Блеф во спасение

– Так ты их сам привёз со святой горы?… Неужели все?… – княгиня от волнения подняла руки к лицу. – Не опасно ли это, все три сразу?

– Досчитай до четырёх, и тебе поможет Бог, – ладонь везучего пирата уже скользила по тафте её платья, а бархатный баритон заставлял забыть об осторожности, – не волнуйся, прекрасная госпожа. Мы плыли скрытно, ни у одного турка не возникло желания нырять в такой страшный туман, что был этой весной в Меотиде. А дольше ждать было нельзя. Тридцать лет назад султан Мехмед сожрал прекраснейший из городов мира, а его потомство успело проголодаться. Знаешь, как они называют столицу? Нее стин поли… Ты – в городе. Так им отвечали, когда они спрашивали, куда вошли. Стамбул.

– Осторожнее, Петро… – она опасливо оглянулась на дальнюю стену, откуда сквозь резные украшения мог проникнуть чужой взор. Быстро сняла с пальца перстень с яхонтом, – возьми и уходи. Коли поможет мне твой квас, позову.

– Ещё одно только слово, госпожа… – коснувшись щекой края её рукава, грек внимательно и чуть грустно посмотрел в лицо наследнице великих тайн, – ответь мне, веришь ли ты, что мы спасем род людской и Русь московскую? Кто прочитает то, что ты сама переводила тут при лучине с языка пращуров Авраама и Иакова? Почему ты сказала мне в тот воскресный день, что судьба предназначила Иуде вернуться искупить свой грех и посадить на цепь зверя?

– Ох, умен ты… Хоть и сладок, как мёд хмельной. Потому и действую, что без веры никак нельзя. Опусы Аристотеля и Эсхила, откровения пророков и евангелистов, что даже для глаз монархов и монахов не предназначены, но потомками далёкими нашими познаны будут лишь на краю часа их рокового. Всё это скрыто в сундуках кованых… Реликвии земли святой, из Иерусалима спасённые и на Афоне прежде хранимые, на холме Боровицком в подземной пещере часа своего ждать будут. Пять веков пройдут, да шестой прорастёт. Свечку белую из камня с огнём золотым, как в индийских ведических храмах, не супруг мой Богом оберегаемый, но после него к небу построят. Самой высокой будет колокольня по всей земле русской, а злато её креста воссияет ослепительно. Пламя свечи будет сиять на солнце! У церкви Иоанна Лествичника. Чтобы Господь с неба видел, где храним им заповеданное… – княгиня перевела дух и коснулась горячей щеки своего друга, – а что же не до имени, а до прозвища, молвой тебе данного. В одном из евангелий сказано. Женщина, что по приказу начальника тайной стражи прокуратора выманила христопродавца из города, была женой греческого торговца коврами. Звали ее Низа. Узнав от Афрания, кого её обожатель Иуда отдал на растерзание, она уж не сомневалась. Пожертвовала своей любовью и его любовью к себе. Вот они и встретятся через пять веков. И вернут себе всё – мир душе, честь и любовь. В награду за великий подвиг ради спасения рода людского и во славу Господню. Это евангелие особое, его нельзя отдавать в монастыри, там небезопасно. Попади священный текст в нечистые руки, кровь польётся.

– Так вот что гласит пророчество… – смуглый красавец касался горячим дыханием её лица, почти дотрагиваясь губами пальцев, но слова, казалось, жили отдельной жизнью, словно рассудок продолжал работу, предоставив здоровому молодому телу развлекаться самостоятельно, – узнав, что он предал учителя, она предала его. Он предал того, кто учил человечество любви, и погиб от предательства той, кого любил до последнего дыхания. А я, недостойный стать монахом, удостоюсь ли того же, что монарх?

– Ты двулик, как Янус. Петрос – камень, будь же твёрд, – византийская принцесса ушла от ответа, улыбкой всё же намекая на него, – а прозвище твоё напоминает, что предки твои в Иудее жили, хотя были греческой крови. Не прямой ли ты потомок той, чей муж торговал коврами и ездил в Кессарию? Моё же имя – мудрость. Значит, есть время всё обдумать, пока мы не завершим дела. Так исполни предназначенное. А уж если спрошу тебя – а не будет ли мне с тобой скучно? Тогда и… Теперь же иди, пока девка боярская ни сообщила мужу о том, что слишком уж живо я исповедуюсь иноку-греку.

За окном из драгоценного византийского стекла гас майский день в оглушительных трелях соловьёв из кустарника над рекой. Не понимая и коря себя за то, что тревога об укрывании до заветного часа величайших сокровищ внезапно сменило иное волнение, великая княгиня Московии никак не могла отпустить из мыслей удивительную картину, как через чисто выметенный двор на Боровицком холме идёт статный монах в низко надвинутом на самые глаза капюшоне плаща. А из-под полы рясы выглядывает кавалерийская шпора. Перстень с камнем хитрец так и не надел, спрятал в рукаве… Осторожность не помешает!.. Маковка церкви сияла на солнце, как свеча.

Аромат лампадки с драгоценным маслом тронул ноздри Софии Фоминичны. Нешто докучная хворь оставила её, благодаря обычному квасу? Тёмные лики святых смотрели загадочно, чуть лукаво… Нет, конечно. Наверняка, храня секреты целебных снадобий, монахи Николиной обители добавили в питьё травы или настойку кореньев, не сказав ничего даже ей, супруге их государя. Она снова согрела пальцы о терракотовые изразцы богатой печки со сказочной птицей Сирин и прочей невидалью, похожей на «зверинец» барельефов Дмитриевского собора в святом городе Владимире, сооружённом почти ровно триста лет тому назад… Ещё в Риме слышала она, что ортодоксальная византийская церковь строила свои храмы без стеснения на фундаментах ведических каменных сооружений старых русских городов. В Новгороде, в арабских хрониках именуемом Славней, первые соборы были построены умело, опытно, но ох как причудливо!.. Звери диковинные, черты странные, знаки непонятные, уже затертые, силком в забвение погружённые. Новая религия, как это часто бывает, без стеснения пользовалась наследием культа побеждённого, для лучшего привыкания населения. Так празднование Рождества прилепили в календарь поверх римского народного праздника зимнего солнцестояния natale di sole invictus^[11], хотя Христос появился на свет в марте… А разве архитектура священных сооружений пришла на Русь нога в ногу с её родины, из Константинополя? Вовсе нет… Святая София, побитая и осквернённая, втиснутая в квадрат копий-минаретов, словно в клетку, тем и выжила, что величественна. Один огромный круглый купол в центре, кругом – поменьше. Panteon^[12] в Риме, превращённый в христианскую базилику, был построен при Агриппе. Принцип тот же – цилиндр, накрытый щитом, словно кастрюля – крышкой, для устойчивости и снятия напряжения конструкции – осulus в центре потолка и многоугольные углубления вокруг него. А здесь? Четверики, восьмигранники, закомары, дуги. Но главное – маковки церквей, купол а-луковицы. Она помнила, как во дворце её воспитателя-кардинала как-то принимали посланцев восточного владыки, магараджи, пославшего в дар не только мешок баснословно дорогих специй, но и изображение их храма. Золотая луковица тюльпана, готовая выстрелить в небо цветком-молитвой. Ей, ещё ребёнку, объяснили тогда, что и традиционный поклон индусов со сложенными у груди ладонями символизирует то же самое… Пламя свечи!

Только бы получилось задуманное!.. Древнее пророчество о битве зла за обладание человеком, которая неминуемо уничтожит будущее, если отсель из прошлого не выстрелить могучей молитвой, собранное по частям у трёх философов древности и проверенное в хрониках халдеев и арабских записях, – оно отправится на нужный порог реки времени. Целый год её кропотливой работы, пока супруг строил неподражаемый Успенский собор.

Сбудется ли? Великая княгиня отошла от зарешеченного окошка, откуда видны были лишь уходившие к Боровицким воротам деревянные здания «чердаков», да угол набережной палаты со столовой избой, приблизилась к образам. 18 месяцев пройдут в далеком будущем до апокалипсиса после прибытия в третий Рим, как написано у старцев, ребра Николая чудотворца. Почему третий – более или менее понятно. Интриги папского двора, лицемерие консистории, цели крестовых походов ей, выросшей близ садов Ватикана, привили немало тех умений менять «венецианские маски», что пригодились в отношениях что со свекровью, что с бунтарём-деверем. Второй Рим – Константинополь, пал 29 мая 1453 года, когда у его стен толпа опьянённых кровью голодранцев дико орала, спрашивая у несчастных жителей на ломаном греческом: «где мы?» Eicai styn poly… Ты в городе! Иерусалим, доверивший ордену госпитальеров своё главное сокровище, тайно сохраняемое до недавнего времени на святой горе Афон, давно утратил своё значение и как духовный центр, и как место для безопасного паломничества. Остаётся пока только одна земля на земле обитаемой. Пусть диковатая и странная, не искушённая в науках и тонкости скульптуры и стихосложения, но сильная добрая и чистая. Московская Русь.

Великая княгиня не могла догадываться, как слово её отзовётся. Лихой пират, рубака и вор, соблазнитель женщин, глубоко верующий, честный и отважный, читающий наизусть греческого поэта Омироса^[13], её сердечный друг и единомышленник, готовый отдать себя на расстрел лучниками, как святой Себастьян, за чистую веру православную, Петрос, и посеет в истории её слова о третьем Риме. За трапезой монастырской пойдёт речь о «сказании о князьях Владимирских», где происхождение государей московских до римского императора Августа летописец протянул. И услышит будущий старец Филофей из уст усталого путника, тяжко опирающегося на посох, ибо битое сабельными ударами тело держало его на ногах уже с трудом: «Мы есть третий Рим, а четвёртому не бывать…». Но до этого было ещё далеко. Пока же укутывала воля государева великие соборы, выросшие при Иване Калите и Дмитрии Донском, итальянским алым кольцом крепости поверх белого камня твердыни прежней. А великая княгиня, принёсшая династии Рюриковичей кровное достоинство императоров Византии, отодвинув ткань застенка в красном углу и подняв расшитую самоцветами и дробницами пелену, склонилась у образа Agios Nicolaos^[14], прося защиты городу и миру.

Ну вот он, ещё один шаг к границе настоящего. И остался ещё один с её стороны, а другой – с его… Постояв минуту, состав закрыл двери, тронулся.

«А не будет ли мне с тобой скучно, Иуда?…». Елена улыбнулась своим мыслям, вспомнив, как подговорила на майские иды, во время карнавала на день рождения Михаила Булгакова, своего приятеля Тимура Орагвелидзе изобразить под фотокамеру классическую сцену. «Не выходи из образа!». Он вышел во двор по специальной лесенке из полуподвального окна, не стерев грим и не сняв костюма, ровно как она и задумала. Исполнитель роли самого Воланда в спектакле «Мастер и Маргарита», режиссёр Сергей Алдонин посмеивался их дурачеству, а председателя Массолита – Андрей Курносов охотно взял на себя ответственную задачу нажать на кнопку фотокамеры. Актёры шутят профессионально. Это уже потом мы корчили комические рожи, но первый кадр был программным. Тревожно, жадно мужчина тянется к её лицу, рука обхватывает талию, а в потемневших глазах трепещет страсть, равная боли. Она же опалена жаром желания горбоносого красавца, всё женское естество взмывает в неге и тянется навстречу, но голубые глаза смотрят надменно. Увлечь и не отпугнуть – полдела. Куда труднее устоять самой от искушения. Но тут поможет вера. И осознание того, что тот, к кого так хочется любить телом, оказал преступную услугу врагам твоей души.

«И вот ведь удивительно, и Афраний, начальник тайной стражи, и сам Иуда говорили с Низой по-гречески. С ней, женой греческого торговца, и у неё были голубые глаза. Как у меня… Надо бы подговорить Тимура нашу с ним фото-сессию повторить в полнолуние в террасном сквере напротив синагоги в Китай-городе. Надену греческую тунику. Фотографировать можно позвать профессионала-художника. Виталика Вердиша, хроникёра театра».

Человеческая мысль говорилось в одной детской книжке, это самое шустрое, что только есть во всей вселенной, скорость света по сравнению с ней – черепашьи бега на фоне запуска баллистической ракеты. Думая о ночи в гремящем соловьиными трелями многоступенчатом «Гефсиманском саду» напротив Московской хоральной синагоги, Елена осмотрелась в вагоне и нашла себе место точно напротив мужчины с рюкзаком в камуфляжных штанах. «Чем-то на Нагиева похож, тоже лысый как коленка… и нос прямой. Надо же, опять из сериала по Булгакову… Да Бог с ним», – подумала она.

«А ведь действительно, религии приходят и уходят, дела людские на земле остаются, – размышление вновь увело её сознание от знакомого шума движения состава в иные дали. – Поэтому любое событие, связанное с мифами вероучения, не является универсальной хронологической точкой отсчёта. Многие ли, кто не исповедует ислам, знают, что календарь хиджры отсчитывается от 622 года так называемой «новой эры»? Та или иная догма, основанная на поклонении и принятии на веру, может выйти из моды или побеждена новым учением. Застраховать религию от её отрицания нельзя. Куда прочнее то, что чувствам и эмоциям ущерба не наносит, нечто совсем нейтральное. Древние греки вели учёт исторических событий от первой олимпиады, римляне – от 21 апреля 753 года до новой эры. Символической даты, когда не очередной бог что-то создал, а человек во плоти и крови изготовил для истории событие. В том случае – внебрачный сын весталки от неизвестного отца, представившегося ей богом Марсом, Ромул, собрался с братом-близнецом и группой бродячих наёмников, ищущих, кто дорого купит их ремесло кромсать мечом, и не будет задавать вопросов о прошлом, да и поставил лагерь на одном из самых неприступных холмов близ Тибра. Факты – самая упрямая в мире вещь. Наука давно научилась вычитать и умножать материальные свидетельства, устанавливая даты. Так что «538 лет от стояния на реке Угре» – формула бесцветная точки зрения религиозных условностей и понятная не всем подряд. С точки зрения логики и здравого смысла великая княгиня была права. Образовательный ценз давал начальные отмычки к её тайне… А впрочем, о чём это я? Снова о сне. О чём бы ни думать, лишь бы не раздирать в очередной раз язву в душе. Гречанка Низа и актёр Тимур, проектирование в XV веке священной Никольской улицы с востока на запад с символическими «остановками» страстного маршрута Иисуса, повторяющее via dolorosa в Иерусалиме, мысли об этом – бред, куда менее вредный для психики, чем очередной приступ плача по безработице, моём хроническом одиночестве и июньских заморозках…».

В великом романе «любовь выскочила перед героями, как из-под земли выскакивает убийца в тёмном переулке, и поразила сразу обоих… Так поражает молния, так поражает финский нож». Кажется, так у Булгакова? На этот раз гений места внёс правку в сюжет. Опустив глаза и глядя куда-то себе внутрь души, отрешённые от всего, два незнакомых человека ехали, сидя лицом друг к другу, по фиолетовой ветке московской подземки. Ехали всего одну остановку. На следующей обоим было нужно выходить. Перестук колёс вагона, изготовленного в Мытищах ещё при советской власти, стал тише и реже, и пассажиры привычно и бессознательно стали подниматься на ноги, готовясь к выходу… Вот оно, мгновение истины. Убийца потянулся к поясу.

Первобытный инстинкт успел предупредить их об опасности… И в тот краткий миг, когда ослепительный свет уже с неистовой силой и скоростью вырос за стеклом соседнего вагона, сидевшие друг напротив друга мужчина и женщина подняли друг на друга взгляд. О, непознанная вселенная психики! Словно не доли секунды, а открывшаяся дверь в иное измерение времени вместила невероятное. «На пол!..» – прокричали его глаза. Нырнув рыбкой на заплёванный пол вагона лицом вниз, журналистка закрыла голову обеими руками, согнутыми в локтях. Вспомнить, чему её учили инструкторы перед командировками в горячие точки она, конечно же, не успела. Просто внутри что-то сработало, автоматика подчинения воле того, кто взял на себя право спасать и командовать. И сразу же всё потемнело, и она ощутила на себе, ой, какую тяжесть: он упал сверху, закрывая её своим телом. Вспышка, грохот и отвратительный звук сминаемого металла, звон стекла и странный запах, всё это прошило сознание короткой очередью. Ещё через секунду раздался вой, звериный вой искалеченных живых существ. На её локоть полилась какая-то жидкость, знакомый по занятиям в тире и новогодним фейерверкам запах хлопушек стал сильнее и смешался с душным смрадом горящей пластмассы. Но, что удивительно и странно, боли она не чувствовала. Только заныла шея, которую всё ещё придавливало тяжесть соседа-пассажира. Вагон качнулся.

– Эй, вы живы?… Что это было? – спросила она, закашлялась, – эй, наверху!..

– Пластид, девочка… Ты в порядке? – в кромешной темноте в качающемся искалеченном вагоне, полном вопящих людей, на удивление отчётливо прозвучал спокойный баритон. – Вставай аккуратно, всё в стёклах. И фарше.

Неизвестно откуда взявшаяся пыль залепила ей левый глаз. Состав выехал на свет платформы. И тут стало ясно, что взрыв произошёл в соседнем вагоне. Прыгнув на спину попутчице, Михаил спас её не только от порезов, но и от удара металлическим поручнем, который пришёлся точно по его рюкзаку. Нечто, завёрнутое в несколько слоёв махровых полотенец, спасло спасителя от травмы позвоночника. Отряхнувшись движением плеч, он протянул ей руку и помог подняться на ноги. Вокруг творился настоящий ад. Вздувшись горбом, дверь в следующий по ходу вагон выглядела как жуткая витрина анатомического театра, части окровавленных тел обрамляли оскал дыры. Всё, что происходило в следующие минуты, выходило за рамки нормального восприятия. Потом память выхватит ощущение подступившей дурноты, руки ребёнка, кого она буквально вытянула из ямы дымящегося поролонового сидения, рыдания какой-то девицы над разбитым вдребезги смартфоном… А он, похожий на известного шоумена мужчина в кепке с рюкзаком, на диво всё время оказывался рядом. Они в четыре руки запускали сердце пожилой женщине, вышедшей из их вагона и упавшей тут же от пережитого шока.

Разрезав его десантным ножом вдоль ремень, перетягивали бедренную артерию выше колена парню, чья ступня в кеде болталась на полоске кожи. Плакать было некогда. Ужас придёт потом. «Мама, я цела, не волнуйся». Она каким-то чудом успела отправить емс до того, как в метро заблокировали все сигналы сотовых и мобильный интернет. Мамочка… Это же наш дом! Мама!

Ужас пришёл, холодный и липкий, когда по всему центру уже орали сирены скорых, а с платформы люди в униформе стали уносить раненых. К ней, перепачканной в гари и чужой крови, тоже кто-то подошёл, спрашивал, но угадать смысл вопросов по губам было трудно. Лёгкая контузия, пройдёт. Такое уже было с ней много лет назад. Перед круглой датой победы в студию к ней пригласили ветерана с целым иконостасом медалей и орденов. И лишь за несколько минут до прямого эфира выяснилось, что старик – инвалид со слуховым аппаратом, так что вопросы радиослушателей может не разобрать. Тогда режиссёр дал в наушники ей и ветерану полный звук. Передача была успешной. Но, когда микрофон был выключен, по щеке ведущей из уха текла кровь… Дошедший до Берлина танкист, увидев это, прослезился и прижал журналистку к сердцу, сказав, что нашу страну победить нельзя, раз в мирное время русские женщины могут вот так, просто из служебного долга. Слух к ней вернулся примерно через сутки. Стоило припомнить этот случай там, на радио, старым и новым начальникам, полгода назад? Наверное, нет. А боль о любимом радио пройдёт, это тоже контузия, правда, несколько тяжелее.

Усталость подкосила ей колени, она опустилась прямо на мраморный пол, решив немного посидеть так, привалившись спиной к колонне. И потом идти… Только куда делся тот мужчина, что закрыл её собой? Ведь она его не поблагодарила толком. Какова бы ни была трагедия, нельзя терять чувство реальности, забывать о вежливости. Да, надо его найти! Если получится.

…Не может быть. Насмотревшись за свою жизнь всякого, теряя в бою друзей, Михаил отчасти отрастил себе бронежилет на нервах. Страх спасает, в бою не боится только обкуренный смертник или клинический идиот. Страх раскручивает внимание и интуицию на полные обороты, давить надо панику, а ощущение опасности лучше мобилизует защитные силы разума и тела. Пик концентрации в этих чрезвычайных обстоятельствах для него уже прошёл, и сейчас он уже позволил рассудку выдвинуть вперёд задачу поиска женщины с лучистыми и внимательными голубыми глазами, которая как на тренировке прижалась к полу, а потом ни на йоту не впала в объяснимую истерику. Кем же она может оказаться? Почему так трудно избавиться от впечатления, что он уже её где-то видел? Взгляд цепкий, возможно, снайпер. Или следователь. Возможно, медсестра, побывавшая в зонах конфликтов, отсюда грамотные действия при оказании первой помощи. Возможно, когда-то, мельком… Нет, надо её отыскать. Оглядываясь вокруг в поисках знакомой белокурой чёлки и перепачканного в кровавой каше болоньевого жилета, выхватывая чьи-то лица из броуновского движения операции по эвакуации раненых и погибших, он её не находил. Неужели уже ушла? И вдруг холод, ледяной могильный холод проник сквозь панцирь привычки видеть смерть… Не может быть. Невозможно поверить. А ведь это не Сирия или Чечня середины девяностых, это центральная станция метрополитена столицы, где камеры в каждой дыре, а на входах стоят рамки металлоискателей. Вашу мать, тоже деньги пилите?

– Владимир Матвеевич!.. – резко вскочив на ноги, она кинулась вперёд, ещё переживая, ещё надеясь. Уже знакомый ей мужчина нёс к эскалатору на руках профессора архивиста, известного краеведа, научного руководителя её диплома. Одного взгляда на его грудь, залитую кровью, достаточно было для того, чтобы понять, история его подошла к трагическому эпилогу. Положив ладонь под затылок раненого, она приблизила своё лицо к его побледневшим обескровленным чертам почти вплотную. И тут, невероятно, еле живой пожилой человек, натужно вздохнул, очнулся.

– Ты, деточка? Жива. Поверь ему… – шелохнулись губы, – помоги…

Одними глазами показав ей на Михаила, который осторожно опускал профессора на носилки подоспевших медиков, умолк, обмяк. А майор, ещё не успев совместить в котле осмысления все новые продукты, сделал то, что в этот момент было нужнее всего.

Взял за плечи пока ещё не знакомую, но уже дорогую ладошку в свою руку, и повёл к лестнице на выход из мрачного, пахнущего бедой и гарью подземелья. И только оказавшись на углу Солянки и Китайгородского проезда, возле кривой колокольни храма Всех святых на Кулишках, они остановились и присели на прохладный по периметру спуска в подземный переход, чтобы собраться с мыслями и прийти в себя.

В фиолетовых сумерках прохладного летнего вечера уже зажигались рекламные огни. К месту трагедии оперативно съезжались спецслужбы и торопилось телевидение. А ни бывшей журналистке, ни офицеру секретного подразделения никак не улыбалось сейчас нарываться на расспросы коллег.