Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия

– Хотя ты не старый наш друг, но все-таки ты нам не чужой, а знакомый.

– Что же вам угодно? – спросил носильщик, вставая.

– Стой там, где ты стоишь, – отвечала одна из сестер, – и помоги мне.

Он увидал двух черных собак на цепочке, которых и вывели на середину комнаты. Хозяйка дома встала со своего места и, засучив рукава по локоть, взяла в руку плеть и приказала носильщику подвести к себе одну из собак. Собака завизжала и, глядя на хозяйку, замотала головой, но хозяйка, невзирая на это, стала ее бить до тех пор, пока не устала и не отбросила плети. После этого она прижала ее голову к своей груди, стерла слезы с ее глаз и поцеловала ее в голову…

– Отведи ее и приведи другую! – сказала она носильщику.

С другой собакой она сделала то же самое, что и с первой. При виде этого халиф пришел в недоумение, и сердце его сжалось. Он знаком приказал Джафару спросить, что это значит, но тот знаком же отвечал ему, что говорить не надо.

Хозяйка дома, взглянув на привратницу, сказала:

– Вставай и делай свое дело!

– Хорошо! – отвечала она.

Хозяйка же опустилась на алебастровое ложе, отделанное золотом и серебром.

– Теперь исполняйте вы ваш долг, – сказала она сестрам.

Привратница села подле нее на ложе, а покупательница вошла в нишу и принесла оттуда атласный мешок с зелеными кистями и, встав перед хозяйкой дома, вынула из него лютню и, ударив по струнам, спела следующие стихи:

 
О, возврати ты сон моим глазам,
Который взят от них, и объясни,
Зачем мой разум вдруг меня покинул.
Когда я полюбила, то открыла,
Что сон стал недругом моих очей.
Мне говорили: «Раньше ты была
Веселой, но теперь переменилась!» —
«Ищи огня по дыму», – отвечала
На это я. И я ему прощаю
И пролитую кровь мою.
Сама я Гнев вызвала его и побудила
На это преступленье. Отражен
Навеки образ дорогой его
На зеркале моей тревожной мысли
И в пламени души моей больной.
 

Услыхав эту песню, привратница вскричала:

– Да восхвалит тебя Аллах!

Она разорвала на себе одежду и в обмороке упала на пол, причем грудь ее открылась, и халиф увидал на ней следы ударов, как будто от микрахов^[69] и плетей, что его до крайности удивило. Покупательница тотчас же встала, вспрыснула ей лицо водой, затем принесла другое платье и переодела ее.

– Видишь эту женщину со следами побоев на груди? – обратился халиф к Джафару. – Я не могу оставить так этого дома и не могу быть покоен, пока не узнаю истинной истории этой девушки и этих двух собак.

– Государь, – отвечал ему Джафар, – ведь она поставила нам условие не говорить о том, что нас не касается, а иначе мы можем услыхать нечто, для нас очень неприятное.

Покупательница между тем снова взяла лютню и, прижав ее к своей груди, ударила пальцами по струнам и пропела следующее:

 
Что можем говорить мы, если сердце
Полно печальных жалоб на любовь?
Как нам найти от страсти избавленье?
И от желаний страстных не сгорать?
И если б мы посла туда послали,
То не сумел бы он там передать
Тоски и жалоб любящих сердец.
И пусть мы даже будем терпеливы,
Мы все-таки не сможем пережить
Того, кого всем сердцем мы любили, —
Утраты безвозвратной. Остаются
Нам только слезы, горе и страданья.
О, ты, теперь очам моим незримый,
Всегда твой образ милый будет жить
В душе моей. Но верен ли ты той,
Которая тебя так страстно любит,
Что ни за что на свете не изменит?
Иль в дни разлуки позабыл уж ту,
Что ждет так долго твоего возврата?
Когда придет день Страшного суда,
У Господа одно просить я буду,
Чтоб Он тебя немедленно судил.
 

Услыхав эти стихи, привратница снова разорвала свою одежду и с криком упала в обморок на пол, а покупательница, как прежде, принесла новое платье, предварительно прыснув воды ей на лицо.

– Лучше бы нам не входить в этот дом и провести ночь под открытым небом, – заметили нищие, – а то еще от такой ночи все кости разболятся.

Халиф посмотрел на нищих и сказал:

– Это почему?

– А потому, что спокойно нельзя смотреть на такие вещи.

– А разве вы не знаете?

– Нет, – отвечали нищие, – мы не знаем даже, чей это дом; может быть, это дом вот этого человека, что сидит тут с нами.

– Нет, – отвечал на это носильщик, – я тоже вижу дом этот в первый раз и предпочел бы провести ночь под открытым небом, только не здесь.

– Нас тут семеро мужчин, – сказали они друг другу, – а их только три женщины, и потому мы можем спросить у них их историю, и если они не захотят рассказать ее добровольно, то мы принудим их к этому.

Все, кроме Джафара, согласились на это.

– Нет, – сказал он, – это несправедливо; оставьте их в покое, мы их гости, и они поставили нами условие, которое мы должны исполнить; ночь уже на исходе, и мы скоро все разойдемся в разные стороны. До утра остается всего один час, – прибавил он, обращаясь к халифу, – а завтра мы приведем их к тебе, и ты спросишь у них их историю.

– Нет, – отвечал халиф, – мне не терпится узнать ее теперь…

* * *

Слово за слово, они договорились до того, что стали разбирать, кто мог бы первый предложить вопрос, и выбор пал на носильщика.

– Господа! – обратились к ним сестры, – о чем это вы толкуете?

Услыхав этот вопрос, носильщик подошел к хозяйке.

– Госпожа! – сказал он, – прошу тебя и умоляю ради Аллаха, расскажи нам историю этих двух собак и зачем ты била их, и затем плакала и целовала их, и, кроме того, сообщи нам, по какой причине сестра твоя избита. Это мы желаем знать, и да будет над тобою мир.

– Правду ли он говорит о вас? – спросила хозяйка, обращаясь ко всем мужчинам.

– Правда, – отвечали все, за исключением Джафара.

– Поистине, – сказала хозяйка, услыхав этот ответ, – вы глубоко оскорбляете нас, гости наши; разве мы не заключили с вами условия, что вы не станете вмешиваться не в свои дела, чтобы не услыхать чего-либо для вас весьма неприятного. Вам мало того, что мы приняли вас к себе в дом и угостили вас? Но в этом не столько виноваты вы, сколько виновата та, которая привела вас сюда.

Сказав это, она завернула кулак в рукав и, ударив три раза в пол, крикнула: «Скорее сюда!»

Дверь в соседнюю комнату распахнулась, и из нее вышло семь черных рабов с обнаженными мечами в руках.

– Завяжите, – сказала она им, – назад руки, этим болтунам, и привяжите их одного к другому.

Негры тотчас же исполнили ее приказание.

– Добродетельная госпожа, – сказали негры, – не прикажешь ли отрубить им головы?

– Погодите, – отвечала она, – сначала они расскажут мне свои истории, а потом можно будет их обезглавить.

– Ради Аллаха, госпожа моя, – взмолился носильщик, – не убивай меня за вину других. Все они провинились перед вами, кроме меня. Право, мы отлично провели бы ночь, не будь этих нищих, одного присутствия которых было бы достаточно, чтобы превратить населенный город в груду развалин.

После этого он прочел следующие стихи:

 
Всегда приятно тех прощать, кто может
Восстать против нас. Еще приятнее
Прощать беспомощных. О, не губи
Ты ради нашей стародавней дружбы
За преступленье одного другого.
 

Услыхав эти слова, молодая женщина засмеялась над своим гневом. Затем, подойдя к мужчинам, она сказала: «Расскажите нам ваши биографии, так как жить вам остается не более часа. Если бы вы не были, по-видимому, людьми высшего сословья, то я ускорила бы ваше наказание».

– Горе тебе, Джафар, – сказал халиф, – скажи ей скорее, кто мы такие, а иначе она убьет нас.

– И поделом нам, – отвечал он.

– Шутить в такое серьезное время не приходится, – продолжал халиф, – всему свое время.

– Вы братья? – спросила хозяйка, подходя к нищим.

– Нет, – отвечали они, – мы только бедные чужестранцы.

– Ты родился кривым на один глаз? – спросила она одного из них.

– Нет, – отвечал он, – но я лишился глаза вследствие одного очень странного происшествия, и рассказ об этом мог бы послужить уроком человеку, обращающему внимание на предупреждения.

Она обратилась с тем же вопросом и ко второму, и к третьему нищему и получила от них такой же ответ, как и от первого.

– Все мы, – прибавили они, – из разных мест, и истории наши весьма замечательны.

– Каждый из вас, – продолжала она, глядя на них, – расскажет мне свою историю и причину его появления здесь и затем очнется хорошенько и пойдет своей дорогой.

Первым подошел носильщик и начал так:

– Я – носильщик, госпожа моя! – и вот эта покупательница наняла меня и привела меня сюда, а то, что случилось здесь со мною, вы знаете очень хорошо. Вот и вся моя история, и да будет над вами мир.

– Ну, так приди хорошенько в себя и отправляйся.

– Клянусь Аллахом, – отвечал он, – я не уйду до тех пор, пока не выслушаю истории своих товарищей.

Первый нищий подошел и рассказал следующее.

Первый царственный нищий

– Знай, госпожа моя, причину, почему я выбрил себе бороду и почему потерял один глаз. Отец мой был царем, и брат у него был тоже царь, живший в другой столице. Случилось-таки, что мать моя родила меня как раз в тот же самый день, когда родился сын у моего дяди; и прошло много лет и много дней до тех пор, пока мы не сделались взрослыми. В продолжение нескольких лет я имел обыкновение ездить в гости к своему дяде и гостить у него по нескольку месяцев; и в один из моих приездов двоюродный брат мой принял меня с большим почетом; он заколол для меня барана, нацедил вина, и мы сидели и распивали, а когда вино стало действовать на нас, то он обратился ко мне с такими словами:

– О сын моего дяди, мне нужна твоя помощь в деле, для меня весьма важном, и, прошу тебя, не протестуй против того, что я хочу сделать.

– Я совершенно к твоим услугам, – отвечал я; и он заставил меня дать ему страшную клятву, после чего он на некоторое время удалился, а затем вернулся с женщиной, покрытой украшеньями, раздушенной и одетой чрезвычайно богато. Оставив женщину позади себя, он посмотрел на меня и сказал:

– Возьми эту женщину и отправляйся на кладбище, – он рассказал мне, где находилось это кладбище, и затем прибавил: – войди туда и жди меня там.

Я не мог возражать ему и не мог не исполнить его требования вследствие данной мною клятвы: поэтому я взял женщину и отправился с нею на кладбище. Там мы посидели немного, и вскоре пришел мой двоюродный брат и принес с собой чашку с водой, мешок с замазкой и небольшое долото. Он подошел к могиле, находившейся посреди кладбища, и долотом разъединил камни, которые сложил в сторону, затем, раскопав землю тем же долотом, он докопался до небольшого плоского камня и, подняв его, открыл небольшую лестницу. Подозвав к себе женщину, он сказал ей:

– Исполняй свое желание!

Женщина спустилась с лестницы, а он, взглянув на меня, сказал:

– О сын моего дяди, доверши свое благодеяние и, когда я спущусь вниз, заложу опять этот камень, засыпь землей, как было прежде, затем смешай эту замазку с водой и замажь могильные камни в том виде, в каком они лежали первоначально, так чтобы никто не заподозрил, что это недавно открывалось. Я целый год готовился к этому, и, кроме Бога, никто этого не знал. Так вот чего я требую от тебя. Дай Бог, чтобы друзья твои не были лишены твоего присутствия, о сын моего дяди! – прибавил они и с этими словами опустился вниз.

Когда он исчез из моих глаз, я заложил отверстие плоским камнем и сделал все так, как он просил, и привел могилу в ее прежнее положение; после чего я вернулся в дом дяди, уезжавшего на охоту. Проспав эту ночь, я стал раздумывать утром о том, что произошло между мною и моим двоюродным братом, и раскаялся в том, что я сделал для него, когда раскаяние было уже бесполезно. Отправившись на кладбище, я стал искать могилы, но найти ее не мог. Искал я без устали до самой глубокой ночи и, не найдя, вернулся во дворец, не зная, что сталось с моим братом, я перестал от тревоги и есть, и пить и впал в страшную тоску. Горевал я всю ночь до утра и снова отправился на кладбище, раздумывая о поступке своего двоюродного брата и раскаиваясь, что я помогал ему. Я осматривал все могилы, но той, которую я искал, не находил. Таким образом в продолжение семи дней искал я совершенно бесполезно^[70].

Тоска моя усиливалась до такой степени, что я чуть не сошел с ума, и чтоб успокоиться, поехал обратно к отцу; но лишь только я подъехал к заставе, как на меня бросились люди и связали меня. Я был тем более поражен, что отец мой был султаном города и связали меня наши дворцовые слуги. В душе я страшно испугался и подумал: что могло бы случиться с моим отцом? У людей, связавших меня, я спросил, что значит такое обращение со мной; но они мне ничего не отвечали до тех пор, пока один из них, служивший мне лично, не сказал:

– Счастье изменило твоему отцу, войска его от него отступились, и визирь убил его; а мы поджидали здесь, чтобы схватить тебя.

Они взяли меня, и я обмер, слыша, что случилось с моим отцом; и предстал перед визирем, убившим его.

Между мною и визирем давно существовала вражда, и вот по какой причине: я очень любил охотиться с самострелом, и однажды случилось так, что я стоял на крыше своего дворца и прицеливался в птицу, поднявшуюся над крышей дворца визиря. В птицу я не попал, а попал в глаз визиря и выколол его в силу предопределения рока, как говорит поэт:

 
Идем путем мы предопределенным,
И по пути такому человек
Идти вперед с покорностью обязан.
Кому в одной стране смерть суждена,
Тот умереть в другой стране не может.
 

Когда я выколол глаз визирю, то он ничего не мог сказать, потому что отец мой был царем. Вот почему он ненавидел меня; и когда я стоял перед ним со связанными руками, то он приказал отрубить мне голову.

– За что ты хочешь убить меня, – сказал я, – ведь я тебе ничего не сделал?

– Как ничего не сделал? Что же может быть хуже этого?! – вскричал он, указывая на свой глаз, выколотый мною.

– Ведь я сделал это нечаянно, – сказал я.

– Нечаянно? – отвечал он – ну так я сделаю это тебе нарочно.

Он приказал поставить меня перед ним, и когда меня подвели, то он ткнул пальцем и выколол мне глаз. И вот таким образом, как вы видите, я лишился глаза. Затем он приказал крепко связать меня и положить в сундук.

– Возьми этого человека, – сказал он палачу, – и вынес его за город, и там убей его, и брось его на съедение диким зверям.

Повинуясь этому приказанию, меня вынесли за город и, вынув там из сундука, связали руки и ноги, и палач хотел уже завязать мне глаза и убить меня, как я взмолился и закричал:

 
Скольких досталось защищать мне братьев;
И братья это были – не враги.
Но мог ли думать я, что и они
Пронзят мне сердце острою стрелою?
 

Палач, при отце занимавший эту же должность и нередко пользовавшийся многими благодетелями, услыхав эти стихи, вскричал:

– О господин мой! Что могу я сделать, ведь я слуга и должен повиноваться? Но, – прибавил он, – я оставлю тебе жизнь твою, только не возвращайся более в эту страну, а то ты погибнешь и погубишь меня. Поэт говорит:

 
Боги и жизнь свою спасай ты, если
Боишься гнета: стены всем расскажут
Про своего строителя судьбу.
Взамен тобой покинутой страны
Найдешь другую ты, но не найдешь
Для сердца своего другой замены.
 

Лишь только он сказал это, я поцеловал ему руки, но поверил в свое спасение лишь тогда, когда ушел от него. Потеря глаза казалась мне ничтожной в сравнении с той опасностью, от которой я избавился. Я тотчас же направился в столицу своего дяди и, придя к нему, сообщил ему о том, что случилось с отцом и каким образом я лишился глаза. Он горько заплакал и проговорил:

– Своим рассказом ты еще более усиливаешь мою тревогу и горе, так как двоюродный брат твой пропал, и я не знаю, что с ним сталось, и никто не может сообщить мне что-либо о нем.

Он снова заплакал и лишился чувств. Придя же в себя, он сказал:

– О сын мой! Потеря твоего глаза все же лучше потери жизни.

После этого я не мог более молчать о том, что знал о его сыне, и сообщил ему все, что произошло. Услыхав мой рассказ, он очень обрадовался.

– Покажи мне эту могилу, – сказал он.

– Клянусь Аллахом, – отвечал я, – я не знаю, где она, о мой дядя, так как я много раз ходил искать ее и не мог узнать.

После этого мы пошли вместе с дядей и смотрели на кладбище во все стороны, наконец, могилу я нашел, что нас обоих очень обрадовало. Мы вместе с ним сняли надгробные камни и землю и подняли плоский камень, после чего спустились с пятидесяти ступеней. Внизу оказалась такая мгла, что у нас заболели глаза. Дядя, чтобы избавиться от страха, тотчас же проговорил:

– И сила и власть присущи только Всевышнему, великому Богу.

После этих слов мы пошли дальше и очутились в комнате, наполненной мукой, зерном и различными припасами; и там же мы увидали ложе за задернутой занавеской. На этом ложе лежали рядом сын дяди и женщина, спустившаяся вместе с ним, превращенные в черный уголь, точно сгоревшие от огня. Увидав это зрелище, дядя плюнул сыну в лицо и вскричал:

– Ты заслужил это, несчастный! Это наказание в этом мире, а тебя еще ждет более сильное наказание на том свете, – прибавил он, ткнул его ногой.

Удивленный таким поступком и сожалея брата и его спутницу, превращенных в уголь, я вскричал:

– Ради Аллаха, о мой дядя! Умерь гнев в твоем сердце. Я поражен, видя, что случилось с твоим сыном, и не могу понять, каким образом твой сын и эта женщина обратились в уголь? Неужели тебе мало того, что видишь его в таком положении, и ты еще толкаешь его ногой?

– О сын моего брата! – отвечал дядя. – Мой сын с ранних лет воспламенялся страстной любовью к своей сводной сестре^[71], и я запретил ему питать эту страсть, думая при этом, что теперь они еще дети, а когда вырастут, то могут совершить греховное дело, – и действительно, я вскоре услыхал, что они преступны, но не верил этому. Тем не менее я строго выговаривал ему и просил его поостеречься от поступка, на какой не решался никто до него и не решится после него, а иначе, говорю я ему, мы будем до конца дней наших опозорены среди царей, и дурная слава наша разнесется с караванами. Берегись подобного поступка, который заставит меня поднять на тебя руку и убить тебя. После этого я разлучил его с нею; но эта подлая женщина страстно любила его; и сам дьявол завладел ими обоими. Сын мой, увидав, что я разлучил его с сестрой, потихоньку устроил это подземелье и, перетащив сюда продовольствия, воспользовался моим отсутствием, так как я уезжал на охоту, и переселился сюда, но Истинный^[72] – да будет прославлено Его совершенство и да святится имя Его – ревностно наблюдал за ними и спалил их огнем, в наказание на том свете будет страшнее и продолжительнее.

Он заплакал, и я заплакал вместе с ним.

– Ты будешь моим сыном вместо него, – сказал он мне. Я же, подумав о жизни, со всеми ее превратностями, об убийстве визирем моего отца, о захвате им его трона, о потере глаза и о странной судьбе своего двоюродного брата, снова заплакал.

Мы поднялись наверх и, положив плоский камень, и засыпав его землей, и сложив по-прежнему могилу, вернулись во дворец; но лишь только успели мы сесть, как услышали треск барабанов, звуки труб, военные крики, топот скачущих лошадей и увидали столбы поднимавшейся пыли. Мы смутились, не зная, чему приписать этот шум, а на вопросы царя последовал такой ответ:

– Визирь твоего брата убил как его, так и его солдата и телохранителей и неожиданно явился сюда, в город, со своей армией; а жители, не имея сил сопротивляться, покорились ему.

«Если я попаду к нему в руки, – подумал я тут, – то он убьет меня.»

Мне стало горько, и, думая о бедствии, обрушившемся на моего отца и мою мать, я не знал, что мне делать. Ведь если бы я показался в городе, то меня жители тотчас же узнали бы, и войска моего отца лишили бы меня жизни. Я не нашел другого способа избавиться от опасности, как сбрить себе бороду^[73], и потому я сбрил ее и, переменив одежду, ушел из города и пришел сюда, в эту мирную обитель, в полной надежде, что кто-нибудь представит меня халифу, для того чтоб я мог рассказать ему свою историю и все, что со мной случилось. Сюда, в город, я пришел сегодня вечером и, остановившись в недоумении, не зная, куда направить стопы, я увидал этого нищего и, поклонившись ему, сказал, что я чужестранец.

– И я тоже чужестранец, – отвечал он; и в то время как мы таким образом говорили с ним, к нам подошел вот этот третий наш товарищ и, поклонившись нам, сказал, что он тоже чужестранец. Мы отвечали, что и мы чужестранцы. Таким образом мы пошли втроем и с наступлением ночи судьбой были занесены сюда, в ваш дом. Это и была причина, почему я сбрил себе бороду и лишился одного глаза.

– Ну, так очнись, – сказала ему хозяйка, – и отправляйся; но он отвечал, что не пойдет до тех пор, пока не выслушает истории других.

Все дивились его рассказу, а халиф сказал Джафару:

– Право, я не слыхал ничего, подобного этой истории, случившейся с этим нищим.

Тут выступил второй нищий и, поцеловав прах, начал свой рассказ.