Афганский разлом

– Одевайся, – коротко бросил сержант и швырнул солдату лежащее на тумбочке обмундирование.

Солдат хотел было что-то возразить наглому «дембелю», но тот с такой силой сжал ему ключицу, что разом пропала всякая охота перечить. Молча одевшись, взяв автомат, Сергей медленно побрел к указанному Кабановым месту дежурства.

На следующий день полк начал заниматься благоустройством территории – палаточного городка, который на утро, в первых бликах солнца, казался неотъемлемой частью местного пейзажа. Работы было много (ведь за вчерашний вечер успели убрать лишь мусор, да поставить полевые палатки), но это не мешало, по ходу дела, заводить новые знакомства, искать земляков, демонстрировать друг другу, кто на что горазд, – в общем понемногу осваиваться на новом, незнакомом месте и в новом, большом коллективе.

Сергей познакомился с двумя братьями Бугаевыми – Сашкой и Колькой, одного призыва, с далекого сибирского города Томска. Он немного завидовал этим сильным, мускулистым парням, занимавшихся на «гражданке» борьбой «Самбо». Братья держались всегда вместе и могли дать должный отпор зазнавшемуся «деду», а то и целой группе «дедов» и «дембелей», которые не прочь были бы унизить их человеческое достоинство. . Так было раз в Термезе, когда один «дембель» приказал новеньким, только что приехавшим с молодым пополнением, солдатам, к утру почистить ему сапоги; постирать его грязное белье; подшить белый подворотничок на гимнастерку; погладить ее и в добавок ко всему натереть до блеска пастой «Гоя» пуговицы на кителе и пряжку на ремне. Понятное дело, братья отказались выполнять этот, не входящий ни в какие рамки человеческих отношений, приказ наглого «дембеля», за что им устроили «темную» после отбоя. Но нарвались не на тех, кого можно запросто избить, растоптать, вымазать в «параше»; кому можно без зазрения совести помочиться в рот или затушить на лбу сигарету, как довольно часто делают с «неугодными», ослушавшимися приказов «дедушек Советской Армии» молодыми солдатами, не имеющими ни силы воли, ни элементарного чувства достоинства к самим себе. Зачастую такие солдаты, физически хилые, трусливые, замкнутые в себе и становятся объектом издевательств и насмешек старослужащих, а то и своих же одно призывников, даже некоторых офицеров.

Сергей как-то, еще на гражданке, слышал от пришедшего с армии знакомого, что один прапорщик – гомосексуалист, удовлетворял свои потребности в каптерке с молодым солдатом, который, будучи по своей натуре боязливым и мнительным, попал под влияние педераста, – и вырваться уже не мог, т.к. любое проявление нежелания идти в осатаневшую каптерку пресекалось зверскими избиениями или самого прапорщика, или подосланных им «шестерок». В конце концов парень повесился ночью в умывальнике, находясь в наряде дневальным по роте…

Нет, не на таких нарвались «деды», пытаясь расправиться с братьями Бугаевыми. Итог: у двух «дедушек» перелом ключицы; у одного вывернута ступня; остальные отделались внушительными синяками и ссадинами, – отнюдь не украшающими их «мужественные лица». Все… Больше к братьям старослужащие не обращались за помощью, а тот, наглый «дембель», приказавший «пошестерить» и вовсе затих, словно и нет его в расположении.

Бугаевы быстро завоевали симпатии окружающих и Сергей, понятно, был доволен своими новыми знакомыми.

Миша Пеньковский, – шабутной, темноглазый весельчак, к тому же превосходно играющий на гитаре, где-то раздобытой в соседнем пустующем кишлаке, – сразу стал «своим парнем», душой коллектива. Он знал много разных песен, в том числе армейских, что послужило пристальным вниманием к нему со стороны «дембелей» и теперь в его прямые обязанности входило убаюкивать на сон грядущий «дедушек» Советской Армии. Впоследствии, Никитин знал наизусть почти все его песни, которые негромко, сонным голосом, перебирая задубевшими пальцами уже ненавистные струны гитары, исполнял Пеньковский, сидя на койке какого то «дембеля», который растянувшись, сладко посапывал под звуки аккордов. Во мраке палатки почти каждый вечер, после отбоя, Мишутка Соловей, – как шутливо называли его сослуживцы, – тянул протяжным скрипучим голосом:

– Мы сегодня до зари встанем, на зарядку побежим строем,

Нас уже и так осталось мало, вот, сегодня, не поднялись трое…

Бьют дождинки по груди впалой, а начальству все равно мало…

А на окнах не решетки, а рамы, все равно я, как в тюрьме, мама.

– А в столовой еда пахнет хлоркою,

Кто то в бане примерз у стены,

Просыпаемся мы, – и грохочет над полночью,-

– Рота подъем!, – дикий голос жлоба старшены…

– Я сегодня до зари встану, посмотрю на старшину, лягу…

Что-то с сердцем у меня стало, впереди еще подъем, мама…

Обещает быть весна ранней, только я не доживу, знаю,

Нас уже и так осталось мало, да и те, поди, помрут к маю…

Кстати сказать, Пеньковский не ограничивался старыми, уже будучи популярными в армейской среде, песнями (хотя знал их очень много, еще с «гражданки»), которые настойчиво требовали исполнить «деды», иногда в наркотическом дурмане подпевая гитаристу заплетающимися языками. Нет. Он пел песни и собственного сочинения, никому ранее не известные.

Вообще-то Мишка был талантливым парнем не только в музыке, но и в поэзии. Он сочинял прекрасные стихи про любовь, верность и дружбу; про Афган со всеми его ужасами бытия; про далекую Родину и голубоглазую сельскую девчонку, которая ждет своего возлюбленного солдата домой. Он никогда не расставался с тетрадкой в зеленой, потертой обложке, куда заносил своим размашистым почерком новые поэтические мысли. Даже идя на боевые выходы, Мишка брал ее с собой и, если позволяло время и приходило вдохновение, писал незамысловатые по содержанию, но доходящие до самого сердца каждого солдата, стихи. Естественно, закончив очередное сочинение, Пеньковский тут же брал гитару и подбирал к стихам музыку. Потом новую песню оценивали и обсуждали «дедушки», которым Мишутка, без явного удовольствия, до полуночи, давал «эстрадный концерт».

Глава 3

«Или, как может кто войти в дом сильного

И расхитить вещи его, если прежде

Не свяжет сильного? И тогда расхитит

Дом его»

( Евангелие от Матфея )

За несколько дней, пока благоустраивали городок, Сергей ближе познакомился со многими солдатами своей недавно сформированной роты: «молодыми», «черпаками», «дедами»… В кругу его знакомых оказались ребята разных национальностей и даже в палатке, где жили взводом, можно было насчитать чуть ли не все пятнадцать братских республик нашей огромной страны под названием СССР.

Братья Бугаевы и Мишутка «Соловей» попали вместе с Никитиным в один взвод, которым командовал лейтенант с немецкой фамилией Шнайдер. Тот самый, жидкоусый офицер, как окрестил его Сергей при первой встрече в десанте БМП. Лейтенант сразу же не понравился Сергею; а тут, в лагере, находясь в подчинении у него вот уже несколько дней, совсем невзлюбил жидкоусого. Дело в том, что лейтенант всячески поддерживал «дембелей» на счет «воспитания» молодых солдат и иногда с издевкой говаривал: «Плох тот «салага», который не испытывал за службу кулака «деда». Он никогда не ночевал в палатке, – всегда уходил отдыхать в «модуль», – предоставляя «дембелям» полную свободу в занятиях «вечерней гимнастикой» с «молодыми». Старшине роты – прапорщику Петренко, – было абсолютно все равно, есть ли дедовщина среди личного состава, или нет. Главное – что бы «шестерки» вовремя доставали наркотик, а там, – хоть потоп! Иногда в порыве наркотической злобы, он лично избивал одного из своих «шестерок» за мнимую недоставку зелья, иди за неудачный обмен стрелянных гильз от снарядов на «афгани» у местного населения. Кстати, обмен гильзами на афганские деньги – довольно частое явление, встречающееся повсеместно, где стоят советские воинские части. За вырученные от обмена «афгани», солдаты покупают в дуканах сигареты, конфеты, шмотки разные импортные, подарки для дома. Но в пустующих кишлаках, оставленных душманами, дуканы, с их изобилием товара, могут оказаться заминированными, – и смерть тем ребятам, кто позарится на их разноцветные витрины.

Никитин, изнемогая от жары, доходящей до пятидесятиградусной отметки, обливаясь потом, сооружал СПС, как внезапно его окликнул Альгис Муляускас, – латыш – «черпак» из одного взвода, по кличке «Муля». Толстая, розовая физиономия «Мули» выражала какую – то зловещую иронию, а весь вид латыша показывал, что он пришел сообщить Сергею важную новость. Жестом указав Никитину следовать за ним, «Муля» зашел за палатку. Когда взгляды двух солдат встретились, Альгис, положив руку на плечо собеседника, негромко, язвительно начал:

– Значит так, Серега… Совет старейшин нашего взвода решил взять шефство над вами, «салагами», закрепив каждого за определенными «дембелями». Мне поручили сообщить , что ты закреплен за сержантом Кабановым, как земля за колхозом. Так, что теперь Эдичка – твой непосредственный «шеф». Только он может решать – казнить тебя или миловать. Ты знаешь, Сережка, это даже лучше, – больше ни один старослужащий не в праве тебе что-то приказывать делать, – ты подчиняешься только Кабанову. Ну а у остальных «дедов», как ты, надеюсь, понял, будут свои «подшефные». И еще…, – «Муля» на секунду замолчал, потом тихонько, уже совсем другим тоном, добавил, – С Кабановым лучше живи мирно, не вы…ся, иначе он тебе житья не даст. Я знаю его давно, – еще с Союза. Будучи «дедом», он загонял одного «молодого», в общем хорошего парня, что-то сказавшему поперек него…Так вот, это «молодой» застрелился в караульном помещении, будучи дневальным по роте…

Весь оставшийся день Никитин провел со странным неприятным трепетом в душе, – то ли от слов Муляускаса, то ли от чувства собственного бессилия. Быть «шестеркой», ох, как не хотелось, но и постоянно получать по роже от старослужащих тоже было мало приятного. Все же Сергей решил довериться судьбе и приготовился после отбоя предстать пред ясные очи своего нового «шефа».

После полного благоустройства военного городка, хозяйственная жизнь полка сменилась нелегкой армейской службой. Начались тактические занятия, цель которых – научится правильно и быстро ориентироваться на местности; уметь вести боевые действия в кишлаках: выстраиваться «цепочкой», проходить улицы, дувалы, наводить «кипишь» в домах, где, якобы, засели вооруженные душманы. На операции ходили в близлежащие полуразрушенные кишлаки, покинутые местным населением. В некоторых из них все же оставались люди: немощные, высушенные старики – бабаи, которым было уже все равно, где дожидаться приглашения Аллаха в свою небесную обитель. Они отрешенно смотрели выцвевшими пустыми глазами на бравых солдат в советской военной форме, которые с воплями, улюлюканием и победоносными криками вламывались в глиняные, рябые от автоматных выбоин дома, и начинали производить «шмон». Офицеры приказывали искать припрятанное душманами оружие, но так, как солдаты были не слишком подчиненные приказам командиров, они «шмонали» все. Брали яйца, орехи, конфеты, сахар, мыло, зубные пасты, лезвия для бритв, – в общем все, что осталось от бывших жителей кишлака, так необходимого солдатам, а тем более тем, кому вот – вот предстоит демобилизация домой.

Никитин, под четким руководством Кабанова, вламывался в дома и выносил оттуда «дембелю» подарки. Сам Эдичка в дома не заходил, – боялся, а вдруг заминирован порог, двери или что-нибудь еще. Чего доброго можно к концу службы подорваться к чертям собачьим на мине – ловушке! А ведь такое часто бывало. Например, заходят солдаты в какой-нибудь пустой кишлак, открывают дверь дома, – и мгновенно срабатывает взрывной механизм. Мина – ловушка хладнокровно ложит за мертво несколько наших ребят.

В одном доме, к которому подошли Сергей с Кабановым, двери были на замке. Двухэтажное, шикарное глиняное сооружение указывало, что некогда здесь жила зажиточная семья. Огромный виноградник, свесившийся с дувала, создавал приятную теневую прохладу. Небольшие, сарайного типа постройки, свидетельствовали о наличии у бывших хозяев скота. Естественно, сейчас они были пусты и только легкий ветерок играл с открытыми деревянными калитками.

– А ну заскакивай туда и смотри, что там есть, – негромко говорит Кабанов, толкая прикладом автомата Никитина вперед.

Со страхом в сердце, Сергей поплелся к двери, боясь ежесекундно подорваться на мине-ловушке. «Сам, гад, не идет,– боится, – думал Никитин, -«молодого» посылает… Ну конечно, своя рубашка ближе к телу. Тем более, что ему скоро домой, что ему лезть на рожон?.. Да ну все к дъяволу!…

Сбив прикладом увесистый железный замок, Никитин ногой открыл дверь, вбежал внутрь помещения и начал стрелять с автомата в разные стороны, как учили офицеры на занятиях. Все глушит…С потолка сыпется глина, стоит серый, пылевой туман… Заскочивши без остановки на второй этаж, увидел разбросанные по комнате женские платья, подушки, книги, импортное мыло и всякую мелочь, в спешке оставленную сбежавшими хозяевами. Видимо это была женская половина в доме. Из-под одной подушки выглядывал новенький транзистор, поблескивая черной лакированной панелью. Сергей включил его, – работает, – даже не осознавая, что транзистор мог быть заминирован.

Сложив свои «трофеи» в вещмешок, Сергей, теперь уже неторопливо спускается вниз, во двор, к ожидающему его сержанту. Там начинается другой «шмон», – Кабанов обыскивает «молодого», шаря своими огромными волосатыми ручищами под его, пропитанной потом и пылью, ХБ; залазит в вещмешок и тут же извлекает из него новенький импортный транзистор. Радости «дембеля» нет предела! Он дружески подмигивает и хлопает Никитина по плечу, – молодец, мол, теперь будет с чем ехать домой!

Забрав у солдата, вдобавок, мыло, лезвия, цветное махровое полотенце, Эдик «великодушно» оставил в Сергеевом вещмешке несколько горстей орехов, конфеты и небольшую книжечку «Корана», которую Сергей нашел все в той же женской половине дома. Оглядевшись вокруг, ребята увидели, что остались одни, – рота ушла далеко вперед, даже не вспомнив об отставших солдатах. Нужно было не мешкая догонять своих. У сидящих возле дувала стариков-бабаев в чалмах, Эдичка спросил, куда пошли наши «шурави», но вместо ответа бабаи показывают на дорогу, ведущую из кишлака, на которой то тут, то там лежат убитые, (точнее расстрелянные, из автоматов, пулеметов, винтовок…) петухи, куры, собаки… В общем, направление движения роты ясно указывали неприглядные деяния наших «доблестных» воинов.

Когда догнали своих, собрались на лужайке, возле небольшой речушки, в которой была до того вкусная студеная вода, что не хотелось отрываться от ее живительной влаги. Каждый делится впечатлениями о проведенном «шмоне» в кишлаке. Кто конфетами угощает, кто яйцами, кто орехами. У некоторых добычи – по целому ведру или мешку! У всех царит веселое настроение, – «пошерстили» немного «духов»! Знай наших! Слышатся шутки, смех, пошленькие анекдоты… Мишутка Соловей, правда без гитары, но все равно очень здорово затянул популярную песенку про ДШК, услышанную от какого то «деда»:

– Ну-ка мне, солдат, скажи, по уставу доложи

«Что на свете всех сильнее, тяжелее и мощнее…

Бьет подальше, чем ПК?

– Дегтяревский ДШК! Он на свете всех сильнее, тяжелее и мощнее…

Бьет подальше, чем ПК. Вобщем чудо ДШК!

Он огнем смертельным строчит, он для «духов» просто крах…

Если где-то скрылся враг,

Если пара «цинков» есть,

То в горах – ни встать, ни сесть!