Пропагандистский дискурс в условиях цифровизации

Своеобразный прагматический синтез идеи конструирования реальности с представлениями об одновременном сосредоточении внимания аудитории на строго определенном круге проблем был положен в основу гипотезы «установления повестки дня» (agenda-setting). Эта теоретическая концепция, получившая свое логическое оформление в работах М. Маккомбса и Д. Шоу^[94], стала одной из доминирующих исследовательских парадигм в современной коммуникативистике. Ключевая идея «установления повестки дня» состоит в том, что средства массовой коммуникации воздействуют на общественное мнение, акцентируя внимание аудитории на каких-либо фактах, событиях, явлениях путем недостаточного освещения или простого игнорирования других проблем. На практике это предполагает, что коммуникаторы осуществляют не только целенаправленный отбор освещаемых событий, но также искусственно ранжируют распространяемые сообщения по степени их значимости. При этом аудитория, как полагают авторы концепции, обращаясь к коммуникационным каналам как в развлекательных, так и познавательных целях, будет не просто сосредоточиваться на элементах демонстрируемого событийного ряда, но и воспринимать предлагаемую коммуникатором систему приоритетных оценок, соответствующим образом определяя для себя главное, второстепенное и несущественное.

Дальнейшее развитие данной концепции связано с представлениями о «повестке дня второго уровня», называемой также «атрибутивной», которая выстраивается уже не применительно к определенной совокупности проблем, а по отношению к некоторому конкретному событию или общественному деятелю посредством концентрации внимания аудитории на наиболее значимых чертах или характеристиках соответствующего предмета сообщения^[95]. По существу, конструируя «повестку дня первого уровня», коммуникаторы воздействуют на то, что именно люди будут воспринимать в качестве наиболее значимого, а формируя «атрибутивную повестку», они предопределяют, как именно аудитория будет оценивать то или иное явление^[96].

Результатом формирования «атрибутивной повестки» выступает создание трансформированного образа действительности, который, по сути, представляет собой фрейм, обусловливающий своей формой подачи материала его дальнейшее восприятие аудиторией. Тем не менее для возникновения эффекта фрейминга данный образ «должен быть соотнесен с одним или несколькими фреймами, уже зафиксированными в памяти адресата сообщения и представляющими собой ситуативные шаблоны или сценарии действий, наличие которых обусловлено приобретенными данным адресатом знаниями и практическим опытом»; при этом «выбор шаблона, в наибольшей степени соответствующего новой ситуации, очевидно, предполагает иерархизацию, ранжирование адресатом хранящихся в его памяти фреймов, во многом сопоставимое с процедурами установления повестки дня как на первом, так и на втором уровне»^[97]. По существу, речь идет о третьем уровне установления повестки дня. Однако применительно к каждому уровню остается открытым и пока не нашедшим своего теоретического разрешения вопрос о том, в какой мере на установление коммуникаторами «повестки дня» влияют действительные потребности, интересы и запросы аудитории.

Как отмечал в свое время И. Лакатос, «оценка любой научной теории должна относиться не только к ней самой… Что особенно важно, следует рассматривать эту теорию вместе со всеми ее предшественницами так, чтобы было видно, какие изменения были внесены именно ею»^[98]. На наш взгляд, «теория волшебной пули», двухступенчатая концепция коммуникации, теория «полезности и удовлетворения потребностей», традиция культивационного анализа и гипотеза «установления повестки дня» в своей совокупности образуют, если воспользоваться терминологией Лакатоса, «теоретически прогрессивную последовательность», поскольку каждая новая концепция в действительности не опровергала предшествующую, а скорее вносила в существовавшие представления о возможностях и пределах социализирующего воздействия коммуникационных технологий дополнительное эмпирическое содержание.

Глава 2. Современные подходы к определению пропаганды: концепции и практические разработки

2.1. Подходы к определению понятия «пропаганда»

В предыдущей главе были рассмотрены ставшие уже классическими подходы к определению пропаганды. Однако исследования пропаганды приобретают особую актуальность именно сейчас, когда мы переживаем период открытого информационного противоборства между Россией и Западом в совершенно новом контексте.

В данной главе мы представим обзор основных современных подходов, а также существующих исследовательских проектов и инициатив в области пропаганды и стратегических коммуникаций.

В качестве базового мы будем рассматривать так называемый коммуникационный подход, представленный в книге Г. Джоута и В. О’Доннел «Пропаганда и внушение». Согласно дефиниции указанных авторов, пропаганда представляет собой «целенаправленное, систематическое стремление формировать восприятие, манипулировать знаниями и направлять поведение для достижения реакции, способствующей реализации желаемой пропагандистом цели»^[99]. Работа Г. Джоута и В. О’Доннел остается долгое время актуальной во многом потому, что авторы подробно описывают возможности десятиступенчатого анализа содержания пропаганды, а также предлагают собственную модель функционирования пропаганды в современном обществе. Коммуникационный подход позволяет выделить коммуникационные переменные (коммуникатор, послание, канал, аудитория, обратная связь и результаты послания) с целью определения связи послания с контекстом, анализа реакций аудитории и прослеживания развития пропагандистской коммуникации как процесса^[100]. Важно также утверждение Г. Джоута и В. О’Доннел о том, что пропаганда почти всегда представляет собой в той или иной форме «активизированную идеологию», иногда пропаганда служит средством возбуждения общественного мнения в поддержку определенных целей, а часто выполняет интеграционные функции, делая публику пассивной и отвлекая ее от любых форм несогласия с существующей системой. По мнению американских авторов, пропаганда может строиться как на правдивых сообщениях, так и на откровенной лжи. Цели ее всегда заранее определены в пользу пропагандиста^[101].

В «Оксфордском словаре английского языка» пропаганда определяется как «систематическое распространение информации, особенно в предвзятом или вводящим в заблуждение способом, с тем чтобы продвигать политические идеи или точку зрения»^[102]. Однако такое определение относится скорее к политической пропаганде, так что более широким нам представляется определение Г. Джоута и В. О’Доннел.

В настоящее время термин «пропаганда» часто используется взаимозаменяемо с терминами «дезинформация» и «фейк-ньюз» (англ. fake news – фейковые новости, фальшивые новости)^[103]. Уточним соотношение данных терминов. Если пропаганда – это целенаправленное распространение информации и идей, то дезинформация – систематический и преднамеренный обман. Именно такое различие прослеживается в ряде проанализированных нами европейских исследований. Высказывается также мнение, что английское слово «disinformation» происходит от русского слова «дезинформация» и впервые было использовано в 1949 г.^[104]

В межведомственной терминологической базе данных Европейского союза (Inter-Active Terminology for Europe, IATE) специально отмечается, что дезинформацию нельзя путать с неправильной, некорректной информацией (misinformation), определяемой в базе как «информация, которая неверна или вводит в заблуждение, но не преднамеренно»^[105]. В той же базе данных дается определение «цифровой дезинформации» – «использование цифровых информационных и коммуникационных технологий для распространения фальшивых новостей, чтобы манипулировать восприятием, управлять знаниями и влиять на поведение»^[106].

Австралийский словарь Macquarie (Teh Australian Macquarie Dictionary), который признал «фальшивые новости» словом года – 2016, определяет фейк-ньюз как «дезинформацию и мистификации, опубликованные на веб-сайтах в политических целях или для управления веб-трафиком»^[107]. Таким образом, если фейк-ньюз предназначены для обмана пользователей в политических целях, то они подпадают под определение «дезинформации», а «фальшивые новости», распространяемые в социальных медиа, можно определить как «цифровую дезинформацию».

Растущая популярность понятия фейк-ньюз вызывает беспокойство со стороны международных наблюдателей за свободой СМИ. Так, в марте 2017 г. специальный представитель ООН по вопросам свободы мнений и их выражения, представитель ОБСЕ по вопросам свободы средств массовой информации и другие международные наблюдатели года выпустили специальное Совместное заявление о свободе мнений, фейк-ньюз, дезинформации и пропаганде^[108]. Ранее, в 2015 г., специальный представитель ОБСЕ по вопросам свободы СМИ подготовил памятную записку под названием «Пропаганда и свобода массовой информации», в которой указывается, что необходимо различать два вида пропаганды в СМИ. Первый – это пропаганда войны, а также национальной, расовой или религиозной ненависти, представляющие собой подстрекательство к дискриминации или насилию, как определено в международном и национальном праве. Это противозаконный вид пропаганды. Второй тип включает в себя все остальные виды пропаганды^[109]. При этом представитель считает, что пропаганда, исходящая от СМИ, принадлежащих государству, управляемых государством или его представителями, особенно опасна^[110].

Современные европейские исследователи четко выделяют методы, используемые в пропаганде и позволяющие судам отличать ее от других форм выражения мнения: это «оказание умышленного целевого воздействия на людей по различным каналам коммуникации для распространения прежде всего неверных или упрощенных оценочных суждений, которые по своему накалу по меньшей мере сопоставимы с провокацией, возбуждением или подстрекательством»^[111].

Итак, существуют различия между пропагандой как противозаконными высказываниями и пропагандой, которая может быть неуважительной, но является предметом других, не юридических инструментов контроля.

Напомним, что пропаганда не всегда рассматривается как отрицательное явление. Негативный оттенок пропаганда приобрела в связи со всеобщим неприятием деятельности геббельсовского министерства пропаганды и образования, а также в контексте явления, известного как «советская пропаганда». Тем не менее широко известно, что классик американского PR Э. Бернейз еще в 1928 г. дал подробное описание плюсов пропаганды для общественной пользы и определение пропаганды как «последовательных, неослабных усилий по созданию или формированию событий с целью оказания воздействия на отношение общества к той или иной инициативе, идее или группе»^[112]. При таком подходе к пропаганде можно отнести и разные виды рекламы, и выступления общественных деятелей, то есть все, что транслируется по модели односторонней ассиметричной коммуникации и представляет собой процесс влияния на принятие чужого решения. Существует и ряд случаев, когда пропаганда вообще является единственной формой информирования общественности и считается вполне оправданной – например, пропаганда противопожарной безопасности или пропаганда правил дорожного движения.

Таким образом, пропаганда может использоваться различными субъектами, в различных контекстах и в разных целях. Как отмечал Ж. Эллюль еще в 1965 г.^[113], пропаганда является фактом жизни не только в тоталитарных, но и во всех демократических обществах. Источником пропаганды в демократическом обществе выступает практически любое учреждение, стремящееся повлиять на общественное мнение. В изданной в 2018 г. Пенсильванским университетом книге Дж. Оддо «Дискурс пропаганды»^[114] наглядно демонстрируется, что пропаганда распространяется не только политиками и СМИ, но также группами интересов, аналитическими центрами, информационными агентствами, компаниями по связям с общественностью, корпорациями и обычными гражданами, которые сознательно или невольно поддерживают пропаганду. Пропаганда в данной работе рассматривается в ракурсе критической теории дискурса. Центральным в теории Дж. Оддо является указание на то, что пропаганда включает в себя межтекстовый процесс, который позволяет ему распространяться по всему обществу. Книга дает ценную информацию о механизмах пропаганды, позволяя разрабатывать способы защиты демократического дискурса от манипулятивной риторики, и можно даже сказать, что данное исследование претендует на создание «теории пропаганды».

И все же термин «пропаганда», по выражению Г. Почепцова, был в основном «скомпрометирован» тоталитарными государствами, и поэтому, как он считает, в настоящее время появились новые термины: теперь те же функции возложили на «стратегические коммуникации» и «операции влияния»^[115]. Согласимся с утверждением ученого в том, что указанные термины не носят того негативного оттенка, который присущ пропаганде.

Представляется необходимым выделить три различных подхода к определению понятия «стратегические коммуникации»: американский, европейский и российский. Начнем с американского подхода, поскольку термин «стратегические коммуникации» получил распространение прежде всего в США.

Американский подход. Термин «стратегические коммуникации» впервые использовал в 2001 г. Винсент Витто, глава Оперативной группы по научным исследованиям распространения управляемой информации^[116]. Он констатировал, что стратегические коммуникации являются жизненно важными для американской политики безопасности. В течение следующих десяти лет в США появилось множество докладов, статей, сообщений, комментариев, сообщений, касающихся стратегических коммуникаций^[117]. В 2009 г. социолог К. Паул собрал и сравнил выводы из 36 таких докладов^[118], а в 2011 г. предложил свое определение, предлагая трактовать стратегические коммуникации как «скоординированные действия, сообщения, изображения и другие формы сигналов или вовлечения, направленные на информирование, влияние или убеждение избранных аудиторий в поддержку национальных целей»^[119]. Необходимо добавить, что К. Паул делает различие между «влиянием» и «манипуляцией». С его точки зрения, «стратегические коммуникации должны быть синонимичны виртуозному убеждению, но должны быть полностью свободны от лжи, частичной правды и спина»^[120].

Постепенно, по мнению ряда ученых, в среде американского экспертного сообщества концепция «стратегической коммуникации» стала доминировать над идеями «мягкой силы» Дж. Ная, заменив прежнюю стратегию вовлечения и партнерства в рамках публичной дипломатии на диалоговую пропаганду^[121].

Удачной, с нашей точки зрения, теоретической находкой последних лет в области стратегических коммуникаций в США стало обращение к проблеме нарратива как к способу организации вербальной информации. С. Р. Корман определяет нарративы как систему рассказов, которые продвигают определенные темы и архетипы^[122]. Принципиальные возможности стратегических нарративов заключаются в том, что они «могут конструировать, влиять и формировать ожидания»^[123]. Немаловажная часть существования нарратива – контекст ситуации или дискурс, в котором он воплощается и наполняется индивидуальным содержанием.

В настоящее время широко цитируемым остается определение Департамента обороны США: стратегические коммуникации – это «целенаправленные действия правительства США для понимания и вовлечения ключевых целевых аудиторий в создание, укрепление или сохранение благоприятных условий для расширения интересов, политик и задач США через реализацию скоординированных программ, планов, тем, ключевых сообщений и синхронизированных продуктов с использованием всех инструментов государственной власти»^[124].

Таким образом, речь идет о синхронизации инструментов национального влияния (дипломатия, информация, вооруженные силы, экономика), а также о взаимопроникновении коммуникаций в нетрадиционные для нее области и нетрадиционных областей – в коммуникации. Стратегические коммуникации – это процесс, который включает не только коммуникаторов, но и игроков из других сфер деятельности организации.

Стратегические коммуникации используются для того, чтобы информировать, влиять и убеждать зарубежные аудитории и общественность^[125]. К компонентам стратегических коммуникаций, с точки зрения американских военных аналитиков, относятся информационные операции, психологические операции, публичная дипломатия и общественно-политические коммуникации (public affairs).

Подход Европейского союза. Чтобы представить подход Европейского союза к пониманию стратегических коммуникаций, воспользуемся прежде всего данными доклада, который подготовил Институт исследований безопасности Европейского союза (European Union Institute for Security Studies, EUISS) во Франции по заказу Европейского парламента^[126].

Европейский парламент дает очень простое и понятное определение: стратегические коммуникации – это коммуникативная деятельность в соответствии с повесткой дня или планом. «Область “коммуникаций” широка, она охватывает отдельных лиц и организации, которые создают новости или продвигают информацию (фирмы по связям с общественностью, вещательные компании), которые предоставляют новости и СМИ (журналисты), а также изучают взаимодействие между медиа и обществом (исследователи). В качестве зонтичного термина “стратегические” коммуникации объединяют их всех»^[127].

Европейские исследователи используют также определение, предложенное в 2011 г. в докладе Chatham House^*, в котором стратегические коммуникации описываются как «систематическая серия устойчивых и последовательных мероприятий, проводимых на стратегическом, оперативном и тактическом уровнях, что позволяет понимать целевые аудитории и определять эффективные каналы для продвижения и поддержки конкретных типов поведения»^[128]. В качестве компонентов стратегических коммуникаций выделяются элементы публичной дипломатии медиарилейшнз, реклама. Указывается, что термин «стратегические коммуникации» близок к термину «гибридная война» и часто ассоциируется с войной, тактикой, угрозами^[129].

Подчеркнем, что в большинстве документов Европейского союза термин «стратегические коммуникации» употребляется в контексте пропаганды и практик дезинформации^[130]. Причем в документах Европейского союза прослеживается различное понимание терминов «пропаганда» и «дезинформация»: пропаганда – целенаправленное распространение информации и идей, дезинформация – систематический и преднамеренный обман^[131]. В тех же документах отмечается, что «НАТО, кажется, использует “пропаганду” и “дезинформацию” как взаимозаменяемые»^[132]. На сегодняшний же день внешние коммуникации и общественная дипломатия стали ключевым приоритетом Европейского союза. Согласно Плану действий по стратегической коммуникации (Teh Action Plan on Strategic Communication), представленному Европейским союзом в июне 2015 г., предполагается поддерживать свободу выражения мнений, развивать инициативы публичной дипломатии, инвестировать в образование, медиа, расследовательский журнализм и различные социальные институты с целью обучить граждан правильно анализировать прессу, чтобы противостоять пропаганде^[133].

Российский подход. В России до сих пор не сложилось единого и общепринятого понимания как стратегических коммуникаций, так и пропаганды.

В середине 2000-х годов стратегические коммуникации изучались учеными, представляющими Петербургскую школу паблик рилейшнз (прежде всего профессором И. П. Яковлевым), однако эти исследования касались в основном коммуникаций в бизнес-среде. Современное состояние теории и практики публичных коммуникаций вызвало новый всплеск интереса к данной теме^[134], что стало и ответом на реальные коммуникационные вызовы, и итогом исследовательской деятельности российских ученых: В. Ачкасовой, Д. Гавры, М. Грачева, Е. Егоровой-Гартман, С. Емельянова, Г. Мельник, Е. Пашенцева, О. Филатовой и др.

Так, например, в работах Д. Гавры акцент делается на стратегических коммуникациях в бизнесе^[135]. М. Грачев выделяет основные характеристики стратегических коммуникационных кампаний в политике^[136]. E. Егорова-Гантман в целом разделяет американский, военно-стратегический подход, определяя стратегические коммуникации как комплекс мероприятий по согласованному информированию иностранных аудиторий о деятельности и взглядах правительства, а также направленных на продвижение и отстаивание национальных интересов в мире, побуждение другой стороны действовать в выгодном для государства направлении^[137].

Следует упомянуть еще один близкий по значению термин – «информационное противоборство», используемый государственными структурами и военными аналитиками. Например, в 2017 г. министр обороны Сергей Шойгу сообщил, что для противоборства в информационной сфере в Вооруженных силах РФ созданы специальные войска информационных операций. По словам Сергея Шойгу, пропаганда должна быть умной, эффективной и грамотной^[138].

Все представленные подходы к стратегическим коммуникациям можно свести к следующим положениям. Стратегические коммуникации – это скоординированные действия, сообщения, изображения и другие формы информирования, влияния или убеждения целевых аудиторий для достижения национальных целей. Стратегические коммуникации зависят от существующей стратегии, целевой аудитории и ее характеристик, доступных средств влияния и используемых нарративов. Основное содержание стратегических коммуникаций согласуется с целями стратегических коммуникаций, которые сами по себе носят стратегический характер. Результаты стратегических коммуникаций находят свое выражение в таких понятиях, как согласие, лояльность, доверие, гармония отношений, приверженность и т. п.^[139]

В таком случае, используя коммуникационный подход, можно определить пропаганду как систематические стратегические коммуникации для управления восприятием, манипулирования сознанием и поведением целевой аудитории с целью получения нужного для пропагандиста результата.

Для целей настоящей монографии будет использоваться скорректированный вариант определения данного понятия: пропаганда – систематическое информационное влияние субъекта пропаганды на целевые аудитории для достижения заранее определенных целей.

Соответственно, политическая пропаганда – это скоординированное, систематическое информационное влияние субъекта пропаганды на целевые аудитории для достижения политических целей и продвижения политических идей.

В современных условиях усиливающегося информационного противостояния стратегические коммуникации выходят на первый план, так как государствам необходимо оградить своих граждан от различных информационных угроз, обеспечить их безопасность, что является обязательным условием для дальнейшего развития государства. Инструменты и мероприятия, направленные на то, чтобы аннулировать пропаганду или смягчить ее последствия, мы определяем как контрпропаганду. Подобным образом контрпропаганда определяется и в документах НАТО^[140].

В целом проведенные нами исследования показывают, что НАТО и Европейский союз начиная с 2014 г. серьезно занимаются проблемами пропаганды и контрпропаганды, разрабатывают специальные проекты и проводят прикладные исследования в данном направлении.