Жизнь Микеланджело

Он остался последним в сгущавшемся мраке. И на краю могилы, оглядываясь назад, он даже не мог сказать себе в утешение, что совершил все, что должен был, что в силах был совершить. Ему казалось, что он даром прожил жизнь. Напрасно жертвовал всеми радостями. Напрасно все отдал кумиру искусства^[44].

Долгих девяносто лет он надрывался над работой, ни единого дня не отдыхал, ни единого дня не жил по-человечески и, осудив себя на такие муки, все же не осуществил ни одного из своих великих замыслов. Все самые крупные и самые дорогие ему произведения остались незаконченными. По странной прихоти судьбы, этому скульптору^[45] удавалось завершать лишь живописные работы, к которым у него никогда не лежало сердце. Из больших работ Микеланджело, с которыми было связано столько горделивых надежд и столько огорчений, одни – картон «Битва при Кашине» и бронзовая статуя Юлия II – были разрушены еще при жизни художника, другие – гробница Юлия II и капелла Медичи – явились лишь жалким подобием первоначального замысла.

Скульптор Гиберти рассказывает в своих «Комментариях» историю одного злосчастного немца, золотых дел мастера при герцоге Анжуйском, «не уступавшего в своем искусстве ваятелям античной Греции», которому на склоне лет привелось увидеть, как был уничтожен труд всей его жизни. «Тогда, поняв, что все усилия его были напрасны, он упал на колени и воскликнул: «Господь вседержитель, творец всего сущего, помоги мне не сходить более с верного пути, дозволь мне следовать лишь за тобой. Смилуйся!» Затем он роздал все свое имущество бедным и удалился в обитель, где и умер».

Подобно несчастному золотых дел мастеру. Микеланджело, дожив до старости, с горечью созерцал свою напрасно прожитую жизнь, свои бесплодные усилия, свои незаконченные, погибшие, незавершенные творения.

Тогда он отрекся от себя. Вместе с ним отрекалось Возрождение, гордое великолепной гордостью свободных душ, владеющих всей вселенной, отрекалось «ради любви божественной, раскинувшей руки на кресте, дабы принять нас в свое лоно».

 
…Volta a quell’ amor divino
C’apersc a prender noi'n croce le braccia^[46].
 

Из груди его не вырвался животворящий призыв «Оды к Радости». До последнего вздоха это была ода к Скорби, к Смерти-избавительнице. Итак, он был побежден.

* * *

Таков был тот, кого мир признал победителем. Мы наслаждаемся созданиями его гения, подобно тому как наслаждаемся плодами побед наших предков, забывая о пролитой крови.

 
Non vi si pensa
Quanto sague costa…^[47]
 

Пусть эту кровь увидят все, пусть взовьется над нами алый стяг героев.

Часть первая
Борьба

I
Сила

Davide cholla fromba е io choll’ archo.

Michelagniolo^[48]

Он родился 6 марта 1475 г. в Капрезе, что в долине Казентино. Суровый край и «живительный воздух»^[49], скалы и буковые леса, над которыми встает костлявый хребет Апеннин. Неподалеку – Вернийская скала, где Франциску Ассизскому являлся распятый Христос.

Отец Микеланджело^[50] занимал должность подесты в Капрезе и в Кьюзи. Это был человек вспыльчивый, беспокойный и «богобоязненный». Мать Микеланджело^[51] умерла, когда ему едва исполнилось шесть лет^[52]. Их было пять братьев: Лионардо, Микеланджело, Буонаррото, Джовансимоне и Джисмондо^[53].

Грудным ребенком Микеланджело отправили к кормилице, жене каменотеса в Сеттиньяно. Впоследствии он в шутку говорил, что всосал с молоком кормилицы свое призвание к скульптуре. Его определили в школу, но там он только и делал, что рисовал. «Отец и дядя невзлюбили его за это и часто жестоко наказывали: они ненавидели живописцев и считали позором, что из их семьи выйдет живописец»^[54]. Так, Микеланджело еще ребенком познал жестокость жизни и тяжесть одиночества.

Однако Микеланджело все же переупрямил отца. Тринадцати лет он поступает учеником в мастерскую Доминико Гирландайо, величайшего и наиболее здорового по духу из всех флорентийских живописцев. Первые же работы Микеланджело имели такой успех, что будто бы даже возбудили зависть учителя^[55]. Через год Микеланджело расстается с Гирландайо.

Живопись ему разонравилась. Его влечет более героическое искусство. Он переходит в школу скульптуры, которая существовала попечениями Лоренцо Медичи в садах Сан-Марко^[56]. Лоренцо Великолепный заинтересовался Микеланджело, поместил его во дворце, сажал обедать за один стол со своими сыновьями. Здесь, в самом сердце итальянского Возрождения, мальчика окружают коллекции антиков, он слушает поэтические произведения, присутствует при философских диспутах великих платоников – Марсилио Фичино, Бенивьени, Анджело Полициано. Они увлекли его. Окунувшись в античность, он начинает по-античному воспринимать и видеть мир, становится греческим скульптором. Под влиянием бесед с Полициано, который «очень его любил», он создает барельеф «Битва кентавров с лапитами»^[57]. Этот великолепный барельеф, где невозмутимо царят гордая сила и красота, равно отражает и мужественный дух подростка, и его дикие игры, и забавы с необузданными товарищами.

Вместе с Лоренцо ди Креди, Буджардини, Граначчи, Торриджано ди Торриджани Микеланджело ходил срисовывать фрески Мазаччо в церковь Кармино. Он имел обыкновение зло подсмеиваться над менее искусными учениками. Однажды он отпустил обидное замечание по адресу тщеславного Торриджани, а тот в отместку ударил его кулаком в лицо. Впоследствии Торриджани хвастался Бенвенуто Челлини: «Я размахнулся и с такой силой хватил его по носу, что почувствовал, как кости и хрящ сплющились у меня под рукой, будто вафля. На всю жизнь оставил я ему свою метку»^[58].

* * *

Поклонение античности не погасило христианской веры Микеланджело. Два враждебных мира, мир языческий и мир христианский, боролись за его душу.

В 1490 г. доминиканский монах Савонарола выступил с пламенными проповедями, толкуя апокалипсис. Савонароле было тогда тридцать семь лет. Микеланджело – пятнадцать. Перед юношей был низкорослый, тщедушный проповедник, снедаемый пламенем веры. Страшный голос, призывавший с амвона большого собора огонь небесный на папу и грозивший Флоренции «кровавым мечом господним», леденил душу юного художника. Вся Флоренция трепетала. Люди, словно помешанные, с воплями и рыданиями метались по улицам. Самые богатые горожане – Ручеллаи, Сальвиати, Альбицци, Строцци собирались постричься в монахи. Даже ученые и философы, такие, как Пико делла Мирандола, Полициано, отрекались от своих идей^[59]. Старший брат Микеланджело, Лионардо, вступил в Доминиканский орден^[60].

Микеланджело не избежал общего поветрия. Когда во Флоренции узнали, что приближается со своими войсками предвещанный пророком новый Кир, он же меч Господень, он же уродливый карлик – сиречь король Франции Карл VIII, – молодого Буонарроти обуял ужас.

Однажды его сильно взволновал сон, рассказанный ему одним из друзей. Поэту и музыканту Кардьере привиделась ночью тень Лоренцо Медичи^[61] в трауре и лохмотьях, едва прикрывавших наготу. Призрак повелел Кардьере предупредить его сына Пьеро Медичи, что тот будет изгнан из Флоренции и никогда больше не вернется на родину. Микеланджело, которому Кардьере рассказал о своем видении, посоветовал ему сообщить обо всем герцогу, но Кардьере, боясь гнева Пьеро, не осмелился этого сделать. Чуть ли не на следующий день он утром прибежал к Микеланджело и в ужасе рассказал, что покойник явился ему снова, и снова в том же одеянии. Приблизившись к постели Кардьере, который молча глядел на него, призрак ударил его по щеке в наказание за то, что он ослушался. Микеланджело накинулся на Кардьере с упреками и заставил его немедля отправиться пешком в Кареджи виллу Медичи под Флоренцией. Встретив Пьеро на полпути, Кардьере остановил его и все ему рассказал. Пьеро расхохотался и приказал своим стремянным отстегать дерзкого. Канцлер герцога, Биббиена, сказал Кардьере: «Ты попросту дурак. Кого, ты полагаешь, Лоренцо больше любит? Тебя или своего сына? Если ему надо было прийти с того света, он уж, конечно, явился бы самому герцогу, а не тебе!» Избитый и осмеянный, Кардьере со стыдом вернулся во Флоренцию; он сообщил Микеланджело о постигшей его неудаче и настолько убедил его в неотвратимости бед, грозящих Флоренции, что тот два дня спустя бежал^[62]. Это был первый припадок того суеверного страха, который, к стыду самого Микеланджело, впоследствии не раз охватывал его, почти лишая рассудка.

* * *

Он бежал в Венецию.

Но едва он вырвался из флорентийского пекла, как его нервное возбуждение улеглось. В Болонье, где Микеланджело проводит зиму^[63] он уже и думать забыл о зловещем пророке и его пророчествах. Снова он во власти земной красоты. Он читает Петрарку, Боккаччо, Данте. Весной 1495 г., в самый разгар религиозных празднеств карнавала и ожесточенной борьбы партий, Микеланджело ненадолго возвращается во Флоренцию. Но теперь он настолько далек от всех здешних раздоров и распрей, что, словно бросая вызов фанатизму последователей Савонаролы, создает своего знаменитого «Спящего купидона», которого современники приняли за античную скульптуру. Впрочем, пробыл во Флоренции Микеланджело всего несколько месяцев. Он едет в Рим, и вплоть до смерти Савонаролы среди скульпторов, пожалуй, трудно сыскать большего язычника. В тот самый год, когда Савонарола предает сожжению «суеты и анафемы»: книги, украшения, произведения искусства, из-под резца Микеланджело выходят «Пьяный Вакх», «Умирающий Адонис» и большой «Купидон»^[64]. Брат Микеланджело, монах Лионардо, подвергается гонениям за свою веру в пророка. Тучи сгущаются над головой Савонаролы, но Микеланджело не думает возвращаться во Флоренцию, чтобы его защитить. Савонаролу сжигают^[65]. Микеланджело хранит молчание. В его письмах нет ни намека на это событие.

Микеланджело хранит молчание, но он ваяет свою «Pieta» («Скорбь о Христе»)^[66].

На коленях вечно юной девы лежит мертвый Христос; он кажется спящим. Олимпийской величавостью и чистотой дышат черты богини и бога Голгофы. Но неизъяснимой грустью овеяны обе прекрасные фигуры. В душу Микеланджело закралась печаль.

* * *

Омрачало его не только зрелище бедствий и преступлений. В него вселилась та властная сила, которая подчиняет себе художника безраздельно и навсегда. Одержимый яростью своего гения, он уже не знал покоя до самой смерти. Он не обольщался сладостью победы, но, ради собственной славы и славы своих близких, поклялся победить. Семья была большая, а содержать ее приходилось ему одному. Родные донимали его денежными просьбами, денег ему недоставало самому, но из гордости он им никогда не отказывал. Он готов был продать себя в рабство, лишь бы послать близким столько, сколько они требовали. Здоровье его уже пошатнулось. Дурная пища, холод, сырость, непосильный труд подтачивали организм. Его мучили головные боли, на боку появилась опухоль^[67]. Отец упрекал Микеланджело за его образ жизни, как будто сам не был виновником многих трудностей, выпавших на долю сына.

«Все мучения, которые я претерпел, я претерпел только ради Вас», – писал ему впоследствии Микеланджело^[68].

«Все мои заботы, все до единой, вызваны только любовью к Вам».^[69]

* * *

Весной 1501 г. Микеланджело вернулся во Флоренцию.

Лет за сорок до того попечительство собора (Opera del Duomo) передало скульптору Агостино ди Дуччо глыбу мрамора невиданных размеров, с тем чтобы он изваял из нее статую пророка. Работа была прекращена в самом начале, и никто после Дуччо не желал за нее браться. Взялся Микеланджело^[70]. Из этой мраморной глыбы он высек своего исполинского «Давида».

Рассказывают, что, когда гонфалоньер Пьетро Содерини, заказавший Микеланджело статую, пришел на нее посмотреть и, желая показать себя знатоком, сделал несколько замечаний, в частности нашел, что у Давида толстоват нос, Микеланджело поднялся на мостки, набрал горсть мраморной пыли и, делая вид, что работает резцом, стал понемногу сыпать пыль, но, конечно, и не подумал притронуться к статуе и оставил нос таким, каким он был. Затем, повернувшись к гонфалоньеру, сказал:

– А теперь как?

– Теперь мне ваш Давид нравится куда больше, – ответил гонфалоньер. – Вы вдохнули в него жизнь.

Тогда Микеланджело усмехнулся и молча спустился с лесов.^[71]

И в самой статуе чувствуется это молчаливое презренье. «Давид» – это бурная сила в миг покоя. Он исполнен высокомерной грусти. Ему тесно в стенах музея. Ему нужен простор, вольный воздух, нужна ярко освещенная площадь, как говорил Микеланджело^[72].

Двадцать пятого января 1504 г. коллегия из художников, в которую вошли Филиппино Липпи, Ботичелли, Перуджино и Леонардо да Винчи собралась, чтобы определить наиболее подходящее место для статуи. По просьбе Микеланджело решено было установить «Давида» перед дворцом синьории^[73]. Перемещение мраморной громады поручили соборным архитекторам. Вечером 14 мая, выломав часть стены над дверями дощатого сарая, где стояла статуя, гиганта извлекли наружу. В ту же ночь городская чернь забросала «Давида» камнями, намереваясь, очевидно, разбить статую. Ее пришлось усиленно охранять. Подвешенная на канатах в предохранение от толчков, статуя, слегка покачиваясь, медленно подвигалась вперед. Потребовалось целых четыре дня, чтобы передвинуть ее от собора к палаццо Веккио. В полдень 18 мая она была, наконец, водворена на место. По ночам «Давида» продолжали охранять, но, несмотря на принятые меры, как-то вечером его опять забросали камнями^[74].

Таков был народ Флоренции, который иногда ставят в пример нашему^[75].

* * *

В 1504 г. флорентийская синьория вызвала Микеланджело и Леонардо да Винчи на единоборство.

Они недолюбливали друг друга. Одиночество, казалось бы, должно было их сблизить. Но если они чувствовали себя далекими всем остальным людям, то еще более далеки они были друг другу. Особенно одинок был Леонардо. Ему было тогда пятьдесят два года – на двадцать три года больше, чем Микеланджело. Тридцати лет он покинул Флоренцию – его мягкой, несколько даже застенчивой натуре и ясному скептическому уму, ничем не скованному и все понимающему, были невыносимы кипевшие там страсти. Всеобъемлющий гений, человек столь же независимый, сколь и одинокий, он был так далек от родины, от религии, от всего мира, что чувствовал себя хорошо только в обществе тиранов, как и он сам, свободных духом. Вынужденный в 1499 г., после падения своего покровителя Лодовико Моро, оставить Милан, Леонардо в 1502 г. поступает на службу к Цезарю Борджа, а в 1503 г. конец политической карьеры Борджа приводит его вновь во Флоренцию. Здесь одной своей иронической улыбкой он доводит до бешенства угрюмого, легко воспламенявшегося Микеланджело. Отдаваясь безраздельно своим страстям и своей вере, Микеланджело ненавидел противников своих страстей и своей веры, но еще сильнее ненавидел он тех, кто был чужд всяких страстей и лишен всякой веры. Все, что было великого в Леонардо, вызывало у Микеланджело острую неприязнь, и он не упускал случая ее выказать.

«Леонардо был человек статного сложения, обходительный и вежливый. Однажды он прогуливался с приятелем по улицам Флоренции. На нем была длинная до колен розовая туника; волнистая борода, искусно завитая и расчесанная, струилась по его груди. Возле церкви Санта-Тринита несколько флорентийцев обсуждали какое-то непонятное место из Данте. Подозвав Леонардо, они попросили его разъяснить им смысл этого отрывка. Мимо как раз проходил Микеланджело, и Леонардо сказал: «Вот Микеланджело, он вам объяснит, что значит этот стих». Микеланджело, думая, что Леонардо насмехается над ним, желчно ответил: «Сам объясняй, ты ведь великий мастер, сделал гипсовую модель коня^[76], а когда надо было отлить его из бронзы – застрял на полдороге, опозорился». С этими словами он повернулся спиной и продолжал свой путь. Краска бросилась в лицо Леонардо, но он промолчал. А Микеланджело, не довольствуясь этим и желая еще сильнее уязвить соперника, крикнул: «Только твои остолопы-миланцы могли поверить, что ты справишься с такой работой!»^[77]

И вот этих-то двух людей гонфалоньер Содерини решил противопоставить друг другу, поручив им одну работу – роспись зала Большого совета во дворце синьории. Так начался поединок между двумя величайшими мастерами Возрождения. В мае 1504 г. Леонардо приступил к работе над картоном к фреске «Битва при Ангиери»^[78]. В августе 1504 г. Микеланджело получил заказ на картон «Битвы при Каши́не»^[79]. Флоренция разделилась на два лагеря, одни горой стояли за Леонардо, другие за Микеланджело. Время сравняло все. Оба произведения погибли^[80].

* * *

В марте 1505 г. Юлий II вызвал Микеланджело в Рим. С этого времени начинается героический период в жизни скульптора.

Необузданные и ни в чем не знавшие меры, оба они – и папа и художник – как нельзя лучше подходили друг к другу, что не исключало, однако, бурных стычек между ними. Планы один другого смелее и грандиознее зарождались в их воображении. Юлий II задумал воздвигнуть себе гробницу, которая затмила бы все мавзолеи древнего Рима. Эта идея, исполненная поистине римского величия, захватила Микеланджело. Он замыслил памятник вавилонских масштабов, исполинское архитектурное сооружение, включавшее сорок статуй гигантского размера. Папа пришел в восторг и послал скульптора в Каррару заготовить нужный для постройки мрамор. Микеланджело пробыл в горах более восьми месяцев. Он чувствовал небывалый прилив сил, нечеловеческий подъем. «Однажды, проезжая верхом по окрестностям Каррары, он увидел возвышавшуюся над морем скалу; ему страстно захотелось превратить ее всю, от подножия до вершины, в статую колосса, который был бы виден издалека мореплавателям… Он и выполнил бы свое намерение, если бы имел на то время и соизволение папы»^[81].

В декабре 1505 г. он вернулся в Рим, куда начали уже прибывать барки с отобранным мрамором. Его складывали на площади св. Петра, позади церкви Санта-Катерина у дома, где жил Микеланджело. «Мрамора было так много, что люди изумлялись, а папа радовался». Микеланджело принялся за работу. Папа, которому не терпелось взглянуть, как подвигается дело, постоянно навещал его, «беседуя с ним запросто, словно с родным братом». Для большего удобства он даже велел соединить галерею Ватикана с домом Микеланджело подъемным мостом, чтобы приходить к художнику незаметно.

Но расположение папы длилось недолго. Характер у Юлия II был такой же неуравновешенный, как и у Микеланджело. Он мгновенно зажигался какой-нибудь идеей, но потом что-нибудь новое увлекало его, и он так же быстро охладевал. Другой план показался теперь Юлию II более подходящим для увековечения его славы: он решил перестроить собор св. Петра. На эту мысль папу натолкнули враги Микеланджело. Они были многочисленны и влиятельны. Во главе их стоял человек, не менее гениальный в своей области, чем Микеланджело, и обладавший сверх того огромной волей, – Браманте из Урбино, папский архитектор и друг Рафаэля. Трудно было ожидать, что два великих умбрийца, умевших все подчинять власти разума, и необузданный гений Микеланджело поймут друг друга. Но если они и решили вступить с ним в борьбу^[82], то несомненно Микеланджело сам дал им к этому повод. Он имел неосторожность не слишком лестно отзываться о Браманте и, обоснованно или нет, обвинял его в хищениях^[83]. Браманте задумал его погубить.

Он лишил Микеланджело расположения папы. Папа был суеверен, и Браманте этим воспользовался: он напомнил ему, что, по народному поверью, готовить себе при жизни гроб – дурная примета. Поддавшись внушениям Браманте, папа охладел к работе его соперника Микеланджело. Тогда Браманте предложил ему свой собственный план, и в январе 1506 г. Юлий II принял решение перестроить собор св. Петра. Сооружение гробницы забросили. Микеланджело был не только унижен, но и немало на этом пострадал, ибо на расходы для постройки брал деньги в долг^[84]. Он ходил жаловаться к папе, но Юлий II не принял его; когда же Микеланджело проявил некоторую настойчивость, тот приказал своему конюшему прогнать скульптора из Ватикана.

Присутствовавший при этом епископ из Лукки спросил конюшего:

– Разве вы не знаете Микеланджело?

Тогда конюший, обратившись к Микеланджело, сказал:

– Простите меня, синьор, но я получил приказание и должен его выполнить.

Микеланджело вернулся к себе и написал папе:

«Святой отец!

Сегодня утром, по приказу Вашего святейшества, меня прогнали из дворца. Отныне, если я Вам понадоблюсь, можете искать меня где угодно, только не в Риме».

Он отослал письмо, вызвал живших у него в доме купца и каменотеса и сказал им:

«Найдите какого-нибудь еврея, продайте все, что у меня здесь есть, и приезжайте во Флоренцию».

Затем сел на коня и уехал^[85].

Получив такое письмо, папа послал вдогонку Микеланджело пять верховых, которые настигли его около одиннадцати вечера в Поджибонси и вручили приказ его святейшества:

«По получении сего, под страхом нашей немилости, немедленно возвращайся в Рим».

Микеланджело ответил, что вернется, когда папа выполнит свои обязательства. Иначе Юлий II больше его не увидит^[86].

Он обратился к папе со следующим сонетом^[87]:

Владыка, справедливо гласит поговорка: «Кто может, тот не хочет». Ты поверил басням и сплетням и вознаградил наветчика. Я же, твой верный, старый слуга, был и остался к тебе привязан, словно луч к солнцу; а тебя не огорчает, что я понапрасну трачу время. Чем больше я тружусь, тем меньше ты меня любишь. Я надеялся возвеличиться твоим величием, думал, что единственными судьями мне будут непогрешимые чаши весов и могучий меч твой, а не лживая молва. Но, видно, небо смеется над добродетелью, посылая ее на землю и заставляя ждать плодов от высохшего дерева^[88].

Унижение, которому подверг художника Юлий II, было не единственной причиной, побудившей Микеланджело бежать из Рима. В письме к Джулиано да Сан-Галло, он дает понять, что Браманте замыслил убить его^[89].