Россия и США: познавая друг друга. Сборник памяти академика Александра Александровича Фурсенко / Russia and the United States: perceiving each other. In Memory of the Academician Alexander A. Fursenko

И. П. Медведев. Вспоминая Александра Александровича

Бок о бок с Александром Александровичем Фурсенко мне довелось трудиться многие годы и даже десятилетия в рамках отдела всеобщей истории нашего института. Скажу прямо: это было весьма непростое «сосуществование-сотрудничество». Казалось бы, что общего могло быть у византиниста и американиста! Очень уж разные ипостаси в профессиональном отношении: какая-то там Византия с точки зрения американиста, не скрывавшего своего некоторого равнодушия к такой «экзотической специальности», как византиноведение; эти пресловутые Соединенные Штаты, страна с историей «в двух измерениях» – с моей точки зрения. А я это эйзенштейновское определение даже как-то высказал Александру Александровичу, спросив его, полушутя-полусерьезно, не жалко ли ему «гробить» свою жизнь на изучение «этой страны», и получив соответствующую «оплеуху» за дерзость. «Заниматься Соединенными Штатами – это вам не Византией заниматься», – сказал А. А. в ответ на мое критическое замечание по поводу его доклада на одном из заседаний отдела. «Правильно, Александр Александрович, – ничтоже сумняшеся парировал я, – полностью с вами согласен: заниматься Византией – это вам не Соединенными Штатами заниматься» (у меня еще и сейчас в ушах звучит смех участников заседания). И таких «пикировок» с обеих сторон было сколько угодно.

И тем не менее, как это ни странно, в чисто человеческом плане налицо было наше взаимное уважение друг друга. Я, конечно, вполне отдавал себе отчет в значимости Александра Александровича как выдающегося ученого, как яркой и весьма амбициозной и в профессиональном, и в карьерном отношении личности; в конце концов, как весьма влиятельного человека, сделавшего много полезного для отечественной исторической (прежде всего академической) науки вообще и для нашего исторического института в частности. Ощущал пристальное внимание Александра Александровича к собственной персоне и я. Иногда же это «внимание» превращалось в конкретные «акты помощи» в трудных для меня жизненных обстоятельствах, за что я всегда буду признателен Александру Александровичу. По мере своих скромных возможностей я также старался быть полезным ему. Например, когда мы в 1970 г. вместе трудились над подготовкой и проведением в Таврическом дворце Ленинграда Международного конгресса по экономической истории (А. А. был генеральным секретарем оргкомитета конгресса, а я его заместителем). Больше года мне понадобилось тогда на это занятие, о византиноведении практически пришлось забыть, и мне дóроги слова Александра Александровича, начертанные собственноручно на подаренном мне экземпляре его монографии «Критическое десятилетие Америки»: «Дорогому Игорю Павловичу в знак дружеской симпатии и на память о наших совместных деяниях на Конгрессе экономической истории. 3/IX-74. А. Фурсенко».

Да, приходится еще раз с горечью констатировать: «Голоса друзей все тише и тише, годы не ждут». Мне особенно жаль, что не могу уже обратиться к Александру Александровичу за советом. А ведь он мне был бы весьма полезен именно сейчас, когда (неожиданно для меня самого) «американская тема» вдруг всплыла в моей профессиональной деятельности. Дело в том, что в последнее время мне приходится вплотную заниматься подготовкой к изданию неопубликованной переписки государственного канцлера графа Н. П. Румянцева (1754–1826), «американская тема» в судьбе которого, как оказывается, весьма ощутима.^[10] Для меня было как гром среди ясного неба узнать, что мой «герой» был ярко выраженным «американофилом», который во время беседы с первым посланником США в России Джоном Куинси Адамсом (19/I–1/II 1814 г.) заявил буквально следующее: «Мое сердце принадлежит Америке и, если бы не мой возраст и болезни, я непременно бы уехал в эту страну».^[11]

Ничего себе?! Правда, в качестве одной из причин подобного умонастроения канцлера тот же Адамс приводит в своем дневнике слова Румянцева о том, что император вовсе перестал с ним общаться и что он (Румянцев) просил Александра I об отставке, а также что «против него действует мощное и неумолимое влияние Англии (мы бы сказали сейчас – лобби. – И. М.), как политическое, так и торговое, усугубляемое справедливым мнением, что он (Румянцев) является стойким и умелым противником морской тирании Англии». Адамс считал, что Румянцев натолкнется на злобную неприязнь и вражду, если захочет поселиться где-либо в Европе, и «лишь в Америке он мог бы надеяться найти убежище от преследований, которые будут наградой за его добродетели и службу своей стране».^[12]

Всем известно соучастие Н. П. Румянцева в организации «Российско-американской компании», акционером которой (наряду, кстати, с императором Александром I) он стал в 1802 г.^[13] и целью которой было освоение Северо-Западной Америки и островов в северной части Тихого океана (думаю, что всем сразу же приходит на ум мюзикл «Юнона и Авось», где фигурирует и канцлер Румянцев). И (раз уж я коснулся этого вопроса) приведу хотя бы один пример из переписки Н. П. Румянцева с его главным доверенным лицом по связям с миром науки академиком Ф. И. Кругом – пример, свидетельствующий о том, что и в самом конце своей жизни Румянцев продолжал следить за деятельностью компании. Так, в письме из Гомеля от 6 ноября 1822 г. он сообщает Кругу о том, что узнал из газет о прибытии в Петербург И. Ф. Крузенштерна (знаменитого мореплавателя, в судьбе которого Н. П. Румянцев также играл немалую роль^[14]), в связи с чем просит передать тому, чтобы он «постарался добиться от Крамера,^[15] а через него – от двух других директоров Американской компании, разрешить ему сделать краткое изложение всех переданных мне ими известий, которые эта Компания позволяет мне использовать для осуществления открытий вдоль побережья Северо-Западной Америки, и чтобы он опубликовал свое краткое изложение в каком-нибудь русском журнале, вставив в него слово искренней благодарности ученых в адрес Компании за благородное содействие, оказанное мне для обеспечения успеха моего начинания. Г-н Крузенштерн может обратиться к Крамеру с подобными ходатайствами от моего имени, а после того, как краткое изложение появится на русском языке, он соблаговолит распорядиться перевести его на французский и сразу же переправить от моего имени президенту Географического общества в Париже и г-ну Бароу в Лондоне. Г-н Крузенштерн даст мне возможность испытать удовлетворение, если ему удастся оказать мне эту услугу».^[16]

Думаю, что Александр Александрович наверняка заинтересовался бы этим вопросом, а то и просто бы заставил заняться его изучением и изложением автора этих строк.

А. К. Гаврилов. Академик Александр Александрович Фурсенко и Классическая гимназия^[17]

29 июня 2008 г., среди такой же, как всегда, напряженной деятельности во время очередной поездки в Москву на заседание Президиума РАН, ушел из жизни один из влиятельнейших друзей Санкт-Петербургской классической гимназии, председатель ее попечительского совета, историк-новист академик Александр Александрович Фурсенко (1927–2008). Не школьному журналу обсуждать его научные достижения, принадлежность к различным ученым обществам и в различных отношениях примечательную судьбу. Зато 610-я школа, она же – Первая классическая гимназия, может и должна помнить то, что сделано для нее Александром Александровичем в трудные годы ее становления и борьбы за место под солнцем.

После основания первых классов будущей классической гимназии в 1989 г. при знаменитой в Ленинграде 30-й математической школе и оставлении этой школы год спустя новому образованию пришлось испытать мытарства неприкаянного житья при других школьных организациях. Правда, весной 1990 г. при поддержке А. А. Фурсенко, в то время бывшего заместителем председателя Президиума Ленинградского научного центра АН СССР, классам удалось получить собственный школьный номер и замечательное здание в Ковенском переулке, которое, однако, не могло устроить растущую школу, и она переместилась в помещение РОНО на Большом проспекте Петроградской стороны. В ту пору случалось, что иным родителям-активистам приходилось с утра браться за заточку, чтобы открыть комнаты для учащих и учащихся (математик и родитель с заточкой, С. В. Бурячко, в те же судьбоносные месяцы стал – и до сих пор остается – директором Первой классической гимназии). С каждым днем становилось яснее, что без своего дома новой школе не выжить.

Над институционализацией школы потрудились многие члены преподавательского коллектива и друзья гимназии во главе с ее организаторами – историком Петербурга Л. Я. Лурье и историком античной науки Л. Я. Жмудем. При идейном участии А. И. Зайцева они воплотили в жизнь филологический проект, возвестителем которого в течение долгих советских десятилетий был Я. М. Боровский. Это были и античница Л. Ю. Меньшикова, и ее прежний коллега М. И. Башмаков из Комиссии Ленсовета по науке и образованию; родители двух тогдашних гимназистов: уже названный С. В. Бурячко и Н. Л. Корсакова. Нельзя не назвать здесь же увлеченных педагогикой лингвистов А. Ю. и М. В. Русаковых, к которым Александр Александрович был очень благорасположен. В городских властных структурах того оживленного времени энтузиастам помогли бывший тогда председателем Комиссии по культуре Петроградского райсовета, ныне директор Санкт-Петербургского института истории РАН Н. Н. Смирнов и его заместитель Е. Е. Молчанова, которые решили, что славный педагогическими традициями с начала XX в. район должен поддержать акт консервативного новаторства. Они обратились с этим к известному археологу и историку археологии Г. С. Лебедеву, входившему в аналогичную городскую комиссию, и нашли у него энергичную поддержку.

В итоге 19 января 1991 г. был достигнут успех: председатель Ленсовета А. А. Собчак, расположенный к идее новой школы, согласился на выделение новому учебному заведению здания на углу Малого проспекта (тогда еще проспект Щорса) и улицы Красного Курсанта. Одновременно было принято решение поддержать вальдорфскую школу, которая вскоре выехала из этого здания. Впрочем, событие, вытекающее из этих согласований, опять откладывалось – школа всё не получала ключей от своего здания. Летом 1991 г. А. Ю. Русаков и С. В. Бурячко опять пришли к Александру Александровичу за помощью, и он бросил на весы живой истории свой академический авторитет и обратился непосредственно к А. А. Собчаку с этим делом, ожидающим уже не решений на бумаге, а прямого действия. Вот каким образом к началу нового учебного 1991 г., через несколько дней после августовского путча, гимназия получила возможность отпраздновать новоселье. Как видим, в этом деле было много заинтересованных и упорных участников, но успех мог и не прийти без авторитета Академии наук и Александра Александровича, который не преминул поддержать людей культуры в их спасительно-смелом предприятии.

Событие это было отрадно и, как теперь понимают многие, весьма значительно, однако даже тогдашние участники вряд ли ожидали, что сторонние люди признают за открытием новой школы чуть ли не всемирно-историческое значение. Между тем не только «Frankfurter Allgemeine Zeitung», но и «New York Times» (номер от 2 сентября 1991 г.) не преминули отразить факт обретения возобновленной, теперь уже петербургской, гимназией собственного «угла» в статьях, помещенных на видном месте. Более того, обе статьи были снабжены крупной фотографией гимназического Триумфа по поводу начала нового учебного года в собственном здании! Считать ли это причудой журналистики? Или примером того, как действуют личные связи? Как бы там ни было, здесь определенно сказался взгляд на солидное образование как на залог цивилизационного развития и культурного успеха.

Давно замечено, что почти все, кто долго и увлеченно исследует какую-нибудь страну или эпоху, вольно и невольно заражаются их ценностями, а иногда и пристрастиями. Вспоминая Александра Александровича, его коллеги по отделу всеобщей истории отмечали, что в этом крупном американисте нередко проступали черты американского характера – потребность в личной свободе, уважение к предприимчивости, напор в действии, наивная и святая вера в победу лучшего. Человек начальственный и некоторым образом государственный, Александр Александрович не только сочувствовал появлению гимназии, но и позже не раз выступал на ее защиту. 21 июня 1995 г. он вместе с мэром А. А. Собчаком вручал во дворе гимназии аттестаты первым выпускникам, а впоследствии приходил на заседания гимназического фонда или на дискуссии по вопросам классического образования. О тех, кто от Античного кабинета, действующего при гимназии и опирающегося на ее выпускников, сумел справиться со старой академической задачей – изданием Альбома по северно-причерноморской эпиграфике (CIRB—Album, 2004 г.), Александр Александрович сложил такое слово: «Эти молодые люди способны вдохнуть жизнь в камни».

Классическую гимназию устроители понимали как соединение математики с историей и пристальное изучение иностранных языков, включая древние, которые позволяют заглянуть в иную цивилизацию, чтобы более емко и критично воспринимать свою. Александр Александрович трезво понимал, что дело в способности к движению, а не в мечтаниях о прорыве; что сила в новизне, а не в речах про инновации; в личных способностях и энергии, а не в знаках управляемости. В расположении Александра Александровича к классической школе сказалось его уважение к традиции, к тому, что проверено веками. Шло это и от семьи, из которой он происходил: отец его был крупный ученый, палеонтолог и геолог, в свое время окончивший славную в анналах педагогического Петербурга гимназию Карла Мая. В поддержке школы, которая отвечала бы образовательным потребностям обновленной России, пожалуй, больше, чем где-нибудь, обнаружилась главная доблесть Александра Александровича: бережное отношение к культуре и деятельный оптимизм – установка столь же умная, сколь и благородная, ибо готова защищать хрупкое и ценное.

С. А. Исаев. Академик А. А. Фурсенко и Центр поиска и поддержки талантов «Интеллект» (1992–1996 гг.)

Александр Александрович Фурсенко постоянно думал о будущем российской науки и бизнеса. Подготовка кадров – молодого пополнения научной и бизнес-элиты – всегда была в поле его внимания. Санкт-Петербургская классическая гимназия – наиболее успешный и зримый результат этой его заботы. Но были и другие, менее успешные. Об одном из таких начинаний я хочу поделиться личными воспоминаниями.^[18] Весной 1992 г. Александр Александрович предложил мне поработать с одаренными школьниками в какой-то вновь создаваемой структуре и я согласился. Проект этот «продержался» четыре года, и на протяжении трех лет я в нем более или менее активно работал и наблюдал изнутри то, что происходило в нем и с ним.

В полдень 15 июня 1992 г. у входа в здание восточного и филологического факультетов Санкт-Петербургского университета я впервые встретился и познакомился с инициаторами создания Центра: супругами Тарантовыми – Любовью Борисовной и Юрием Анатольевичем.^[19] В ходе долгой беседы под деревьями уже на внутренней территории университета (куда сейчас посторонних не пускают) они объяснили мне свой замысел. Александр Александрович позже добавил к этому объяснению важные штрихи.

Проблема, которую призван был решить Центр, выглядела следующим образом. Среди оканчивающих школу было немало талантливых ребят, происходивших из семей небогатых: научных сотрудников, учителей, врачей, инженеров. А в вузах процветал блат. Им было сложно туда пробиться. Тогда как лучшие специалисты в вузах были заинтересованы, естественно, в одаренных студентах. Центр поиска и поддержки талантов «Интеллект» брал на себя функции посредника между выпускниками школ (и их родителями), с одной стороны, и людьми науки – с другой, с тем чтобы и вузу помочь обрести своего абитуриента, и выпускнику школы помочь попасть именно в самый для него подходящий вуз.

Алгоритм решения проблемы был предложен следующий. По каналам социальной рекламы родителям детей, поступавших в 1992 г. в 11-е классы школ Санкт-Петербурга, предлагали приводить их на бесплатное тестирование. Те, кто показывал высокий результат, затем приглашались на бесплатные занятия по выбранной ими специальности с преподавателями университета и сотрудниками различных институтов Академии наук. Кроме лекций планировались семинары с ученическими докладами, конференции, а также зимняя и летняя школы на базе университетского городка в Петергофе. В процессе такого общения преподаватели должны были присмотреться к своим воспитанникам и тем, на кого «положат глаз», облегчить процесс поступления (между собой мы это называли «белый блат»). Финансировали всё это совместно университет, газета «Невское время» и спонсоры из числа бизнесменов.

Думаю, что Александр Александрович видел в «Интеллекте» проект, аналогичный программе «Великого общества», которая связана с именем Линдона Джонсона. При всей разнице в масштабе обе программы были направлены на то, чтобы выявить и направить на обучение талантливую молодежь из небогатых семей.

Александр Александрович уговаривал ярких лекторов из числа ведущих ученых-гуманитариев почитать школьникам лекционные курсы или хотя бы прочесть отдельные лекции. Именно таким образом были привлечены к участию в проекте академик Александр Михайлович Панченко (1937–2002), Борис Валентинович Аверин, Сергей Акимович Кибальник и другие. Александр Александрович бывал на конференциях «Интеллекта», много и заинтересованно общался с выпускниками весной 1993 г., когда для них был устроен прием в редакции газеты «Невское время». Поскольку зимняя и летняя школы длились по неделе каждая, мне приходилось пропускать по два институтских присутствия. Я в таких случаях даже не отпрашивался, а просто извещал Александра Александровича, что участие в проекте, в который он меня направил, требует этой жертвы. И он меня без возражений отпускал.

Своего помещения у «Интеллекта» сначала не было. Первая лекция из числа запланированных состоялась вечером 26 сентября 1992 г. в здании бывших Бестужевских курсов, на географическом факультете (Васильевский остров, 10-я линия, д. 33, 66-я аудитория). Это была лекция академика А. М. Панченко. Посвящена она была эпохе Ивана Грозного, однако, как и следующие его лекции, содержала многочисленные «выходы» в современность. В ту осень академик был постоянно и крепко не в духе, и от него доставалось по первое число как давно покойным деятелям, так и современникам. Патриарха Никона он обличал так, что человек с воображением мог бы принять академика Панченко за протопопа Аввакума. А в лекции «О русском самозванчестве» он приравнял к самозванчеству любое использование любого псевдонима и исходя из этого принялся бранить всех Гайдаров, которые на самом деле Голиковы: и Аркадия, и Егора, и даже Тимура. Они оказались виноваты перед академиком, в частности, тем, что происходили из Арзамаса – «а это захолустье и, значит, самая что ни на есть кислая дрянь». Я, слушая его лекции, разумеется, обращал внимание на очень интересные наблюдения, относившиеся к русской культуре XVII–XIX вв.; но на школьников его эпатажные эскапады производили столь сильное впечатление, что они ничего, кроме них, не замечали. Питомцы «Интеллекта», как правило, задавали лекторам много вопросов, и по большей части хороших, свидетельствовавших о понимании. Однако академику Панченко воспитанники «Интеллекта» за всё время лекций, на каких мне довелось побывать, не задали ни одного вопроса: его выслушивали вежливо и провожали молча, отстраненно. В конце 1992/1993 учебного года среди «интеллектовцев» было проведено тестирование: чьи лекции им понравились больше. Безусловным фаворитом был у них Б. В. Аверин, я обретался где-то в середине списка, академику же Панченко выставили низшие баллы.

Почти все мероприятия, где «интеллектовцы» собирались все вместе, пришлись на 1993 г.: 3–10 января – зимняя школа в университетском городке Петергофа, 13 мая – однодневная выпускная конференция в Менделеевском центре университета, а 30 июня – 7 июля – летняя школа в Петергофе. (Во время летней школы я по просьбе участников организовал поездку в Копорье с головокружительной прогулкой по стенам крепости.) Во время школ преподаватели общались со своими воспитанниками целыми днями. Как однажды выразилась Анна Алексеевна Карцова, преподаватель химии и педагог по призванию, «здесь, где я их окружила собой»… Конференции были основным форматом работы обеих «школ». И на конференциях этих не было разделения по специализациям: все слушали всех. Для преподавателей, интересовавшихся не только своей узкой специальностью, такое – пусть мимолетное – напоминание о старинном универсализме, с которым связано самое слово «университет», было и приятно, и полезно. От программистов мы тогда получили некоторое представление о том, что нам всем впоследствии предстояло освоить в связи с компьютеризацией. Математикам я смог задать накопившиеся у меня вопросы. Но лучше всего запомнилось, как обычно и бывает, не самое важное: томные девицы из групп, специализировавшихся по биологии. Они преспокойно сообщали о своих удачных генетических опытах: «Эту клетку мне удалось убить», а о неудачных – «к сожалению, опухоль не возникла». Главное же – все мы, участники программ «Интеллекта», на неделю оказывались в несколько искусственной, но очень уютной среде, где можно было немного отдохнуть от среды обычной и вдохновиться на новые свершения.

В том виде, в каком она была задумана, программа «Интеллекта» действовала всего год, а именно 1992/1993 учебный год. Летом 1993 г. состоялся новый набор, однако уже осенью стало заметно, что родители настроены не на многостороннее развитие своих чад, а на их натаскивание на строго определенный вуз. Информация о том, что питомцы «Интеллекта» практически все поступили куда хотели и вовсе не обязательно по той специальности, какой занимались в «Интеллекте», их не убеждала. Дефицит спонсорских денег вынудил отказаться от зимней и летней школ. Появилась и плата за обучение – сначала небольшая. Штатный психолог «Интеллекта» сказал мне тогда: «Раньше принимали лучших из тех, кто набирал высокие баллы в тестах, теперь – мало-мальски годных, лишь бы они готовы были платить». Правда, газета «Смена» 25 марта 1994 г. бодро сообщила: «“Петербургский центр поиска и поддержки талантов” обрел свое помещение» (на 3-й линии Васильевского острова, дом 46). Но мне по этому случаю сразу вспомнилось наблюдение великого мудрого Сирила Норткота Паркинсона: как только организация обзаводится постоянным помещением, она теряет эффективность и динамизм. (Паркинсон указывал, в частности, что Дворец Наций в Женеве был закончен строительством в 1937 г., как раз накануне роспуска Лиги Наций.).^[20] Конечно, гимназии или библиотеке постоянное помещение необходимо, но у «Интеллекта» не было ни своего книжного собрания, ни лабораторий: в «скитальческом» состоянии он работать вполне мог. Теперь же группы стремительно редели и закрывались одна за другой.

Весной 1994 г. Тарантовы пришли к выводу: «Нам предлагают для обучения не тех детей; мы должны подготовить их сами». В обретенном помещении решили открыть платную школу, состоящую из одного класса: 8-го в 1994/1995 и 9-го в 1995/1996 г. Предполагалось, что когда они доучатся до 11-го класса, то есть в 1997/98 г., к работе с ними подключатся преподаватели «временно» распущенных групп. В классе было всего восемь человек. Я в 1983–1986 гг. преподавал историю в сельской школе, и хотя этот эпизод жизни вызывал больше горьких воспоминаний, чем приятных, согласился поработать в школе при «Интеллекте». Поскольку в том классе изучалась история России, мы организовали для учеников поездки в Старую Ладогу и Новгород. Увы, вся эта затея показала, что мы в очередной раз спутали Россию с Америкой. В Америке, если уж человек заплатил за свое обучение, он, как правило, будет как следует учиться: знания нужны для дальнейшей карьеры, да и не пропадать же деньгам… В России же в такой ситуации почему-то возникает совсем другая мысль: «Я заплатил – и я еще буду напрягаться? Вы сделайте мне интересно!» Проверки успеваемости весной 1995 г. показали, что уровень знаний учеников платной школы при «Интеллекте» был не выше, а ниже, чем в обычной школе. На педсовете Л. Б. Тарантова сначала открытым текстом предложила «утопить всех в двойках», а затем повела с каждым отдельно взятым учителем доверительный разговор о необходимости увлечь своим предметом. Не подозревая о том, она один в один повторила приемы школьных методистов советского времени. Для меня это стало окончательным сигналом, что проект безнадежен.

Александр Александрович регулярно выспрашивал меня о состоянии дел «Интеллекта», но рассказы мои никогда не комментировал, а лишь принимал к сведению. Как я теперь понимаю, он хотел посмотреть, что получится, но не делал на «Интеллект» единственную ставку. И на так называемом «рынке образовательных услуг», и в стране ситуация менялась стремительно; все набивали себе шишки и учились на своих и чужих ошибках. В ту воду, в какую мы вошли летом 1992 г., уже год спустя войти стало невозможно.

Видимо, поэтому Александр Александрович совершенно спокойно отреагировал на мое решение прекратить работу в школе со следующего учебного года – 1995/1996. В тот год историю там взялся преподавать Густав Александрович Богуславский (1924–2014). Я никогда не считал себя педагогом, а для Богуславского педагогика была первым делом. Я – специалист по новой истории Запада, он – по истории России. Но в школе мы с ним словно поменялись своими амплуа. Я преподавал историю России, он – новую историю. Мне рассказывали, что он прилагал неимоверные усилия, чтобы заинтересовать учеников историей, очаровать их уроками-лекциями и почти не ставил оценок, тогда как я, после того как понял, с кем имею дело, «заваливал» их заданиями и, бывало, ставил каждому по две-три оценки за урок. Но результаты у меня и у него были примерно одинаковые – плачевные. Летом 1996 г. в Санкт-Петербурге резко повысилась плата за аренду помещений. Бороться за сохранение такой школы никто не захотел, да, наверное, уже и не мог. И Тарантовы закрыли программу «Интеллект».

Единственному «звездному» выпуску «Интеллекта» в 2014 г. исполнился 21 год. Уже можно проследить если не судьбу, то карьеру некоторых выпускников. Я мало имел дела с теми, кто специализировался по естественным и точным наукам. Сведения, которые мне удалось собрать, относятся только к гуманитариям.

Васильев Арсений Владимирович в 2010 г. стал генеральным директором группы компаний «УНИСТО Петросталь».

Лушников Алан Валерьевич в июле 2006 г. стал заместителем руководителя Федерального агентства железнодорожного транспорта, затем был помощником министра транспорта РФ^[21] И. Е. Левитина, а сейчас (ноябрь 2014 г.) он – помощник вице-премьера А. В. Дворковича. В 2012 г. ему присвоено звание почетного железнодорожника. Мне трудно представить Алана в качестве большого начальника. Но я очень хорошо помню, как картинно он рассказывал на одном из занятий в «Интеллекте» о пирате Хайреддине Барбароссе. А его цветастый шарф фантастической длины, вероятно, с улыбкой вспомнят и те «интеллектовцы», кто не помнит по имени самого Алана.

Марголин Григорий Михайлович несколько лет был пресс-секретарем администрации Выборгского района Санкт-Петербурга, сейчас он – начальник управления Избирательной комиссии Санкт-Петербурга.

Парфентьев Павел Александрович – генеральный директор Аналитического центра «Семейная политика. РФ», председатель Межрегиональной общественной организации «За права семьи», общественный эксперт в области фамилистических аспектов законодательства и семейной политики. Член оргкомитета Всемирной конференции по домашнему образованию – 2012 (она проходила в Германии). Советник Всемирного конгресса семей по международному праву, по правам человека и по российскому конституционному, гражданскому и семейному праву. Павел не учился в старших классах школы, а сдавал экзамены экстерном. Это обстоятельство, которому мы тогда не придавали большого значения, в его случае оказалось решающим для выбора жизненной стези. Все прочие приходили в «Интеллект» после занятий, утомившись от общения в своих классах; для Павла же «Интеллект» был едва ли не единственным местом общения, а энергия у него в ту пору и вовсе била через край, несколько даже подавляя и раздражая других. Специализировался он по религиоведению, при этом сам, пройдя через увлечение кришнаитством, в конце концов стал католиком восточного обряда; на Украине таких называют униатами.^[22] В Римско-католической церкви процедура канонизации святых (беатификации) чрезвычайно сложна, и П. А Парфентьев в этом процессе – человек не последний, а именно: «вице-постулатор процесса беатификации российских католических мучеников XX столетия». Он участвовал также в создании Толкиновского общества Санкт—Петербурга.^[23]

Я замечаю, что борьба с попытками введения так называемой ювенальной юстиции, с юридическими новшествами, заимствованными главным образом из Скандинавии и разрушительными для традиционной семьи, в последние годы заметно повысила востребованность всего того, что делает сейчас П. А. Парфентьев.^[24] 13 апреля 2013 г. он обсудил в прямом эфире проблемы российской семьи с протоиереем Димитрием Смирновым,^[25] который отвечал тогда в РПЦ за работу с силовиками. Как почти любой православный, он не питает симпатий к униатам. И уж никак Димитрий Смирнов не привык выслушивать поучения от младших по возрасту и статусу. Однако компетентность Парфентьева в юриспруденции в сочетании с его жестко консервативной христианской позицией заставила даже протоиерея Димитрия Смирнова вести беседу с ним в тоне подчеркнуто мирном и заинтересованном; вероисповедные различия в той беседе не проявились вообще никак. Два дня спустя одна из слушательниц – Евгения Исакова, прочитав запись разговора, написала: «Спасибо за беседу, очень приятно видеть таких благообразных молодых людей. И где только отец Дмитрий их находит?»

Конечно, было бы упрощением однозначно ответить: в «Интеллекте». У этого начинания Александра Александровича Фурсенко не было продолжения. Но кое-какие плоды оно успело принести даже по результатам единственного года полноценной работы.