…and action!

Я сделал вид, что смутился. Впрочем, особо напрягаться для этого не потребовалось.

– Извините, издержки профессии. Я журналист.

Обмен любезностями был завершен. Я ждал вопросов.

– Капитан Баранов, уголовный розыск, – выставив корочку, представился тот, что начал общение. Это был высокий и аккуратно стриженый брюнет с большими бровями. Чем-то он смахивал на кавказца, торгующего на рынке шаурмой или пряностями. Второй мент был невзрачный низенький парнишка, похожий на адъютанта.

– Догадываюсь, о чем вы хотите со мной побеседовать, – поспешил доложить я, чтобы не выслушивать длинную преамбулу. Кроме того, хотелось облегчить и свою задачу. Притворяться несведущим и изображать потрясение известием о гибели Макса Червякова я сегодня был не в состоянии.

– Вот и замечательно. – Баранов кивнул в сторону скамейки. – Присядем?

Я поднял сумку и пошел вперед, чувствуя спиной изучающие взгляды. Мы присели на лавочке под кленом. Я позволил себе закурить.

– Вы были одним из последних, с кем общался Максим Червяков. Вы уже знаете, что с ним случилось?

– Видел в новостях, – кивнул я. – Печальное зрелище.

– Вы виделись с ним лично?

– Да. Сутки назад. Он позвонил мне утром, и мы встретились.

– Где? Когда?

– На площадке у «Меги» около восьми утра.

– О чем вы говорили?

Я вздохнул. Запираться не было смысла. Солжешь в малом – потянешь за собой целый ворох чудовищных подозрений.

– Дело в том, что я, как бы это точнее выразиться… словом, должен ему некоторую сумму денег. Во всяком случае, он так считал.

– Большую?

– Четыре тысячи долларов.

Баранов кивнул. Все это время, задавая мне вопросы, он вертел в руке какой-то странный предмет, не то маленькую авторучку, не то зажигалку. Я невольно увлекся попытками расшифровать назначение этих «четок», когда сыскарь задал следующий вопрос:

– Что вы имели в виду, говоря, что так считал он?

– Потому что я сам так не считаю. У меня с ним был контракт на несколько рекламных кампаний в СМИ. Вообще-то он исправно платил, но последние реализованные мной проекты остались неоплаченными. Бухгалтерия Червякова рассчитала меня в его отсутствие.

– Вы так дорого стоите? – поинтересовался капитан, сжав непонятный предмет в кулаке.

– Ну, не так дешево, как ему хотелось бы. – Я виновато улыбнулся. – Понимаете, в мои обязанности входило не только написание текстов. На одних сочинениях на вольную тему я столько бы не заработал, конечно. Я фактически возглавлял его отдел продвижения.

Капитан взглянул на меня из-под своих густых бровей. Было видно, что он пока плохо представляет, о чем меня можно спросить. Все приличные вопросы уже заданы, осталось только поинтересоваться насчет алиби.

– А почему он отказался вам платить?

Я опустил голову, сделал вид, что задумался. Хотя нет, если честно, я действительно задумался. Почему отказался платить? Риторический вопрос.

– Не знаю, – честно признался я. – Он раньше не жадничал. Может быть, у него появились проблемы, и он решил минимизировать расходы. Такое возможно. Но в любом случае он должен быть предупреждать заранее, а не оформлять задним числом.

Я умолк. Мне казалось, что праведный гнев в отношении покойника выглядит вполне убедительно. Будь я убийцей, я, наверно, произносил бы совсем другие речи.

– Вы с ним поссорились? – спросил Баранов. – Вообще, какие отношения вас связывали?

– Приятельские. Мы были знакомы достаточно долго. На дружбу не тянуло, но врагами не были. Мне жаль, что с ним это произошло, но… – Я сделал паузу. – Не скажу, что собираюсь носить траур. Сочувствую его супруге и родителям, если они у него есть. Но деньги я им не отдам.

Баранов постучал пальцами по колену. Его напарник рассеянно оглядывал двор. Оба выглядели уставшими и, наверно, озадаченными. Перед ними сидел человек, у которого был стопроцентный повод грохнуть Червяка, но поди подберись.

– Пожалуйста, опишите в подробностях, что вы делали последние двадцать четыре часа.

Я вздохнул, сделав вид, что был готов к подобным просьбам и пытаюсь восстановить в памяти детали. Я рассказал почти все, начиная от вчерашней утренней встречи с Червяковым и заканчивая недавним просмотром теленовостей. Упомянул я и тусовку у Косилова, и видеокамеру, которую он мне всучил. Разумеется, о ее чудодейственных свойствах и о вечернем визите к дому Червякова я докладывать не стал, хотя понимал, что рискую – нас кто угодно мог зафиксировать, тем более что к Максу при его жизни я заезжал довольно часто.

– Это все? – внимательно выслушав мой правдоподобно-сбивчивый рассказ, спросил Баранов.

– Да вроде…

«Неужели у них что-то есть? Может, я где-то что-то упустил?».

– Может быть, вы знаете, не конфликтовал ли с кем-нибудь Червяков? Ни он о чем таком он вам не говорил?

– Нет. В последнее время по причинам, которые я уже озвучил, мы мало контактировали. Чем он занимался и с кем общался, я сейчас не могу сказать.

Баранов вздохнул, снова постучал пальцами по колену. Таинственный предмет, который он использовал как четки, так и остался не идентифицированным.

– Я могу идти?

– Пока можете, но не исключено, что вы нам еще понадобитесь. – Он вынул из кармана карточку, протянул мне. – Звоните, если появится какая-либо информация, и постарайтесь пока не покидать пределы города. Мы должны знать, где вас найти.

– Я никуда не собирался.

– Вот и отлично. Всего хорошего.

– До свидания.

Я кивнул и поднялся, потянув на себя ремень сумки. Сыскари впились в нее взглядом. Наверно, я выглядел в этот момент как террорист в переполненном метро.

– Что в сумке? – поинтересовался молодой напарник Баранова.

– Видеокамера. Хотите взглянуть? – Я потянул молнию.

«Может вас сфотографировать на память, ребята?»

– Нет, не нужно.

Я закинул сумку на плечо и направился к машине. Даже не оборачиваясь, я продолжал ощущать своим незащищенным тылом острые взгляды-сверла.

Я сел в машину. Включив магнитолу, настроился на какую-то информационную волну. Под унылое бормотание диктора, сообщавшего о фантастическом подъеме промышленности и росте ВВП, закурил, посмотрел в зеркало заднего вида. Менты все еще сидели на скамейке, правда, Баранов уже энергично общался по телефону.

«Ищите, братцы, ищите, – подумал я. – В конце концов, морду Червякову разбили реальные отморозки с руками и ногами»…

Я не успел додумать эту гениальную мысль – по телу снова пробежала дрожь, от макушки до пяток. Я почти забыл, что у меня в сумке спрятано идеальное оружие и что я уже успел им воспользоваться. Интересно, найдется ли для меня статья в Уголовном кодексе?

Не думаю…

Кстати, сколько времени, Миш? Ох, елки-зеленые! Что-то душно стало… Нормально? Ну, это наверно, только мне душно. Погоди, дай минутку… Да бог его знает, стало иногда прихватывать что-то. Вот по утрам и ближе к вечеру – схватит за грудь, даже страшновато становится. Говорят, последнее, что испытываешь в своей жизни перед инфарктом, это жуткий страх. Правда?

Сейчас, погоди, пойдем дальше.

5

Я пристроился на ступеньках набережной нашей мелкой городской речушки – один как перст, обдуваемый ветрами. За спиной у меня шумел фонтан детского сквера, слева по мосту проносились автомобили, а на противоположном берегу, до которого я мог бы доковылять вброд пешком за пару минут, шли строительные работы. Городские власти вели уплотнительную застройку, и ни одна ценная пядь земли в центре не могла остаться незамеченной.

Я сидел, курил и слушал унылое ворчание экскаваторов. Расстегнутая сумка с видеокамерой лежала у ног в метре от меня. Начался отсчет времени, отпущенного на принятие решения. Я должен был срочно – вот прямо здесь и сейчас! – прийти к какому-нибудь выводу относительно того, что произошло в последние двадцать четыре часа, и набросать план действий, зависящий от сделанных выводов. Знаешь, Миш, по жизни я всегда старался избегать подобных форс-мажоров, меня просто выводит из себя сама мысль, что на принятие какого-то важного решения могут отводиться минуты или даже секунды. Я привык думать долго, обгладывая до косточек различные варианты, я крайне медлителен в этом смысле. Но вот в этой ситуации я чувствовал, что ВРЕМЕНИ НЕТ СОВСЕМ!

Я ногой отодвинул сумку с камерой еще дальше от себя и уставился на нее так, будто это был чемодан с миллионом долларов, принадлежащий наркомафии. Взять хочется, но если хозяева тебя найдут – прощайся с мамой.

Совершенно очевидно, что в моих руках оказался артефакт. Это и возбуждало, и пугало одновременно. И еще царапало душу сожаление, что я не могу рассказать о своем приобретении какому-нибудь таблоиду. Вот Косилов поступил мудро – он по-тихому скинул проблему мне, а я поступить аналогичным образом уже не мог. Если мой добрый друг-заика стал жертвой ужасного и мистического стечения обстоятельств, то я свои обстоятельства создал сам, сознательно и не без злого умысла. Булгаковской скидки за покаяние мне не выйдет.

Жалко ли мне Червякова? Я не знаю… С какой легкостью и даже игривостью мы в запале говорим что-нибудь вроде «Убил бы сволочь!», однако большинство из нас на самом деле люди вполне миролюбивые и сострадающие и убивают в худшем случае только тараканов на кухне. Лишь единицы способны претворить свои угрозы и тайные замыслы в жизнь – без всякой жалости и укоров совести.

Впрочем, мой случай особый. Я не знаю, убил ли я. И я не могу понять, жаль ли мне жертву.

Я вытянул ногу, зацепил сумку за ремень и осторожно потянул на себя. Потом сунул руку внутрь, потрогал камеру. Она все еще была теплая, и я решил, что это теперь ее обычная «рабочая» температура. Пожалуй, имеет смысл повторить попытку связаться с Косиловым. Кстати, заодно задать несколько технических вопросов.

Я вытащил камеру из сумки и, положив на землю между ног, внимательно осмотрел. Это был «Панасоник» формата mini-DV с большим видоискателем и жидкокристаллическим монитором. Аппарат можно было носить на плече, ставить на штатив, таскать почти у самой земли – короче, по всякому. Я видел такие у телевизионных операторов на выезде. Стоил такой аппарат, по словам Косилова, три штуки баксов.

Я нащупал на боку аппарата кнопку, открывающую кассетный блок. Камера издала пару забавных пиликающих звуков, как на железнодорожном вокзале перед объявлением посадки на поезд, и выплюнула кассету. Я долго смотрел на ее торец, боясь прикоснуться. А что если вдруг?..

«Да ну, не все ли равно?! Ты уже держишь камеру в руках!»

Я вытащил кассету, просмотрел остаток ленты. Серега не упоминал, менял ли он кассету с того момента, когда сбросил на диск материал о похоронах депутата Колыванова. В любом случае выходит, что на ней записаны последние убийства, «совершенные» Косиловым. Пленки оставалось еще минут на 20—25, значит… кхм, значит, при желании я мог бы увидеть, как камера убивала «хаммер», косиловскую кошку и еще кого-то, о ком Серега не упоминал. Вот только особого желания смотреть все это я не испытывал.

Колыванов, Колыванов, Колыванов. Что же ты сделал с этим «Панасоником»?

Я сунул кассету обратно, камера плавно и с тем же пиликанием ее заглотила. Все, она готова работать дальше.

Я посмотрел на противоположный берег реки. Экскаваторы расчищали площадку под будущие элитные многоэтажки. Еще раньше на этом месте рабочие выкорчевали все деревья, испоганив вполне живописный берег. Скоро в двадцати метрах от воды будет стоять новый квартал. Что ж, долой самобичевание и самокопание, даешь квадратные метры любой ценой!

Я навел объектив на стройплощадку, поймал на дисплее одну из грязных ворчащих машин. «Наехал» зуммером. В кабине сидел молодой парень в коричневом комбинезоне, загорелый, вспотевший и какой-то даже счастливый. Он ловко орудовал рычагами и улыбался. Чего ты скалишься, урод? Скоро твоим детям гулять будет негде – останется один асфальт и тротуарная плитка.

Я усмехнулся сам себе. Пламенный борец за справедливость.

Мой большой палец завис над красной кнопкой с короткой и угрожающей надписью «rec». Камера стала нагреваться сильнее. Мне показалось даже, что я чувствую ее вибрацию, как у бритвенного станка с батарейкой в рукоятке. И еще я ощущал дичайший, просто невообразимый азарт, возбуждение, сравнимое с сексуальным, страх и какое-то дурацкое чувство триумфа. Леонардо Ди Каприо, стоящий на носу «Титаника» и вопящий «Я – властелин мира!», просто дитя неразумное по сравнению со мной.

Я остановился в последний момент. Отвел большой палец и сделал плавный «отъезд» зуммером. Теперь в поле зрения камеры была вся площадка – со всеми уродующими ее машинами, оставшимися от деревьев пнями и горами строительного мусора.

Я нажал на кнопку.

Снимал около минуты, сделав панораму слева направо, затем выключил аппарат и быстро убрал его в сумку. По лбу покатился пот, дыхание участилось. Я поднялся со ступеньки, отряхнул задницу и сел в машину. Интересно, какого эффекта следует ожидать на этот раз?

Едва я сунул ключ в замок зажигания, как зазвонил телефон. Я едва не подпрыгнул. Нервы были как канаты, ей-богу.

– Алло?

– Пы-привет. – Это Косилов, не к ночи будь помянут. – Тэ-ты… ещще жив?

Я раскрыл рот. Какой-то гадкий вопрос и очень странный голос.

– В каком смысле?

– Ну… – Серега замялся. – Я слышал новости утром по радио. Тебя, наверно, по всему городу с собаками ищут.

Я промолчал. Серега тоже не торопился что-то добавлять. Может быть, и он видел сегодня на своих потных руках нечто похожее на кетчуп?

– Что будем делать? – спросил я. На большее меня не хватило.

– Пока не зы… знаю.

– Почему пока?

– Потому что… – он перевел дыхание. Слова ему сегодня давались с особым трудом. – Па..патаму что еще ничего не закончилось.

– В каком смысле?!

Он не торопился с ответом, но я чувствовал, что на сей раз дело не в проблемах с дикцией.

– Серж! – поторопил я.

– Короче, Витя… Я когда сегодня увидел это по телевизору, я подумал, что… Кстати, у тебя есть время?

– Если ты не собираешься пересказывать передовицу «Коммерсанта».

– Н-нет. У меня есть кое-какие мысли, я много думал и позавчера, и вчера, когда ты привез меня домой, и раньше.

Я огляделся вокруг, нервно постучал пальцами по рулю. Я не вынесу его философского мычания!

– Короче, Вить, надо было камеру разбить сразу. Зря я тебе ее показал.

– Здорово!!! – разозлился я. Мне только сослагательного наклонения сейчас не хватало!

– Что тебе здорово? – как будто усмехнулся Серега.

Он прекрасно понимал, что я чувствую, и словно бы испытывал какое-то мрачное удовольствие, как вчера, сидя на пассажирском сиденье моего автомобиля и капая мне на мозги. Зачем он сейчас позвонил?

Именно этот вопрос я ему и задал, покусывая губу и продолжая изучать пейзаж на противоположном берегу реки. Там ничего не изменилось, экскаваторы все так же настойчиво рыли землю.

– Зачем позвонил? – переспросил Косилов и замолчал.

– Не томи, Серега, говори что-нибудь!

Недолгое молчание в трубке, затем как-то грустно и даже пугающе:

– Я тебе не все вчера рассказал…

У меня снова внутри все похолодело.

– Не понял…

– Да вот так… Знаешь, Вить, я давно перестал получать удовольствие от того, что я делаю. Несколько дней назад мне казалось, что все пы-проблемы можно утопить в работе, но ни черта не получается. У каждого человека на пути стоит забор. Это не простой дощатый заборчик, как вокруг с-стройплощадки, в котором всегда можно найти дырку, а такая… кхм… конкретная бетонная баррикада. Вся фигня в том, что ты не знаешь, как далеко она от тебя находится. Ты идешь, идешь, любишь женщин, покупаешь и продаешь, спишь, ешь, думаешь, что тебе еще топать и топать, но вдруг – бы-бы-бац! Перед тобой сплошной серый бетон…

Я подумал, что сейчас брошу трубку или начну материться. Кажется, у моего заики вылетели предохранители.

– Ты смотришь туда-сюда, – продолжал тот, – и видишь, что… сыс-стена занимает все пространство перед тобой. Понимаешь?

Я свирепел. Только одна вещь не позволяла обрушиться на Сергея с проклятиями: мне всегда было его немного жалко, и всему виной его чертово заикание!

– Знаю, что понимаешь, – сказал Сережка. – Поэтому… вот я и хотел, чтобы…

Я устал его слушать, опустил руку с телефоном и посмотрел в окно слева, на пробегающие по мосту автомобили.

«Елки-палки, а он ведь прекрасно знает, что происходит!».

Когда я снова поднес трубку к уху, Косилов уже заканчивал:

– Поэтому всего я не могу тебе рассказать… пока не могу…

– Серега, – шикнул я, – если тебе просто хочется поговорить о чем-то важном, давай выберем время и спокойно посидим, поразмышляем. Если же у тебя есть конкретная информация – выкладывай быстро! Что ты от меня скрыл?

Он вздохнул, сделал небольшую паузу.

– По телефону нельзя, Вить. Это сложно. – И он отключился. В который уж раз!

– Да чтоб тебя, дурень!

Я бросил трубку на заднее сиденье. Во рту все явственнее ощущался вкус ненависти ко всему живому.

Совсем недурственный вкус, надо сказать.

6

Клевая фраза – «Дьявол носит «Прада», согласись? Универсальная. Вместо «Прада» можно вставить любое другое слово, потому что дьявол носит кучу самых разных штучек, различных по цвету, фасону, качеству и цене. Иногда он действительно предстает этаким франтом в лакированных штиблетах, в дорогущем костюме с галстуком, в плаще, без кинжалов, но с «ролексом» на запястье. Вспомни хотя бы голливудский боевик «Конец света» со Шварцем. Как тебе Габриель Бирн? Очень хорош, такой приблатненный Сатана.

Но порой дьявол довольствуется и бюджетным вариантом. Например, таким, каким обычно пользуюсь я. Джинсы, рубашка навыпуск, дешевые туфли, купленные на китайском рынке за половину той стоимости, которую обычно запрашивают за точно такие же туфли в модных бутиках. У меня нет «ролекса» и никогда не было желания его купить, зато есть «Панасоник», способный поражать живую силу противника не хуже огнемета.

Я вскоре прекратил свои конвульсивные попытки самоидентификации. В конце концов, мои регулярные появления на работе никто не отменял, да и нужно было как-то зарабатывать на будущую праздную жизнь холостяка.

Ближе к полудню я приехал в офис редакции журнала, с которым в тот момент сотрудничал. Это было глянцевое рекламное издание одного из крупнейших торговых комплексов. Я несколько раз в месяц заезжал в офис, садился перед компьютером и редактировал опусы нанятых за бесценок студентов. Принцип сотрудничества был прост: молодые негры-писаки, едва окончившие факультет журналистики местного университета, выполняли всю черновую работу, а потом на сцену выходил я, что называется «весь в белом», и придавал написанному лоск и изящество. Разумеется, львиная доля гонорарного фонда оседала в моем кармане, тем более что фамилия Вавилов стояла чуть ли не на каждой странице. В общем, чтоб тебе не париться, я являлся шеф-редактором журнала «Молния» – специально приглашенной суперзвездой и главной статьей расходов.

Это был вторник, а по вторникам я собирал пишущий молодняк, чтобы проанализировать сделанное и раскидать задания на неделю. Признаюсь, эти совещания немало тешили мое самолюбие. Ну как же, я был не просто нанятым писакой, как они (хоть и с солидным стажем, но меня все равно можно было обозвать писакой), я был начальником, и мои подчиненные, не успевшие раскусить лентяйскую сущность босса, еще с надеждой заглядывали мне в рот. О чем они перешептывались у меня за спиной или в курилке, я особо не задумывался и по этому поводу не беспокоился. В конце концов, все мы делаем это независимо от степени уважения к начальству, таков корпоративный кодекс чести.

Я опаздывал на совещание, и это обстоятельство серьезно усугубляло мой настрой. Понимая, что винить, кроме себя, мне некого, я, тем не менее, начинал злиться на своих полуграмотных студентов. Офис редакции занимал две комнаты на третьем этаже торгового мегакомплекса, и пока я поднимался на эскалаторе, маленький бюджетный Сатана, сидевший во мне, уже засучивал рукава и разминал пальчики.

В коридоре возле кулера я столкнулся с моим номинальным боссом, Владимиром Ивановичем Кузьминых. В нашей компании он занимался вопросами финансирования, ставил подписи на моих документах и гонорарных ведомостях, и даже самые гениальные издательские идеи ничего не стоили без его одобрения. Впрочем, это не мешало мне обращаться к нему на «ты» и «Иваныч», потому что возрастом он был ненамного солиднее меня – всего-то сорок два, – а относительно своего интеллекта он и сам не питал никаких особых иллюзий. Его дело – правильно считать.

Иваныч стоял у стены возле кулера, пил холодную воду из пластикового стаканчика и протирал платком потную лысину.

– Привет, шеф-редактор, – кивнул он мне.

– Здоров. – Я тоже остановился возле аппарата, наполнил стаканчик. – Мои в сборе?

Он не ответил, внимательно посмотрел на меня.

– Что такое? – спросил я.

– Мне их уже жалко. Не спал ночью?

– Спал как младенец.

– Угу, вижу.

Пояснять свою мысль Кузьминых не стал, только молча вернулся к прежнему занятию. Я же быстро допил воду и бросил стаканчик в корзину.

– Ладно, Иваныч, бывай.

– Не бей их сильно.

– Ничего не могу обещать.

Я шел по коридору, кивками здоровался со встречными коллегами. Сумка с видеокамерой больно била меня по ребрам, будто напоминая о себе. Ее «старания» были излишними – забыть о существовании адской машинки невозможно.

В офисе уже ждали все, кто мне был нужен. Пятеро молодых оболтусов, для которых работа в коммерческом журнале являлась маленькой ступенькой к славе и богатству, сидели за столами по периметру небольшого «аквариума», чесали языки, но когда я вошел, разговоры смолкли. Пять пар глаз уставились на меня, словно на гоголевского городничего.

«Вы пришли сообщить нам пренеприятнейшее известие?».

Я прошел за свое рабочее место у окна, бросил сумку на стул, сам присел на краешек письменного стола, едва не скинув на пол клавиатуру компьютера. Офигевшие журналисты нестройным хором промямлили:

– Здравствуйте!

– Привет всем.

Я смотрел на них и пытался понять, что со мной происходит. Забавно было наблюдать, как и они, зафиксировав выражение моего лица, теряются в схожих догадках: «Что с ним? Жена не дала? Туфли натирают? Мы чем-то провинились?». Они были настолько далеки от истины, что я едва удержался от смеха.

– Так, Марина и Лена…

Двадцатилетние пичужки съежились.

– Над анекдотами о блондинках громче всех смеются сами блондинки, – продолжил я. – Почему, как вы думаете?

Пацаны хихикнули, а девушки в недоумении раскрыли рты.

– Ну, наверно, потому что… – попыталась вступить в дискуссию Лена Хохлова, ярко выраженная блондинка из неполной семьи с непостоянными доходами. Вариантов ответа у нее, разумеется, не было.

Лена всегда выводила меня из себя множеством небрежностей в текстах и просто патологической неспособностью передавать в письменном виде живую речь, но ее профессиональное торможение не шло ни в какое сравнение с ее внешностью. Она была чертовски красива! И столь же скромна и неприступна. На последней новогодней корпоративной вечеринке я сидел за столом рядом с ней и как заведенный подливал шампанское. После четвертого она казалась уже вполне готовой к интимному общению, но каково же было мое удивление, когда десять минут спустя в темном закутке второй комнаты офиса, пустовавшей по случаю праздника, после долгого и сладкого поцелуя в губы, она вынула мою потную руку из своего бюстгальтера и произнесла твердое «Нет». Я прекрасно знал, что у нее давно не было кавалера, потому что девчонка с утра до полудня торчала на лекциях в университете, а с полудня до вечера пыталась заработать на новые брюки для себя и школьные принадлежности для младшего брата. Мне казалось, что от небольшой порции ласки такого потрясающего парня, как я, она не откажется. Вот и пойми после этого женщин!

В общем, из-за этого чудовищного диссонанса формы, содержания и условных рефлексов я Леночку люто ненавидел. И сегодня, кажется, готов был ее наказать. Именно сегодня.

Я бегло взглянул на сумку с видеокамерой и начал:

– Марина, как ты считаешь, почему блондинки смеются?

Вторая девчонка, будучи жгучей брюнеткой, добилась успеха:

– Ну, обижаться на шутки, – сказала она, – значит хотя бы отчасти признавать их справедливость. Таким образом, громко смеясь над анекдотами о себе, блондинки хотят показать, что эти анекдоты их не касаются и, следовательно, не задевают.

Кто-то из пацанов хлопнул в ладоши, кто-то присвистнул, а Марина горделиво вскинула голову. Впрочем, моя реакция была более чем скромной.

– Молодец, – без всяких эмоций произнес я, вынимая из пачки сигарету. – Лена, какие выводы мы с тобой делаем из этого небольшого экзамена?

Девушка опустила голову. Мне почему-то захотелось, чтобы она заплакала – пустила хотя бы одну слезинку! – но Лена держалась стойко.

– Не знаю.

– Очень жаль. – Я закурил, слез со стола и открыл окно. – Я прочел твое интервью с директором мясокомбината. Знаешь, что я подумал?

Обвиняемая, все так же глядя в пол, покачала головой.

– Я подумал, Леночка, что наш директор мясокомбината не только клинический придурок, не владеющий русским языком, но еще и слабо разбирается в мясной продукции, которой торгует уже десять лет в четырех регионах страны. Знаешь, будь он каким-нибудь прощелыгой, черт бы с ним, но этот парень покупает рекламную площадь на полмиллиона в год и посему должен выглядеть на страницах нашего издания как минимум Шекспиром в период полового созревания. Ты понимаешь, о чем я?

Лена подняла голову. Я торжествовал: девушка покраснела. К сожалению, я не сразу понял, что означала эта пунцовая окраска.

– Я поняла, – произнесла она таким тоном, что от моей скрытой радости не осталось и следа. Глядя мне прямо в глаза, Лена молча сообщала, что поняла истинную причину моего наезда. «И все равно НЕТ!» – говорил ее взгляд.

Тут я не выдержал.

– Десять минут на сборы. Расчет получишь у Кузьминых, сейчас напишу тебе бумажку.

Первое за последние два года увольнение повергло присутствующих в транс. Причем увольнение показательное и агрессивное – практически порка розгами по публично обнаженным мягким местам. Молодые писаки, включая недолго радовавшуюся брюнетку Марину, начали тревожно переглядываться. «Интересно, – наверняка думали они, – дело ограничится только Ленкой?»

Впрочем, это было не все, что я успел прочесть в их глазах. Они меня осуждали. Более того, к осуждению примешивалось еще одно чувство, которое я почувствовал почти кожей.

Презрение!

– Есть проблемы, друзья? – поинтересовался я. Они снова переглянулись. Желающих вступиться за коллегу пока не нашлось. – Ну, не пугайтесь, больно бить не буду! Есть что сказать – говорите.

Руку поднял самый старший и толковый из них – Сашка Лукьянов, двадцати пяти лет от роду, человек семейный и знавший приблизительную цену своим творческим достижениям.

– Знаешь, Виктор, – начал он, смущенно почесывая небритый подбородок и поглядывая на Лену (та уже смирилась с приговором и даже как будто не прислушивалась к нашим дебатам, молча собирая вещи), – мне кажется, это жестковато. Я согласен, что это твое право, но… как-то все это неправильно.

– А что правильно? – парировал я. – Оправдывать свое существование жалкими писульками? С утра до вечера висеть в интернете, ковырять в носу и раз в полгода требовать прибавку к зарплате, не имея на то никаких оснований? Здесь не благотворительная организация. Вы не привыкли работать, вы никуда не двигаетесь и даже не испытываете никакой потребности в этом. Вы готовы сидеть здесь до второго пришествия, зная, что свой кусок колбасы всегда получите, но я устал тащить вас за уши. Не умеете – учитесь; не хотите учиться – до свидания! Еще есть вопросы?

В ответ – гробовое молчание.

– Просьбы? Пожелания?

Та же реакция.

– На сегодня собрание окончено. Саша, с тебя завтра статья по виниловым проигрывателям. Марина, ты готовишь колонку новостей в следующий номер вместо Лены. Остальные – по плану. Всё!

Молодежь медленно потянулась к своим делам.

Не знаю, радовался ли я или огорчался в те минуты. Не могу сказать, что не достиг цели, но ожидаемого удовольствия я почему-то не ощущал. Весь пар ушел в свисток – свисток вылетел из носика и попал в лоб.

Я покинул офис сразу же после собрания. Закинул сумку на плечо, ни с кем не попрощался и вышел в коридор. У проклятого кулера снова встретился с Кузьминых. Очевидно, Иваныча мучил непреодолимый сушняк, потому что он как начал пить воду пятнадцать минут назад, так и пил ее по сию минуту. Впрочем, увидев меня, он прервал свое занятие.

– Вить, погоди!

Я задержался.

– Что?

– Я слышал твою арию.

– Хочешь поговорить об этом?

– Не юродствуй. – Он бросил пустой стакан в мусорную корзину. – Не было никаких объективных причин так зверствовать. Ты хоть знаешь, как она живет?

– А ты знаешь, как она пишет?

– Знаю, читал.

– Неужели? – Это известие меня удивило. Мне всегда казалось, что Иваныч не способен отличить колонку новостей от рубрики «Анекдоты», а профессиональный уровень авторов мог оценивать лишь с помощью моей гонорарной ведомости. – И что скажешь?

– То, что наш журнал читают в лучшем случае в машине, на парковке перед магазином, в худшем – дома в туалете. Вить, ты уволил девчонку за то, на что нашим читателям почти в буквальном смысле насрать.

– Это святое право читателей. Наше дело – съедобный продукт, а уж как они его перерабатывают после съедения, меня не касается. Еще есть вопросы?

Иваныч промолчал, наградив меня финальным взглядом Понтия Пилата. Я не сомневался, что он умоет руки.

– Вопросов нет, Вить, есть пожелание.

– Ну?

– Будь скромнее. Ты, конечно, опытный борзописец, но, извини, тоже не Толстой, и твои читатели по большей части точно так же сидят в сортире.

Я покраснел – от злости и от четкого понимания, что он прав, этот лысеющий и бородатый сукин сын, страдающий сушняком.

– Учту