На Суворовской площади

Песенка капитана

 
Вот и весь служебный рост:
на погонах восемь звёзд,
а хожу все годы
в командирах взвода.
 
 
Я, меняя округа,
бил условного врага.
Но с годами чаще
враг был настоящий.
 
 
Я в Абхазии бывал,
в Приднестровье воевал,
я верхом на танке
ездил по Таганке.
 
 
Я стоял на рубеже,
спал со вшами в блиндаже,
я копал окопы
посреди Европы.
 
 
Мне давала ордена
удивлённая страна:
умный, мол, ворует,
а дурак – воюет.
 
 
Я не робок и не слаб,
я отнюдь не против баб,
но с моим окладом
им меня не надо.
 
 
Я под вечер или в ночь
выпить водочки не прочь:
это тоже дело,
если нет обстрела.
 
 
В общем, я такой, как вы
из Тамбова ли, Москвы, –
разве что контужен
и никому не нужен…
 

Вернуться и жить

 
А дома всё по-старому,
а в жизни всё по-новому.
Прошёлся бы бульварами,
да сапоги с подковами.
 
 
Весна ручьями бесится,
птенцы пищат под крышами,
двадцать четыре месяца
не виданы, не слышаны.
 
 
И за телеантеннами
такая даль спокойная,
как будто бы Вселенная
вовек не зналась с войнами.
 
 
Брат учит математику,
но оглянись зачем-нибудь –
военного солдатика
рисует на учебнике.
 
 
Мать пирогами занята,
кричит из кухни весело:
– Вот рада будет Таня-то,
а то уж нос повесила!
 
 
Глядишь в окно широкое
на блещущие лужицы.
Опять вокруг да около
воспоминанья кружатся.
 
 
Брат переходит к физике,
сопит – не получается…
Гвардейская дивизия
с героями прощается.
 
 
Гремят салюты вечные,
полки идут колоннами.
А жизнь-то бесконечная,
а слёзы-то солёные.
 
 
Мыть возится с опарою,
брат – с прозою Астафьева.
И Танечка с гитарою
поет на фотографии.
 

Впереди – Москва

 
Опять газетные посулы,
пустопорожние слова…
Но, возвращаясь из Кабула,
мы знали: впереди Москва.
 
 
Так предавать, как предавали –
из-за угла, исподтишка, –
другую армию едва ли
в любые предали б века.
 
 
Нас ненавидели за силу,
и не чужие, а «свои»,
толкая в братские могилы
и бесполезные бои.
 
 
А выживших ждала расплата
и обвинение в грехах,
в которых были виноваты
те, предававшие в верхах.
 
 
И всё же из Афганистана,
его огнём закалены,
назло измене и обману
вернулись воины страны.
 
 
В демократической столице
враги добить нас не могли,
пока бессчётные границы
меж братьями не провели.
 
 
Вот-вот обрушится держава,
уже пылают города…
Но армия имеет право
стать Божьей карою тогда.
 

Врач

 
Переезжаем Саланг,
смотрим и влево и вправо:
то на обочине – танк,
то под горою – застава.
 
 
Ветер порывами бьёт.
Мы не торопимся, чтобы
не проморгать гололёд
и не заехать в сугробы.
 
 
К этому часу уже
заночевали колонны,
сгрудились, как в гараже,
дула направив на склоны.
 
 
Всё изменилось внизу —
трасса, природа, погода.
Мчим из метели в грозу,
рухнувшую с небосвода.
 
 
Молнии блещут из туч,
гром сотрясает равнину.
Даже прожекторный луч
сузился наполовину.
 
 
Воздух пропитан насквозь
предощущеньем тревоги,
гнётся растущее вкось
дерево возле дороги.
 
 
Но разгорается вдруг
зарево встречного света…
Что тебя бросило, друг,
в гонку опасную эту?
 
 
Мы бронегруппа почти –
два боевых бэтээра.
Здесь в одиночку идти –
самая крайняя мера.
 
 
Вправо, товарищ, смотри,
справа за вспышкою вспышка!
Ну, подожди, не гори,
мы уже близко, мы близко.
 
 
Ты поработай в ответ –
духи не любят работы.
Выключи, родненький, свет.
Что же ты медлишь, ну что ты!..
 
 
Вырвался из-под огня
Броневичок с капитаном.
«Похоронили меня?
Рано, товарищи, рано!»
 
 
Встал на броне во весь рост,
вытянул руку с часами:
«Еду к больному на пост,
а уж с засадой – вы сами.
 
 
Я, как вы поняли, врач,
вот и лечу, не стреляю.
Ладно, ребята, удач.
Всыпьте им, я умоляю.
 
 
“Скорая помощь”, гони!..»
Взвыли движки бэтээра
и кормовые огни
дымом окутало серым.
 
 
Та же гроза в небесах,
та же засада пред нами.
…Были б врачи на часах,
все остальное – мы сами!..
 

Давай за тех, кто не вернулся

 
Давай за тех, кто не вернулся,
кто стал частицей тишины,
кто лёг в горах и не проснулся
от необъявленной войны.
 
 
Давай, не чокаясь, ребята,
Давайте, молча и до дна
за офицера и солдата,
кого взяла к себе война.
 
 
Давайте вспомним поимённо
тех, с кем навеки сроднены,
кто был частицей батальона,
а стал частицей тишины.
 
 
Отставить не имеем права,
а только молча и до дна,
поскольку общая держава,
поскольку общая война…
 

Десантная тельняшка

 
Ведь это сердце, а не фляжка,
и не вода течёт, а кровь.
Спасай, десантная тельняшка,
дай силы, женская любовь.
 
 
В чужой земле, в нерусском небе
война следила день за днём,
как на солдатском горьком хлебе
мы выживали под огнём.
 
 
Атаки, рейды и подрывы,
стук пулеметов и сердец.
Но мы с тобой остались живы,
но мы вернулись наконец.
 
 
А если снова станет тяжко
и нас война догонит вновь, –
спасай, последняя тельняшка,
дай силы, первая любовь.
 

Бой за город богушевск
(Рассказ отца)

 
«Командира убило утром
И нелепо, на первый взгляд:
Люк открыл на одну минуту –
И шальной подгадал снаряд.
Я тогда доложил по связи,
Принял роту, просился в бой.
Комполка запретил не сразу:
– А пехота пойдёт с тобой?
А пехота сидит в окопах,
Крепко ученная в бою,
У неё, у родимой, опыт:
Артиллерию ждёт свою.
Богушевск – невеликий город,
Деревянный, в один этаж,
По всему было видно: скоро
Обязательно будет наш.
В роще слышно: гремят составы
На железнодорожном узле.
Эх, ударить бы в лоб и справа!
Но пехота молчит в земле.
Два часа простояли в роще,
А потом я терпеть не смог:
По домам городским на ощупь
К огоньку бежал огонёк.
Поджигают! Ну что же, гады,
Это пламя и вас возьмёт.
А пехота пойдёт, раз надо…
– Рота, делай, как я. Вперёд!
Как влетели мы, что там было –
Не припомнить и не понять.
То ли пламя глаза слепило,
То ли были мы из огня.
Шесть взъярившихся «тридцатьчетвёрок»
Не жалели боезапас.
То ли мы занимали город,
То ли город врывался в нас.
И на станции у состава,
Не успевшего отойти,
Паровоз повалили набок
На грохочущие пути.
А потом пробил час пехоты,
И, захлёбываясь, спеша,
Затрещал вокруг, заработал
Наш отечественный ППШ.
Бой распался на эпизоды,
Где мы выполнили свой долг.
Через день отвели на отдых
Наш отдельный танковый полк.
Но не мы одни воевали,
Не о ротных потерях речь.
Богушевск и без нас бы взяли,
Мы – всего лишь – не дали сжечь».
 

Полковник

Ларисе Барановой-Гонченко

 
Ничего, что я песню спою,
Одиночество ваше нарушу?
Это было в афганском краю
За высоким хребтом Гиндукуша.
 
 
Русский парень, пехотный боец
Потерялся в предместьях Герата.
Не нашли его, и наконец
Объявили погибшим солдата.
 
 
Нет, он выжил. Был ранен, пленён,
Перешёл в иноземную веру,
Позабыв, что рождением он
Православный и сын офицера.
 
 
А когда выходили войска
По предгорьям напротив Герата,
Доносился к ним издалека
Русский голос чужого солдата.
 
 
Он в динамик грозил, что Аллах
Покарает неверных в дороге,
Что погибнут в афганских горах
И колонны, и русские боги.
 
 
Доложили об этом в Кабул,
Из Кабула полковник приехал,
Встал на гребне, и горько вздохнул,
Услыхав дальний голос и эхо.
 
 
И сказал: «Это Ванька, мой сын.
Я родил его, я и в ответе».
И отправился в горы один,
И вернулся домой на рассвете.
 
 
Передал номерной автомат
Командиру походной колонны
И сказал, что предатель-солдат
Похоронен у Южного склона.
 
 
А себе он оставил чалму
С пистолетною смертною раной:
«Не нужна она больше ему,
Обойдется она без Ивана».
 
 
Я с полковником горькую пью
За погибших в горах Гиндукуша.
– Ничего, что я песню спою,
Одиночество Ваше нарушу?
 

Наташа

 
Война забывается, словно не наша,
А вовсе чужая была.
Но вспомнилась нынче дворняжка Наташа,
Что в Афганистане жила.
 
 
Она провожала, ждала и встречала
Колонны Шинданд – Кандагар.
И был удивителен нам поначалу
Собачий провидческий дар.
 
 
Гудели, дымили, дрожали машины,
Готовые тронуться в путь.
Наташка металась, Наташка спешила
Знакомые руки лизнуть.
 
 
И вдруг у какого-нибудь бензовоза
Садилась в дыму и в пыли
И громко скулила, и чистые слёзы
Из глаз её мутных текли.
 
 
Нет хуже дороги, чем до Кандагара:
Засады, фугасы, стрельба,
Сгоревшие тенты, разбитые фары
И взрыв бензовозов – судьба.
 
 
В Шинданде Наташка ещё до заставы
Встречала колонну и вновь
Скулила и плакать не переставала,
Что не обманула любовь.
 

«В полку объявили тревогу…»

 
В полку объявили тревогу.
Отправились мы на войну
За неправославного бога
И за неродную страну.
 
 
В нас били с вершин и со склонов,
Стреляли в упор и вдогон,
И скоро из трёх батальонов
Остался один батальон.
 
 
И всё-таки до перевала
Дошли мы в указанный час,
И дел натворили немало,
И вновь усмирили Кавказ.
 
 
Живые вернулись в санчасти,
Больницы и госпиталя,
А тех, кому не было счастья,
Укрыла чужая земля.
 
 
И новые русские парни,
Отцовскую помня вину,
Ждут в старенькой нашей казарме
Сигнала идти на войну.
 

Владимир Силкин, полковник запаса

Владимир Александрович Силкин родился 14 октября 1954 года в городе Ряжске Рязанской области. Окончил редакторское отделение Военно-политической академии. Более 32 лет прослужил в Вооружённых Силах в Белорусском, Сибирском, Дальневосточном военных округах, Южной группе войск, Главном управлении кадров МО СССР и РФ. Полковник запаса. С 2000 года по настоящее время – начальник Военно-художественной студии писателей Культурного центра Вооружённых Сил Российской Федерации им. М.В. Фрунзе. Секретарь Правления, председатель Комиссии по военно-художественной литературе Союза писателей России. Автор более 30 книг стихотворений, в том числе детских, эссе, песен, переводов.

Заслуженный работник культуры РФ, лауреат Государственной премии России, кандидат педагогических наук, кавалер ордена Почёта, Почётный гражданин г. Ряжска Рязанской области, главный редактор военного литературного альманаха «Рать».

Бронежилет

 
Я, как предок мой, в броне
Разъезжаю по войне.
В камуфляже, в каске,
Только в страшной сказке.
 
 
Где от пуль спасенья нет,
Где в цене бронежилет –
Современная кольчуга,
Да спина, да стойкость друга.
 
 
Лишь бы снайпер, целясь в нас,
Не ударил ниже глаз.
Проживу в бронежилете
Я сто лет на белом свете.
 
 
А закончится война,
Отстегнёт его жена,
Упадёт ко мне на грудь…
Ты, жена, не обессудь!
 
 
Тянет, тянет нас домой,
Ох, как тянет, боже мой!
Тянет, аж спасенья нет,
До земли бронежилет.
 
 
– Мой родной, не подведи! –
Сердце молится в груди.
Врос в Кавказ бронежилет.
Знать бы мне, на сколько лет.
 

«Война войной, обед по расписанью…»

 
Война войной, обед по расписанью…
И вот уже разносят термоса,
И вот уже ефрейтор Ванин Саня
На помощь призывает небеса.
 
 
– Побольше мяса ниспошли мне, Боже,
Даруй мне, Боже, в схватках сотни лет…
А Ванин Саня – это просто кожа,
Натянутая прочно на скелет.
 
 
Такие вот и числятся в проглотах,
У них всегда один несытый вид.
Он через день слизнёт обед за роту
И, роту прикрывая, устоит.
 

Госпиталь

 
– Что ж вы, доктор, не сумели справиться
С этой раной? Я вас не пойму!
Дома мамка у меня красавица!
Как теперь я мамку обниму?
 
 
Спит майор, устав от ампутации,
Спит, в руках испытывая зуд.
Он-то знает, скоро с операции
Вот таких, увечных, привезут.
 
 
Спит майор, не выпуская скальпеля,
Он привык не слышать на войне.
Капли крови, как снаряды, падают
В жуткой госпитальной тишине.
 

Кутаиси, 15 ноября 1990 года

 
Молчит водитель, стиснув зубы,
И я не трогаю его.
От Кутаиси до Цхалтубо
Он мне не скажет ничего.
 
 
Закат желтее мандарина,
И флаги Грузии вокруг,
Но мы пока ещё едины,
И я ему, надеюсь, друг.
 
 
Ещё бригада в Капитнари,
Нет жертв в десантном городке,
Но мы с тобой, грузинский парень,
Уже в далёком далеке.
 
 
Ещё всего случится много,
Но среди местной красоты,
Куда идёт сейчас дорога,
Не скажем точно я и ты.
 

Последний герой

В первых числах мая 2011 года СМИ сообщили о том, что в возрасте 110 лет скончался последний участник Первой мировой войны, итальянец. А 16 августа 2005 года ушёл из жизни ШОТА ШУРГАЯ, последний Герой Советского Союза, грузин.

 
Вот ведь жизнь пошла какая:
Разделила, развела.
Слышал, что Шоту Шургая
Смерть нежданно забрала.
 
 
На повозку погрузила
Повезла к себе домой,
Но не знала, что грузина,
Но не знала, что Герой.
 
 
А ведь шла за ним по свету,
Где бы только ни бывал.
Шла, когда стране победу
Над фашистом добывал.
 
 
Шла сейчас, не чуя груза,
Шла, его перекрестив,
От Советского Союза
Часть Кавказа отломив.
 
 
Шла неслышно, как когда-то,
В город скорби и крестов,
Мимо ярких флагов НАТО,
Мимо чьих-то блокпостов.
 
 
Вот и в Грузии не стало
Ни Героя за Берлин.
От кремлёвской ниши Сталин
Честь отдал тебе, грузин.
 
 
Может, встретитесь когда-то
Там, где будет Божий суд,
Если только танки НАТО
По могилам не пройдут.
 

Шальная пуля

 
Две пули встретились и разошлись –
Одна под сердце, другая в высь.
 
 
И та, что в небо гулять пошла,
Шальною пулей в степи была.
 
 
В разгаре лета, в ночном бою
Сыскала пуля мишень свою.
 
 
Пробила сердце и будь здорова,
И нет солдата из-под Ростова.
 
 
А там, от сына письмо читая,
Взялась за сердце мать молодая.
 
 
Кусала губы, встав на колени,
Молясь в тот угол, где бились тени.
 
 
Сюда вот пуля зашла хозяйкой.
Глядь, кирзачи стоят, висит фуфайка.
 
 
Присела пуля тихонько рядом,
Кося по дому стыдливым взглядом.
 
 
Пришла свинцовой, ушла пунцовой
От тётки Тони от Кузнецовой.
 
 
Рыдая, пуля упала в грязь –
У жизни с пулей прямая связь.
 

В чечню

 
Из Архангельска в Чечню
Едут поездом мальчишки,
Про войну читают книжки
И про всякую фигню.
 
 
Долго ехать до Москвы,
А оттуда в город Грозный.
За окном стемнело, поздно
Говорить сержанту «вы».
 
 
Он и сам привык на «ты».
Где-нибудь в Урус-Мартане
На дыбы дорога встанет
И ему придут кранты.
 
 
Это будет, но поздней,
А пока резвится поезд,
И шахидка ладит пояс,
Чтобы сделать нам больней.
 

Война

 
Что ты мне светишь под ноги фонариком,
Что ты не дремлешь, луна,
Что освещаешь меня и напарника?
Это же наша война!
 
 
Дома и стены помогут, как водится,
Куст неказистый спасёт,
Если на мины пойдём, Богородица
Мимо тех мин пронесёт.
 
 
Женской любовью от смерти хранимые,
Снова увидим рассвет.
Жалко, что все-таки люди ранимые
И что бессмертия нет.
 

Грозный

 
После крови, после грязи
Всё наладится в стране
И на Северном Кавказе
Позабудут о войне.
 
 
Станут дети веселиться,
И поля вовсю цвести,
И Чеченская столица
Будет – глаз не отвести.
 
 
А пока что мины рвутся,
В каждый дом стучит беда.
И свои до смерти бьются
И уходят в никуда.
 
 
Двадцать первый век нескоро
Подойдёт еще к концу.
Растирает Грозный город
Кровь и слёзы по лицу.
 

Мальчики

 
Уходили мальчики на войну,
Уходили так же, как в старину:
Провожали мальчиков всем селом,
Провожали драться в горах со злом.
Но как Бог ни силился, ни берёг,
Возвратился только один из трёх.
Стал один из них сырою землей,
А второй из них стал пеплом-золой.
Поднимается и стонет зола,
Но без ног ей не дойти до села.
Только горы ей навстречу одни
И никак ей не уйти из Чечни.
У того же, кто вернулся живой,
Говорят, проблемы есть с головой.
Он блуждает целый день по селу,
Собирает, где увидит, золу.
Развевает ту золу над землёй.
Что-то есть там под землей и золой.
 

Севан, июль 1990 года

 
Едим шашлык, купаемся в Севане,
Полдневная теплынь и тишина.
А впереди печаль и расставанье,
Большая Карабахская война.
 
 
Свеча мерцает, снова День прощёный,
Друзья мои, да что ж все пули в нас…
Я думаю, а был ли ты крещённый,
А если был, то что же Бог не спас?
 

Я ещё не вернулся с войны

 
Я ещё не вернулся с войны-
Столько пуль выковыривать надо
Из души из моей и страны,
Материнского жуткого взгляда.
 
 
Я ещё не вернулся с войны,
По горам мои думы блуждают.
По-бандитски меня со спины
Волчьи дети ещё поджидают.
 
 
Я ещё не вернулся с войны,
Растворился в просторах Вселенной.
И не ведаю, сколько вины
На солдатах, доставшихся плену.
 
 
Я ещё не вернулся с войны,
Я лишь только с неё возвращаюсь.
Больше пули боюсь тишины,
Только с небом и Богом общаюсь.
 
 
Я ещё не вернулся с войны.
Это будет, наверно, не скоро.
Обелисками со стороны
Мрачно смотрят Кавказские горы.
 

Вовка Чижов уезжает в чечню

 
Вовка Чижов уезжает в Чечню,
Вовка Чижов обнимает родню.
 
 
Вот утонула в отцовской рука,
Вот из машины: «Ребята, пока!»
 
 
И повлажнели у Вовки глаза,
И побежало шоссе на Рязань.
 
 
Ряжск позади, впереди – Ханкала…
Долго же Вовку Россия ждала.
 
 
Он повоюет на этой войне
И возвратится домой на коне.
 
 
Через полгода вернётся сержант.
Ох, как девчонки тогда задрожат!
 
 
Как он отлюбит и как отопьёт –
Сразу за всех, кто домой не придёт.
 
 
…Вовка Чижов уезжает в Чечню.
Крепче не сыщешь в России броню.
 

«Встал, а осень под окном…»

 
Встал, а осень под окном,
Хоть и не было намёка.
В летнем модуле моём
От дождя намокли окна.
 
 
Все дороги развезло,
И на них танцуют листья.
Я не знал, что в этот год
Эту землю буду грызть я.
 
 
Через час начнётся бой,
Будет дождь за ворот литься.
Что начертано судьбой,
То, наверное, случится.
 
 
Может быть, возьму в прицел
Я того, кто в друга целил.
Я в боях остался цел,
А мы столько соли съели.
 
 
Выходили из огня,
Выходили на растяжки.
Друг в горах спасал меня,
Друг поил меня из фляжки.
 
 
Не спасла его броня,
Не помог житейский опыт…
Долго ж целится в меня,
Хмурый снайпер из окопа.
 

Дик ду^[1]

 
Бой в двухтысячном году:
Горы – речка – горы…
Всё нормально, всё дик ду,
Занавесьте шторы.
 
 
Кожей чувствую, беду
Ворон мне пророчит.
Всё нормально, всё дик ду,
Всем спокойной ночи.
 
 
Кто-то целится в звезду
На моём погоне.
Всё нормально, всё дик ду,
Пуля не догонит.
 
 
Пуля – дура, я в бреду,
Покидают силы.
Всё нормально, всё дик ду,
Не такое было.
 
 
Утром я живой приду,
И увидят люди?
Всё нормально, всё дик ду –
Было, есть и будет.
 

Одиночество

 
Жену схоронил и невестку
И с внуком стал век вековать.
Но внуку прислали повестку,
И внуку пришлось воевать.
 
 
На счастье надеялся, строил
Беседку в саду и не кис.
Но внук стал посмертно Героем,
И жизнь потеряла свой смысл.
 
 
Он ладит у дома качели,
Едва шелохнётся весна…
А вот и грачи прилетели.
Какая быть может война?!
 

Сержант

 
Под ремень заправив китель,
На котором в ряд значки,
Мой сержант и мой учитель
Ходит с мелом у доски.
 
 
Он легко читает схемы,
Чертит карточки огня.
Суть военной теоремы
Раскрывает для меня.
 
 
Ведь, случись, на поле ратном,
Там, где выучка хранит,
Что осталось непонятным,
Он уже не объяснит.
 

Возвращение с войны

 
По деревне плач и стоны
Многочисленной родни –
У Нефёдова Антона
Сын вернулся из Чечни.
 
 
Он руки пожать не может,
Он молчит, а был остряк.
У отца мороз по коже –
Всё не верится никак,
 
 
Что ушла его кровинка,
Что остался он один,
Что лежит в гробу из цинка
Не познавший счастья сын.
 
 
И отец сутулит спину,
Долго силится понять,
Как вернувшегося сына
На прощание обнять.
 

Вывод

В Афганистане погибло более 13 тысяч советских военнослужащих

 

 
Отвори, Господь, ворота,
Дай взглянуть за Гиндукуш,
Где идут за ротой рота,
Все тринадцать тысяч душ.
 
 
Где вползают на высоты,
На которых полегли,
Дети доблестной пехоты,
Сыновья моей земли.
 
 
Пусть посмотрят по-другому
На причины и приказ,
Почему товарищ Громов
Вывел армию без вас.
 
 
Дай, Господь, взглянуть на вывод
Тою горькою зимой.
Это ты ведь сделал вывод,
Что пора войскам домой.
 
 
Отвори, Господь, ворота,
Где-то там закончил бой
Лучший парень из пехоты,
Лучший в мире рядовой.
 
 
И ему поныне снится,
Как злопамятной зимой,
Громов движется к границе,
Уводя войска домой.
 
 
Отвори, Господь, ворота,
Дай солдату отдохнуть,
Пусть в лицо нам крикнет что-то
А потом – в обратный путь.
 

Другу

Выпускникам НВВПОУ 1979 года,

павшим в боях за Родину

 
Посёлок Камень-Рыболов
И ресторан с названьем «Лотос».
Здесь достают из-под столов
И жадно пьют после полётов.
 
 
За крайний столик на троих,
Пока ещё компаний нету,
Я сел и выпил за своих
Ребят, разбросанных по свету.
 
 
Нас было всех почти что сто,
Но одного в тот день не стало.
На этом свете ни за что
Его сегодня не хватало.
 
 
Он сотню раз меня спасал,
Сто раз одалживал рубаху,
И умирал, и воскресал,
Казалось, что не ведал страха.
 
 
Но так случилось, не в бою,
В «наливнике» достала пуля…
Я и ему стакан налью,
Он рядом ёрзает на стуле.
 
 
Я кожей чувствую его,
Мне за судьбу его обидно.
Он выпьёт, это ничего,
Что за столом его не видно.
 
 
Он одинок в своей дали.
Не достаёт ему ночами
Родных берёз, родной земли,
Её веселья и печали.
 
 
Я представляю, как стакан
Берёт мой друг рукою слабой,
Придя ко мне издалека
Через года, через ухабы.
 
 
Он заглушает водкой боль,
Он тоже павших поминает,
Как мы, живые, меж собой,
Один погибших вспоминает.
 
 
Но вот я слышу, дверь скрипит,
И чувствую, что друг мой вышел.
А Камень-Рыболов не спит,
И Ханка^[2] всё на свете слышит.
 
 
Ты приходи сюда ещё,
Мой друг, в бою не знавший страха,
Здесь ждут тебя моё плечо,
Моя душа, моя рубаха.
 

Память

 
Ещё не все угасли в мире войны,
Ещё в сердца врезается свинец,
И до сих пор ночами неспокойно
Спит в грудь навылет раненый отец.
 
 
Встаёт с постели, пьёт свои таблетки,
И долго курит, выйдя на балкон,
В который раз шагает из разведки
В полёгший в рукопашной батальон.
 
 
Ах, память, память… Невозможно это –
Всю жизнь свою солдатский крест нести.
Не спит отец, опять шагает где-то,
Боится до Победы не дойти.
 

Телефонный разговор

 
– Это я! Ну как там, дома?
…Ну, конечно, это я!!!
Нет, я не с аэродрома…
Что ты, милая моя!
 
 
Берегусь! А как иначе…
Да, порой бывал горяч…
Мама, мама! Кто там плачет?
Что ты плачешь? Ну не плачь!
 
 
Как служу? Ты, знаешь, всяко…
Спим, не спим, встаём чуть свет…
Вот закончилась атака
И живых со мною нет…
 
 
Два часа нас с горки били…
Это мой последний бой…
Если бы не твой мобильник,
Не простился бы с тобой.
 
 
…Ну, какая телеграмма?!
Ладно… Если отобьюсь…
Всё, прощай! До встречи, мама!
Умираю! Не сдаюсь…
 

Возвращение

 
Тишину раздавили колёсами
На рассвете у пункта Герат,
И восточное солнце раскосое
Заиграло эмалью наград.
 
 
Но назначенный час возвращения
Превращается в траурный час.
У кого мы попросим прощения
За Отчизну, пославшую нас?
 
 
Кто сумеет и выскажет истину,
Кто решится упрёки принять?
Мы уходим с душою расхристанной,
На судьбу не отважась пенять.
 
 
Беэмпешки грохочут зелёные,
Боевые знамёна кричат.
Мы уходим, войной опалённые,
Чтоб об этом стыдливо молчать.
 
 
Но за речкой, что кончится митингом,
Станем слёзы украдкой глотать,
И, как некогда гордые викинги,
Невернувшихся будем считать.