Американец

Зато, и это могли оценить все, проставился я по высшему разряду. Сгонял в Одессу и прикупил у фирмачей упаковку баночного «Туборга». Так что каждому по банке. И пара непочатых пачек «Мальборо».

– Хорошо сидим! – задумчиво произнес Серега, отхлебнув еще пивка.

Сидели действительно хорошо. Я напихал в сумку еще и запаянных пакетов со льдом, так что пиво было ледяным, и в такую погоду принималось организмом с особенной охотой. Даже Вера с Юлькой пили, хотя Юлька вроде не особая охотница.

– И правда хорошо! – поддержал его Генка. – Только вот откуда у тебя, my dear friend^[5] Юрий, такие деньги? Цены я знаю, «Мальборо»-то натуральный, американский, тут по червонцу за пачку, а то и за пятнашку, партия-то мелкая… Да и «Туборг» в банках – тоже по червонцу. А то и по двенадцать. Итого имеем сколько? Правильно, от семидесяти рублей до стольника. Ты столько за всю жизнь не заработал! Так откуда бабки? Предки расщедрились, что ли?

Тут я подумал, что вместо хорошей посиделки события могут дойти до драки. Очень уж Генку задевает то, что я в последнее время на Юлю по-особому смотрю. К счастью, Серега поспешил вмешаться:

– Это ты, Гена-крокодил, столько не заработал. А Юрок наш – как раз наоборот!

– И на чем это, интересно? Химией своей бесполезной, что ли?

– Ну, для нас с тобой, она, может, и бесполезная, а Юрок на ней бабло поднял. Грузину какому-то с рынка эссенцию сварил. А тот дыни свои этой жидкостью обрызгал, они пахнуть начали. Ну и продаваться, само собой. Ну и с Юрком нашим головастым, поделиться не забыл. Так что у Юрка все честно!

Юля отставила банку с пивом и как-то задумчиво посмотрела на меня. От этого взгляда у меня все внутри перевернулось и почему-то заныло в паху. Но я постарался не подавать вида и вступил в беседу:

– Я просто с Америки беру пример. Там тинейджеры… – это недавно вычитанное название подростков я произнес, выделяя голосом, как и все, что относилось к Америке, – в каникулы сами зарабатывают. Чтобы на кино хватило и девушку в кафе сводить… Придет время, у нас все так делать станут. Ну а я сейчас уже начал!

Тут я для большей солидности сказанного сделал паузу, в точности как отец, прикурил сигарету и выпустил дым через ноздри. В исполнении героев американских боевиков это всегда выглядело очень круто. Но, наверное, из-за отсутствия практики, все мои усилия ушли на то, чтобы не закашляться.

– Ну, раз ты такой поклонник Штатов, то курить не должен! – снова «подколол» меня Генка, – всем известно, они сейчас за здоровый образ жизни!

Выпад был неожиданным, и я промолчал.

– А молодцы американцы! Мне, кстати, больше нравится, когда парни не курят! – высказалась Юля.

Я помолчал, взвешивая решение, а потом вынул сигарету изо рта, забычковал ее и решительно сказал:

– А я брошу! Вот эта сигарета – последняя! Мое слово вы знаете!

Юля, до того сидевшая напротив меня, встала и пересела совсем рядом.

– Нам, некурящим, надо держаться рядом! – с улыбкой пояснила она.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…С этой влюбленностью я почти не заметил путч, случившийся в августе 1991 года. Тем более что он был быстро подавлен, и позиция политиков, лояльных к Западу, резко укрепилась, так что я не видел поводов для волнений. Да и другая жизнь началась. Я стал готовиться к поступлению в университет. В Московский, конечно же. Так что в моей жизни количество учебы только увеличилось и появились новые учебники…»

Кишинев, Молдавия (уже объявившая независимость, но все еще в составе СССР), 1 сентября 1991 года, воскресенье

Смешно, но даже в воскресенье наша школа решила выпендриться, и День знаний провели все равно 1 сентября. Собрались, нас всех поздравили… Приперся какой-то «независимый», толкавший речь на молдавском. Поняли его немногие. Было видно, что даже те, для кого молдавский был родным, терялись среди его закрученных пассажей. Тем не менее, памятуя, что путчу они не поддались^[6], шуметь никто не стал. Да и закончил он быстро, минуты через две. По окончании линейки нас мариновать тоже не стали. Провели в класс, продиктовали расписание на первые два учебных дня и сообщили, что форма теперь необязательна, потому как свобода наступила и тоталитаризм прогнали.

А вот дома меня ждал сюрприз. Мама с папой, какие-то торжественные, ждали меня за столом.

– Ты сядь, Юрочка, и успокойся! – сказала мама, и нервным, дерганым жестом провела по подолу юбки. Хм… Тут и буддист занервничает. Что за сюрпризы-то? Братика они мне сделали, что ли?

– Садись, садись, и на вот, водички выпей! – бодро поддержал ее папа.

Да, похоже, придется пить. Причем медленно, чтобы они успокоились. Пока Юра пил, мама с папой вышли в свою спальню и вынесли оттуда небольшой сверток. Так, похоже, братика не будет. Что тогда?

– Ты уже большой, пора тебе, сына, решать, чем заниматься станешь! – продолжила мама.

– Так я и решил. Химфак МГУ, что тут еще думать?

Папа при этих словах посмурнел. Да, похоже, хоть и два года прошло, как я окончательно определился, его это все еще «цепляет». Я уже понял, что по-настоящему расстраивали его всего две вещи: то, что других детей у них с мамой не вышло, да то, что я химию предпочел… И чего они приемыша не взяли? Пустили бы одного в энергетику, второго – на химию. И не парились, да?

– Вот и славно. Но к нему еще готовиться надо!

– Я и готовлюсь, вы знаете!

– Знаем! – решительно вступил в беседу папа. – И решили тебе еще помочь. Учебники хорошие прикупили. Тут он отобрал у мамы сверток. Развернул его, и протянул мне пару томов.

Хм, и что тут у нас? Чего они так нервничали-то? Терней «Современная органическая химия». Два тома. Угу, понятно… Тут папа достал с пола второй сверток, побольше, и протянул еще десяток томиков. Это еще что? «Фейнмановские лекции по физике»^[7].

– Ну и зачем это? Мам, пап, мне ж хорошие учебники нужны. Хо-ро-ши-е! – четко повторил Юра, выделяя каждый слог. А переводные разве хорошими бывают? Вы слышали, как фильмы курочат?

У мамы дернулась щека. Папа немного посуровел и добавил в голос строгости:

– Это еще что такое?! Яйца курицу учат! Родители старше, опытнее. И на ерунду какую-то столько денег тратить не стали бы!

Столько денег? О чем это он? Да даже самые ходовые книжки по трояку купить можно! А учебникам вообще красная цена полтинник!^[8]

Тут Юра аккуратно перевернул пару томиков. В углу, рядом со старой ценой, был наклеен кусочек бумаги с ценой новой. Что?! Тридцать рублей за том «химии»?! Он быстро глянул на фейнмановские лекции. Да, тут четвертной, тоже не кисло. Это что же, они почти месячную зарплату ему на книжки угрохали? Но зачем?!

– Юра, ты почитай лучше, – мягко попросила мама. – Почитай, и поймешь, почему денег на них не жалко. Это как репетиторы. Только еще лучше.

Из мемуаров Воронцова-Американца

Терней и Фейнман действительно оказались чудом. Тому же советскому Перельману или Некрасову было до них как до неба^[9]. И тут в одном из предисловий к Чейзу я нашел объяснение. Там было сказано просто: «Пока советские детективщики пытались поразить читателя умом, Чейз создавал коммерческий продукт. То, что найдет отклик у миллионов самых разных людей, «зацепит» каждого. «Вот! – понял я. – Вот поэтому у нас так и не могут! Наши «умом поразить тщатся». Сделать хоть что-то непохожее. Пусть и хуже, а свое! А у них молоток каждый раз не изобретают. И делают так, чтобы удобнее было читать, понимать, пользоваться…» И для себя сделал вывод: от американского ПРОДУКТА можно ЗАВЕДОМО ожидать качества».

 

Кишинев, Молдавская ССР, 10 ноября 1991 года, воскресенье, вечер, квартира Юли

– А теперь белый танец, дамы приглашают кавалеров!

Через комнату, по диагонали, ко мне двинулась Юля. Сегодня она была особенно красива. Еще бы, день рождения, семнадцать лет… И семнадцать белых роз, которые притащил Юра. И белый танец был их, только их. Нет, кто-то еще крутился рядом, но для них весь остальной мир куда-то поплыл.

Юру несло. Он фонтанировал анекдотами, читал стихи, снова и снова танцевал с Юлей… И вдруг… В какой-то момент Юра понял, что они остались вдвоем. И тут он вдруг заробел. Юля была совсем близко, а он не знал, что сказать.

– Поцелуй меня, дурачок! – нежно сказала она.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«Тогда мне казалось, что все вокруг смотрят на нас с Юлей и шепчутся. Что ничего важнее нет для всего мира, чем наша любовь. Мы были первыми друг у друга. И тогда я верил, что останемся единственными. Глупо, да? Ну, так часто бывает. Все люди мнят себя уникальными.

Однако из сладкой эйфории первой любви меня выдернула начавшаяся с нашей семьей череда несчастий. «Черная полоса». В декабре умерла бабушка. Пришлось ехать в Карелию на похороны. Мама погрузилась в себя, у нее как будто выключили свет в глазах. Так что мы с отцом ходили вокруг нее на цыпочках… И за всем этим не сразу заметили развал Союза. Независимая Украина, Россия, суверенная Молдова, румынский язык в качестве государственного – все это было для нас как бы за толстым матовым экраном. Тем более что паспорта оставались те же, деньги поначалу тоже, границы были формальными… Но в марте эта сосредоточенность на своем горе и нежелание замечать внешний мир были грубо нарушены…»

Кишинев, Молдавская ССР, конец января 1992 года

– Я тебя, Серега, почему к нам позвал? Потому что ты – правильный пацан! И правильно жизнь понимаешь! – Аурел остановился, глотнул пивка из бутылки и продолжил: – Это ведь система! Вот торговлю посмотри, кто там заправляет? Правильно! Русские да евреи! Но евреи, те хоть головастые. А русских почему больше, чем нас? Не знаешь?

Серега промолчал, но в беседу вступил третий парень, имени которого Серега не знал, звал, как и все в их тусовке, Цараном:

– А потому, Серега, что наш язык нам запретили! Да хитро так, с вывертом, мол, «хотите, учитесь на родном, молдавские классы никто не отменял»… Ага, как же! Только вот потом куда поступишь? В сельхоз, что ли? А кто на русском учится, те в Москву могут поехать, в Питер, в Одессу… Вот и получается, что они самых умных подкупают. Те там и остаются. Манкурты!^[10]

– А если и возвращаются, то преподают тем, кто по-русски учился, – вступил в разговор Аурел, у которого язык был подвешен получше, – потому что терминов на родном языке не знают. А на молдавском, получается, преподают те, кто в хороший вуз поступить не смог. И учителей они готовят похуже. Вот и выходит, что всюду у них своя русская мафия. И даже с тобой, нашим парнем, мы сейчас на их языке говорить должны! Все они за счет языка контролируют! – тут он с демонстративной злостью врезал кулаком по стене.

– Но мы им теперь покажем! – прогудел Царан. Прозвучало это достаточно грозно, особенно – учитывая его мрачную внешность, короткую, «спортивную» прическу и вечную привычку чуть что, рваться в драку. Даже над прозвищем никто не решался смеяться, хоть оно и было до недавнего времени весьма обидным^[11].

Сергей промолчал. И это очень не нравилось Аурелу. В его группе уже хватало «кулаков», не хватало «голов» и «языков». Агитаторов. Таких, чтобы новых людей убеждали и приводили. Не все ж ему, Аурелу, самому возиться. И на эту роль Серега вроде подходил. Надо было только испытать его. Да и просьбу одного «уважаемого» человека заодно выполнить.

В этот момент тот, кого они поджидали, появился из-за угла. «Черт, здоровый какой! – с легкой опаской подумал Аурел, – может, ну его? Для проверки Сереги кого другого подыщем? А то ведь Серега и зассать может… А этого потом впятером встретим, не отмашется…»

Но Царан, который тоже был в курсе, кого они тут ждут, уже двинул навстречу запоздалому прохожему.

– Бунэ сяра! – поздоровался он с поджидаемым ими мужиком^[12].

– Добрый вечер! – отозвался тот, спокойно глядя на троицу молодых людей.

И это спокойствие Аурелу не понравилось больше всего. Мужик, несмотря на возраст слегка за сорок, был крупным, но здоровым. И уверенность его при встрече в безлюдном переулке была не напускной, это Аурел чувствовал, что называется, нутром. Но остановить уже «легшего на боевой курс» Царана было невозможно.

– Невежливо это! – перешел на русский Царан, одновременно надвигаясь на мужика. – Мы к вам на языке этой страны обратились. Его уважать надо. И отвечать на нем же!

Аурел понял, что остановить Царана не удастся, и привычно зашел с другой стороны, одновременно присоединяясь к «наезду»:

– Или страну не уважаете? Суверенную, между прочим!

– И нас ты тоже не уважаешь? – перешел «на ты» Царан, – мы для тебя лишь тупые царане, да? А ты знаешь, падла, что «царане» – это значит крестьяне? Что именно царане вас всех, оккупантов, и вашу Россию сраную кормят? Знаешь, нет?

Он уже почти перешел к действиям, когда неожиданно вмешался почти забытый им Сергей:

– Стойте, парни, вы чего? Это ж отец Юрки, кореша моего!

Но у Царана уже «упала планка», и остановить его было невозможно:

– Манкурт! – со злобой выкрикнул он и ударил Серегу в пах, потом, когда Серега скрючился от боли, добавил коленом в лицо, а затем, уже упавшему, зарядил ногой в живот. Эта серия была его «коронкой». Царан, не останавливаясь и явно забыв о планах Аурела на Серегу, собирался продолжить избиение, однако позабытый им мужик сделал короткий шаг, сближаясь, и всего одним ударом остановил избиение.

«Хороший крюк, ставленный!» – невольно восхитился про себя Аурел. Мужик и правда имел основания для спокойствия. Царан в нокдауне, пока он придет в себя, мужик явно успеет справиться с ним, Аурелом. Царана все равно увести не удастся, вон сидит, головой крутит… А даже и удалось бы, свидетель у мужика все равно имеется. Аурел вздохнул. Нет, менты их не посадят, ведь конфликт с «оккупантом» был на национальной почве… Но вот авторитет его группы и его лично упадет.

– Вставай, Царан, пошли! – обратился он к подручному, скорее для демонстрации мирных намерений мужику, чем реально рассчитывая, что тот его услышит.

Так и оказалось. Пришлось наклониться, обхватить покрепче и подымать практически самому. Мужик посмотрел, как Аурел, приобняв за плечи, тащит Царана прочь, затем склонился над Серегой:

– Парень, как ты?

Тот только глухо застонал.

– Что ж ты с дрянью-то такой связался? Это ж нацики, хуже фашистов…

При этих словах у Аурела от бешенства свело скулы. Их не могут, не смеют сравнивать с фашистами! У него дед погиб, с фашистами сражаясь! А они не фашисты, они – патриоты!

В бешенстве, уже ни о чем не думая, он достал из левого рукава телескопическую дубинку и с разворота, всем телом, ударил ею мужика по голове. А затем, когда мужик упал, ударил еще раз, и еще, не разбирая, куда попадают удары, и вообще, по кому из двоих лежащих он бьет. Они не смеют, не смеют ТАК называть их, патриотов своей страны…

Просьба «уважаемого человека» – побить, но не калечить, была им забыта напрочь. Он бил и бил, пока немного оклемавшийся Царан не оттащил его от жертв и не поволок прочь.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Отца избили до полусмерти. Череп проломан, множественные ушибы и переломы… Нам сильно повезло, что Серега, которого отец прикрыл собой, так что и перепало ему всего пару ударов, довольно быстро пришел в себя и вызвал «Скорую».

Однако дальше начался кошмар. Серега давать показания не стал. Хотя нам и признался, как дело было. Милиция явно не хотела брать в производство дело, касающееся «национального вопроса». Вот если бы наоборот, отец избил этих парней, тут бы они развернулись… Те два придурка, что напали на отца, временно скрылись. Но вот их дружки регулярно звонили нам и угрожали. На третий день мама не выдержала и забрала заявление.

Я тогда окончательно решил для себя, что нам необходимо перебираться в Штаты. Не сейчас, понятно. Надо еще в универе отучиться. Поднять свою «рыночную стоимость». Но – валить отсюда! Обязательно! И именно в Штаты! Там страна всех рас и национальностей, ее строили эмигранты. И такого там произойти не могло! Нет там нациков! И быть не может! И обычных грабителей тамошняя полиция уж точно арестовала бы. А нас защищали бы по программе защиты свидетелей!

Однако поехали мы не в Штаты, а в Карелию. Едва отец немного оправился, мать устроила ему «серьезный разговор» и настояла на отъезде к ней на родину, в Петрозаводск, тем более что от бабушки нам осталась квартира. Она так торопила нас, что мы переехали, даже не дожидаясь, пока я закончу школу. Хотя, если вдуматься, и в этом было везение. Во-первых, нас миновали события войны в Приднестровье, а во-вторых, мать сумела устроиться в одну из первых коммерческих контор и в одиночку тянула содержание семьи. Зарплата в восемьдесят долларов, которую ей дали «со старта», для 1992 года казалась манной небесной.

Отец постепенно выздоровел, и через год сумел устроиться по специальности в Петрозаводске, что тоже давало прибавку семейному бюджету. Так что я смог спокойно поступить на химфак МГУ и учиться, не волнуясь за семью…»

Москва, Ломоносовский проспект, общежитие МГУ, 29 августа 1992 года, суббота

– Привет! Меня Володей зовут! А фамилия Романов, как у царской семьи! – представился вошедший и, не давая мне вставить ни слова, продолжил: – Так что придется тебе, в знак уважения, койку у окна мне уступить!

– Обойдешься! – спокойно возразил я. Настроение у меня было ни к черту, Юля не отвечала уже на седьмое письмо, так что мне было все равно, обратит ли он все в шутку или полезет драться. – Романовы твои так демократии боялись, что аж империю просрали! Так что их уважать мне не за что! Это, во-первых! Ну а во-вторых, первокурсники живут вчетвером, так что мест у окна тут два и ты вполне можешь занять второе!

– Как это вчетвером? – недоуменно оглядел он комнату с двумя кроватями.

– А очень просто! До нас тут третьекурсники жили. Им можно и вдвоем. Но нам пока такой роскоши не положено. Так что давай, занимай вторую кровать, и передвинем ее к окну. И тумбочку со стулом тоже занимай. А опоздавшие пусть таскают себе все из самого подвала на пятый этаж!

Тут я все-таки улыбнулся, протянул руку и представился, подражая ему:

– Юра! А фамилия Воронцов, как у генерал-губернатора Новороссии!

– Новороссийска? – переспросил он, явно не расслышав.

– Эх ты, монарх недоделанный! – засмеялся я! Не Новороссийска, а Новороссии! В пушкинские времена туда и Крым входил, и Одесса, и Кишинев… А Воронцов, кстати, сделал для тех мест столько, что ему в Одессе памятник горожане поставили. За заслуги! Не то что твои Романовы! Из них только Петр I и Екатерина II и были приличными… Да и то, Екатерина – Романова только по мужу…

– Ладно, сдаюсь, сдаюсь!

И он действительно поднял руки вверх, будто сдаваясь… Мне явно повезло хотя бы с одним из однокомнатников. Легкий у человека характер, люблю таких.

Эх, жаль Юля не поступила. Никуда. И возможности взять ее сюда не было никакой. Но ничего! Я что-нибудь придумаю. И тогда жизнь наладится окончательно!

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Ситуация с Юлей устроилась вне зависимости от нас. Тогда вся страна «челночила». Миллионы людей стали мелкими торговцами, которые ездили между двумя точками, покупая и продавая какие-то товары и заменяя распавшуюся систему снабжения. Деньги они зарабатывали копеечные, но тогда люди довольствовались и этим. Стала челноком и Юлина тетушка. И «челночила» между Москвой, Кишиневом и Румынией. Она пристроила Юльку помогать себе. Так что два, а то и три раза в месяц Юля появлялась в Москве. И бежала «в гости к подружке». Не скажу, что нам хватало, но… Многие не имели и такого.

К третьему курсу, однако, инфляция сделала свое черное дело, денег, высылаемых родителями, мне стало не хватать, так что пришлось устраиваться на подработку. На рынке поработал, на Лужниках тогда студентов много торговало… А чуть позже устроился в ночную смену в маленьком авторемонте. Аккумулятор зарядить или даже починить, электролит приготовить (а что в этом сложного для химика с неполным высшим образованием?), мелкие неисправности проверить… ну, и «замеры СО-СН», само собой, это тогда наш «кормилец» был… Стоит прилично, а усилий почти никаких.

Мама, кстати, помогала не только деньгами. Иногда подкидывала возможность заработать «по профилю». Для ее фирмы нужно было тексты писать, обзоры про разные химкомбинаты, препараты, историю химической технологии… Последнее я любил особенно. Как говорила моя наставница, «химическое предприятие – это небольшой реактор, весь опутанный теплообменниками и насосами». Так что история технологии – это химия пополам с энергетикой. Неудивительно, что я ее любил. Ну а мамины задания позволяли немножко денег за «художественное изложение имеющихся знаний» получить…»

Москва, Главное здание МГУ, зона «В», общежитие, 2 января 1995 года, понедельник, позднее утро.

В дверь кто-то упорно пытался вставить ключ. Уже минут пять. Романов недовольно поморщился.

– Ну что за чмо там двери перепутало?! – недовольным басом проорал он. – Ща быстро хлебальник на левую сторону выправлю, чтобы похмельное косоглазие не мешало!

За дверью что-то жалобно простонали, но попыток не прекратили. Блин, что за невезение, а? Единственный сокомнатник, Воронцов, укатил к своей крале в Кишинев. Предложение делать собрался… Второй полублок тоже вымер до Рождества. Так что он честно и обоснованно рассчитывал наверстать вчерашний новогодний недосып. И никто не должен был помешать. Нет же, нашелся какой-то убогий…

В дверь снова начали скрестись. Черт! Пришлось вставать и идти разбираться. Надевать что-либо Вовка не стал, справедливо полагая, что созданию, набравшемуся до нераспознавания номера комнаты, будет абсолютно индифферентно, как именно он одет. А послать страдальца можно и так. И завалиться спать без промедления.

Однако планы по вразумлению и свершению жестоких кар были сорваны. В распахнутую дверь ввалился именно его товарищ по комнате. Воронцов. И был он, что называется, пьян до синих соплей. В зюзю. Ни-ка-кой!

А ведь Юрка обычно пил крайне мало, и контроля над собой не терял никогда. М-да-а… Похоже, с матримониальными планами Юрке вышел крутой облом. ОЧЕНЬ крутой.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…История была банальна, но это не утешало меня ни капли. Самовлюбленный осел, я не хотел замечать, что бывает Юля в Москве все реже. И что в разговорах все чаще мелькают деньги. Причем суммы, о которых она мечтает, все растут и давно вышли за пределы не только моих заработков, но и доходов с «челночного бизнеса». Хотя… может, это и не ударило бы меня так, но я приехал сделать сюрприз. Вот и получил его сам. Юлю я встретил на их лестничной площадке. Она целовалась. И не с кем-то, а с Аурелом. С тем подонком, банда которого изувечила отца… Как я покупал билет на поезд, как напился – я просто не помню. Все исчезло из памяти. И слава богу!

Чуть позже от Юли пришло письмо. Я не стал его рвать или жечь. С каким-то ленивым, отстраненным любопытством, как будто препарируя труп своей любви, я пробежался по тексту… «Ты сам говорил, нужно все планировать… Я детей хочу, а на это деньги нужны… Он теперь не такой, он депутат, и работает на страну…»

Тогда я решил, что больше женщин в моей жизни не будет. Слишком это больно!»

Москва, Главное здание МГУ, 25 января 1996 года, Татьянин день, четверг, вечер.

Хорошо все же быть студентом! Нет, правда, здорово. Даже в этой нищей стране! Все равно, в повод для пьянки и праздника может превратиться все что угодно. Вот сейчас, например, я сидел в гостях у пары негров. Нет, не так… Мелесе не негр. Он из Эфиопии и не устает всех поправлять, что он – амхарец. Амхарцы себя к неграм не относят. Его подруга тоже себя негритянкой не считает. Хоть и черная. Она из Йемена. Папа ее был важной шишкой в их правительстве. Так что учиться она приехала за счет казны. Договор был международный, еще при Союзе валютой заплатили. А потом что-то там у них случилось, страны той уже нет, возвращаться ей некуда… Но все равно, считает она себя арабкой, а не негритянкой.

Впрочем, меня куда-то занесло. Важно другое. За учебу-то заплатили, а вот на жизнь ей брать неоткуда. И никого у нее нет. Потому что той страны уже нет, а если она в новое посольство придет, то может и не выйти. Вот и прибилась к Мелесе. Живут как-то вместе. Болтают то на английском, то на русском. Но ничего, у них весело!

А сейчас мы варим какой-то национальный перцовый суп. В честь Татьяниного дня. Ну и чтобы подлечить меня от начинающейся простуды. А пока суп варится, тихо выпиваем и играем в карты. Вернее, не играем, они пытаются меня учить какой-то африканской игре. Учиться мне лениво, но весело.

– Юра, – вдруг спрашивает меня Мелесе, – а что ты знаешь про адсорбционные холодильники?

– Про абсорбционные холодильники, друг мой, я знаю все! – отвечаю я ему, перефразируя известную фразу из фильма. – Я даже знаю, что впервые их построили в Баку, в 1931 году, для экономии электричества^[13].

– Вот и хорошо! – радостно скалясь, говорит Мелесе. Раз ты уже все знаешь, то я могу тебе не платить.

– За что?

– За работу! Мне нужна презентация. Вернее, не так. Для фирмы моего отца надо сделать презентацию. На английском. И я даже нашел второкурсницу, которая старательно набрала материал и перевела. Но девочка совершенно не «шарит» в том, как надо готовить презентации. Помоги ей, а? Проект интересный, на стыке химии и энергетики, ты такие любишь, я знаю…

Вместо ответа я демонстративно уставился на его подругу. Та как раз наклонилась над кастрюлькой, соблазнительно оттопырив попку, так что посмотреть было на что.

– И прекрати пялиться на мою женщину! – преувеличенно грозно сказал он. – Если тебе женского внимания не хватает, обрати внимание на эту второкурсницу. Ирочка обожает коллекционировать мужчин. И ты ей понравишься. Только намекни. А сама очень даже ничего внешне. И смешная, угу!

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Самое смешное, что этот маленький эфиоп угадал во всем. Во-первых, проект был интересный. Опреснение воды в пустыне с использованием тригенерации. Соль и вымораживали, и выпаривали, и удаляли электроосмосом, причем все вместе сопрягалось и было дьявольски выгодно и экономно. На бумаге. Но я не верил, что нищая Эфиопия найдет деньги на оборудование.

Во-вторых, не заплатил он мне в итоге ни копейки. Сказав, чтобы я с Ирочки брал. Хоть деньгами, хоть натурой.

В-третьих, даже в том, что Ирочка очень смешная, и то угадал. Верно подобрал слово! Она была из тех, про кого говорят: «Прелесть, какая дурочка!»

Ну и, в-четвертых, главное, он угадал, что я ей понравлюсь. Еще как! Мне не то что не пришлось проявлять инициативу (я и не собирался), напротив, она сама взяла меня штурмом. Потом, «после всего», призналась, что ей всегда нравились такие, как я – «рослые, широкоплечие и умные».

И еще – с ней было легко. Ей от мужчин не было нужно ничего. Ни денег, ни брака, ни детей. Только время, внимание и секс. Деньги, ребенка и брак ей обеспечил муж-геолог. Который, как я понял, сейчас радостно умотал куда-то в экспедицию. И появляется не чаще раза в год.

Сейчас я очень благодарен ей. Она излечила меня от женофобии. И напомнила, что цепляться за жизнь стоит всегда. Даже если кажется, что жить незачем. «Смысл появится потом», – любила говорить она, написав очередной бред. Самое смешное, что часто так и случалось…»

Москва, лаборатория предприятия «Стирол», 1 июля 1996 года, понедельник

– Ну, ты же сам видишь, Юрочка, предприятие у нас только по названию осталось! А производства нет уже. Стирол весь еще полтора года назад распродали, кислоты тоже не завозят, про вспенивающий агент уж вообще молчу! У нас изопентан использовали, так то, что оставалось, работники научились в зажигалки заправлять! Так что он, считай, «испарился» давно… Я тебе больше скажу, то оборудование, что прежнему руководству продать не удалось, тоже уже разворовано. На металлолом работяги растащили. И половину территории в аренду сдали. Что, ну что, скажи на милость, ты тут изучать собрался?!

Юлия Сергеевна опустила взгляд на своего «практиканта». Тот стоял спокойно, будто и не слышал ее «плача Ярославны». И ведь не выгнать его. Вот ведь настырный!

Юлия Сергеевна знала, что всю группу этого Юры направили на практику в Воскресенск. Однако этот как-то выбил в учебной части разрешение, чтобы его направили сюда. Те и направили «по согласованию с предприятием». Руководство все отсутствовало, так что охрана направила его к Юлии Сергеевне как начальнику лаборатории. То есть одновременно и самой старшей из оставшегося начальства, и единственной, кто может провести практику, если что… Учитывая все изложенные ей обстоятельства, думать тут было не о чем, отказать в практике, и все! Однако Ирочка, дочурка непутевая, за него тоже очень просила. Вот и пришлось согласиться. Чтобы посмотреть на таинственного «Юрочку-умницу» поближе, на всякий случай.

– Нет, я понимаю, лето, в Воскресенск ехать не хочется, тянет остаться в Москве. Так я ж не против! Боже мой, в чем проблема-то? Берешь наши работы, компилируешь^[14] дня за два, делаешь отчет по практике, я тебе его утверждаю, и все. Ты занимаешься своими делами, а я – своими. Годится?

– Конечно, Юлия Сергеевна! Только вот пары дней мне не хватит. Я привык все тщательно изучать. Давайте так, вы дадите мне все материалы, сколько унесу, и фотографии тоже. Это мой фирменный стиль такой, работу фотографиями иллюстрировать. А у вас сейчас и снимать-то можно одни руины… Так что я старые фотки скопирую… Ну и неплохо бы все же сейчас по корпусам пройтись… Производство стоит, все растащено, но здания-то производственные на месте остались! Хочу представить то, о чем писать буду!

Юлия Сергеевна слушала Юрочку и с грустью думала, что такого головастого и деятельного практиканта ей бы лет пять назад, она б его сама никуда не отпустила. И водила бы по корпусам, и работать заставляла бы с утра до ночи… И не «для доченьки», а так. Парень, похоже, и вправду умница. Но времена изменились, и этот головастый Юрочка, скорее всего, через год, получив диплом, постарается уехать на Запад. Что-то такое в обрывочных рассказах Ирочки мелькало…

– Как у вас с английским, Юра? – уточнила она.

– С устным не очень хорошо. Акцент сильный, и, если надо говорить, бывает, в ступор впадаю, все слова куда-то вылетают. А вот тексты перевожу хорошо. Пишу неплохо. Фильмы, когда на английском смотрю, почти все понимаю. Только переводить не успеваю… Пока одно предложение переведешь, следующее прослушаешь!

– Это хорошо. У нас половина текстов на английском, вот я и спросила… А устный вы еще подучите!

– Подучу! – попался он на незамысловатую проверку. Вот диплом получу, в Штаты перееду, и подучу. На месте-то всегда легче!