Муссолини и его время

Ораторский стиль Муссолини трудно было назвать изощренным или обращенным к интеллекту слушателей. Как уже говорилось, еще со времен своих «социалистических университетов» в Швейцарии он не слишком тяготел к теории, предпочитая оглушать оппонентов количеством, а не качеством своих аргументов. Не слишком он озабочивался и целостностью своей теоретической базы, стараясь выискивать наиболее яркие места во всех левых идеях своего времени.

Но при всех недостатках и ограниченности как теоретика – как уличный оратор Муссолини был очень силен. Редко кому удавалось перекричать или смутить его, он умел разговаривать с итальянской толпой как никто. Муссолини всегда говорил просто, демонстративно не пытаясь уловить настроение окружающих или подстроиться под него. Он бросался на толпу, вооруженный девизом своего кумира Наполеона: «Нужно сперва ввязаться в бой, а там видно будет!» Этим он отличался от Гитлера, который всегда тщательно готовился к каждому публичному выступлению, стараясь держаться соответствующе подобранной аудитории, заранее рассчитывая все действо поминутно и ничего не оставляя на авось. Если Гитлер обычно начинал издалека, то Муссолини, что называется, сразу брал быка за рога, не тратя времени на «лирические отступления». Он, подобно школьному учителю, выступающему перед учениками, последовательно вколачивал в толпу свои тезисы, как гвозди в дерево. Агрессивно жестикулируя, он говорил очень резко, помогая себе взмахами правой руки и одобрительно кивая головой в паузах, возникающих во время оваций. Муссолини никогда не «убеждал», не пытался аргументировать свою позицию, он лишь высказывался, подавая свою интерпретации как абсолютную истину. Людям, в подавляющем числе инстинктивно стремящимся к определенности, это импонировало, а «сомневающиеся умники» были Муссолини не опасны. Полностью подчинив себе толпу, он неожиданно обрывал свою речь, не оставляя пораженным слушателям иного выбора, кроме как разразиться возгласами одобрения и аплодисментами.

Итальянцам было не слишком важно, что именно говорил Муссолини, но зато им очень нравилось, как он это делал. Он же мог сколько угодно демонстрировать свое презрение к «профессиональным хитростям ораторов», но в начале своей общественной деятельности, как правило, произносил то, что должно было импонировать если не большинству, то как минимум тем, на кого он в данный момент делал ставку. Пока на повестке дня были социальный протест и антивоенные настроения, Муссолини призывал к социальной справедливости и борьбе с империалистическими устремлениями правительства. Затем настало время «справедливой войны с австрийцами» и «величия итальянской истории». Муссолини действительно не слишком беспокоился о подготовке своих выступлений (особенно в ранние годы), но всегда старался быть на стороне «больших батальонов».

Занимаясь Il Popolo, Муссолини сумел найти свой стиль и опробовать его в деле. Он добился успеха – продажи газеты выросли, а его депортация из страны стала предметом депутатского запроса в австрийском парламенте. Местные социалисты по такому поводу объявили даже однодневную забастовку. Неплохой результат за семь месяцев для человека, доселе почти неизвестного в Италии и Австро-Венгрии.

Переданный на границе австрийскими полицейскими в руки своих итальянских коллег, Муссолини получает следующее описание: «рост 1, 67 метра, плотного телосложения, светло-каштановые волосы, широкий рот, темно-карие глаза, орлиный нос, высокий лоб». Куда более благоприятная характеристика, намного лучше, нежели у армейских врачей! Полицейские отметили также у своего подопечного доброжелательное выражение лица.

И конечно же, никто не стал преследовать высланного из Австрии социалиста. В некоторым смысле Муссолини сослужил неплохую службу для Королевства Италии, ведь помимо того, что любое итальянское правительство снисходительно отнеслось бы к разжиганию недовольства Веной среди своих соплеменников в Трентино, официальный Рим был тогда в весьма плохих отношениях с римской курией. Поэтому выходило так, что статьи социалиста Муссолини били по врагам итальянской монархии. Разумеется, сам бы он тогда с презрением отверг такие доводы, но впоследствии не раз вспоминал свою роль в борьбе итальянцев за «национальное освобождение».

Тогда же он выступал в этом вопросе со вполне умеренных позиций, по крайней мере, это можно проследить по написанной им книге «Трентино глазами социалиста», в которой Муссолини предостерегал от военного решения этого конфликта. В дальнейшем, став диктатором Италии, он уже не будет столь осторожен в разрешении территориальных споров. Да и с коллегами по Il Popolo выйдет не слишком удачно – после победы фашистов социал-демократическую газету закроют. Еще раньше уйдет из жизни человек, столь много сделавший для становления Муссолини в качестве журналиста. Юридически оставаясь подданным австро-венгерского императора, Чезаре Баттисти запишется во время Первой мировой войны в итальянскую армию и окажется в плену. Австрийский суд приговорит его к повешению как изменника. Казненный станет для итальянцев национальным героем, а фашистские пропагандисты будут всячески затенять тот факт, что Баттисти был социал-демократом.

А вот редактора Nuovo Trentino («Новое Трентино») Альчиде де Гаспери, одного из главных оппонентов журналиста-социалиста Муссолини со стороны местной католической печати, фашистский режим будет преследовать, и уцелеет он только благодаря поддержке Ватикана. Уцелеет для того, чтобы стать преемником Муссолини на посту премьера послевоенной Италии.

Но все это будет много позже, а пока новый удар – высылка из Трентино – на время лишает Бенито равновесия. Вынужденное бездействие после полугода активной деятельности угнетает его.

…

Муссолини опять было возвращается домой, к отцу, в его придорожный трактир. Алессандро Муссолини к этому времени был уже тяжелобольным человеком и мало чем мог помочь старшему сыну.

Двадцатишестилетний Бенито подумывает уехать из Италии – среди потенциальных стран для эмиграции называются и США, и Бразилия. Можно только догадываться о том, как сложилась бы тогда его жизнь и насколько изменилась бы история Европы. Но Муссолини не слишком торопился с отъездом в американскую неизвестность – в это время он был ненадолго помещен под арест из-за невыплаченного штрафа. В любом случае о том, чтобы возглавить отцовское дело, и речи не было. Неужели его ожидает новый период прозябания и неизвестности?..

Прежде чем приступать к описанию бурных событий последующих лет, стоит немного рассказать о личной жизни нашего героя, ибо именно в этот период в его жизни начинался роман, финалом которого стала женитьба и появление большой семьи. Но сначала необходимо упомянуть о его прежних связях с женщинами – связях, оказавших на Муссолини большое влияние.

Как мы уже знаем, Муссолини достаточно рано начал проявлять интерес к слабому полу и уже в шестнадцатилетнем возрасте активно посещал «дома терпимости». А были ли «серьезные отношения» в его жизни? Несомненно, его швейцарскую связь с Анжеликой Балабановой можно отнести к числу серьезных увлечений. Однако существуют сомнения насчет того, были ли их чувства взаимными во всех смыслах – как уже говорилось, Анжелика не привлекала Бенито физически и, вероятнее всего, сексуальных отношений между ними никогда не было.

Пожалуй, первой «полноценной» связью, по мнению Муссолини, были отношения с трентинской профсоюзницей Фернандой Фачинелли, с которой он познакомился в бурный период своей работы над Il Popolo. Этим отношениям не помешало то, что Фачинелли была замужем. Она родила Муссолини ребенка, но, к сожалению, и сын, и мать вскоре умерли. Судя по всему, Бенито относился к Фернанде достаточно серьезно и сохранил о ней теплые воспоминания – придя к власти, он будет помогать близким покойной.

В то же самое время, в Тренто, он знакомится с Идой Дальзер, уроженкой этого города, подданной Италии и Австро-Венгрии. Несмотря на то что Дальзер была старше Муссолини на три года и, по общему мнению, не отличалась ни особой красотой, ни хорошим характером, эта связь продлилась намного дольше, нежели отношения с Фачинелли. Дальзер иногда даже называют первой законной женой Муссолини, но свидетельств заключения официального брака историкам найти не удалось. Возможно, причиной тому – вмешательство тайной полиции фашистского режима. Достоверно известно лишь то, что Муссолини расстался со своей любовницей в 1915 году, спустя некоторое время после вступления Италии в Мировую войну.

К этому времени Ида успела родить от него мальчика, получившего имя Бенито Альберто, и потребовала от неверного возлюбленного признать ее официальной женой, ссылаясь на запись в гостиничной книге регистраций. На это Муссолини достаточно убедительно отвечал, что был вынужден солгать, назвав ее своей женой, иначе бы их попросту не поселили в один номер. Суд встал на сторону журналиста, но точка в этой истории поставлена не была.

Дальзер устраивала Муссолини сцены, писала ему отчаянные письма и обращалась за содействием к властям Италии. Все было бесполезно. Позже, уже вернувшись с фронта, Муссолини добьется того, чтобы назойливую бывшую любовницу интернировали на время войны, вместе с другими подданными враждебных Италии государств. Он никогда не признает ни заключения брака, ни родившегося от этой связи сына.

Не оставившая своих попыток добиться справедливости Ида будет обивать пороги кабинетов министров нового фашистского правительства, за что и будет помещена в психиатрическую лечебницу, когда Муссолини станет премьером. Там она и скончается в 1937 году, забытая всеми. Бенито Альбино, опекунство над которым по распоряжению Муссолини возьмет на себя чиновник Джулио Бернарди, получит фамилию последнего и, став моряком, погибнет в 1942 году при невыясненных обстоятельствах то ли в горах Ливорно, то ли в морских боях с англичанами.

Вся эта весьма некрасивая история бросает немалую тень на репутацию Муссолини, но чрезвычайно трудно отделить моральную нечистоплотность от настоящего преступления. Нельзя однозначно утверждать, что Муссолини расправился с бывшей любовницей и собственным сыном. По мнению современников и даже ближайших родственников Дальзер, последняя, и без того всегда слывшая неуравновешенной особой, к середине двадцатых годов действительно была близка к помешательству. Летом 1926 года, во время очередной попытки заставить услышать себя, она попытается поджечь мебель в номере министра в правительстве ее бывшего любовника – именно этот инцидент станет поводом для помещения ее в больницу.

Разумеется, основная вина за сложившуюся ситуацию должна быть возложена на самого Муссолини, не пожелавшего после 1915 года даже поговорить с бывшей любовницей – или женой. Но упрощать вопрос, сводя все дело к коварной интриге, не стоит. В середине 1925-го (по другим сведениям – в 1926 году), когда Дальзер была помещена в лечебницу, власть премьера Муссолини еще не была столь неограниченной, чтобы рисковать своей репутацией в попытках выдать здорового человека за психически больного.

Нельзя утверждать и того, что он был совершенно равнодушен к своему сыну от Дальзер. Не признавая его официально, Муссолини все же сознавал свою ответственность и старался помочь. Он выделил достаточно крупную сумму денег, предназначавшуюся Бенито Альбино после достижения им совершеннолетия, и вообще следил за его жизнью, заодно поручив своему брату патронировать мальчика. Хотя широкой публике существование у дуче сына от Иды Дальзер было совершенно неизвестно, для него самого это не было секретом. Бенито Альбино знал, кто его отец, и не особенно скрывал это от окружающих. Но невозможно поверить в то, чтобы Муссолини хладнокровно организовал убийство собственного сына. По крайней мере, никаких подтверждений этой версии найдено не было.

Помимо Анжелики, Фернанды и Иды, а также неизвестного количества более коротких связей, в те годы у Муссолини сложились тесные отношения с еще несколькими женщинами, оказавшими немалое влияние на его судьбу. Одной из таких женщин стала Маргерита Сарфатти, венецианская еврейка, на долгие годы сумевшая удержаться рядом с Муссолини в качестве главной «фаворитки». Талантливая журналистка, Маргерита сошлась с ним на профессиональной почве в 1912 году, быстро став для редактора Муссолини не только подчиненной. В отличие от Дальзер, обладавшей неуравновешенным характером, Сарфатти слыла человеком веселым и легким. Для Муссолини она была не только многолетней любовницей, но и по-настоящему интеллектуальным партнером, второй Балабановой. Но оказалось ли это влияние безусловно положительным?

Эта женщина, «пришедшая к социализму» благодаря своему мужу, занявшему видное место в Итальянской социалистической партии, сделала очень много для становления фашистского движения в том виде, в каком мы привыкли его представлять: тоталитарной, империалистической и расистской структурой. Некоторые говорили даже о «еврейской матери итальянского фашизма», но подобные утверждения вряд ли можно считать до конца обоснованными. Тем не менее трудно отрицать ту роль, которую сыграла в жизни Муссолини эта венецианка, писавшая ему речи в годы становления фашистской партии и опубликовавшая в середине двадцатых годов апологетическую биографию Муссолини. О тогдашнем ее влиянии на дуче можно судить по тому, что, хотя книга Муссолини решительно не понравилась, он не только не запретил ее выпуск, но и написал для нее предисловие.

Влияние Маргериты было подорвано лишь в начале тридцатых годов, когда она уже в значительной степени утратила былую привлекательность, а преисполнившийся уверенности в собственных силах фашистский вождь перестал нуждаться в интеллектуальной опеке. Возможно, свою роль сыграло и еврейское происхождение Маргериты, постепенно становившееся неудобным для статуса «первой любовницы» дуче. В таком случае Сарфатти могла винить в этом только себя – не она ли проповедовала примитивный «биологический расизм» еще до Первой мировой? Правда, тогда речь шла лишь об азиатах и чернокожих… Оставшейся не у дел Маргерите становилось все более неуютно в Италии второй половины 30-х годов – и она покинула страну, вернувшись лишь после падения фашистского режима.

Нельзя не отметить параллели между этими отношениями и связью Муссолини с Балабановой. В обоих случаях речь шла о союзе с решительными, «передовыми» женщинами, выбравшими для себя «мужские профессии» и обладавшими таким же твердым характером. Обе написали биографии дуче фашизма (неукротимая Балабанова выпустила три книги, посвященные бывшему соратнику и возлюбленному), одинаково пристрастных по отношению к главному герою, но с разными полюсами. И обе они не выдержали идеологических перемен, произошедших с их любовником. Если верную социалистку Балабанову от Муссолини отшатнула его измена делу интернационализма в 1914 году, то Сарфатти стала жертвой государственного антисемитизма, воцарившегося в фашистской Италии с 1937 года.

Стоит упомянуть и эпистолярный роман, завязавшийся между Муссолини и Ледой Рафанелли, эмансипированной женщиной-анархисткой. Очевидно, что он испытывал к Рафанелли тот же сложный комплекс чувств, в диапазоне от интеллектуальной робости до сексуального влечения, что и к Балабановой или Сарфатти. Но в данном случае коса нашла на камень – несмотря на уже сложившуюся к их знакомству (1913 год) репутацию непримиримого бойца левого фронта, Муссолини не вызвал у Рафанелли никакого интереса. Их переписка (а Бенито написал Леде как минимум сорок писем, которые женщина сохранила) говорит о серьезном настрое Муссолини – он почти оставил свою привычку рисоваться перед окружающими и был непривычно откровенен. Человек, из наследия которого на каждое высказывание можно легко найти абсолютно противоположную цитату, чистосердечно признавался в том, что не имеет особых убеждений, но желает стать великим – любой ценой и любым способом. «Как Наполеон?» – безусловно, не без иронии уточнила Рафанелли. – «Нет, больше, чем Наполеон», – искренне отвечал ей Муссолини.

Несмотря на эту достаточно рискованую для политика доверительность, Муссолини не сумел добиться расположения Леды. С наблюдательностью, делавшей ей честь, Рафанелли отметила не только отталкивающую ее небрежность во внешности и манерах своего кавалера, но и крайне опасную «мобильность взглядов». Она распознала в Муссолини тот принципиальный оппортунизм, который впоследствии превратил интернационалиста в империалиста, социалиста в фашиста и союзника англо-французов – в главного друга Третьего рейха. По всей видимости, резюмировала Рафанелли задолго до памятного выхода Муссолини из рядов социалистов, у него вообще не было устойчивых взглядов. Отношения закончились, не успев начаться. После прихода фашистов к власти Рафанелли не тронули, хотя и лишили возможности заниматься политикой или общественной деятельностью. Она сумела пережить падение фашистского режима и Вторую мировую войну, скончавшись в Италии в 1971 году.

Муссолини также приписывали бурную связь с Анжелой Куччати, красивой миланкой, дочерью видного социалиста и коллегой по работе в газете. Эти отношения начались в 1921 году, и хотя, судя по всему, интимные отношения с Анжелой продлились совсем недолго, личная привязанность к ней сохранилась у Муссолини до самых последних дней. Если верить ее дочери Елене, настоящим отцом девушки был не Бруно Курти, законный муж Анжелы, а Бенито Муссолини. Так ли все обстояло на самом деле, утверждать трудно – несмотря на то что у Муссолини и Куччати действительно был «служебный роман», не существует достоверных свидетельств того, что дуче признавал Елену своей дочерью – даже в той неофициальной форме, как в отношении его сына от Иды Дальзер. Тем не менее впоследствии Елена Курти служила машинисткой в правительстве Итальянской социальной республики и в апреле 1945 года вместе с Муссолини отправилась из Милана в закончившееся трагедией бегство. Впрочем, эту близость не обязательно объяснять родственными чувствами – дуче вполне мог оказать протекцию дочери бывшей любовницы и одного из своих соратников. Так или иначе, но, несмотря на все утверждения задним числом, Анжела Куччати никогда не занимала в жизни Муссолини место, сравнимое с Балабановой или Сарфатти.

Таким образом, можно констатировать, что все попытки Муссолини обрести личное счастье в союзе с «передовыми женщинами» заканчивались безуспешно. Потерпев в разное время неудачи в желании совместить приятное с полезным, он отчасти пошел по пути своего отца, женившись на женщине без особых интеллектуальных запросов, зато готовой стать хорошей женой и матерью. И именно такой женщиной для Муссолини стала Ракеле Гуиди.

Отношения между ними начали развиваться еще накануне его отъезда в Трентино, но знакомы они были уже очень давно. Ракеле была родом из той же деревни, что и Бенито, и училась в школе, где преподавала его мать, Роза Муссолини. Смышленую и работящую девочку взяли в дом Муссолини в качестве помощницы по хозяйству, тогда-то Бенито, очевидно, и познакомился с ней. Разумеется, будучи младше его на семь лет, в те годы Ракель не представляла для него никакого интереса, но по мере ее взросления он стал обращать все больше внимания на скромную и красивую девушку. Уже перед отъездом в Трентино он полушутя-полусерьезно обещал жениться на ней после своего возвращения (что, напомним, ничуть не помешало ему заводить многочисленные любовные интрижки) и, что удивительно, – свое слово сдержал.

В свой второй приезд в Форли Муссолини сделал родителям избранницы формальное предложение. Пикантность ситуации заключалась в том, что одним из этих родителей… был его отец, старый социалист, а теперь трактирщик Алессандро Муссолини. Дело было в том, что пока молодой Муссолини добивался от судьбы успеха, в лучший мир ушли не только его мать, но и отец Ракель – Агостино Гуиди. Они умерли, а Алессандро Муссолини и Анна Гуиди, мать Ракель, стали жить вместе «гражданским браком». Именно на деньги Анны отец Муссолини сумел открыть свой трактир. Теперь он, ставший для Ракель отчимом, скептически смотрел на брачное предложение, сделанное его старшим сыном.

Болезни и годы сделали свое и от прежнего бесшабашного социалиста мало что осталось. Алессандро прямо попросил Муссолини-младшего не портить жизнь шестнадцатилетней девушке. Тогда, если верить слухам, отчаянный жених достал пистолет и пообещал убить невесту, а после застрелиться самому. Все это было вполне в духе времени, так что до крови не дошло: убедившись в решительности Бенито и взаимности к нему чувств Ракели, родители дали свое благословение.

По всей видимости, Муссолини заключил бы официальный брак тогда же, но социалистам ходить в церковь не пристало, о чем он не раз напоминал в собственных статьях, предлагая исключать таких «отступников» из партии. Так что в течение следующих пяти лет Ракеле жила в статусе сожительницы, или, как тогда говорили, – содержанки. Бенито и Ракеле распишутся только в декабре 1915 года, уже после того, как Муссолини будет изгнан из рядов социалистической партии. Но даже и тогда он поостережется идти в церковь, ограничившись простой росписью. Муссолини начал жить с Ракеле «гражданским браком» в 1910 году. Несколько лукавя, Ракеле писала: «Помню, каким он был усталым и счастливым – хотя и несколько неуверенным в том, какова будет моя реакция, потому что бумаги для регистрации брака еще не были готовы. Но я разобралась в ситуации. Передо мной был избранник моего сердца, с нетерпением ожидавший единственного дара, который я могла ему преподнести – мою любовь. Его молодое лицо уже прорезали морщины – результат повседневной борьбы. Колебаний не было. Я пошла с ним». В сентябре родилась первая и единственная дочь Муссолини – Эдда, а в ноябре умер его отец, уже давно тяжело болевший. Он оставил старшему сыну небольшое земельное владение, от которого Муссолини тут же избавился, пополнив вырученными несколькими тысячами лир семейный бюджет.

И все же первые годы семейной жизни были трудными: денег решительно не хватало, и увеличивающаяся семья Муссолини жила очень бедно. Бенито зарабатывал немногим более сотни лир в месяц, значительная часть из которых проходила мимо семейного бюджета: ни тогда, ни после Муссолини не умел считать деньги. В своих мемуарах, написанных уже после смерти мужа и падения фашистского режима, Ракеле не без апологетики, но довольно ярко передает семейную атмосферу тех лет: «Две меблированные комнатки были совсем крошечные, но имели большое преимущество:

стоили менее 15 лир в месяц. Все семейное имущество состояло из четырех простыней, четырех тарелок и четырех столовых приборов, доставшихся от родителей. Мы были богаты нашей молодостью и надеждами. Бенито сам – гораздо позднее – часто повторял, что это были самые счастливые дни в нашей жизни. Бенито работал. Я, напевая народные мелодии Романьи, занималась хозяйством в нашем маленьком жилище. Таком мирном и безмятежном».

Бытовые проблемы и разность характеров не помешали Бенито и Ракеле Муссолини состояться в качестве семьи, «фамилии». Избранница Бенито проявила себя как примерная жена. Довольно красивая в молодости, она до конца жизни оставалась простой крестьянкой, так и не научившейся «женским премудростям» горожанок. Но Ракеле вовсе не была простодушной или слабохарактерной. Как мы помним, мать Муссолини тоже умела добиваться своего, не подвергая сомнению авторитет мужа, – так было и здесь. В тех редких случаях, когда Ракеле считала, что семье угрожает опасность, она действовала со свирепой решимостью, как правило, заставлявшей мужа уступать.

Так, после первого же инцидента ей удалось искоренить дурную привычку Бенито приходить домой в сильном подпитии, попросту пообещав убить его в случае рецидива. И она своего добилась – такого себе он больше не позволял. Хотя к алкоголю, как и к еде, Муссолини был, в общем-то, равнодушен. А вот заставить «убежденного социалиста» окрестить новорожденную дочку она тогда не сумела – опасения Муссолини потерять лицо на глазах у соратников оказались сильнее уговоров жены.

В остальном разногласий у них не было: Ракеле рожала детей, с удовольствием занималась домом, не лезла в политику и смотрела сквозь пальцы на не опасные для семьи любовные интрижки своего супруга. Наверняка много мужчин сочли бы такой подход к семейной жизни идеальным. Возможно, Муссолини и раздражала порой ограниченность круга интересов его жены, но, как известно, полностью идеальные браки – большая редкость. Покончив с бытовой неустроенностью и сведя количество любовных связей на стороне к минимуму, Муссолини с неизменным удовольствием проводил свободное время дома, в кругу семьи, и только события 1943–45 гг. разрушили этот крепкий дом.

Там же, в своих воспоминаниях, Ракеле справедливо отмечала: «Инстинкт… подсказывал мне, что в моих чувствах к нему есть что-то материнское… он это сознавал и любил меня за это». В общем, жена Муссолини выгодно отличалась от его прежних любовниц тем, что всегда «разделяла его гордость, восхищалась и хвалила его». Муссолини оценит это и, уже будучи премьером Италии, станет довольствоваться женщинами из среды аполитичных жен чиновников или поклонниц, не имеющих за душой «идеологического стержня».

…

В сентябре 1910 года Муссолини от социалистов города Форли поступило заманчивое предложение – не возьмется ли он редактировать еженедельный журнал? Конечно же, Бенито сразу согласился. Новое издание получило название Lotta di classe («Классовая борьба»).

Муссолини быстро придал этому изданию леворадикальный характер. Солдаты должны дезертировать из армии, обращался он со страниц журнала к своим читателям, если правительство пошлет их в очередную колониальную авантюру или втянется в большую европейскую войну. Армия, утверждал бывший рядовой берсальерского полка, это такая же опора режима, как и бюрократия. Разумеется, по его мнению, обе должны были быть уничтоженными.

«Мы не станем защищать нашу страну, потому что у нас нет страны для защиты», – заявил Муссолини в начале 1911 года. Он пошел еще дальше, заявив, что «если Родина, эта лживая фикция, которая отжила свой век, опять потребует в жертву крови и денег, пролетариат, следуя указаниям социалистов, должен ответить на это всеобщей забастовкой». Муссолини определенно становился одним из наиболее крайних левых, и не только в Италии.

Но пока о нем все еще мало кто знал. Хотя за два года ему и удалось увеличить тираж Lotta di classe почти в два раза, речь все равно шла о незначительном местном издании – всего две тысячи номеров. Для обретения известности этого было явно мало. Однажды его имя уже прозвучало на общеитальянском уровне, но он все равно продолжал оставаться «маленьким вождем» социалистов, как охарактеризовала его одна римская газета, на страницах которой вышла статья об итальянских социалистах в Швейцарии.

И все же сотрудничество с Lotta di classe не стало для Муссолини напрасной тратой сил. Он развивал свой журналистский стиль, окончательно придав ему то характерное для Муссолини-автора сочетание грубой и напористой аргументации, апеллировавшей к слуху и сердцу читателя, но полностью игнорировавшей рассудок. Главным же стало то, что издание журнала открывало ему путь в Итальянскую социалистическую партию – организацию, которую Муссолини стремился возглавить и подчинить своей воле.

Осенью 1910 года он впервые попытался занять подобающее ему (по мнению самого Муссолини, разумеется) место в ее руководстве, устроив нечто вроде бунта на ежегодном конгрессе в Милане. Но большинство представителей итальянского социализма (люди, как правило, «интеллигентных» профессий) восприняли мрачного делегата из Форли без малейшего пиетета. В итоге Муссолини полностью провалился, заработав репутацию ограниченного и малообразованного радикала.

Тем не менее, как это всегда и бывает, выступив с наиболее крайних позиций, он сумел выделиться на съезде – и постепенно вокруг него начала формироваться небольшая фракция таких же радикальных социалистов. В этот момент Муссолини помогли внешнеполитические маневры итальянского правительства, начавшего войну с Османской империей.

Тот факт, что королевская Италия определенно преследовала «империалистические цели» (то есть хотела отобрать у турок Ливию и ряд других территорий на Средиземном море), казалось бы, лишний раз подтверждал правоту Муссолини. Никаких договоренностей с буржуазным правительством, никаких уступок монархии, вновь и вновь призывал он в 1911 году.

В то время как общественность рукоплескала дешево добытым победам итальянской армии в Африке, Муссолини страстно призывал отвергнуть межнациональную рознь вместе с богами всевозможных религий. «Да здравствуют мятежники всех стран и народов», – писал он. Даже завоевав Ливию, утверждал Муссолини, страна получит лишь дыру в бюджете, а итальянским беднякам придется еще туже затянуть пояса. В будущем его отношение к колониальным походам в Африку претерпит значительные изменения, но тогда мало кто высказывался по отношению к разгоревшейся войне столь же негативно, как этот журналист-социалист из Форли.

Пока руководство Итальянской социалистической партии колебалось, с большим трудом решившись на объявление всеобщей забастовки в качестве антивоенной меры, Муссолини не ограничивался только лишь словами. Несомненно, памятуя о том, как он возглавил протестные демонстрации в Предаппио тремя годами ранее (и о том, что это принесло ему первую общенациональную славу), Муссолини начал призывать своих романьольских земляков к решительным действиям.

Если верить некоторым источникам, выступая на митинге в Форли, Муссолини «посоветовал» портить железные дороги – чтобы остановить переброску войск в порты Южной Италии и таким образом парализовать все усилия правительства. Сам Муссолини впоследствии от этого – о, конечно – решительно открещивался. «Его версию» отчасти изложила в своих мемуарах Ракель, которая представила все дело так, будто ее муж «всего лишь» произнес перед собравшимися речь, а когда события приобрели неуправляемый характер – был вынужден отправиться вместе с толпой на железнодорожный вокзал.

Там форлийские и съехавшиеся со всей Романьи социалисты застали эшелон с солдатами, отправлявшимися на войну. Толпа заставила военных покинуть вагоны, и только подоспевшим крупным силам полиции удалось восстановить порядок.

По другим сведениям, разогретые речью Муссолини демонстранты действительно начали портить колеи, причем не только железнодорожные, но и трамвайные, что было уже совсем глупо. В остальном все источники сходятся на том, что на какое-то время ситуация в городе действительно вышла из-под контроля властей. Муссолини мог быть доволен – ему вновь удалось овладеть толпой, а тот факт, что общенациональная забастовка провалилась, только оттенял его успех. Буржуазии и клерикалам удалось оболванить своей милитаристской пропагандой народ во всей Италии, но не в Романье и не в Форли, утверждал в своих статьях Муссолини.