Тайный покупатель

Разговоры наши на факультативе влияли на меня без вопросов, мне было приятно, что кто-то так печётся обо мне, переживает, но как ни бился Староверов, я никак не мог определить метафоры разные и синекдохи, аллитерации узнавал сразу – в прочих фигурах языка «плавал» и в теории стихосложения тоже. Для ЕГЭ по литре я прочитал всё, что нужно из основного списка. И дополнительный прочитал почти весь. И баллов заработал 90. Завалил, понятно, вопросы первой части, где любимые амфибрахии и анапесты, инверсии и оксюмороны. Вот никогда не любил стихи! По русскому набрал 94. В общем, был горд собой. И очень жалел, что не стал лауреатом на Олимпиаде, но диплом олимпиадный на всякий случай положил в чемодан. Математика ЕГЭ получилась 74 – тяжёлый был тест, у нас многие мало набрали, «общество» я сдал на 68. Если думаете, что это мало, то вы ошибаетесь. Это очень много для меня. Я думал, что и пятидесяти не наберу. Поехал я поступать один. Поселился в общаге гостиничного типа при одном из универов, Староверов посоветовал (читай – «приказал») селиться там. оплатил бронь ещё в мае. Кстати, жил я как раз при универе, где поступал на филологию. Стал жить в комнате с соседом, подавать документы, сдавать внутренние экзамены – рисовать, чертить, писать творческие эссе. А потом – ждать. В чёрный понедельник раскрыли рейтинги. В списках на дневном я был на тридцатых-пятидесятых местах, да и на очно-заочном почти так же, чуть выше. И опять надо было ждать. Сначала первую волну, после неё я поднялся в списках и в одном из дизайнерских универов появился шанс пройти, но как саранча в него донесли подлинники в последний день – видно они не проходили в более престижные универы. И я остался с носом. Я общался с мамой, высылал фотки, сделанные втихаря во время экзамена по рисунку, и писал, что увы и ах, не проскочил нигде, да и она сама следила на сайтах. Ещё я бесился: на филологии везде были вечерние отделения, а на дизайне – нет. По идее надо было собираться и возвращаться домой, потому что шанс, что пятнадцатого августа я пройду в какой-нибудь из двух универов на филологию на вечернее были минимальные, но они были. В общаге-гостинице я естественно общался с народом. И мне все советовали ждать, даже охранник. Вечерний – не дневной, шансы оставались. И я оплатил ещё полмесяца и стал вместе с собратьями по несчастью скитаться по жаркой столице, потягивать пиво в Сокольниках и пялиться по сторонам – на здания, на прохожих, на рекламные щиты. В один из таких однообразных дней я вернулся в общагу, а в номере меня ждал Староверов. Общага, повторюсь, была гостиничного типа, стоила дорого для общаги, комендант в ней был не зверь, в других местах мне рассказывали, что коменданты – монстры-чудища. В общем, Леонид Львович ожидал меня прямо в моём номере – сосед прошёл на бюджет, и уехал домой, провести счастливый для него август в кругу семьи, друзей и девушки. На его кровати стоял чёрный мусорный мешок с вещами и ночью мне казалось, что это боровик замер и смотрит. Но сейчас мешок стоял в углу – Староверов его снял и оттащил.

− Леонид Львович! – я очень обрадовался учителю. Мне было одиноко в Москве, да ещё эта нервотрёпка с экзаменами, я вымотался ужасно. Осознание, что все испытания по рисунку и композиции были зря, удручало, ожидание списков на очно-заочную филологию просто добивало, если бы не пиво в Сокольниках, я бы с ума сошёл.

Староверов тоже мне обрадовался, сел напротив на кровать и стал позорить: тебе шестнадцать, растущий организм, а ты по пивку, как мужичонка Загоскина (в нашем городе был такой ресторан «Мужики Загоскина»). Я замахал на него руками, всё рассказывал, а он всё кивал и успокаивал: мол, пройду я на этот факультет очно-заочный, пройду. И дальше Леонид Львович стал интересоваться, как я собираюсь жить и что делать.

− Рано планировать, − говорю. – Не поступлю же.

− Поступишь.

− Не верю, Леонид Львович. Не поступлю. Самое обидное, что в конкурсном списке первый за бюджетным местом.

− Поступишь.

− Вернусь в город, буду у мамы подрабатывать лаборантом в колледже, она договорилась.

− Я тебе открою секрет, − произнёс Староверов после пристального взгляда на меня. Вообще он был очень мне рад и маска «отеческое благодушие» (глаза вытаращены, лоб и уголки рта мимикрируют) не сходила с его лица. Он загорел, отдохнул и стал ещё больше похож на противогаз. – Я тут узнал… случайно так прозондировал почву… (Подмигнул.) Одна абитуриентка из твоего конкурсного очно-заочного списка скорее всего заберёт подлинник.

− Посмотрим, − мне перестал нравиться этот разговор, он был о больном, о мучительном, он был сослагательным, но в глубине души я надеялся именно на такой случай.

− Она съезжает, я тебя уверяю. Тут этажом ниже скандал случился. Мать боится её одну в Москве оставлять, боится разных неприятных случаев, которые часто происходят в общежитиях и в арендованных квартирах – девушка активная в этом плане, ну ты меня понимаешь. – Он подмигнул как-то воровски. – Водит ковалеров, − сказал он, увидев моё недоумение.

− Откуда вы знаете?! – почему-то возмутился я.

− Знаю, − сухо отрезал Староверов и вылупился на меня: − На то и канцелярия. Так что поздравляю. Ну?! Как планируешь жить и где?

− Не знаю. − Я сомневался, не веря ещё в свою удачу: в списке ожидания я первый, и если кто-то забирает документы, то принимают меня. − Ну днём буду работать понемногу, а с четырёх-пяти учиться. Как все.

− А жить?

− Не знаю… Здесь, наверное. Маме отец даёт деньги. Мама обещала платить за общагу. Но может, я сам смогу.

− А подлинник об образовании у тебя где?

− Так здесь и лежит, в приёмке, как вы сказали. Я его сразу и отнёс, когда доки подавал. – Мне стало обидно, что Староверов даже не глянул списки, не следил за мной, хотя в интренете все списки есть и там указано, кто куда оригинал аттестата положил.

Староверов как-то заметался. Задрожали губы, забегали глаза, это продолжалась не больше секунды-другой, а дальше маска «радость» пятиалтынным засияла на его загорелом лице.

− Знаешь Антоний, поступишь на филологию, а на первую половину дня я подыскал тебе работу.

− Какую?

− Как ты и хотел. Компьютерную. С текстами.

Я и хотел с текстами, но не по набору, я хотел освоить дизайнерские программы и научиться делать оригинальные по сюжету и тексту работы, заточенные на шрифт, а не на картинку… Но я не стал это повторять. Зачем барану что-то объяснять, когда он рогом в ворота упёрся.

− С какими текстами?

− Ну там мониторить новости, писать статейки…

− Нет. Это не моё.

− Но хорошее место. И не целый день. Стажировка для студентов. Просто навык, для жизни пригодится…

Куда-то он свернул не туда, что с ним? – подумалось мне.

− Леонид Львович я так устал от статей для школьного сайта! Нет уж!

− Место хорошее, − настаивал он спокойно.

− Какое?

И тут Староверов называет всем известный новостной интернет-портал, который ненавидела моя мама.

− Нет спасибо, − отвечаю. – Я туда ни ногой.

− Почему? – удивляется Староверов, маска «обида» (губы поджаты, переносица нахмурена). – Там хорошая команда.

− Нет. Подлый портал. Всё какие-то скандалы ради рейтинга.

− Так всё сейчас, Антоний, ради рейтинга.

− А заголовки – отстой.

− Значит, почитываешь?

− Ну в поисковике попадаются заголовки.

− Заголовки, Антоний – чума! – маска «восхищение» (глаза вытаращены, на пол-лица).

− Леонид Львович! Не думал, что вы такой двуличный.—Я решил закончить разговор, он мне надоел. Ни в какой интернет-портал я идти работать не собирался. Я сам хотел найти себе работу. Школу я закончил, не хочу больше с ним общаться. Он давит. Я ему обязан, без вопросов. Если бы не баллы за ЕГЭ по литературе и русскому, я бы сейчас свалил из столицы, а так – я всё-таки прорвался на бюджет (Леонид Львович просто болтать не станет), прыгнул даже не в последний вагон, а уцепился за буфер. Но это не значит, что я теперь по гроб жизни ему должен. Сейчас я жалел, что так обрадовался ему и его новости о любвиобильной девочке, которую мама заберёт.

− В чём же моя двуличность? – маска «недоумённость» (лицо оцепенело); всё-то он сегодня в масках, не к добру это.

− В школе вы говорите, что надо следовать классике во всём, агитируете за классику. А тут вы защищаете сомнительный сайт, распиаренный сайт, зазывая туда работать. Я учиться хочу, а не работать. Наработаюсь ещё.

− Во-первых, Антоний, я не зазываю, я предлагаю. Получше, чем «свободная касса!» кричать. Опыт бесценный, опыт. Много, очень много специалистов мечтают там работать, а тебе всё подноситься на блюдечке.

Я подумал, что он сейчас добавит про голубую каёмочку, но он продолжал:

− Новости – это современность. Есть современный язык. Пригодится.

− Я не спорю, Леонид Львович, насчёт языка. И не надо меня уверять, что качество на втором месте, а на первом – количество ссылок и заходов. Качество всегда на первом должно быть – вы сами так говорили.

− Увы, Антоний, − он с таким удовольствием произносил моё полное имя, меня это всегда раздражало, а сейчас я еле сдержался, чтобы не двинуть ему в губошлёп. – Увы, но качество текста для новостников неважно. Есть приёмы журналистские, ты их станешь проходить, ты их легко освоишь, это практика бесценная.

− Нет, я не умею, это не моё, и я не хочу быть мальчиком на побегушках.

− У тебя возраст такой, везде будут тебя поучать, от всех ты будешь зависеть. Это не самое плохое место, поверь. Они – филологи, ты − филолог.

− Нет, нет и нет, − запротестовал я. – Мне надо место, где бы я мог совершенствоваться с компьютером, хотя бы оператором цифровой печати, или приёмщиком, где копии делают, распечатывают, ещё всегда в таких местах фото на документы. Я прежде всего шрифтовик. Уж лучше оператором цифровой печати.

− Ты не забывай, Антоний. Тебе пока шестнадцать. Я не уверен, что тебя возьмут.

− В салоны связи берут и до восемнадцати. Я тогда лучше в эти салоны.

− Там копейки получать будешь и впаривать товар дня пенсам.

− Леонид Львович! – взбесился я тупости директора. − На вашей паршивой площадке придётся сидеть часами за компом и безотрывно мониторить бредятину. Я не хочу, чтобы вскипал мозг. И очки нонче дороги. Я берегу глаза.

− Ну Антоний! Ты очень уж настроен против этого портала.

− Ещё бы! – возмутился я. – У меня мама плакала.

− При чём тут это? – улыбку как рукой сняло, Староверов снова стал злым и раздражительным, нервным каким-то – маска «непонимание».

− А при том!

− При чём?!

− При том, что умер великий артист. А про него там такую статейку накропали. Я потом этого автора в соцсети нашёл, он пишет у себя в паблике обсценно.

− Ах, ты про это… − Староверов облегчённо стал гладить левую грудь, сердце у него видно заныло – такое случалось. – Главред там делает акцент на молодых. С великими артистами случаются проколы, не спорю, молодые не всегда обладают кругозором, а слог у молодых часто смелый, новаторский. Они пробуют, понимаешь, нащупывают стиль.

− Какой стиль! Я вас умоляю. Сами только что сказали, что это журналистика, у новостников приёмы. Там стиль себе испортить, как в суде присяжным посидеть.

− При чём тут суд?

− А при том, что мама была присяжной, чуть с ума там не сошла. Мама заседала прошлым летом. Сначала их держали два часа на инструктаже, отобрали паспорт и запретили что-либо писать в сети, тем более фотографировать. Дальше в зале суда тягомотина ещё три часа с жуткими странными людьми. В итоге её выбрали, и ещё месяц слушалось дело, она прокляла всё на свете.

− Но там двойное убийство слушалось!

− А вы откуда знаете? – опешил я. Мама заседала этим летом, как раз когда у меня были экзамены, писала мне иногда про заседания, мы ещё недоумевали, почему шестьсот рублей, которые ей платили за каждый день пребывания, не облагались налогом.

− Это неважно. Знаю.

− Мама рассказывала, как проходил отбор присяжных. В основном все отказывались. Одна чиновница, выглядящая как нимфа, отказалась в связи с важной для государства ролью – важна государству. Мама говорила, что выглядела она потрясающе.

− А мама-то почему не отказалась сразу?

− Она не могла, её на работе предупредили, что нельзя, она же бюджетница, преподаватель. Та нимфа другого полёта, просто небесной красоты, у неё важная, якобы, работа. Но с другой стороны – на первом ряду сидела женщина, полная, толстая. И она не вставала в очередь на отказ, она надеялась, что её выберут. У неё, мама говорила, и возраст подходящий – за сорок, там любят, чтобы присяжный был с опытом, видно она хотела хоть чем-то быть полезной государству, хотела стать присяжной, но скромно молчала. Но её не выбрали. А смотрели, ведь, не на внешность, они смотрели в бумаги с данными. То есть, тупорылых мужиков выбрали, а эту даму – нет. Из тех, кто не отказался, оставалось-то всего человек пятнадцать. И её не выбрали! Надо было пройти конкурс двенадцать из пятнадцати!

− Ты с темы-то не соскакивай, друг.

− Хорошо. Я вам назову ещё одну причину. Главред этого портала вообще дебил! Это ясно. Ещё… − я осёкся: Староверову как судорогой свело лицо − маска «нервный тик».

– Что с вами Леонид Львович? – я стал быстро соображать, какие у меня есть лекарства, аптечку я, как приехал, ни разу не открыл. – Я вам сейчас успокоительные накапаю.

− Накапай, дружочек, − выдохнул Староверов и я полез за аптечкой в тумбочку.

После выпитых капель он сказал медленно и отчётливо:

− Главред этого портала − мой сын и твой единокровный брат.

После этих слов капли Староверов капал мне.

Глава вторая. Ученье − свет

Не буду тут распространяться подробно, как проболтали всю ночь – Леонид Львович договорился с комендантом, он со всеми сразу мог договориться, а если не сразу, то спустя время. Суть такова. Я – его сын, но так сказать побочный. Это он всегда посылал нам с мамой деньги, посылал бы ещё больше, но у него жена, она очень недовольна, что Староверов загулял на стороне и содержит меня. Познакомился Староверов с мамой, когда заинтересовался шрифтами, она тогда была аспиранткой. Про знакомство рассказывал не очень внятно, да мне и неудобно было про это слушать, про разное там «плод любви». В отличие от своей личной жизни, о которой он поведал, перефразируя классика, подпуская тумана, Леонид Львович предельно ясно высказался о своих планах. Во-первых, он, когда узнал от мамы, что я хорошо пишу, стал хлопотать о переводе его из Департамента в нашу школу в провинциальном городке, он хотел убедиться лично насчёт меня. Во-вторых, когда стало ясно, что у меня в каллиграфии талант, он решил признаться мне, что он – отец, а потом передумал, чтобы не дай бог не волновать и не выбивать из колеи. И в-третьих, Староверов рассказал о своих планах, в которых мне доводилась ключевая роль. Всё по его мнению было предельно просто. Он придумал совершенно новый бизнес, то есть практически ничего и не придумывал. Он хотел «создать маленькое предприятие», что-то типа типографии, и производить копии старых книг. Это недешёвое дело: оклад, бумага или тряпка под пергамен, корешок, форзац, краски и позолота, и ещё всё надо «состаривать», а это только кустарно. И, главное, некоторые книги, которые изначально были рукописными, Староверов собирался так вот и копировать – вручную, но по нанесённой заранее на принтере наметке, Староверов собирался делать листы как прописи – буквы бы были намечены. От меня же требовалась просто обводка согласно оригиналу. Мне, повторюсь, отводилась роль переписчика, причём Староверов собирался делать листы как прописи – буквы бы были намечены. От меня же требовалась просто обводка согласно оригиналу. Он уверял, что, если набить руку, то вполне себе быстро можно писать даже уставом, да и заставки теперь я смогу раскрасить, и миниатюры, поэтому он и не возражал против моих рисований. Ещё Староверов планировал взять в маленький штат верстальщика, переплётчика и химика. За производство бумаги, за все эти три-дэ принтеры и термошкафы должен был отвечать какой-то суперхимик, ну и за состав спецчернил в картриджах и в баллончике моей перьевой ручки, и за краски с минералами как в древности. Староверову нужно было разработать собственный рецепт состаривания бумаги и желательно оформления патента, а может быть со временем и для производства своей бумаги (и тоже с патентом). Нюансов разных было много, я тут не буду их перечислять, я многого не понял. Он уверял, что, если набить руку, то вполне себе быстро можно писать даже уставом, да и заставки-буквицы со своим рисунком и навыком мазка я смогу раскрасить, и миниатюры. Всё это он собирался делать абсолютно легально – копии не запрещены, авторского права нет и старые книги – всеобщее достояние; на заднем форзаце обязательно стояло бы, что это копия или рукописная копия. Дело дорогое, повторял и повторял Староверов, но уверял, что заказы будут, спрос просто бешеный, конкурентов в нашей стране нет, да и по миру скрипториев − мест, где переписываются рукописи, не много. Предприятие он планировал назвать «Скрипстория», добавив одну букву в «скрипторию». Староверов обещал просто нереальные заработки. Сам Староверов отвечал за образцы текстов, которые у него все были в файлах – он увлекался этими старыми книгами давно, ездил по библиотекам мира и заказывал копии. В наших библиотеках он договаривался легко: за хорошие деньги любой работник отдела редких книг снимет копии, за границей – всё сложнее, но не фатально. А программы сейчас такие, что даже дырки прогрызанные книжным червём, возможно сделать как в оригинале. Нюансов разных просто миллион, я тут не буду их перечислять, я многие не понял. Понял только что есть спрос, особенно в кругах церковников и членов сект, есть спрос и в музеях. Понял ещё, что в музеях, в витринах, повсеместно лежат уродливые ксерокопии, музеи с госфинансированием с удовольствием пойдут на идентичные копии, приближенные к оригиналу, тем более, что Староверов собирался в музеи книги рассылать ниже себестоимости с условием, что в подписи к экспонату, то есть книге, в витрине, будет значиться информации о его предприятии. Наглядная, а не навязчивая реклама через музеи окупится, уверял Староверов. Много он говорил, объяснял. Я понял, что всё это реально глобальное и реально сулит неплохие дивиденды довольно быстро, если учесть, что Староверов лет двадцать как занимается подготовкой файлов и планированием скриптории. Я выслушал все эти планы и проекты спокойно, просто лежал, смотрел на Староверова и слушал, заснул с тяжёлой головой. А Староверов тихо ушёл под утро.

Днём я решил пошляться по Москве, перезагрузиться, продышаться в парке Сокольники, прокачаться, пиво вполне зашло. Я решил так. Прежде всего поступить, что дело почти решённое. Но в данный момент всё ещё – ожидание. Потом работа, что-нибудь на полдня, можно в едальню, а можно в мобильные сети, многие из нашей общаги там подрабатывали, работой это назвать сложно, получаешь-то копейки – в этом Староверов прав. После этих будничных суетных мыслей, я стал думать об отце. То есть, что Староверов – мой отец. И что тут говорить, я обрадовался. Я не один в Москве, сводный брат – крутой чел, пусть и портал у него гадкий, да и отец в нашем городе в авторитете, ну во всяком случае в детских и родительских кругах. Это придало мне сил и уверенности. О длинном разговоре по поводу скриптории я почти не думал. Мало ли, какие планы. Я не воспринимал это сообщение серьёзно. И зря. Поступить-то я поступил. Буквально через три дня мне позвонил Староверов сказал обыденно, без радости: смотри рейтинг. Я зашёл на сайт универа – моя фамилия поднялась и стояла выделенной зелёным цветом. Занятия у вечерников начинались в середине сентября. Я собрал вещички и уехал домой, к маме. Я не стал ей ничего лишнего рассказывать, ни во что посвящать. Насчёт личного – зачем, а насчёт задуманного предприятия – так я и не мог ничего сказать, Староверов строго настрого запретил мне об этом распространяться. Но мама всё знала насчёт того, что я знаю. Она объявила это не напрямую, а выразилась в том смысле, что деньги на житьё мне на карту будет переводить Староверов – то есть дала понять, что она в курсе насчёт эпохального ночного разговора. С мамой я старался общаться, как и раньше. Но чувствовалась какая-то неловкость с её стороны. Мне казалось, что она очень переживает за меня, мучается тем, что всё открылось. Я решил её поддержать и предложил пригласить Староверова к нам в гости. Она так испугалась и сказала, что не очень хочет его видеть. И не надо, согласился я. Думаю, мало ли, может мама до сих пор его любит. Я представил, как он обхаживает женщин. У нас в классе тоже был такой чел – Савва. С любой девчонкой мог поговорить. Это дар. Мне тоже с девчонками говорить нравится больше, чем с парнями. Но далеко не со всеми, а этот чел мог с любой болтать, непринуждённо так. Он завлекал их в свои сети, а потом бросал. Они ему просто надоедали. Все парни всегда смотрят на лицо и фигуру. Если фигуры нет, то игнор. А мне как-то всё равно. То есть я и с жиробасными мог нормально общаться. Мне нравилось, если с девчонкой можно поговорить, чтобы не тупая была. Дома, несмотря на какие-то странные, даже загадочные, взгляды мамы, я потихоньку пришёл в себя. Съездил пожить и к бабушке с дедушкой. Все радовались в округе, бабушка всем растрезвонила, что я поступил на филолога. В посёлке, в деревянном доме, я и стал думать об этом будущем предприятии, и чем больше я думал, тем меньше мне нравилась затея сделаться переписчиком, каллиграфом, скриптором – всё равно. Меня абсолютно не прельщало сидеть за столом и писать, обводить, копировать часами разные библии, псалтири, молитвословы, а может и памятники. А вдруг на сакральные книги каких-нибудь чёрных сект будет заказ? Я надеялся, что заказов на такие книги в жизни нет, но в художественных фильмах иногда попадались мне истории про эти самые чёрные книги. Конечно их писал не дьявол, люди. Позвонил Староверов и объявил, что нашёл квартиру, я конечно обрадовался, общага переполнена – так меня уверял комендант, да я и не хотел там жить. Мне было тяжело жить с кем-то, летом сосед бессовестно отвлекал, не давал подумать, постоянно бегал на кухню и притаскивал в номер вонючую жрачку из микроволновки. Меня выбешивали стаканы с присохшими к стенкам чайными пакетиками. Их можно было встретить на тумбочке, на подоконнике и даже в ванной. Иногда вечером шумел телевизор из коридора, я не смотрел телевизор, у нас его дома просто не было, это для пенсионеров, а тут тарахтит фоном. А я же ещё эссе писал, внутренний экзамен, готовился, читал по ноуту – неизвестно, какая тема бы попалась. Я понял: общага – это не для меня. Я был рад квартире, но понимал, что буду зависеть от отца. Хотя, пусть платит, замаливает свой грех. Я старался не думать о том, что теперь мой единокровный брат станет меня опекать – так сказал Староверов. В начале сентября он позвонил – познакомиться. Пока я с ним разговаривал, я прислушивался: к интонациям, паузам, пытался уловить даже дыхание. Знает ли он, кто я? И почувствовал: сто процентов знает.

У этого главреда, моего брата, фамилия была тоже Староверов. Но все его знали как Штукаря. Штукарь – объяснил он, это псевдоним, чтобы отцовскую фамилию лишний раз не позорить. Звали его Владимир, Леонидович ясное дело. Ему было двадцать пять лет, все руки в тату, места нет светлого. Я спросил:

− А у тебя спина тоже в наскальных рисунках?

Он засмеялся:

− Тоже хочешь такие?

− Нет, − говорю.

− Странно.

− Что странно.

− Во-первых странно, что ты не спрашиваешь, как меня зовут.

− Так я знаю. Архип, – это тоже был его псевдоним. Архип Штукарь.

− Староверов постарался? – улыбнулся он. Мне понравилось, что он, как и я называет Староверова Староверовым, а не папой.

− А то. Всё про тебя рассказал.

− Это зря. Как немецкий заставлял учить докладывал?

− А то.

− И китайский?

− Ну так бумага для скриптория, сырьё в смысле, китайское.

− Спалил меня папка. Значит, как зовут, то есть погонялово, знаешь. Это первое. Во-вторых странно…

− А во-вторых что странно? – я терялся с этим красивым мужиком. Он был похож на отца, и лицо, и нос, но всё сглаженное, не такое рельефное, не противогазное.

− А, ну да: во-вторых странно, что ты не хочешь тату.

− Я похож на идиота?

− Ты похож на идиота, − заметил он, не задумываясь и тут же смягчил: − Не хочешь тату, и молодец. – Он сел на кровать. – Понимаешь, Антон, я рос маменькиным сынком. Мама говорила: главное – китайский. Папа говорил: главное – немецкий. И я послушно учил китайский. Мама говорила: английский. Я учил английский. И так всю жизнь. Но я восстал и вот – такой. Староверов тебя всё в какой-то бизнес тянет секретный, а я бы организовал тату-салон, ты бы там кольщиком приличные деньги поднимал, всем нужны буковки и иероглифы.

− Нет. Я крови боюсь.

− Никакой крови, что ты! Сейчас техника на грани фантастики, скоро человека в камеру будут запихивать и пять-дэ принтер сам всё наколет.

Он был похож на отца, и лицо, и нос, но всё сглаженное, не такое рельефное, не противогазное. Одетый в косуху, энергичный, сразу как отец, куда-то тянет, всё-то они выгоду из меня хотят извлечь. Я терялся с этим красивым мужиком. − Я к тебе часто буду заходить. Считай, что я твой опекун.

Я ждал, что он скажет: ты мой брат, но он не говорил так. Да и пошёл бы он…

− Я сам справляюсь. Я с двух лет…

− Знаю, знаю. С двух лет одевался, с трёх еду подогревал, в шесть попрятал все часы, чтобы время остановить. Я всё про тебя знаю.

− В пять я читать научился. – Я перебил, неприятно знать, что посторонние всё о тебе знают.

− Да понятно всё, Антоний. Значит, у меня ты работать не хочешь.

− В тату-салоне?

− Нет. Это мечты. В офисе редакции?

− Нет.

− Я не буду тебя заставлять. На практику всё равно приползёшь. Жить, учиться и работать завещали, как видим, не тебе. Я и сам, по чесноку, не работал, когда учился, мама не разрешала.

− Я не против работы. Но пока, честно, не получается. – Я избегал называть его по имени.

Это была чистая правда. Остаток сентября в Москве выдался нервным, суетным. Группа, расписание, покупка учебников, и – чтение. Мама меня предупредила, что надо начинать читать с первого дня, иначе это несерьёзное обучение.

− Это пока. Потом легче станет, − обнадёжил он. – Я же буду по заданию папы тебя сопровождать.

− Куда?

− Походим по библиотекам, по заданию папы, в отделы редких книг – тебе интересно будет. И кружок будем посещать с тобой.

− Какой кружок?

− Древнерусской литературы. Я тебя отведу, познакомлю, а дальше сам, Антоний, сам. Я старославянский не особо.

− Так и я!

− Но Староверов сказал…

− Да мало ли, что он сказал, − отмахнулся я.

До Нового года мы и вправду с Володей ходили вместе. И в библиотеки, и на кружок. Да, он стал ходить со мной на кружок. Мы с ним подружились и он через месяц стал меня называть «брательник». После Нового года он перестал меня сопровождать, но у меня появились друзья в группе, и в кружке, появились и те, с кем сходить в библиотеку, в театр. В кино я редко ходил и только на мультики.

Не считая нервотрёпки с военной кафедрой, четыре года я жил спокойно, в согласии с собой, жил, учился и не работал, практику у Владимира, в школе и лагерях за работу не считаю. Как только я передал квалификационную работу рецензенту, ко мне приехал Староверов. Это в мае-месяце, когда у детей экзамены на носу. Староверов нисколько не изменился за эти четыре года. Его конечно же не заменил мне Владимир, но к брату я тоже очень привязался. И вот мой отец тут и у него ко мне разговор: что планируешь, как собираешься, и так далее.

− Поступать в магистратуру собираюсь, − отвечаю. Я сразу смекнул, что за дела, но включил непонимание.

− В курсе, − отец сел на кресло и вытянул ноги. – Устал что-то, всё бегаю, бегаю, ношусь, ношусь. По нашим с тобой делам. Я надеюсь, Антоний, даже уверен, что ты начнёшь думать о нашем деле.

Читай: моём, подумал я.

− То есть? Преподавать, как ты? В школе?

− Ну что ты. Ты прекрасно помнишь наш тот разговор. Почти всё готово. Можно начинать. Я надеюсь, ты не собираешься оставаться до выпускного? Когда защита?

− Защита скоро. Потом экзамены в магистратуру. И я… − я замешкался, не зная как обратиться к родному отцу. – Я собираюсь работать… с осени. И учиться. В магистратуре два раза в неделю учиться.

− Где работать? – Староверов конечно понял, что я ему сейчас откажу, но играл в непонятку.

− Ещё не нашёл. Но мне давно уже не восемнадцать, везде возьмут.

− Целых двадцать. Это вечность, − усмехнулся он (маска «снисходительность»). – Я без сарказма. Первые двадцать лет кажутся вечностью, а дальше – смерть.

Я молчал. Пусть болтает про смерть, старики любят думать о конце.

− Но, дорогой Антоний, уговор дороже денег. Ты обещал.

− Что я обещал? Я ничего не обещал. Выслушал твои бредни, это да, из учтивости выслушал.

− Не волнуйся, не кричи! Начинай здесь, в квартире, но придётся ставить свет, стол специальный.

− Какой стол?!

− Удобный, чтобы спина не затекала.

− О чём ты?

− Всё о том, дорогой Антоний… Нет! Ну как ты вырос. По фотографии не так заметно. Вот что значит не курящий, Володя всё дымит…

Он говорил ерунду. При мне Володя никогда не курил, табаком от него пахло, он сетовал, что приходится курить на работе, иногда голова отказывает, а покуришь и хорошо, свободно мыслится, искрится – яркие заголовки.

− Володя чуть ниже меня.

− Если десять сантиметров для тебя «чуть» я умываю руки, − отец был благодушен, развалился в кресле по-барски. Кресло брат купил на новый год специально для отца, он меня предупреждал, что «папа нагрянет, он любит комфорт».

− Ну так вот. Значит, будешь осваивать мастерство.

Все четыре года, чем ближе, тем сильнее, я ждал и опасался этого разговора, готовился к нему, решил давно быть резким. Я как страус, зарывал голову в песок: никто не вспоминает, значит ничего нет. В свои летние вылазки домой, я ловил взгляд мамы – она кажется всё знала! Но молчала как и я.

− Я не хочу.

Отец улыбнулся лошадиной улыбкой:

− Причина? – маска «вопрос», от благодушия не осталось и следа. Он не разваливался больше в кресле, он напряжённо сидел, впившись в резные ручки. Отеческого участия в нём совсем не чувствовалось.

− А причина простая. Ты меня всё хочешь пристроить к надобностям семьи.

− У Владимира работал и не жужжал.

– Практику проходил.

− Он сообщил, что понравилось. У меня, считай, как практика. Ты же в магистратуру на древнерусскую кафедру?

− Папа! Зачем ты спрашиваешь? Ты и так прекрасно знаешь, что я иду именно туда. У тебя же там друзья. Я буквально купаюсь во внимании. Я хочу там остаться и в аспирантуре.