье и чепце, с печальными темными глазами и белыми губами на зеленой коже, окруженную тонкой медной рамой. Но надо было хотя бы попробовать.

Крепко сжав свои дары в кулачке, он вернулся в туннель. Вокруг сверкали сотни мелочей и шумели голоса и смех, но Мик шел один и в тишине. От волнения он потерял нужный прилавок и, исходив весь туннель от начала до конца, успел прийти в отчаяние, как вдруг кто-то спросил его на знакомом языке.

– Это у тебя выпало?

Мик удивился. Обычно в таких местах люди его не замечали.

Он обернулся. Худой мужчина в одежде сплошь из потрепанной джинсы протягивал ему схему метро Риги.

– Спасибо, – вежливо поклонился Мик и забрал листок. Мужчина, кажется, не очень хотел отдавать.

– Ты из Риги? – спросил мужчина.

– Нет. Но я там бывал.

– Отдай мне схему, – попросил мужчина, – Я родился и вырос в Риге, и уже никогда туда не вернусь. И у меня нет ничего, чтобы напомнить.

Мик отдал.

– Спасибо, – мужчина спрятал листок в карман, – Я могу тебе чем-нибудь помочь, малыш?

– Я ищу индейца, который здесь торгует. У него есть картина с зеленой девочкой.

– Тут много индейцев. На какой стороне он был?

– Слева.

– Слева, – повторил мужчина, – Ну-ка, не отставай.

Мужчина был маленький и невысокий, но таранил толпу, как ледокол. А Мику оставалось только спокойно идти в фарватере, спеша только, чтобы не успели сомкнуться льды.

Довольно скоро они нашли тот прилавок.

Индейца Мик даже не узнал, но девочка была на месте.

– Эта? – спросил мужчина из Риги.

– Да, – сказал Мик.

Они поговорили о чем-то с индейцем (тот узнал Мика и подмигнул ему), мужчина протянул несколько смятых бумажек, индеец передал картину.

– Спроси его, кто это? – попросил трепещущий от радости Мик.

Тот спросил. Индеец пожал плечами и засмеялся хрипло, по-разбойничьи, – Vieha Maria!

Когда они вышли из туннеля, рижанин отдал Мику картину.

– Скажи, зачем она тебе?

Мик не ответил, разглядывая девочку. Оказывается, это была не картина, а что-то вроде гравюры. Только не на дереве, а на пробке или чем-то вроде того. И, конечно, никакая это была не Vieha Maria, уж в таком объеме Мик испанский знал.

– Никакая это не Vieha Maria, – вслух повторил он.

– Конечно. Меня зовут Петер, кстати.

– А меня Мик.

– Слушай, Мик. Я сейчас занят, но часам к четырем закончу. Подходи к этому концу туннеля. Поужинаем у меня. Ужасно хочется узнать, как там в Риге. Можешь заночевать.

– Если получится, – сказал Мик, – Спасибо!

И умчался прочь, пока его не заставили дать более определенный ответ. Он был отчасти обязан Петеру, но идти к нему не хотелось.

По улицам нестройным толпами бродили полураздетые туристы. Они сидели в верандах ресторанов, выходили из магазинов и заходили в них, болтали на скамейках скверов и бортиках фонтанов, смеялись, и говорили на тысячах непонятных языков. Солнце сверкало на их улыбках и темных очках, и то и дело раздавался с разных сторон стрекот фотоаппрата.

Мик шел один, с выцветшим зеленым мешком за спиной и Зеленой Девочкой по д мышкой. Почти никто его не видел – он был слишком не похож на все окружающее и выбивался из общей картины. Только дремавший под столиком уличного кафе кот проводил его прищуренным взглядом.

Вслушиваясь в еле слышный за городским шумом плеск волн, он направлялся к морю, к порту. Улочки постепенно становились темнее и уже, пахло острым перцем, собаками и водорослями.

Впереди, в просвете между двумя старыми домами Мик увидел море – светло-серую, прозрачную гладь, сливающуюся с небом. Порт был огорожен, но это ничего – заборов без дырок не бывает. Пройдя вдоль ржавой сетки, он нашел собачий лаз. Пролез в него и сразу оказался в совсем другом мире: здесь было тише, прохладнее и почти ничем не пахло – только ржавчиной и солью.

Пробравшись между темно-зеленым и красным металлическими контейнерами, он дошел до причала. Расстелил мешок, уселся и еще раз полюбовался на Зеленую Девочку. Одетая в старинное платье с узорчиком вдоль плечей и белую монашку (из под нее выбивался темный локон), с белыми от холода губами, светло-зеленой кожей и кротко опущенными вниз глазами. Так, наверное, выглядела царевна-лягушка сразу после превращения.

До вечера Мик сидел на причале, глядя на метавшихся над морем чаек и грузчиков, снаряжавших серый железный корабль. Зеленую девочку он держал на коленях, так, чтобы она тоже все видела.

Спустившееся солнце оранжевым светом грело спину. Погрузка закончилась, ушел последний грузчик; корабль постоял немного, медленно и тяжеловесно развернулся навстречу горизонту. Загудел торжественно, хрипло и ликующе и медленно поплыл в открытое море. Мику захотелось броситься в воду, догнать его и уплыть куда-нибудь. Но он вовремя сообразил, что влезть на корабль было бы не по чему. К тому же не успел бы: это только казалось, что корабль движется медленно и солидно. Уже скоро он превратился в маленький силуэт на потемневшем горизонте.

Расшумевшиеся волны подпрыгивали и плескались почти у самых ног Мика.

Вздохнув, он поднялся, попросил Зеленую Девочку – «Посиди пока здесь» – и, дождавшись молчаливого согласия, убрал картину в мешок. Закинув его за спину, он быстро пошел прочь.

Между рядами домов плавал вечерний свет, золотистый и полупрозрачный, как ломтик дыни. Везде слышны были оживленные детские голоса, но самих детей видно не было; Мик подумал, что это похоже на леших, когда они заманивают одинокого путника. Хотя на самом деле, дети, наверное, просто играли во дворах.

На перекрестке кто-то резко и жестко схватил его за руку. От неожиданности Мик испугался и дернулся прочь, и только потом обернулся. Петер, краснокожий и одетый в истрепанную джинсу, внимательно смотрел на него.

– Привет, Мик, – сказал он и, помедлив, отпустил руку.

– Привет, – сказал Мик. Чувствовалось в Петере что-то такое, что не позволило ему тотчас броситься бежать, лавируя между машинами. На фоне оседающего, золотисто-дынного вечера, Петер казался резким и четким мазком, единственным проявлением реальности. Убегать от него было бессмысленно.

– Я тебя искал, – сказал Петер, – Пойдем поужинаем, расскажешь мне о Риге. Что скажешь, малыш?

Мик ничего не сказал. Он внимательно глядел на Петера, пытаясь разобраться в своих предчувствиях.

Тогда тот снова взял его за руку и повел куда-то по голым и тихим улицам. Мик уже не слышал играющих детей, а вечерний свет поблек и поскучнел. Вечер был испорчен.

Даже если сейчас вырваться и убежать – все равно того впечатления не вернуть. Так что Мик вяло плелся за мужчиной.

В конце концов, хоть поужинаю нормально, – не слишком успешно утешал он себя.

Они прошли по широкому и длинному мосту и спустились на берег реки, засаженный огородами и заросший исполинскими пыльными дубами. Дальше шли по узенькой, крепко утоптанной тропке. Здесь стрекотали насекомые, а шум машин слышался глухо и смутно – при желании его можно было спутать с ветром.

Потом поднялись обратно к асфальтовой улице и остановились у желтого старого дома, всего исписанного граффити. В темноте казалось, что стены сочатся грязно-зелеными, красными и черными кляксами.

Петер, по прежнему держа Мика за руку, достал ключи и открыл дверь.

В узком проеме было темно; уличный фонарь высветил грязные деревянные ступени, ведущие куда-то наверх.

–Проходи, малыш, – сказал Петер, проталкивая его вперед и закрывая дверь.

Мик терпеть не мог это слово, но не возразил – уже в который раз. В Петере было что-то, делавшее Мика ленивым и покорным, не имеющим сил отстаивать свое я.

– Эй там, – крикнул Петер в темноте, – Свет включите!

Ответа не было, хотя теперь Мик понял, что в доме они не одни – из щелей в потолке еле-еле пробивались паутинки света; кроме того, сверху доносился неясный шум.

Петер выругался.

– Ладно, малыш. Поднимайся потихоньку по лестнице. Только осторожно – перил нет. Я сзади подстрахую, если что.

Мик пошел наверх. Темнота казалась не просто отсутствием света, а чем-то материальным, липким и грязным. Теперь он уже не верил, что дело ограничится сытным ужином (пусть в неприятной компании) и рассказом о Риге. Какой же я дурак, – с горечью думал он.

Впереди яркой желтой полоской пробивался свет из-под двери. Слышались негромкие голоса и какое-то жужжание. Мик остановился.

– Заходи, не стесняйся, – сказал Петер.

Обреченный и усталый, Мик открыл дверь.

В центре большой комнаты с белеными стенами стоял деревянный стол, за которым сидело несколько мужчин – испанцев, цыган и индейцев. Другой мебели и не было, по углам валялись свертки тряпья и ящики. Все это было освещено керосиновыми лампами, свисавшими с высокого потолка и стоящими на столе.

Мужчины замолчали, обернувшись к Мику.

– Новый паренек, – сказал Петер, входя вслед за ним, – Привет, ребята.

То, что он не представил меня им и назвал меня «новым» было особенно опасно, – сказал Мик, – Я понял, что живым из этой берлоги могу и не уйти.

Мик перелез на подоконник и сел, поджав колено к груди. За ним было весеннее светлое небо и быстрые, прозрачные струи дождя.

Я закурил, стараясь сосредоточиться на рассказе. Слишком уж чужд был этот опасный южный город всему окружающему – прозрачному дождю, белым чайкам на горизонте, ажурной красной башенке, видной через два ряда крыш.

– Я, видишь ли, забыл, что Петер запер входную дверь на замок.

Мик мягко улыбнулся и пожал плечами, – Правда, все равно стоило попробовать, может, я бы ее выбил.

Мик, развернувшись, проскочил мимо Петера и выскочил на лестницу, оглушительно захлопнув за собой дверь. В полной темноте он с неудержимой скоростью слетел по ступеням и на полном ходу ударил ладонями вперед. Стена отозвалась неприятной неподвижностью. Мик толкнулся в сторону, нащупал дверь. Сверху уже пролился желтый свет керосина, в нем металась длинная и быстрая тень. Что-то кричали.

Мик рванулся раз, другой, вертел во все стороны ручку – но дверь не поддавалась.

– Ладно, – спокойно сказал он, повернувшись к преследователям, – Я сдаюсь.

Но Петер сотоварищи не умели принимать благородных капитуляций.

Не дослушав его стоических слов, они грубо подхватили Мика за руки и за ноги и подняли наверх. Там его пронесли через давешнюю комнату и забросили в какой-то темный чуланчик. Мик услышал, как провернулся в замке ключ.

Сквозь зарешеченное окно слабо светила луна; на небо высыпали первые звезды. Мик полежал немного на полу, глядя в квадрат окна и думая о том, что мешок (а с ним и Зеленая Девочка) счастливо остались при нем. Затем он встал и принялся за осмотр своей темницы.

Чулан был крохотный и очень пыльный, с деревянным полом и пожухлыми обоями, отстающими от стены. Обстановка состояла из швабры в углу и кучи засаленного тряпья под окном. Мик тщательно перерыл его – это оказалась ворох детской одежды, очень грязной. В темноте нельзя было разобрать, но он был почти уверен, что некоторые пятна – от крови.

– Дело принимало совсем дурной оборот. Я сидел там и с ужасом думал – что же здесь происходит? – Мик подтянул другое колено к груди, а первое отпустил. Я со смутным чувством, ни о чем толком не думая, глядел на щегольский черный шелковый бант на его башмачке.

Потом Мик еще раз осмотрел комнату: стены, пол, потолок. Путей для побега не было. Окно было слишком маленьким, к тому же оно было забрано частым переплетом, в который были вставлены мелкие и разномастные кусочки стекла.

Тогда Мик подошёл к двери и прислушался. Его тюремщики слушали радио и негромко переговаривались; рассчитывать на то, что они напьются, очевидно, не стоило.

Мик просунул в дверную ручку швабру, осторожно подёргал, стараясь соблюдать тишину. Запор вышел слабый, но хоть что-то.

Он решил держать здесь оборону до утра. А когда станет светло и на улицы выйдут люди, он выбьет окно и выбросит окровавленное тряпье – может, это привлечет внимание прохожих. Или даже удастся докричаться вниз.

Но всё это было ненадежно, потому что вряд ли его оставят до утра. К тому же дом наверняка стоял на отшибе.

Мик сел на пол – спиной к двери, как можно дальше от кучи детской одежды. Достал из мешка картину с девочкой.

– Вот мы и попались, – грустно сказал он ее кроткой улыбке и прикрытым глазам, – А как все было хорошо!

Он помолчал, вспоминая разные истории. Но ничего такого же страшного, как темный чулан с кучей детской одежды в красных пятнах, с ним еще не приключалось.

– Если мы отсюда выберемся, это будет такое приключение!, – наконец сказал он, – Просто ух!

Зеленая Девочка чуть пожала плечами и улыбнулась уголками рта.

Конечно, оно того не стоит, – согласился Мик, – Но все-таки… Знаешь, я однажды застрял на брошенном хуторе, далеко на севере отсюда. Как раз неподалеку от Латвии, откуда родом этот подлый Петер. Дело было осенью. Река из-за дождей разлилась, и мой хутор оказался на островке. Вокруг была темная вода, в которой отражались облака, а из воды торчали верхушки елей. Я особенно не горевал, потому что можно было ловить рыбу, а на дрова я разбирал пол в дальней комнате. Но потом на мой островок начали приплывать волки. Сначала был один. Он был мокрый, взъерошенный и очень несчастный. Вел он себя очень скромно – сидел на самом краешке берега и глядел куда-то вдаль. Он даже не выл по ночам. Так и сидел, наверное. Я его угощал рыбой, когда удавалось поймать побольше. И может, мы бы с ним подружились и я бы путешествовал с настоящим волком, но ничего не вышло. Потому что вскоре на остров начали приплывать другие волки.

Мику послышался негромкий вздох удивления и тревоги. Он внимательно посмотрел на портрет. Девочка была неподвижна, но, конечно, ахнула именно она.

– Да, – сказал Мик, – Становилось опасно. Они бродили по моему островку, вечно взъерошенные и черные от дождя. Глаза у них горели желтым огнем – от голода. А кругом была только тихая вода и верхушки елок, и постоянно моросил дождик. Я уже не мог рыбачить: я заперся на все запоры и глядел в окна на волков. А они бродили вокруг, заглядывали в окна и тоже глядели на меня. Тот, первый, быстро затесался в их компанию. Я уже не мог отличить его от остальных.

По мере того, как Мик рассказывал, в чулане будто становилось светлее. Но это не рассветало – за окном была по прежнему темнота в ярких пятнах звезд. Это картина тихонько светилась нежно-зеленым светом.

Мик ахнул, потом сказал «Ага» и крепко прижал картину к груди. Дальше он рассказывал тихо-тихо, на ушко девочке. Зеленый свет, казалось, гладил живот и грудь не сильным теплом.

– Дождь не прекращался. Волков надо было как-то прогнать. Однажды утром, когда вдруг выглянуло из туч солнышко, я тайком вылез в окно и стал чертить на земле магический знак. От опасных зверей. Конечно, спешить в таком деле нельзя, и нервничать тоже – но я все равно спешил и нервничал. Ничего не мог с собой поделать.

Мик, дрожа от холода и страха, чертил заостренной палочкой по мокрой земле. Первым делом круг, так всегда. Вертикальная линия из четырех точек в центре. Треугольник с одной волнистой стороной. Он старался не замечать холодных касаний мокрой травы, моросящего дождя над головой, сырости, прокравшейся в ботинки. Когда рисуешь магический знак, надо перестать видеть мелочи. Надо вообще перестать видеть отдельно траву, а отдельно небо, а отдельно волков. Всё должно быть вместе, и ты с этим сливаешься.

– Правда, специально так редко получается, – вздохнул Мик, – Само собой должно выходить.

– А ты можешь нарисовать знак, чтобы вывести нас отсюда?

Голос был тихий и мелодичный. И Мик как будто знал его, что-то вспоминалось неопределенное, но хорошее и немного грустное. Мик помолчал, пытаясь достать воспоминание или сон. Не вышло.

– Знак надо на земле рисовать или на песке. На полу не получится. И, наверное, с людьми это не очень работает.

Девочка вздохнула.

– В общем, тогда у меня почти получилось. Я рисовал так, что не заметил, как подошел волк. Я только вдруг увидел, как нарушая линию круга, в рисунке появилась лапа. Худая волчья лапа с твердыми когтями, черной кожей на подушечках и торчащей во все стороны мокрой шерстью. И я сразу понял, знак теперь не сработает. Я отпрыгнул от него и упал. А он сидел, положив лапу на рисунок. А когда я, спотыкаясь от страха, влез наконец в окно и обернулся – там были уже все. Вся стая. Сзади их освещал узкий луч солнца, на которое налетели облака. И вода так поблескивала…Знаешь, – доверительно сказал Мик, – Я подумал, я там навсегда. Из-за этой воды.

Девочка кивнула.

– Ты утонула? – спросил Мик.

Она долго не отвечала, думая о чем-то. Потом сказала, – Точно не помню, но, по-моему, да.

Теперь кивнул Мик.

Он вдруг услышал тишину за дверью. Тишину и темноту. Это вовсе не обнадеживало, наоборот – пугало. Мик поглядел в окно – за стеклом было теперь совсем темно, ни звезд, ни отсвета фонарей.

Прошло какое-то время, и куча тряпья на полу зашевелилась. Из нее, выгнувшись, вывернувшись, показалось что-то. Медленно оно поворачивало к Мику человечью голову с человечьим лицом.

Это было страшно; Мик закричал в самого себя. Поднимающийся почти показал ему лицо – а Мик точно знал, что не может его видеть. Но и закрыть глаза было нельзя.

В самый последний момент, когда Мик почти увидел, кто-то схватил его за руку и потащил вверх.

Мик медленно дышал, привыкая к миру. За окном был однотонный, серый рассвет. Рядом сидела, держа его за руку, Зеленая Девочка.

– Спасибо, – сказал Мик.

Девочка улыбнулась, чуть сжала его ладонь и постепенно растаяла в пустом свете. На полу было просто тряпье, в пыли были следы Мика.

– Тогда я только до конца поверил, что проснулся, – сказал Мик.

– Но проснулся ты там же? В том чулане? – спрашиваю немного запутавшийся я.

– Конечно.

Я вдруг вспомнил про исчезновения детей в городе.

– Слушай, Мик. А эта история точно произошла там, далеко на юге?

Мик посмотрел на меня с интересом, – Точно. А где еще она могла произойти?

– Здесь тоже пропадают дети.

Мик спрыгнул с подоконника и обернулся к окну. Тонкий грифельный силуэт на фоне акварельного, нежного и мокрого голубого неба.

– Нет, – после паузы сказал он, – Совсем не похоже. Здесь они пропадают, наверное, как-то по-другому.

– Наверное, – вздохнул я, – Кофе совсем выдохся, сварить тебе еще?

– Нет, спасибо.

Мик обернулся и снова вскарабкался на подоконник. За его спиной, близко-близко к стеклу, промчалась большая белая чайка.

– Ну так вот, – продолжил Мик. Я потихоньку начал скручивать себе папиросу.

– Я проснулся в чулане на рассвете. Первым делом я выглянул в окно. Но стекло было мутное. Видно было только черную дорогу под домом, какое-то старое дерево и забор. За забором была, кажется, свалка.

Тогда Мик подошёл к двери и прислушался. Тишина стояла полная, настоящая – когда поскрипывают сами себе половицы и вздыхает сквозняк. Дом казался давным-давно пустым. Мик вытянул швабру и подергал дверь – по-прежнему заперта, конечно.

Вернувшись к окну, он локтем, стараясь действовать потише, выбил одно стеклышко, потом второе. В лицо ударил холодный воздух. Пахло морем, помойкой и рассветом.

Мик огляделся. Теперь было точно ясно, что дом стоит на старой грунтовой дороге. Прямо под окном росла скрючившаяся яблоня в редкой листве. Через дорогу был деревянный забор, из-за которого выглядывали вершины мусорных гор. Над ними кружились чайки, а за чайками виден был край встающего солнца.

Мик сел на пол и задумался. Пробовал поговорить с Зеленой Девочкой, но она не отвечала, неподвижно сидя в своем портрете.

Переборов страх и отвращение, он решил еще раз перебрать детскую одежду. Надо было найти ключ. Зачем его вообще похитили? Хотя бы кто похитил?