Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы)

Подробный анализ мы провели на материалах некоторых категорий городских и сельских «лишенцев». Для этого были выбраны наиболее многочисленные и интересные группы для города и деревни. Среди городских «лишенцев» таковыми являлись «торговцы, торговые посредники и предприниматели» и «бывшие белые офицеры», сельских – «эксплуататоры наемного труда» и «владельцы сельскохозяйственных предприятий».

Торговцы, торговые посредники и предприниматели Новосибирска

Согласно ст. 69 п. «б» Конституции РСФСР 1925 г., избирательных прав лишались «живущие на нетрудовые доходы, как-то: проценты с капитала, доходы с предприятий, поступления с имущества»^[223]. Среди «лишенцев»-новосибирцев их было немного. В массиве документов нам не удалось найти ни одного личного дела «жившего на проценты с капитала». Местные власти в статистических расчетах объединяли данную категорию с категорией торговцев и торговых посредников, лишаемых избирательных прав на основании ст. 69 п. «в» Конституции РСФСР 1925 г. Зачастую это происходило потому, что «живущие на нетрудовые доходы» оказывались лишенными избирательных прав сразу по нескольким статьям инструкции (за предпринимательство, торговлю, сдачу в аренду помещений).

Категория торговцев, посредников и «живших на нетрудовые доходы» в городах страны была самой многочисленной – от 38 до 70 %^[224]. Она была самой представительной и среди «лишенцев»-новосибирцев как во второй половине 1920-х, так и в первой половине 1930-х гг.; в разные годы ее доля колебалась от 35 до 85 %^[225]. Торговцы и предприниматели в исследуемой группе составляли 29 %. Во второй половине 1920-х гг. лишь 12 % их представителей подали апелляции о восстановлении в правах, а в первой половине 1930-х гг. – уже 35 %. По своему составу данная категория была чрезвычайно разнородной. К ней причислялись предприниматели (в т. ч. бывшие, занимавшиеся предпринимательством до революции), управляющие, приказчики у купцов (хотя последних, если следовать букве закона, не следовало относить к «лишенцам», поскольку они являлись наемными работниками), а также граждане, сдававшие квартиры, помещения внаем. Бóльшую часть составляли те, кто вел торговлю. При этом в изучаемой группе доминировали мелкие торговцы. Около четверти торговали без патентов, 52 % выбирали патенты первого разряда, 15 % – второго, 8 % – третьего и лишь 2 % – четвертого и пятого разрядов. Напомним, что согласно расписанию разрядов торговых предприятий, введенному Положением о государственном промысловом налоге от 24 сентября 1926 г., к первому разряду относилась торговля на базарах, рынках и других местах, производимая с рук, земли, лотков, ящиков и т. п., «помещений, переносимых вместе с товаром одним человеком»; ко второму – торговля единоличная или с помощью одного члена семьи, на базарах, рынках и в других местах с рук или в переносимых и перевозимых помещениях, а также в небольших постоянных помещениях площадью не более 5 кв. м и недоступных для входа внутрь покупателей; к третьему – розничная торговля всяким товаром, которую обслуживали не более 4 чел., к четвертому – розничная торговля, обслуживаемая 5–8 чел., а также полуоптовая торговля при числе обслуживающих ее лиц не более пяти; к пятому разряду – оптовая и полуоптовая торговля, обслуживаемая не более 15 чел.; к шестому – все предприятия, своими размерами превышающие предыдущий разряд^[226]. В исследуемой нами группе доминировали лица, занимавшиеся мелкой и мельчайшей торговлей (т. е. те, кто торговал без патентов или по патентам первого разряда). В основном торговали продуктами или, как указывали сами неполноправные члены общества, «съестными припасами» – бакалеей, выпечкой, печеным хлебом, сладостями, овощами. Лишь 15 % занимались продажей непродовольственных товаров – одежды, лекарств, обуви и т. д.

Среди торговцев пятую часть составляли женщины, большинство из которых торговало вразнос пирогами, семечками и другими продуктами, эта торговля в основном была беспатентной или с выборкой патента первого разряда. Как указывали в своих заявлениях женщины, их заставила торговать безработица или отсутствие главы семьи. Лишь немногие занимались торговлей и предпринимательством с отцами или мужьями.

В этой категории люди среднего возраста (от 30 до 50 лет) составляли 65 %, более 50 лет – 23, моложе 30 лет – 12 %. Хотя предпринимательство и торговля теоретически могли обогатить человека, молодые люди считали эти занятия социально малоперспективными, что, видимо, объясняет невысокий процент молодежи среди торговцев и предпринимателей. При том что подавляющую часть этой категории составляли представители среднего и старшего поколений, из них лишь единицы имели дореволюционный опыт торговли и предпринимательства. Большинство занялось торговлей в годы нэпа.

Значительная часть торговцев и предпринимателей (74 %) – неместные уроженцы, среди них было много выходцев из Центрального, Волго-Вятского, Белорусского, Поволжского и Уральского регионов. На 80 % эта категория состояла из русских, однако довольно значительную долю составляли евреи (7 %) и татары (5 %), что неудивительно, поскольку для данных национальностей традиционно характерны эти занятия (табл. 7).

Таблица 7

Структура разных категорий новосибирских «лишенцев» по этническому принципу (в %)

По своей бывшей сословной принадлежности подавляющая часть торговцев относилась к крестьянству (77 %) и низшему городскому сословию – мещанству (22 %), лишь единицы представляли привилегированные до революции сословия (табл. 8).

Таблица 8

Структура разных категорий новосибирских «лишенцев» по бывшей сословной принадлежности (в %)

Образовательный уровень этой категории по сравнению с другими, был невысоким (табл. 9). 19 % составляли неграмотные (особенно много неграмотных женщин-торговок), 70 % – лица с начальным или сельским образованием и лишь 11 % – со средним и высшим образованием. В непростой ситуации начала 1920-х гг. низкий уровень образования, отсутствие или утрата определенной специальности значительно осложняли поиск работы, поэтому многие занялись торговлей вынужденно.

Рассматриваемая категория выделяется среди других низкой общественной активностью. Лишь 23 % принадлежавших к ней «лишенцев» занимали какие-либо выборные должности и менее 50 % состояли когда-либо в профсоюзах. Членами профессиональных союзов являлись люди, либо случайно занимавшиеся торговлей, из-за безработицы или иных причин, либо бывшие предприниматели и торговцы, которые в годы советской власти работали в советских учреждениях и на предприятиях. Остальные представляли т. н. неорганизованное население, которое в 1920-е гг., а тем более в 1930-е гг. с трудом вписывалось в новую советскую действительность.

Таблица 9

Структура разных категорий новосибирских «лишенцев» по образовательному уровню (в %)

Бывшие белые офицеры Новосибирска

В 1926 г. помимо бывших полицейских и жандармов к лишенным избирательных прав по ст. 69 п. «д» Конституции 1925 г. были причислены бывшие белые офицеры и военные чиновники, а также служившие в милиции у Колчака (исключение составляли те, кто работал в милиции Временного правительства). Следует отметить, что во второй половине 1920-х гг. в таких сибирских городах, как Омск, Красноярск, Томск, Новосибирск, доля бывших белых офицеров среди лишенных избирательных прав была существенно выше, чем в городах страны. В среднем в городах страны их удельный вес не превышал 5 %^[227], тогда как в Новосибирске в 1927 г. – 24, в 1929 г. – 7 %, всю первую половину 1930-х гг. он оставался неизменным и не превышал 6 % от совокупности «лишенцев»^[228]. Очень крупные показатели, характеризующие сибирские города, являются региональной спецификой и объясняются тем, что в крае после окончания Гражданской войны осело много бывших белых офицеров.

Во второй половине 1920-х гг. среди апелляций от новосибирских «лишенцев» заявления бывших белых офицеров составляли 54 %. Большинство заявителей было восстановлено в правах в 1927–1928 гг. В 1930-х гг. бывшие белые офицеры обращались в комиссии в основном по поводу их вторичного лишения прав (4 %).

Бывшие белые офицеры и военные чиновники исследуемой группы были представлены в основном родившимися в 1881–1900 гг. (88 %), т. е. к моменту лишения избирательных прав они находились в самом социально активном возрасте (в 1927–1928 гг. им было по 27–46 лет). Доля лиц старше 50 лет достигала лишь 10 %.

Как и в большинстве рассматриваемых категорий, в данной группе превалировали несибирские уроженцы (72 %). Практически все они впервые оказались в Сибири в годы Гражданской войны. Многие бывшие белые офицеры родились в Центральном, Северо-Западном, Волго-Вятском, Донецко-Приднепровском и Белорусском регионах, но больше всего было выходцев с Урала и Поволжья. Этим объясняется и довольно пестрый национальный состав: хотя большинство составляли русские (88 %), встречались также украинцы (4 %), белорусы (3 %), немцы, евреи, русины, чехи, венгры (все вместе 5 %) (см. табл. 7).

По такой характеристике, как прежняя сословная принадлежность, бывшие белые офицеры и военные чиновники также существенно отличались от других категорий (см. табл. 8). Как и следовало ожидать, среди бывших белых офицеров доля представителей привилегированных сословий и мещанства была существенно выше, чем в других категориях, хотя немало оказалось белых офицеров крестьянского происхождения.

По образовательному уровню, как и по происхождению, бывшие белые офицеры значительно отличались от остальных категорий «лишенцев». Они составляли самую образованную группу среди «лишенцев» (см. табл. 9). Лишь 13 % в ней имели начальное образование (преимущественно служившие в милиции Колчака), остальные были образованными специалистами. Разумеется, власти не могли игнорировать этот факт при рассмотрении ходатайств бывших белых офицеров.

Очень многие бывшие белые офицеры состояли в профсоюзах (98 %) и активно участвовали в общественной жизни (89 %), антирелигиозных кампаниях и кампаниях по ликвидации неграмотности, читали лекции, организовывали различные кружки, библиотеки и т. д. Судя по апелляциям, они очень старались «вписаться» в новую жизнь, боялись оказаться «чуждыми» в советском обществе. К 1927 г., когда бывшие белые офицеры оказались лишенными избирательных прав, значительная их часть вполне приспособилась к жизни в послереволюционном обществе. Однако в 1930-е гг. преобладающая часть этой группы была лишена избирательных прав вторично, их начали «вычищать» из советского аппарата, в дальнейшем увольняли, исключали из профсоюзов. Позже многие из них стали жертвами репрессий.

«Эксплуататоры наемного труда»

Лишенные избирательных прав за использование наемного труда («кулаки») не являлись самой многочисленной категорией в сельской местности ни во второй половине 1920-х, ни в первой половине 1930-х гг. В 1925–1926 гг. в целом по стране их было 3,7 %, в 1927 г. – 11,1, в 1929 г. – 10,5, в 1931 г. – 20,1 %^[229]. В Сибирском крае доля этой категории была несколько выше, чем в целом по стране: в 1927 г. она составляла 14,4 %, в 1929 г. – 16,2 % от общей численности «лишенцев»^[230].

Как отмечалось выше, в разные периоды советское избирательное законодательство причисляло к «кулакам» не одни и те же группы крестьян. До 1926 г. применение сезонного наемного труда не каралось лишением избирательных прав. Позже список «признаков» т. н. кулаков стал увеличиваться. Наконец, в постановлении ЦИК и СНК СССР от 23 февраля 1930 г., вводившем в действие новое Положение о едином сельскохозяйственном налоге на 1930/31 г., «кулаками» назывались практически все категории сельских «лишенцев», включая «владельцев промышленных предприятий», торговцев, «сдающих внаем жилье» и даже служителей религиозного культа. Если исходить из духа и логики последнего документа, то всех сельских «лишенцев» можно рассматривать как некую единую группу.

Деление сельских «лишенцев» на категории было очень условным. У нас наибольшие трудности возникали при разделении крестьян на «эксплуататоров наемного труда», владельцев сельскохозяйственных «предприятий» и торговцев, потому что крестьянин, торговавший на рынке или имевший лавку, вел хозяйство и мог использовать наемный труд. Владельцы сельскохозяйственных «предприятий» также имели хозяйства и, как правило, прибегали к наемному труду и т. д. При анализе личных дел сельских «лишенцев» выяснилось, что избирательные комиссии обычно выделяли главное основание для лишения и уже «под него» собирали доказательства. При причислении к торговцам обычно указывали вид и размер торговли (патент, доходность, налогообложение и т. п.), к владельцам сельскохозяйственных «предприятий» – род, доходность, налогообложение «предприятия», иногда год приобретения, применение наемного труда. К «классическим кулакам» относили тех, кто использовал для сельскохозяйственных работ наемный труд и сдавал внаем сложные сельскохозяйственные машины. В соответствии с этим подбирались и нужные доказательства: договоры о найме труда (или свидетельские показания), карточки неземледельческих заработков, сведения о доходности и т. п.

К категории «кулаков» нами отнесены сельские «лишенцы», которым вменяли в вину эксплуатацию наемного труда и сдачу внаем сельскохозяйственных машин. Эти два основания для лишения прав практически всегда сопутствовали друг другу, редко прав лишали по одному из них. По двум пунктам лишили 88,5 % представителей данной группы, только за эксплуатацию наемного труда – 9,7, за сдачу внаем сельскохозяйственных машин – 1,8 %.

В изучаемой нами группе сельских «лишенцев» «эксплуататоры наемного труда и сдававшие внаем сельскохозяйственные машины» были самой многочисленной категорией: в 1920-е гг. они составляли 35 % от общей численности группы, в 1930-е гг. – 66 %. До 1926 г. никто из них не подвергался дискриминационной мере. Впервые в кампанию 1926/27 г. за это был лишен избирательных прав 1 %. Пик в лишении прав за эксплуатацию наемного труда и сдачу внаем машин пришелся на перевыборные кампании 1928/29 г. (33 %) и 1930 г. (31 %). В дальнейшем доля повторно лишенных «эксплуататоров» сократилась и составила в 1931 г. 12 %, в 1932 г. – 7, в 1933 г. – 14 %. Поиск «кулаков» не прекращался, и в 1934 г. он дал еще 2 % «лишенцев».

Среди «кулаков» превалировали мужчины, женщины составляли лишь 1,4 % от категории. Ситуация, когда женщина являлась главой хозяйства, была совершенно нетипичной и складывалась лишь ввиду отсутствия (утраты) мужа или взрослых сыновей. В этом случае, как верно отметил В.П. Данилов, женщина оказывалась скорее эксплуатируемой и была вынуждена нанимать работников^[231]. В своем ходатайстве Евдотья Егоровна Каргина, лишенная прав «за эксплуатацию наемного труда», с возмущением писала: «После смерти мужа жила с малолетними детьми в такой бедности[,] работала больше лошади и исплотировала [так в документе. – М. С.] только саму себя»^[232].

Вполне ожидаемо, что во главе зажиточных хозяйств стояли представители преимущественно среднего и старшего поколений, т. е. те, у кого были взрослые (подрастающие) дети-работники и опыт ведения хозяйства. Не случайно, что те, кому в 1930 г. было от 30 до 49 лет, составляли 64,2 %, от 50 до 80 лет – 27,4, а молодые хозяева – лишь 8 % (табл. 10).

Таблица 10

Возрастная структура разных категорий сельских «лишенцев» (в %)

^* Учитывались бывшие белые офицеры, а также бывшие служащие полиции и жандармерии царской России.

Более четверти «кулаков» не указали в ходатайствах места своего рождения, поэтому не ясно, кто преобладал в этой категории – коренные жители или мигранты. Достоверно известно, что около трети «кулаков» являлись старожилами, родились в Сибири. Как правило, их родственники жили в одной деревне. В 1929–1930 гг. в вину «кулакам» нередко ставилась зажиточность хозяйств их дедов или прадедов. Мигранты из центральных и западных регионов в данной группе составляли 42,2 %. Более всего было выходцев из Европейской России (в основном из Центрального и Центрально-Черноземного регионов). Доля мигрантов из Украины и Белоруссии достигала почти 15 %. Большая часть «кулаков» оказалась в Сибири в начале века, во время столыпинской реформы.

Поскольку выходцев из западных регионов было достаточно много, то и национальный состав «кулаков» оказался весьма разнородным. В этой категории преобладали русские (83,6 %), доля украинцев составляла 11,8 %, белорусов – 4,8 % (табл. 11).

Таблица 11

Структура разных категорий сельских «лишенцев» по национальности (в %)

До революции все «кулаки» принадлежали к самому массовому российскому сословию – крестьянству. Однако выяснить реальное социальное соотношение в группе невозможно. Сами «эксплуататоры наемного труда» решительно опровергали свое «кулацкое» происхождение и, напротив, утверждали, что до революции были батраками, бедняками или «вечными середняками». Многие подробно описывали, что именно крайняя бедность, нужда и малоземелье заставили их переселиться из родных мест в Сибирь. Однако избирательные комиссии придерживались прямо противоположного мнения о социальном происхождении лишенных прав за эксплуатацию наемного труда. Официальные лица, как правило, утверждали, что и сами крестьяне, и их родители являлись «кулаками». Поскольку каждая из сторон доказывала выгодные ей дореволюционные происхождение и положение, даже приблизительно нельзя определить соотношение социальных групп. Уровень грамотности «кулаков» можно оценить как сравнительно высокий, неграмотные составляли около трети (достоверно известно, что неграмотных было 25,5 %, но необходимо также учесть тех, о которых сведения отсутствуют, но они также, вероятнее всего, были неграмотными). Поскольку в данной категории преобладали мужчины, то показатели корректнее сравнить с данными по мужскому населению. Так, среди взрослых мужчин Новосибирского округа в сельской местности неграмотных было 44,2 %, т. е. примерно на 11 % больше, чем в рассматриваемой группе. Не оканчивавшие школу, но умевшие читать и с трудом писать (малограмотные) «кулаки» составляли 41 %. Около четверти окончили до революции церковноприходские школы (табл. 12).

Таблица 12

Структура разных категорий сельских «лишенцев» по уровню грамотности (образования) (в %)

Личные дела крестьян позволяют составить достаточно полное представление об их семьях и хозяйствах, поскольку содержат подробную информацию об уровне доходности хозяйства, наличии в нем сельскохозяйственных машин и использовании наемного труда. Для характеристики хозяйств «кулаков» мы выделили следующие показатели: количество едоков в семье, работников, рабочего и молочного скота, площадь посева, наличие сельскохозяйственных машин (сдача их внаем), применение наемного труда.

Специалисты по аграрной истории неоднократно отмечали зависимость уровня крестьянского хозяйства от состава семьи (количества едоков и работников). В.А. Ильиных, например, отмечает, что «демографическая дифференциация крестьянства (различия отдельных хозяйств по размеру и составу семьи) во многом детерминировала его имущественную дифференциацию»^[233]. В среднем на семью приходилось 5,1 едока и 2,23 трудоспособных работника (табл. 13, 14). По данным историков, примерно столько насчитывало середняцкое, но отнюдь не зажиточное крестьянское хозяйство (по данным В.П. Данилова, «хозяйство типично середняцкой группы имело 5,7 едока и 3–4 полных работника, (1–2 работника, 2–3 работницы, 1–2 подростка)»^[234].

Крестьянские хозяйства, причисленные к «кулацким», были очень разными по количеству едоков и работников (см. табл. 13, 14). По этим показателям лишь менее трети хозяйств условно можно отнести к зажиточным: 28,5 % хозяйств имели более семи едоков, 26,1 % – трех и более работников. Встречались, конечно, огромные семьи, например, в Кочковском районе в 1928 г. семья М.С. Аболмосова имела 18 едоков и десять работников^[235], М.Е. Бондарева – 14 едоков и пять работников^[236]. В основном в семьях было от четырех до семи едоков (65,9 %) и два взрослых работника (ок. 60 %).

Таблица 13

Количество едоков в семьях сельских «лишенцев» разных категорий (в %)^*

^* Количество едоков и работников в семье подсчитано по окладным листам за 1927–1928 гг. или, при их отсутствии, на момент лишения избирательных прав (высылки).

По оценке В.П. Данилова, «при экстенсивном характере крестьянского хозяйства посевная площадь относилась к числу основных показателей размеров его земледельческого производства» (хотя, по его мнению, группировать хозяйства только по этому признаку нельзя)^[237]. В среднем хозяйство сельского «лишенца», причисленного к «кулакам», засевало 7,9 дес. посева, в Сибирском регионе это соответствовало уровню середняцкого, а не зажиточного хозяйства. На середняцкое хозяйство Юго-Западной Сибири приходилось 8,2 га^[238] посева (7,52 дес.).

Хозяйства, засевавшие свыше 10 дес. (такие власти могли отнести к числу зажиточных), имели 23 % представителей рассматриваемой нами группы, при этом более 16,1 дес. – лишь 1,7 % (табл. 15). Впрочем, посев их не превышал 20 дес., единственным исключением было хозяйство Т.А. Гурашкина (Кочковский р-н) – в 1927 г. в нем засевалось 24 дес.^[239] Основная масса причисленных к «кулакам» (68,5 %) засевала от 4 до 10 дес., при этом самую многочисленную группу составляли те, кто сеял от 7,1 до 8 дес.

Таблица 14

Количество трудоспособных работников в хозяйствахсельских «лишенцев» разных категорий (в %)^*

^* См. прим. к табл. 13.

Таблица 15 Посевы разных категорий сельских «лишенцев» (в %)^*

^* Количество посева учитывалось по окладным листам и динамике хозяйств (по наибольшему значению, зафиксированному в документах, как правило, в 1927–1928 гг.).

Как отмечает В.П. Данилов, «распределение рабочего скота как основной тягловой силы в сельскохозяйственном производстве того времени являлось одним из главных факторов имущественной и социальной дифференциации крестьянства»^[240]. В среднем на одно хозяйство в изучаемой группе приходились 2,18 лошади и 2,07 коровы (табл. 16, 17), что в целом близко к показателям среднего сибирского хозяйства. В районах Юго-Западной Сибири на одно середняцкое хозяйство приходились 2,3 лошади и 2,8 коровы^[241].

Хозяйств, которые имели более двух лошадей и коров и которые условно можно было бы отнести к зажиточным, в изучаемой группе было около четверти (более двух лошадей – 23,2 % и более двух коров – 25,6 % хозяйств). Нами выявлены лишь три представителя хозяйств, владевших пятью лошадьми, и один, в хозяйстве которого насчитывалось шесть лошадей^[242]. Хозяйства с пятью коровами также были редкостью. В изучаемой группе известно шесть владельцев пяти и один – шести коров^[243]. Как правило, в хозяйстве «кулаков» имелись две лошади (62,3 %) и одна-две коровы (74,1 %). В 1929–1930 гг. примерно четверть хозяйств сократила количество скота. Таким образом, по основным показателям (количество едоков, работников, посева, рабочего и молочного скота) около двух третей хозяйств, принадлежавших лицам рассматриваемой категории, относились к типично середняцким, не более трети – к зажиточным (даже с учетом, что часть скота и посева крестьяне могли скрывать от налогообложения).

Таблица 16

Количество рабочего скота в хозяйствах разных категорийсельских «лишенцев» (в %)^*

^* Количество скота учитывалось по окладным листам и динамике хозяйств (по наибольшему значению, зафиксированному в документах, как правило, 1927–1928 гг.).

Таблица 17

Количество коров в хозяйствах разных категорий сельских «лишенцев» (в %)^*

^* Количество коров учитывалось по окладным листам и динамике хозяйств (по наибольшему значению, зафиксированному в документах, как правило, 1927–1928 гг.).

Обеспеченность сложными сельскохозяйственными машинами, сдача их внаем и применение в хозяйстве наемного труда – важнейшие характеристики материального положения представителей изучаемой группы, поскольку данные показатели служили формальным основанием для лишения прав и давали возможность причислить крестьян к категории «кулаков». По статистике того времени, 68,7 % сложных сельскохозяйственных машин принадлежали крестьянам-середнякам^[244], поэтому включение владельцев техники в разряд зажиточных крестьян было явно надуманным.

Следует признать, что хозяйства, квалифицированные как «кулацкие», в среднем были неплохо обеспечены сельскохозяйственными машинами. Те, у кого не было никаких машин, составляли 9,7 %, владельцы машин в совместном пользовании с родственниками или соседями – 43,3, в единоличном пользовании – 47 %. На хозяйство в среднем приходилось 1,4 сельскохозяйственной машины. Самыми распространенными машинами в крестьянских хозяйствах представителей изучаемой группы являлись конные молотилки (30,8 %), косилки всех видов (26,2 %), жнейки (25,1 %), конные грабли (8,3 %). Все остальные машины – сеялки, веялки, сноповязалки, триеры – встречались значительно реже. Тракторы и паровые молотилки крестьяне-«лишенцы» не использовали. Конные молотилки, как самые дорогостоящие машины, находились в основном в совместном пользовании нескольких хозяев.

Возможно ли было сдавать имевшиеся в хозяйствах машины внаем? Большая часть крестьян в принципе оспаривала такую возможность, поскольку, во-первых, примерно 50 % из них имели машины на два-три хозяйства, что исключало возможность сдачи внаем – «свое еле успевали обработать»; во-вторых, значительная часть (до 40 %) машин была произведена и куплена до революции и к концу 1920-х гг. пришла в «ветхость и полную негодность». Как заметил один из крестьян Мошковского района, «в колхоз машину не взяли за ветхостью, и я ее сдал в утильсырье, но почему-то комиссия решила, что кто-то бы ее мог взять внаем»^[245]. Владельцы новых машин обосновывали невозможность сдачи внаем экономической нецелесообразностью – «невыгодно разбивать свою машину»^[246].

Признавали факт сдачи внаем 7,7 % крестьян, отрицали даже факт сдачи 83,8 %. Однако первые категорически не соглашались с суммой дохода, которую они якобы получили от сдачи в наем сельскохозяйственных машин. Так, Ф.О. Ермилов (Черепановский р-н) писал, что «молотилкой заработал 4 рубля 50 копеек, а написали будто 200 рублей»^[247], И.З. Кабанов (Черепановский р-н) признавал, что заработок от жнейки составил 5 руб., сельсовет посчитал, но по подсчетам сельсовета выходило не менее 80 руб.^[248] Доход от сдачи машин в среднем составлял 27 руб., а максимальный не превышал 87 руб. В 1928–1929 гг. избирательные комиссии хотя и завышали доход от сдачи внаем машин в несколько раз, не выходили за рамки реальных сумм (в пределах 100 руб.), начиная с 1930 г. они записывали суммы, нередко превышавшие всю доходность хозяйств (от 200 до 800 руб.). Некоторые крестьяне доказывали невозможность заработать такие деньги на машинах, даже если бы они работали весь сезон. В 20 % случаев власти не обременяли себя даже вычислением суммы дохода от предполагаемой сдачи внаем сельскохозяйственных машин и писали просто – «эксплуатировал машины на стороне».

Более 90 % крестьян, лишенных избирательных прав за «сдачу внаем сельскохозяйственных машин», были дискриминированы без каких-либо документальных обоснований и подтверждений. Лишь в 7,7 % дел «кулаков» имелись карточки неземледельческих заработков или иные документы. Все остальные были лишены прав незаконно на основании свидетельских показаний или голословных утверждений руководства сельсовета. По инструкции 1930 г. лишению избирательных прав подлежали лишь «систематически сдававшие внаем сложные сельскохозяйственные машины»^[249]. Ни в одном из личных дел, просмотренных нами, доказательств этой «систематичности» не было.

Так же огульно крестьян обвиняли в применении наемного труда. Из всей группы ни один человек не согласился с тем, что постоянно использовал наемный труд; лица, обвиненные в этом властями, составляли 11,5 %. Доля крестьян, подтвердивших применение сезонного наемного труда, достигала 34 %, а категорически опровергавших факт применения сезонного наемного труда – 54,4 %. Во всех просмотренных нами личных делах имеется лишь восемь трудовых договоров с указанием срока сезонного найма.

В ходе изучения дел мы выявили особенность найма труда в крестьянских хозяйствах: подтверждали факт найма сезонного труда, как правило, главы не зажиточных, а небольших (в лучшем случае середняцких) хозяйств. Последние обосновывали необходимость найма своей инвалидностью, болезнью, службой в армии сына или главы семьи, занятостью на выборной должности, смертью жены (мужа) и т. п. Те из крестьян, кто признавал факт найма труда, в основном нанимали бороноволока [работника-подростка. – М. С.], поденных рабочих или няню для малолетних детей. Приведем несколько характерных случаев: Я.В. Колпащиков (Черепановский р-н) ежегодно нанимал сезонного работника, поскольку в результате ранения во время Первой мировой войны^[250] стал инвалидом; жена М.Ф. Кузина (Черепановский р-н) в 1924 г. нанимала батрака ввиду отсутствия главы семьи (служил в Красной армии)^[251]; К.П. Крисковец (Черепановский р-н) нанимал бороноволока, т. к. «землю взяли, надо было сеять, а сына забрали в армию»^[252]; И.Т. Малахов (Черепановский р-н), оставшийся после смерти жены с четырьмя малолетними детьми, нанимал на полгода няню^[253]. Напомним, что эти и другие аналогичные ситуации особо оговаривались избирательными инструкциями: крестьяне, использовавшие наемный труд в подобных случаях, не должны были лишаться избирательных прав.

Зажиточные многодетные хозяйства, где было, как правило, достаточно рабочих рук, лишь в редких случаях нуждались в привлечении наемного труда. Один из крестьян Мошковского района писал: «Нынче дорого нанимать батраков, своими руками в хозяйстве обходимся»^[254]. Конечно, крестьяне не всегда отвечали правдиво на вопрос об использовании наемного труда, поскольку знали, что эксплуатацию рабочей силы советская власть никогда не приветствовала.

Нельзя отрицать того, что в обыденности в деревне широко использовался скрытый наем, не фиксировавшийся документально. Ведущие отечественные специалисты по аграрной истории констатируют в этот период «массовый недоучет наемного труда благодаря сохранению его скрытых форм»^[255]. Причем в Сибири наемный труд применялся, как считают историки, даже в большей степени, чем в среднем по РСФСР. В частности, Н.Я. Гущин отмечал, что в 1927 г. в Сибири процент крестьянских хозяйств, нанимавших рабочих, был в 1,8 раза выше, чем в среднем по РСФСР^[256]. В том же году к найму рабочих на срок два месяца и более в крае прибегали, по мнению В.П. Данилова, 81,3 % зажиточных хозяйств^[257]. Наем рабочих рук официально фиксировался крайне редко, поэтому при сборе документального подтверждения этого сельсоветы испытывали трудности.