Читать книгу: «Лестница лайков», страница 3

Плёнка, наконец, замедляется, звук становится почти невыносимо тихим, и в последний момент, прежде чем экран гаснет, Тея подносит ножницы к самой себе, не к тексту, не к бумаге, а к запястью, как если бы хотела проверить, возможно ли вырезать собственную боль так же легко, как чужую, возможно ли избавиться от того, что давно стало частью тебя самой. Но вместо того чтобы сделать надрез, она выпускает ножницы из рук, и они с тихим стуком падают на пол – этот звук становится точкой, финальным аккордом, после которого ничто уже не может вернуться на своё место.

Тишина, наступающая вслед за этим, не просто пауза, а пустота, в которую проваливаются все несказанные слова, все недописанные истории, все вырезанные герои, чьи лица так и остались недорисованными. На экране медленно проступает фраза, будто написанная чужой рукой:

«Всё, что мы спасли, когда-нибудь вернётся, если не на этой плёнке, то в чьей-то памяти».

Когда-то, в другой жизни, ещё до того, как Тея узнала вкус настоящей потери и увидела, как легко можно разрезать не только бумагу, но и чью-то судьбу, был у неё свой маленький остров счастья – захламлённая до безобразия детская комната, где вечно не хватало света, а пыльные лучи солнца по утрам рисовали на полу смутные следы, похожие на сложные письмена. На стенах разнокалиберные фотографии, расписные листки с отрывками диалогов, которые они с Лерой придумывали и клеили на ватман, словно стараясь уже тогда создать свою собственную вселенную, где никто и никогда не будет вычеркнут по прихоти чужой руки.

Это было то время, когда взрослые ещё верили, что детская игра – это просто игра, что ножницы не угроза, а инструмент творчества, что вырезанные куклы могут ожить лишь в воображении, а не в чьей-то беде. Мама Леры приносила из кладовой старые журналы и рулоны обоев, казалось бы, ненужный мусор, но для девочек эти залежи были настоящим сокровищем: тут можно было найти и ткань для платьев, и блестящую бумагу для корон, и даже кусочек узорчатой скатерти, чтобы сделать из неё ковёр для игрушечного дома.

Детские руки, неуверенные, ещё не знающие усталости, держали ножницы с той особой осторожностью, которая бывает только у тех, кто боится навредить, не желая потерять ни малейшей детали. Лера всегда резала смело, почти с вызовом, у неё на столе быстро появлялись целые армии кукол, они устраивали парады, свадьбы, придумывали странные, замысловатые семьи, где брат мог быть сестрой, а собака – феей. Тея же всегда медлила, сосредоточенно прижимая бумагу к доске, дыша едва слышно, будто каждый её вдох мог сбить траекторию ножниц, сделать линию неровной, а вырез – фатальным.

– Смотри, как просто, – смеялась Лера, вырезая миниатюрные ладошки и аккуратные круглые головы, – если ошибёшься, мы просто склеим. Или приклеим сверху новый кусочек, будет заплатка. Все наши куклы с секретами!

Но для Теи ошибка не была просто ошибкой. Ей казалось, что каждый случайно срезанный локон, каждая неровная складка платья – это почти преступление против своего воображения, а значит, и против той самой реальности, которую они с Лерой строили на клочках бумаги.

Иногда ей хотелось повернуть время вспять, забрать ножницы у самой себя, предотвратить катастрофу, которая уже угадывалась в затяжных паузах между смехом, в тех моментах, когда Лера вдруг становилась задумчивой, а за окном сгущались сумерки, и в стекле отражалась не девочка, а что-то другое – чья-то тень, не имеющая ни имени, ни лица.

– Лер, – Тея однажды шепнула, когда они сидели вплотную друг к другу, перебирая своих кукол, – а если одна из них потеряется? Если её унесёт ветер или собака разорвёт?

Лера пожала плечами, зачерпнула побольше клея, и, улыбаясь, ответила с простотой, которая тогда казалась истиной:

– У нас всегда останется память. Даже если куклы исчезнут, я буду помнить, как мы их делали.

И добавила, уже чуть тише:

– А если кто-то забудет, ты мне напомнишь. Договорились?