Второй кубанский поход и освобождение Северного Кавказа. Том 6

Н. Прюц⁹³
ШАБЛИЕВКА⁹⁴

В июне месяце 1918 года Добровольческая армия, расположенная в донских станицах Егорлыкской, Мечетинской, Кагальницкой, выступила во 2-й Кубанский поход.

Первая пехотная бригада, под командой генерала генерального штаба Сергея Леонидовича Маркова, состояла из 1-го Офицерского (Марковского) полка и Кубанского стрелкового полка. К началу выступления 1-й Офицерский полк находился в Новочеркасске и в первых боях Второго похода участия не принимал.

С 1-й бригадой всегда работала 1-я Отдельная батарея, так переименованная из Константиновско-Михайловской батареи, под командой подполковника Миончинского.

Впоследствии эта батарея была названа батареей имени генерала Маркова. А из этой батареи развернулась потом и вся Марковская артиллерийская бригада. Только 7-я и 8-я гаубичные батареи Марковской артиллерийской бригады не были укомплектованы офицерами Шефской батареи.

Во Второй поход выступили 12 июня на рассвете в направлении на станцию Шаблиевка. Шли долго по совершенно пустынной степи. Лишь где-то вдали виднелись строения, вероятно, это были зимовники. Был очень жаркий день. Проходя стороной небольшого оврага, услышали слабое блеяние. Оказался брошенный ягненок, с раной на бедре, полной ползучих червей. Кто-то из сострадания ягненка застрелил. Вышли на большой полузаросший пруд в степи. Здесь батарея сделала привал. Продуктов питания никаких не выдавали. Было общее купание артиллеристов.

Наконец подошли к месту, предназначенному как исходный пункт для первой пехотной бригады согласно общему плану наступления.

Здесь, недалеко от станции Шаблиевка, Кубанский стрелковый полк под командой полковника Туненберга развернулся и пошел в наступление на станцию, занятую противником.

1-я Отдельная батарея встала на позицию.

Противник вскоре пристрелялся и покрыл батарею действительным артиллерийским огнем.

Прапорщик Николай Прюц стоял у орудия и при разрыве неприятельской гранаты был ранен в лицо. Осколок гранаты попал ему в левую щеку. Он упал. Прапорщик Иван Лисенко⁹⁵ подбежал и помог ему подняться. Его повели куда-то в сторону. Появилась чудесная сестра милосердия батареи Домна Ивановна Сулацкая⁹⁶, которая тут же его перевязала. Еще несколько гранат разорвалось впереди и по бокам. Домна Ивановна, не обращая внимания на обстрел, твердой рукой повела прапорщика Николая Прюца в тыл.

За небольшим бугорком была какая-то часть. Оказалось, инженерная рота с повозками. Домна Ивановна передала раненого сестре милосердия этой роты. Его положили на повозку, и он впал в забытье. Ночью сестра разбудила раненого и накормила его курятиной. Он опять впал в забытье и очнулся лишь на перевязочном пункте на станции Торговая. Кто-то очень осторожно снял повязку с головы, и сквозь набухшие веки правого глаза он увидал лицо доктора. Левая сторона лица сильно болела. Доктор ничего не ответил на вопрос о состоянии раны.

Лазарет на станции Торговая помещался в каком-то длинном, довольно широком, высоком помещении. Посередине был проход, по обе стороны тянулись сплошные нары.

Раненых было много. Прапорщик лежал на нарах приблизительно в середине.

Появился прапорщик той же батареи, раненный в палец. Его фамилия не осталась в памяти у прапорщика П. Впоследствии последний узнал, что это был однокашник по кадетскому корпусу другого прапорщика батареи, по фамилии Макаревич, которого приятели называли Макар.

Прапорщик, раненный в палец, заявил через некоторое время, что ему стыдно с такой легкой раной быть в лазарете. Он ушел обратно в батарею и в том же году был убит в одном бою.

На другой стороне, как раз напротив прапорщика, лежал тяжело раненный в голову. Он был почему-то совершенно голый, изредка подымался на локтях и все время пытался одеться. У него не было ни сапог, ни брюк, в общем, ничего. Но он делал все движения, необходимые при одевании. Таким образом он надевал брюки, которых у него не было, натягивал сапоги, которых у него тоже не было.

Говорили, что он был ординарцем у командира 1-й Пехотной бригады, генерала С.Л. Маркова, убитого накануне в бою под Шаблиевкой.

В тот же день раненых на длинной веренице подвод отправили по степи к реке, вероятно к Манычу.

Здесь в станице у реки казаки разносили воду раненым. Прапорщик шутя спросил одну молоденькую казачку: «Вышла ли бы она замуж за полуслепого?»

Она прямо, чистосердечно сказала: «Нет!»

Раненых погрузили на пароход.

Вероятно, раненый прапорщик Николай Прюц опять впал в забытье, так как момент самой погрузки на пароход у него не запомнился.

Очнулся он уже на пароходе, когда последний пришел в Ростов.

Николаевская больница в Ростове-на-Дону

Раненных 12 июня 1918 года в боях под Шаблиевкой и Торговой перевезли на подводах по степи, а потом на пароходе по Манычу и Дону до Ростова. В городе их отвезли на трамваях в Николаевскую больницу.

Прапорщика 1-й Отдельной батареи Николая Прюца, как раненного осколком гранаты в лицо с повреждением глаза, направили в глазное отделение больницы.

Здесь его положили в ванну, и фельдшер осторожно, мягко обмыл раненого. Глаза у него сильно болели, и ему дали инъекцию. Поместили его в небольшую палату на троих.

На следующее утро профессор Орлов осмотрел прапорщика. Оказалось, что осколок гранаты повредил только левый глаз. Прапорщик ослеп на этот глаз.

Начались однообразные лазаретные дни. По утрам появлялись сиделки, быстро убиравшие палаты. Они же приносили раненым завтрак, обед, ужин.

После утреннего завтрака происходили осмотр и перевязка раненых.

В первом этаже здания были отдельные клинические помещения. В разные дни в этих помещениях профессор занимался со студентами Ростовского университета. Раненых сводили со второго этажа, где находились больничные палаты, в помещения нижнего этажа.

Прапорщика сажали за какой-то столик, а студенты по очереди подходили к раненому, садились по ту сторону стола, напротив раненого, и изучали ранения лица и глаза, пользуясь какой-то трубой, стоявшей посередине стола.

Вместе с прапорщиком лежали раненые казаки. Один молодой кубанский офицер, в прошлом учитель, совершенно ослепший, рассказывал много интересного о Кубани. К нему приходила молодая девушка, и они говорили о будущей совместной счастливой жизни!

Когда было настроение, раненые пели.

Здесь прапорщик впервые услышал кубанский гимн «Ты Кубань, ты наша Родина». Мелодичное исполнение этого гимна производило сильное впечатление, а в исполнении слепого офицера оно хватало за душу.

При хорошей погоде раненые шли гулять в сад при больнице.

Однажды прапорщик, сидя на скамейке в саду с несколькими незнакомыми ранеными, услышал разговор о 1-й Отдельной батарее. Одним из раненых оказался поручик Казанли, поступивший в батарею уже после того, как прапорщик Николай П. был ранен.

Начались расспросы!

Выздоровев, этот поручик К. потом вернулся в батарею и вскоре был убит в бою.

В больницу пришла навестить прапорщика одна сестра милосердия, донская казачка, с которой он познакомился при исключительных обстоятельствах при оставлении Ростова в феврале 1918 года и которая приняла тогда в нем участие.

Навестили прапорщика его хорошие знакомые еще по Петрограду – прапорщик Сергей Сергиевский⁹⁷, офицер 1-й Отдельной батареи, и его старший брат Александр С., тоже офицер-артиллерист.

Они принесли ему весточку от родной сестры прапорщика Николая П. Она жила в это время в Новочеркасске и по болезни не могла приехать в Ростов, чтобы посетить его.

В клинике случился с прапорщиком милый эпизод.

Жившая при больнице старшая сестра милосердия клиники имела 14—15-летнюю дочь, довольно капризную. Сидя вместе с девочкой однажды на скамейке перед казенной квартирой ее матери, они рассматривали старое издание журнала «Нива». Прапорщик разговаривал с этой девочкой как с подростком. Считая себя, вероятно, уже взрослой, ей такое обращение, как видно, не понравилось. Недолго думая она подняла тяжелое, переплетенное годичное издание журнала и с силой бросила этот журнал в прапорщика и убежала.

От неожиданности он почти упал со скамейки. Больше он эту девочку не видел. На следующее утро на столике у постели прапорщика появилась красная роза.

Старшая сестра милосердия в одно из посещений палаты сказала прапорщику, что пришла дама, которая ищет своего сына, тоже служившего в 1-й Отдельной батарее. Не имея подтвержденных сведений, прапорщик не имел возможности сказать этой даме что-либо о судьбе ее сына.

Раненый прапорщик Николай П. пользовался в больнице отличным уходом, и скоро его рана зажила и ему было уже разрешено выходить для прогулок в город, чем он однажды и воспользовался.

Впечатление от этой первой своей прогулки он вынес самое неприятное. Выйдя на улицу и идя по Садовой, он увидел, что резко выделяется в толпе прохожих.

Не получая никакого обмундирования и не имея достаточно денег, чтобы купить что-либо, из-за дороговизны, и не имея даже приличной гимнастерки, он в летнюю жару шел в зимней солдатской папахе и в поношенной, простреленной старой юнкерской шинели. Выделяли его также его высокий рост и обвязанная голова.

Здесь и там мелькали фигуры так же нищенски одетых добровольцев Белой армии.

Зашел в одну большую кондитерскую-кофейную. В ней не было ни одного военного. Кофейня была полна хорошо одетыми штатскими восточного типа. Они то и дело ходили от стола к столу, шептались, уходили, приходили. Создалось впечатление какой-то спекулятивной биржи.

Своим видом прапорщик обратил на себя внимание присутствующих. Смущенно он сел за столик и попросил кофе с пирожным. Это было почти все, что позволили ему его средства.

Все, что ему потом удалось приобрести, была простая солдатская фуражка, которую он потом носил половину восемнадцатого и целый девятнадцатый год. И это было все, что он приобрел за первые полтора года службы в строю своей батареи.

Одна молодая докторша – специалистка по глазам – заинтересовалась его ранением и посещала в больнице. Вероятно, писала какую-то научную работу. Она была москвичкой и шутя приглашала посетить ее в будущем в Москве.

Рана прапорщика зажила, но веко под глазом осталось развороченным. Профессор Орлов выписал его из больницы, как выздоровевшего от ранения, с условием вернуться через месяц обратно в Николаевскую больницу для пластической операции.

Прапорщик перебрался в Новочеркасск. Здесь он заболел тифом. Свои воспоминания об этом он изложил в очерке «Тиф».

Поправившись от тифа, прапорщик вернулся в Ростов, чтобы ему, согласно обещанию профессора Орлова, была сделана операция.

Через несколько дней по его приезде в Николаевскую больницу профессор сделал операцию.

При операции у прапорщика, лежавшего на операционном столе, несколько задрожали ноги. Сестра милосердия, помогавшая профессору, заметила это и укоризненно, мягко сказала:

– Молодой человек, вы же офицер!

Двадцатилетний прапорщик немедленно превратился в камень.

Когда швы по операции зажили, он выписался из больницы и отправился на фронт, заехав по дороге попрощаться с сестрой.

Тиф

В «старое, доброе время» на всякой войне самым ужасным бичом был тиф. Тифы брюшной, сыпной, возвратный. Не избежал тифа и прапорщик Николай Прюц.

Излечившись в Ростове от ранения, он переехал к родной замужней сестре в Новочеркасск, надеясь здесь некоторое время отдохнуть.

У сестры было двое маленьких детишек. Дабы помочь сестре, когда она была на службе, прапорщик заботился о детях и проводил с ними свое время.

Но недолго длилась эта идиллия. Вскоре после приезда прапорщик заболел, поднялась температура, и он принужден был отправиться в местный лазарет, где его приняли на излечение. Лазарет этот находился, кажется, в помещении бывшей женской гимназии, как раз напротив Собора.

На следующее утро по принятии больного в лазарет врач основательно освидетельствовал больного, нашел на его животе какие-то «розочки» и установил заболевание – брюшной тиф.

– Надо его отправить в больницу для тифозных, – приказал врач.

– Нет, доктор! – вдруг возразила старшая сестра лазарета, пожилая донская казачка. – Мы его приняли, и надо его ставить. В лазарете для тифозных он умрет. Кроме того, он раненый!

Очевидно, больной прапорщик напоминал ей кого-то.

Доктор нехотя согласился.

Прапорщика оставили лежать в этом лазарете. Он оказался единственным тифозным больным в лазарете для раненых. Старшая сестра милосердия приняла на себя тяжелую ответственность, приняв тифозного.

Его положили в палату на четверых.

Давали больному только простоквашу, но организм ничего не принимал.

Одним из раненых, находящихся в этой палате, был пожилой ротмистр 8-го гусарского Лубенского полка. Несмотря на мучительность своего ранения в пах, он не терял бодрости, шутил и рассказывал интересные эпизоды из своей жизни. Просыпаясь утром, он всегда вежливо здоровался со всеми, говорил: «Доброе утро, господа офицеры и господин прапорщик». А так как Николай Прюц был единственным прапорщиком в комнате, то эта шутка относилась к нему.

Несмотря на то что прапорщик был тифозным больным, все же никакие претензии со стороны раненых на нахождение в их среде больного никогда не поднимались. Только ротмистр иногда слегка демонстративно двумя пальцами брал газету после прочтения ее больным. Правда, делал это ротмистр в очень любезной, не обидной, шутливой форме.

Болезнь прапорщика все ухудшалась. В течение двух недель он почти ничего не ел. Впоследствии он узнал, что его уже начинали считать умирающим.

Прапорщик видел все происходившие вокруг явления в медленном темпе, как в замедленном фильме; например: в-о-т с-е-с-т-р-а и-д-е-т к о-к-н-у!

Но предки завещали ему здоровое сердце, и оно билось, билось, билось… не останавливаясь!

Прапорщик слышал иногда звуки военного оркестра с площади перед лазаретом, где находился кафедральный Собор. Возможно, это была церемония развода караула молодой Донской Армии во время атаманства на Дону генерала П.Н. Краснова.

Отношение персонала к раненым было очень хорошее. Старшая сестра милосердия иногда заходила в палату и вечером. Расспрашивала раненых об их жизни и сама рассказывала о себе.

Прапорщика изредка посещали сослуживцы родной сестры, так как сестра сама в это время была больна и не могла прийти.

Вылечившись, прапорщик сердечно распрощался со всеми и искренно поблагодарил старшую сестру лазарета за прямо материнское отношение к нему и за то, что она приняла на себя ответственность, взяв его, тифозного, в лазарет для раненых. Сестра ответила, что ее тронула беспомощность больного, его безропотность и полное отсутствие каких-либо претензий.

Более или менее выздоровев от тифа, он был вызван в медицинскую комиссию на предмет определения его физического состояния и пригодности к дальнейшей военной службе.

Комиссия заседала в здании лазарета.

Прапорщика удивило, что присутствовал также, не входя в состав комиссии, и бывший командир Константиновско-Михайловской батареи Добровольческой армии капитан Шаколи (правильно – Шоколи. – С. В.) Николай Александрович⁹⁸. Еще до прямого вызова на освидетельствование в комнату комиссии капитан Шаколи спросил прапорщика Николая Прюца, умеет ли он писать на пишущей машинке.

Оказалось, что милый капитан Шаколи все время продолжал заботиться о своих бывших петроградских юнкерах-артиллеристах. Он устроил на гражданскую службу несколько своих юнкеров, раненных в бою под Кизитеринкой и ставших инвалидами.

Сколько помнится, это были: небольшого роста юнкер по фамилии Владимиров с выбитым пулей глазом; затем юнкер Димитриенко с разбитой ногой и несколько других юнкеров, фамилии которых сейчас не припоминаются.

Очевидно, капитан Шаколи хотел позаботиться и о судьбе прапорщика.

Медицинская комиссия признала прапорщика Николая Прюца, из-за слепоты на левый глаз, негодным к несению дальнейшей военной службы.

Получив документ о непригодности к военной службе, он опять переехал в Ростов, в Николаевскую больницу, чтобы, после пластической операции, которую обещал сделать ему профессор Орлов, отправиться на фронт для продолжения несения строевой службы в 1-й Отдельной батарее.

В. Кравченко⁹⁹
ДРОЗДОВЦЫ ВО ВТОРОМ КУБАНСКОМ ПОХОДЕ¹⁰⁰

После взятия Торговой и Шаблиевки наступление продолжалось. Большевики отходили в двух направлениях: в сторону Песчанокопской и в сторону станицы Великокняжеской.

Чтобы обеспечить свой тыл при наступлении на юг и оказать помощь донцам, оперирующим в Сальском округе, в сторону Песчанокопской оставляется заслон, а Добровольческая армия наносит удар на станицу Великокняжескую обходом с тыла через Казенный мост на Маныче и наступлением вдоль железной дороги. Отступающие вдоль железной дороги большевики оказывали упорное сопротивление 2-му Офицерскому стрелковому полку, пока им не стало известно, что Великокняжеская взята с тыла, лихой атакой в конном строю 3-м эскадроном и 4-й сотней 2-го Офицерского полка, 13 июня. На станции Великокняжеской лихие конники захватили 3 поездных состава и много снаряжения и другой добычи. Во время атаки пал смертельно раненный доблестный командир сотни гвардии подъесаул Фролов и были большие потери в рядах атакующих.

К вечеру 15 июня в районе Великокняжеской собрались части 1-й и 3-й дивизий. Для дальнейших действий в районе Маныча оставались донцы, а добровольческим частям приказано было сосредоточиться в районе станции Торговая.

Отдохнув в станице Великокняжеской, 2-й Офицерский конный полк 17 июня перешел в село Воронцовка, куда прибыл, бывший в Сальском округе, отряд полковника Кулешева, в составе которого были два эскадрона полка с двумя конно-пулеметными взводами.

Отряд полковника Кулешева совершил тяжелый поход в несколько переходов через малонаселенные калмыцкие степи, совершенно не имея представления об окружающей обстановке.

Несмотря на понесенные потери, конный полк не уменьшился численно, но пополнился настолько добровольцами, что получил возможность развернуть туземный и польский взводы в 5-й и 6-й эскадроны и полк насчитывал в своих рядах 650 всадников.

Разбитые под Торговой красные, численностью около 15 тысяч человек под командой Веревкина, отступили в район станиц Песчанокопская—Белая Глина, преграждая этим дорогу Добровольческой армии на Тихорецкую – железнодорожный узел. В районе Сосыка—Каял находилась в это время сорокатысячная армия красных под командой Сорокина, собиравшегося перейти в наступление в северном направлении, чтобы отрезать Добровольческую армию от Новочеркасска.

В районе севернее Великокняжеской, в верховьях Маныча, группировалась значительная группа красных под командой Думенко, с целью овладения станицей Великокняжеской.

Получив точные сведения, что в ближайшее время Сорокин предпримет наступление, генерал Деникин решил немедленно наступать самому и в первую очередь ликвидировать красных в районе Песчанокопская—Белая Глина. 2-я пехотная дивизия генерала Боровского повела наступление с задачей, после занятия села Богородицкого, наступать на Белую Глину, но – без Корниловского ударного полка, имея при дивизии броневик «Корниловец»¹⁰¹. Средней колонной наступающих войск была 3-я дивизия полковника Дроздовского с самодельным бронепоездом под командой капитана Ковалевского¹⁰² и получила задачу наступать на хутор Развильный и Песчанокопскую и, заняв указанные пункты, продолжать наступление, чтобы занять Белую Глину. Левая колонна под общим командованием генерала Эрдели и состоящая из конной дивизии, в составе которой была конно-горная батарея капитана Колзакова¹⁰³, и 1-й пехотной дивизии под командой полковника Кутепова, принявшего дивизию после смерти генерала Маркова, с бронеавтомобилем «Верный», но без находящегося в Новочеркасске Марковского полка, получила задачу наступать, чтобы разбить красных в районе Сандата—Ивановка, отбросить их на восток и сосредоточиться в Ново-Павловке для содействия наступающим на Белую Глину частям. Полки генерала Покровского, пластунские батальоны и Корниловский ударный полк сосредоточивались в районе Егорлыкской для отражения, на случай наступления, армии Сорокина.

18 июня 2-й конный полк совместно с пехотными частями повел наступление на деревню Ново-Николаевку. Встреченный огнем красной пехоты и красных бронепоездов, полк разворачивается в боевой порядок и после короткого боя, атаковав противника, врывается в деревню, где захватывает пленных и, на плечах бегущих в панике большевиков, занимает хутор Развильный, где и заночевал, выслав разведку на станицу Песчанокопскую. Продолжая наступление, 3-я дивизия 21 июня занимает с боем Песчанокопскую, захватив пленных. Из пленных красногвардейцев полковник Дроздовский сформировал Солдатский батальон трехротного состава. На командные должности были взяты офицеры из 2-го Офицерского стрелкового полка. Первым командиром батальона был полковник Витковский¹⁰⁴, а после взятия Белой Глины и смерти полковника Жебрака полковник Витковский сдал батальон полковнику Кельнеру¹⁰⁵, получив должность командира 2-го Офицерского стрелкового полка.

Дальнейшая судьба этого первого формирования строевой единицы в Добровольческой армии из пленных красных – следующая.

Уже в бою за овладение Тихорецкой, при первом боевом крещении, Солдатский батальон блестяще выдержал экзамен и показал себя отличным в бою. В станице Ново-Донецкой была сформирована 4-я рота и батальон был переименован в Солдатский полк. В скором времени были сформированы 5-я и 6-я роты. В бою под Выселками, после ранения полковника Кельнера, Солдатский пехотный полк принял под свою команду полковник Дорошевич-Никшич, а после его ранения, под станицей Усть-Лабинской в августе 1918 года, командиром полка стал подполковник Шеберт¹⁰⁶.

Из Ставрополя в Усть-Лабинскую прибыл батальон, сформированный из офицеров и солдат 83-го Самурского полка 21-й пехотной дивизии Российской Императорской армии под командой полковника Сипягина, – численностью в 180 штыков. Этот батальон был соединен с Солдатским пехотным полком, и приказом от 14 августа полк получил наименование Самурский пехотный полк и имел в своем составе 10 рот. Командиром полка был назначен полковник Сипягин.

Полк все время участвовал в боях, нес потери и пополнялся исключительно пленными красногвардейцами. В бою под станицей Ново-Павловской командир полка, полковник Сипягин был убит и в командование полком вступил подполковник Шеберт. 29 октября в бою под городом Ставрополем подполковник Шеберт был ранен и в командование полком вступил полковник Звягин¹⁰⁷. В дальнейшем командирами полка были: в Донецком бассейне – полковник Ильин, во время боев в Харьковском районе – полковник Зеленин¹⁰⁸.

Во время боев в Северной Таврии, в составе Русской Армии под командованием генерала Врангеля, Самурский, Алексеевский, Партизанский и Смоленский полки составляли 6-ю пехотную дивизию¹⁰⁹. После эвакуации Русской Армии из Крыма Самурский полк вернулся в состав Дроздовской дивизии.

Я принужден был отвлечь внимание читателя от повествования о боях в районе Песчанокопской и Белой Глины, так как было необходимо сообщить хотя бы краткую историю Самурского полка, о действиях которого, тесно связанных с действиями дроздовских частей, будет часто упоминаться на страницах сборника, к тому же в этом полку почти весь командный состав был из Дроздовского стрелкового полка.

В ночь на 22 июня 3-я дивизия выступила под командой полковника Дроздовского в направлении на Белую Глину. 2-й Офицерский конный полк выступил под командой, выздоровевшего и вступившего в командование полком, ротмистра Гаевского¹¹⁰.

22 июня части 3-й дивизии подошли к Белой Глине, где и наткнулись на целую 39-ю советскую дивизию, в спешном порядке переброшенную в район Белой Глины для усиления большевистских частей, уже бывших в Белой Глине.

2-й Офицерский конный полк наступал левее 2-го Офицерского стрелкового полка, ведя тяжелые бои с переходившими в контратаки красными.

В ночь на 23 июня полковник Жебрак сам лично повел в атаку 2-й и 3-й батальоны своего 2-го Офицерского стрелкового полка.

Наступающие цепи батальонов и штаб полка во втором часу ночи попали под сильнейший обстрел пулеметной батареи большевиков, и 1-й батальон полка, бывший в ту ночь в резерве, слышал этот ночной бой.

Ночь кипела от огня.

В ту же ночь стало известно, что командир полка, полковник Жебрак, и все офицеры его штаба убиты, а батальоны понесли большие потери.

На рассвете из резерва в атаку двинулся 1-й батальон 2-го Офицерского стрелкового полка. Едва светало, и по полю еще стелился утренний туман. Перед цепями батальона в тумане виднелись густые цепи большевиков.

Поручик Дмитраш¹¹¹, командир пулеметного взвода 2-й роты 2-го Офицерского стрелкового полка, сразу заметил в утренней мгле цепи большевиков, их перебежки в утреннем тумане и их приготовления к атаке цепей батальона. Тогда поручик Дмитраш, не ожидая приказания, вышел с пулеметом «максим» вперед цепи роты, сам сел за пулемет и открыл огонь.

Ветер трепал его рыжеватые волосы. Он был без фуражки, а его глаза как-то особенно светились. Поручик Дмитраш с его отчаянным дерзким хладнокровием был удивительным по меткости стрелком-пулеметчиком. Он буквально моментально срезал все цепи красных перед его батальоном, но на месте срезанных стали появляться новые. Большевики оказывали упорное сопротивление. Батальон медленно продвигался вперед, а из района Белой Глины ясно были слышны звуки боя, который вели другие наступающие части Добровольческой армии.

2-й Офицерский конный полк, несмотря на упорное сопротивление красных, переходящих даже в контратаки, под огнем пулеметов форсировал болотистую речку, прикрывающую село Белую Глину с севера, и ворвался в село. 2-й эскадрон этого полка находился по левую сторону железной дороги и вместе с конвойной сотней Главнокомандующего ходил в атаку. Дроздовцы шли вперед. 39-я советская дивизия дрогнула, узнав, что в село уже ворвались добровольческие части и Белая Глина ими взята. В плен попали тысячи большевиков, захвачено большое количество добычи. Трофеями только одного 2-го Офицерского полка были 15 пулеметов, масса винтовок и около 3 тысяч пленных. Вся группа войск большевиков в районе Белой Глины перестала существовать, и сам их главком Егоров едва ускользнул от «объятий генерала Деникина».

Над серой толпой пленных, над всеми наступающими во многих местах еще дрожал утренний пар. Подымалось солнце. Заря была багряная, яркая.

Победа Добровольческой армии была полная, но для 3-й дивизии она досталась большой ценой. Потери во 2-м Офицерском полку были огромные. В ночном бою 2-й и 3-й батальоны полка потеряли около 400 человек. Убит командир полка, полковник Жебрак, убиты все офицеры его штаба.

Многие, тяжело раненные и перевезенные потом в Торговую, умерли от ран. Редкие из них были ранены только одной пулей. Почти у каждого было по нескольку ужасных пулевых ран. Это были те офицеры и стрелки, которые ночью с полковником Жебраком наткнулись на красных и попали под огонь пулеметной батареи большевиков.

25 июня, наконец, Добровольческая армия вступила в область Кубанского казачьего войска. Угрожая тылу Батайской группы большевиков (армии Сорокина), она в то же самое время и сама находилась под угрозой охвата справа и с тыла.

Эта угроза, как и ожидалось, оказалась реальной, так как большевики перешли на севере в свою очередь в наступление, чтобы отрезать Добровольческую армию от Новочеркасска, с целью занять станицу Кагальницкую, где был только малочисленный заслон от Добровольческой армии. В это время в Новочеркасске находился 1-й генерала Маркова пехотный и 1-й конный полк, которые и были двинуты для парирования наступления большевиков в районе Кагальницкой. Произошел двухдневный упорный бой, большевики были разбиты у станицы Кагальницкой. Также донцы и полки генерала Покровского сдержали наступление красных. Марковцы понесли большие потери: выбыло из строя около 400 человек убитыми и ранеными. Сильнее всех пострадали 7-я, 8-я и 9-я роты (в 8-й роте осталось в строю только около 30 человек). Большевики отступили, и 1-й Офицерский генерала Маркова полк двинулся на присоединение к своей дивизии, бывшей в районе Белой Глины.

Части Добровольческой армии, после занятия Белой Глины, продвинулись на юг, и Кубанским стрелковым полком с конницей генерала Эрдели были заняты станица Ново-Покровская и станция Ея. После этого на этом участке фронта было до 30 июня более или менее спокойно.

В ночь на 30 июня части генерала Эрдели с Кубанским стрелковым полком выступили, имея задачу занять станицу Кольниболотскую, которая ими и была на другой день утром занята, причем самое упорное сопротивление было оказано наступающему левее станицы Кубанскому стрелковому полку. Подошедший рано утром 1-й Офицерский полк вошел в станицу почти без сопротивления, после лихой атаки конницы генерала Эрдели.

1 июня все сосредоточенные на этом участке фронта части Добровольческой армии перешли в наступление, цель которого была занятие станицы Тихорецкой и железнодорожного узла станции Тихорецкая. На правом фланге действовали части 1-й дивизии (1-й Офицерский генерала Маркова полк и Кубанский стрелковый полк), а в центре должна была наступать вдоль железной дороги 3-я дивизия полковника Дроздовского, имея левее себя части 2-й дивизии.

До взятия станции Тихорецкая в Добровольческой армии настоящих бронепоездов не было. Чтобы пополнить этот недостаток, так как борьба с красными велась, в главном базируясь на железные дороги, начиная со взятия станции Торговая, сооружались артиллеристами и пулеметчиками самодельные бронепоезда, а командами на них были те же артиллеристы и пулеметчики, среди которых было немало мальчуганов-баклажек (дроздовцы своих юных добровольцев почему-то прозвали баклажками). После взятия станции Торговая был сооружен такой самодельный бронепоезд артиллеристами и пулеметчиками – дроздовцами. Они взяли простую железнодорожную платформу, борта ее обложили метками с зерном, песком и землей и за такое прикрытие поместили трехдюймовое орудие, а между метками, в примитивные бойницы, поставили пулеметы. Толкал такую «броневую» площадку паровоз без брони. Такой необычный «бронепоезд» дерзко кидался в атаку даже на бронепоезда противника и всегда заставлял их уходить, но после каждого такого боя приходилось хоронить лихих бойцов «бронепоезда» (по нескольку человек иногда). Слишком большой ценой платили они за свою удаль. Например, в бою под Песчанокопской на наш «бронепоезд» навалилось сразу несколько бронепоездов красных. Наш лихой «бронепоезд» под командой капитана Ковалевского отстреливался под их огнем из своего единственного легкого орудия. Вскоре все мешки на бортах платформы были разметаны и была пробоина на площадке, а потом, от прямого попадания, «бронепоезд» загорелся. Он стал уходить с поля битвы в виде огромного столба багрового дыма, все время продолжая стрелять из орудия. Когда «бронепоезд» подошел к нашим цепям, то все, бывшие там, видели стоящих среди крови и гари, почерневших от дыма мальчиков-пулеметчиков, уцелевших после боя, которые продолжали как безумные кричать «ура», а один из них – стрелять из орудия. Такого сорта «бронепоезда» дроздовцы прозвали «украинской хатой».