Читать книгу: «Курсант. Назад в СССР 14», страница 4

Глава 5

Из машины вышел сухощавый мужчина в светлом костюме, галстук под цвет глаз, неширокий, по-модному. И костюм непростой, или на заказ сшит, или импортный, но лаконичный, как и полагается серьезным людям. Настолько лаконичный и даже, на первый взгляд, неприметный, что от этого становилось окружающим немного не по себе. Так обычно одевались люди, чьё дело – оставаться незаметными. Движения неспешные, аккуратные. Уверенность прибывшего не показная, сдержанная.

Через несколько минут этот субъект постучался и, не дожидаясь ответа, чуть ли не по-хозяйски распахнул дверь и уверенным шагом вошел в кабинет.

– Добрый день, товарищи, майор госбезопасности Орлов, – представился он мне, не протягивая руки, а лишь кивнув. На Бобырева он даже не взглянул. – Борислав Гордеевич. Руководитель местного отделения.

Начальник милиции, выйдя из оцепенения, вызванного столь внезапным появлением гостя, наконец, ринулся к нему и протянул руку. Орлов только сухо ее пожал.

– Прошу, Борислав Гордеевич… – Бобырев заискивающе махнул рукой в мою сторону. – Вот, собственно, и наш гость из Москвы – майор Петров. Ну, тот самый… Ага.

– Из Москвы, – повторил Орлов с лёгкой усмешкой, словно говорил «из другой галактики». – Позвольте без формальностей, товарищ подполковник – извините нас, нам нужно обсудить нечто с глазу на глаз. Вы же понимаете?

Бобырев с готовностью кивнул, отступил к двери, но на прощание бросил:

– Если что – я в кабинете. Общайтесь… Угу…

Когда дверь закрылась, в комнате на пару секунд повисла тишина. Я наблюдал за Орловым, как за шахматистом, расставляющим фигуры перед партией. Хотелось смести все фигурки и вытолкать его за дверь. Этот тип мне сразу не понравился, но опыт учит ждать первого хода – Е2-Е4. Белые начинают, а черные…

– Андрей Григорьевич. Ознакомьтесь, пожалуйста, – вывел меня из размышлений гость. Он вытащил из кожаного портфеля бумагу: – Вот…

– Что там? – брать документ я не торопился.

– Совместный приказ КГБ и МВД. Я приставлен к вам как представитель Комитета. Для содействия.

– Содействия? Извините, мне содействующие не нужны…

Тот едва заметно поднял бровь.

– Ну и, так сказать, для контроля.

– Еще не лучше, – усмехнулся я. – Спецгруппа Горохова нуждается в контроле? Раньше бы не поверил.

– Нет, там другое. Да вы почитайте, – он, тихо настаивая, протянул чуть ближе ко мне листок с гербовой печатью и угловым штампом.

Какой вкрадчивый.

Я мельком пробежал глазами. Подписи стояли серьёзные. В приказе говорилось, что майор Орлов прикреплен к нашей группе на период проведения расследования.

О как!

Никаких других внятных ответов на возникшие насущные вопросы я там не обнаружил.

– М-да, – протянул я. – Всё ясно, что ничего непонятно… Скажите, Владислав Гордеевич, – поскреб я гладко выбритый, всего с двумя тонкими порезами после утренней «Невы» подбородок, – зачем же Комитету понадобилось дело о без вести пропавших? Обычно такими вещами МВД и прокуратура занимается. Подследственность явно не ваша.

– Борислав.

– Что?

– Не Владислав, а Борислав Гордеевич.

– Что ж, приношу извинения. Сути не меняет. Это же не ваш профиль – гражданские потеряшки, ведь так?

– Да, – Орлов сел, закинув ногу на ногу, – но есть нюанс. Личное распоряжение генерала Черненко. Вам, кстати, привет передавал.

Я вскинул бровь:

– Алексей Владимирович? Когда ж вы его видели?

– Недавно, в Москве, – Орлов понизил голос, сделав его доверительным, но всё равно в тоне сквозил холодок. – Он… Он сказал, вы человек особый. И если вы здесь – значит, вопрос не так прост.

Я прищурился. Черненко был не просто моим знакомым, который тоже начинал службу в Новоульяновске – он и вправду знал по долгу своей службы, на что я способен. И если в это дело вмешался он…

– И все же я не понял, – наша игра в недомолвки и полутона продолжалась. – Почему Алексей Владимирович вдруг заинтересовался этим делом? Это же обычная жалоба, таких генсеку пачками пишут. Перестройка же. Гласность – можно жаловаться на всё и всех.

Что-то темнит Владислав-Борислав, недоговаривает. Орлов же немного помолчал, раздумывая о чем-то, затем продолжил:

– По нашим данным, в деле может быть замешано руководство города. И не исключено – милицейское в том числе. Потому мы и здесь. Чтобы, так сказать, не позволить волку стеречь овец.

Я хмыкнул и кольнул:

– Красиво сказано. А если волк – это вы?

– Тогда уж я, скорее – пастух, – спокойно ответил он.

Мы обменялись взглядами. Долгими. С виду два вежливых собеседника, внутри – каждый готов к атаке.

– Насколько я понимаю, выбора у меня нет… – сказал я, перебирая пальцами листок с межведомственным приказом. – Ну, хорошо. Будем работать вместе. Но до приезда остальных члленов группы и её руководителя Горохова – каждый по-своему. Нас двое, и формально приказом старший в отсутствии Никиты Егоровича не обозначен. Получается, что мы оба старшие, так?

– Наверное, – не стал пока спорить тот.

– Ну, тогда будем работать каждый по своему плану.

– Конечно, – нехотя кивнул Орлов, ему явно не понравилось такое предложение, ведь он рассчитывал идти бок о бок со мной, понять бы еще, зачем. – Главное – не наступать друг другу на ноги.

– А если наступим?

– Тогда будем извиняться. Или… объяснять.

Он повернулся, будто собрался уходить, но вдруг остановился и произнёс:

– Кстати, архив местный, говорят, сгорел. Не правда ли, удобно?

Я только кивнул – будто и мне тоже удобно, хотя я-то по другую сторону баррикад, а этот всю милицию под одну гребенку.

Орлов ушёл. За ним тянулся тонкий след одеколона – дорогого, но безликого и непонятного, как вся его деятельность.

А я остался один, присел, провёл пальцем по строкам приказа, задумался, вчитываясь в витиеватые формулировки. Если уж комитетчики сунули нос, значит, в этом озере прячется что-то куда большее, чем просто тёмная вода.

И где-то в глубине души я уже знал – с Орловым придётся идти до конца. Только вот до какого? Ну-у… мне не привыкать… однажды я и убил следователя прокуратуры. За дело, конечно.

* * *

Я решил навестить гражданку Краснову – ту самую учительницу, из-за которой, собственно, и закрутился весь этот клубок. Вернее, благодаря Надежде Ивановне мы вообще о нём узнали.

– Вот её домашний адрес, – деловито сообщила в школе тётка в строгом костюме с массивной брошью на лацкане. Завуч, видимо. – Но дома вы её не застанете.

– Почему?

Тётка хмыкнула и подбоченилась.

– Сейчас каникулы, отпуск. А она, вместо санатория или юга, всё лето в пыльном музее да в архивах торчит. Такая у нас учитель истории – краевед-любитель. Даже на полставки туда устроилась, чтоб под неё расписание подгоняли, как ей удобно. Совсем ни стыда, ни совести, – добавила та с обидой, как будто Краснова испортила ей жизнь.

Музей краеведения города Нижний Лесовск прятался в старом купеческом особняке – обшарпанном, посеревшем от времени, но всё ещё пытавшемся держать спину.

Я вошел внутрь. Под стеклом – бронзовые наконечники стрел, облупленные ножи, кости, бусины. В углу чучело облезлого волка с мутными глазами, устремлёнными в вечность. Всё – как положено в провинциальном музее, время здесь зависло.

Прошёл по скрипучим коридорам, а мои шаги будто шли за мной же – отдавались гулким эхом, как в полупустом театре. Администраторша с жуткой химией на голове на мой вопрос ткнула пальцем:

– Левое крыло. Там и сидит, как обычно.

Дверь в кабинет Красновой была приоткрыта. Я постучал и вошёл.

Комната напоминала логово архивной крысы. Стопки жёлтых бумаг, ящики с надписями «Фонд № 3», «Копии актов за 1957», тут же какая-то большая старая бумага, наверное, карта города, свернутая в рулон и зажатая резинкой. На подоконнике – герань в банке из-под сгущёнки, полуувядшая, но цепляющийся за жизнь и лучик солнышка, что пытался пробиться сквозь плотные занавески в мрачноватое архивное царство.

За столом сидела женщина лет тридцати пяти. Простое серое платье, волосы собраны в тугой хвост, лицо строгое, без следа косметики. Вся – сдержанная, спокойная. Она была погружена в чтение какой-то потрепанной книги толщиной с московский телефонный справочник.

Подняв глаза, она настороженно посмотрела на меня.

Я шагнул ближе и раскрыл удостоверение:

– Милиция… Надежда Ивановна Краснова?

– Да. Это я, – вздохнула она и отложила книгу. – Вы опять по тому же поводу? Я уже всё рассказала – горкому, журналистам, даже тому из Комитета, что в в костюме и дурацком галстуке. Все спрашивают: зачем, почему, с какой целью. А я-то думала, кто-нибудь приедет разобраться, а не пальцем грозить. Что вы опять от меня хотите?

– А я и приехал, как раз, чтобы разобраться, – я спокойно убрал удостоверение. – Петров Андрей Григорьевич. Майор милиции, прибыл из Москвы.

Она внимательно посмотрела на меня, будто пыталась прочитать по лицу, кто я на самом деле. И в её взгляде впервые мелькнуло что-то тёплое.

– Значит, стращать не будете?

– Наоборот, помогать. Но я бы хотел, чтобы вы мне всё рассказали. Подробно.

Она вскочила, достала толстую папку, выложила на стол листы с аккуратными записями, газетными вырезками, списками. Бумаги были пожелтевшие, исписанные от руки, с заметками на полях. Работала она, видимо, серьёзно и явно не один год материал собирала.

– Вот… я… я интересуюсь нашим городом, историей, событиями. И всем тем, что обычный горожанин не замечает. И я случайно обнаружила… Они исчезают поодиночке. Раз в месяц, если примерно. Но какая-то закономерность есть, она должна быть.

Она занервничала, видимо, сочтя, что незнание причин и закономерностей – её недоработка, и всё пыталась поровней разложить передо мной свои бумаги.

– Успокойтесь. Все нормально, не торопитесь.

Учительница перевела дух и продолжила:

– И эти бедняги… ну, пропавшие… почти все из них такие люди, что, знаете, никому не нужны. Пенсионеры, работяги без родни, есть и пьющие, и сидевшие. Никто не пишет заявление. Никто… никто не ищет.

Я молча листал ее наработки. Там были рукописные записи, какие-то фото незнакомых людей, газетные вырезки, копии ее писем в область и в другие инстанции. Но особенно меня заинтересовал один документ – список людей, которые пропали. Ага! Это очень гуд. В милиции такого списка нет, якобы документация сгорела, а тут его я могу позаимствовать.

– А милиция? – поднял я бровь на собеседницу, подстёгивая ее к откровенности.

– Говорят, заявлений нет. Проверим, дескать. А потом – тишина. И самое странное – почти все же исчезли в районе Чёрного озера.

Я поднял взгляд.

– Его уже упоминали.

– Да. Это у нас… Странное место. Вода чёрная, будто отработкой кто-то залил. Даже школьники туда не ходят. Я искала хоть какие-нибудь химические отчёты, анализы воды. Ничего. Как будто озера нет.

Я сложил бумаги.

– Надежда Ивановна… Вот этот список пропавших, можно я его возьму?

– Да, конечно. У меня, если что, есть копия. Уверена, что это не полный список, я ведь только недавно стала всё анализировать и проверять.

– Спасибо. Вы серьёзно помогли.

– Только вы – вы никому не говорите, что это я дала. Я и так тут словно белая ворона. Да и живу я этим городом, этой историей. Просто не хочу, чтобы люди пропадали, как будто их никогда и не было.

Я не успел задать Красновой следующий вопрос, как дверь в её кабинет распахнулась с гулким стуком, и на пороге возник субъект странного вида.

Он был высок и худощав, с лихорадочным блеском в тёмных глазах. Патлатый – волосы до плеч, слегка волнистые, спутанные, но чистые. Козлиная бородка, которая толком и не росла, так – тянулась из последних сил, как сорняк из трещины в асфальте, придавала ему сходство то ли с проповедником сектантской общины, то ли с музыкантом-неформалом. Вельветовая куртка с заплатами на локтях (то ли по моде, то ли после ремонта), поношенные джинсы, на ногах рваные кеды – всё выдавало в нём кого-то навроде хиппаря, но было в его фигуре что-то собранное, даже сосредоточенное и интеллектуальное. Наверное, так мне казалось из-за его очков, а может, взгляд шибко глубокомысленный.

– Это вы?.. – выдохнула Краснова, уставившись на вошедшего, а затем порывисто поднялась со стула.

– Я! – радостно тряхнул бородкой незнакомец. – А вы… вы – Надежда Ивановна?.. – произнёс он с нескрываемой улыбкой.

– Я вас сразу узнала! – проговорила учительница и, зардевшись, как в старом фильме, шагнула к нему. – Прямо как с фотографии в «Науке и жизни», только… моложе!

– Спасибо, – удивительно, но «хиппи» тоже смутился. – А я вас себе именно так и представлял… – он неловко протянул руку, хотел пожать, но передумал, будто пожалел, что всё слишком официально. Вместо рукопожатия они на мгновение просто стояли рядом, глядя друг другу в глаза, словно между ними уже успела установиться невидимая, но прочная связь. Но только когда и как, я пока не понимал. Ведь, судя по их диалогу, видели они друг друга впервые.

– Андрей Григорьевич, – встрепенулась Краснова, словно вспомнив обо мне, – познакомьтесь, это Валентин Ефимович Мельников, кандидат геолого-минералогических наук, сотрудник Всесоюзного института геохимии и аналитической минералогии имени Вернадского.

– Очень приятно, – я кивнул, – а я из милиции.

– Милиция? – удивился он. – Что случилось?

– Ничего, – заверила учительница и ткнула в потолок. – Андрей Григорьевич по моему обращению туда.

– А-а… Все понятно, – закивал геолог, будто бы с некоторым облегчением, убедившись, что я не претендую на даму его сердца. – Вас, получается, Чёрное озеро привело, как и меня?

– Есть такое, – сказал я. – А что вы про него можете рассказать?

Мельников кивнул с живым интересом и почесал подбородок.

– Надежда Ивановна писала мне про феномен периодического почернения воды. Всё это крайне… нестандартно и занимательно. У меня уже собран материал. я планирую работать в этом направлении, и, быть может, получится защитить докторскую. Поэтому я здесь… я хочу разгадать тайну этого озера. Объяснить все с научной точки зрения.

– А думаете, наука поможет? – спросил я.

– Всё можно объяснить с точки зрения науки, – спокойно кивнул тот.

Как будто домыслы и фантазии очень его раздражали, а вот наука – наука была его богом.

Я про себя ухмыльнулся. Знал бы ученый, кто я на самом деле и как очутился в СССР!

– И как вы думаете, почему чернеет вода? – продолжал я допытываться.

Он прищурился, как будто уже собирался защищать работу.

– На данный момент затрудняюсь ответить. Нужно провести ряд исследований, чтобы подтвердить гипотезу. Возможно, минеральный состав дает такой эффект, редкие металлические включения, возможно, подземные выбросы. В одном я уверен точно – это не мистика. Это наука. Но пока… не буду забегать вперёд. Расскажу, когда проверю.

– А исчезновения людей? – вмешалась Краснова, её голос был полон сомнений. – Как это можно объяснить? Ведь практически все пропадали именно там, возле озера.

– Надежда Ивановна, – с теплом проговорил Мельников, – я верю только в то, что можно доказать. По поводу пропавших людей ничего сказать не могу. А вот озеро, возможно, действительно уникально. Если удастся – мы с вами перевернём представления в геофизике.

Краснова засияла, ученый так и вовсе цвел и пах. Я смотрел на них. Как он косился на неё – не как на коллегу. И как она поправляла воротничок платья, чуть раскрасневшись, хотя в комнате было вовсе не жарко.

– Кстати, я привёз с собой образцы из похожего карстового озера в Коми. Хочу сравнить спектральный состав. Но… – он замялся, – не могли бы вы помочь с доступом к береговой линии? Насколько я понял, туда сейчас попасть не так просто.

– Просто, – подтвердил я. – В том-то и странность, что доступ на озеро не закрыт. На месте властей я бы задумался. Но вы будьте осторожнее. И в одиночку туда не ходите.

– Благодарю, – он кивнул с тем самым живым блеском в глазах, что был у тех, кто верил в открытия больше, чем в зарплату или ордена.

А потом, будто вспомнив что-то, Мельников порылся в сумке и вытащил небольшой, завёрнутый в пару слоев бумаги предмет. Подал его Красновой.

– Вот. Обещал. Настоящий метеорит с Таймырской экспедиции. Он – как напоминание. Что наука тоже может быть… романтичной.

У Красновой загорелись глаза. Она бережно взяла сверток, прижав его к груди, как мать младенца, и выдохнула:

– В наш музей!..

Мне на секунду показалось, будто вся эта сцена – вовсе не случайность. Будто кто-то собрал нас здесь – нарочно. Чтобы столкнуть между собой разные истины, разные судьбы. Из их беседы я понял, что познакомились и почти влюбились в друг друга они по переписке. Такое не редкость сейчас. Мне конечно, приятно смотреть, как буквально на глазах формируется новая ячейка общества, только вот надо в ближайшее время наведаться на это чертово озеро. Уже пора взглянуть самому, что в нем такого ужасного.

Из размышлений меня вывел звук. За приоткрытой дверью кабинета, в глубине музея, где стояли чучела и щиты, вдруг что-то лязгнуло. Будто упал тяжёлый металлический предмет. Или кто-то наступил на жестяной лист.

Мы замерли.

– Что это? – спросила Краснова, поглядывая на щель в дверном проеме.

– Возможно, кто-то остался после закрытия… – сказал Мельников, но голос его стал тише, он зажевал губу.

Я уже шёл к двери. И мысленно убирал с предохранителя воображаемый «Макаров». К настоящему тянуться не спешил, все-таки – музей, культурное место.

Мы здесь не одни – кто-то ещё был в здании. И, возможно, вовсе не турист. И этот кто-то явно нас подслушивал.

Глава 6

Я вышел в коридор, который был одновременно и экспозиционным залом. Под ногами скрипнул паркет, а потом воцарилась тишина. И тут я уловил движение. Что-то – или кто-то – юркнуло за стеллаж с чучелами. Я расстегнул пиджак, ослабил галстук, чтобы не мешал. Бесшумно подошёл ближе. Силуэт снова мелькнул – и я не стал ждать. Бросился вперёд и, не дав «призраку» шанса на рывок, врезал коротко, попал куда-то в корпус. Шпион сдавленно ойкнул, поскользнулся, рухнул на пол. Я сразу придавил его коленом, заломал руки и, выдернув у него из пояса ремень, начал стягивать запястья.

– Лежать, не дёргайся! – рявкнул я. – Ты кто такой?

И только тут разглядел профиль. Нахмурился. Твою дивизию! Да это ж… Гриша Лазовский.

– Гриша?.. Ты что, мать твою, тут делаешь?!

– А-а… п-печенька… – пробормотал он растерянно, глядя на меня виноватыми, как у побитой собаки, глазами.

– Чего? Какая к черту печенька?

Послышался топот каблуков, и возле нас очутилась Надежда Ивановна.

– Что вы делаете?! Отпустите Гришеньку, он ни в чём не виноват!

– Этот «не виноват» нас подслушивал. Тихо, как мышь, прятался за стеллажами.

– Да что вы такое говорите? Он же… он же Гриша! Он любит «Юбилейное», еще ириски. Я его подкармливаю, а он помогает.

– Помогает? – удивился я, не отпуская Гришу, но хватку ослабил. – Каким образом?

– Коробки таскает в архив, подвал помогает проветривать и выносить экспонаты, что там на хранении, которым места на экспозиции не нашлось, но они ценные, сколько раз я директору говорила. У нас же там сырость… Условия жуткие. Экспонаты плесневеют, полотна вздуваются, гипс трескается. А Гришеньке не в тягость, он как прибился к музею пару лет назад – так и ходит. Не мешает, помогает. Да и… свой он уже.

– А как он вообще попал в здание? Закрыто же, – я сверился с часами на руке.

– Юлия Петровна его пропустила. Она знает – если Гриша приходит, значит, ко мне. Я её предупреждала. Он и днём-то здесь больше, чем дома…

Я отпустил ремень, поднял Гришку, слегка отряхнул.

– Ну, если так… Гриша, ну ты бы хоть не прятался. А то ведь и по шее можно получить. Не в обиду, но в следующий раз заходи, как человек, – сказал я, глядя на него сверху вниз.

Он растерянно застыл, сутуля плечи, будто собирался втянуться внутрь самого себя. Уши покраснели, взгляд мечущийся, как у щенка, которого поймали на тёплом. Лицо его было простое, округлое, с мягкими чертами, и в нём не было ни злости, ни страха – только непонимание и детская обида. С одной стороны лба кудри слиплись от пота, рубашка висела мешком, а шнурки на ботинках были связаны узлом – один раз и навсегда.

– Я… я не подслушал… – начал он медленно, чуть ли не по слогам, сбиваясь и ковыряя пальцем пуговицу на груди. – Я просто… я пришёл… как всегда… Я знал, Надя здесь… Я дверь – тихо… потом – голос… Вы… разговариваете… я не мешал… Я в угол… Я сел… Я, как мышь… Я тихий…

Он замолчал, опустив голову, а потом поднял её с робкой надеждой:

– Можно… печеньку?..

Слова он проговаривал с трудом, словно жевал каждую фразу, перед тем как сказать – и всё равно они почти не соединялись меж собой. Говорил, как ребёнок, хотя внешне был мужиком, двадцать пять ему точно есть. Только вот время внутри него застыло где-то на шести-семи годах, а может, и того меньше. В голосе – ни тени лжи. Только искренность и боязливое желание быть нужным.

Я вздохнул и кивнул:

– Можно, Гриша. Конечно, можно. Только в следующий раз – не прячься. Хорошо?

Он закивал, посерьёзнел:

– Я не буду… я хороший. Я Наде помогаю. Ящики таскал… там, в подвал. И ещё… я… мышь поймал. Настоящую. Живую…

Я хмыкнул и слегка потрепал его по плечу:

– Верю. Молодец. Только держись подальше от разговоров взрослых. А то – испугаешься. Или тебя кто-нибудь испугается.

Он замер, потом вдруг тихо сказал, почти на ухо:

– А я… видел. Там… кто-то. За стеклом. Смотрел…

– Где? – напрягся я.

Он показал в сторону тёмного зала.

Но когда я обернулся – ничего там не увидел.

– Ну ладно, – сказал я, похлопав его по плечу, – проехали. Только будь осторожен. А то не все такие добрые, как Надежда Ивановна. Вот и я тебя помял. Понял?

– Печенька будет? – спросил он, посмотрев на Надежду Ивановну.

– Будет, будет, – мягко улыбнулась она, – пойдём, я угощу. И ещё помогать будешь, да?

– Да! – кивнул он. – Я… люблю музей.

Он пошёл за ней, немного волоча одну ногу, чуть припадая на бок, видимо, все-таки хорошо я его приложил об пол.

А я задержался в коридоре, слушая, как его шаги растворяются в гулком пространстве музея.

И вдруг подумал – а может, он видел больше, чем мы думаем? Ведь его никто не опасается, при нем могут разговаривать без утайки… Эх… Вот бы залезть к нему в голову и все выведать. Но это невозможно. Что он там говорил? Кого-то видел в зале?

Я еще раз оглядел пространство там, куда этот взрослый малыш показывал, и заметил чучело филина… он все время наблюдал за нами своими стеклянными глазами, как живой.

– Это тебя Гриша видел? – хмыкнул я и подмигнул птице. – Или кого-то другого… Молчишь?

Мутный всё-таки городишко, очень мутный…

* * *

Ветер к вечеру стих, и над озером раскинулась почти мертвая тишина, лишь слышно было, как потрескивает сучок в костре. Палатка стояла у самой кромки леса, на чуть приподнятой поляне, заросшей луговиной. За кустарником начиналась темная гладь воды озера. Пока ещё обычная – с зеленоватым отблеском, в меру мутная, как всякая стоячая вода. Но Валентин Ефимович Мельников знал – что иной раз вода в озере чернеет, будто в ней просыпается что-то изнутри.

Геохимик приехал сюда с конкретной задачей. И сейчас он собирал образцы: озерная вода, отложения, донный ил, проба почвы. Всё складывалось в пробирочки, баночки, бюксы. Пузырьки бережно составлялись в деревянный лоток, подписывались, запечатывались. На коленях лежал блокнот, где его чётким, «кабинетным» почерком уже были занесены десятки наблюдений. Из кожаного чехла выглядывал японский диктофон «Sanyo» – дорогая вещь, подаренная на юбилей коллегами из института.

– Сорбция ила нестабильна… – бормотал он, нажимая кнопку записи. – Возможно присутствие переменных валентностей железа. Или марганца. Надо брать глубже.

В котелке на углях кипела вода. Из консервной банки с надписью «Говядина тушёная. Госрезерв» он выковыривал ложкой плотные, чуть разваливающиеся волокна тушёнки с прожилками желтоватого жира и аккуратно опускал в кипяток с крупой. Пахло сытно: смесь вареного мяса, укропа и закопчённого дерева. Пища без изысков, но вкусная и сытная.

Через час солнце село. Над лесом повисла серая мгла. Мельников затушил костёр, стянул сапоги, залез в палатку и застегнулся в спальнике, оставив только щель для дыхания. Ночи в лесу прохладные, будто не лето вовсе.

За брезентом стояла плотная тишина. Слишком тихо: ни шелеста листвы, ни комариного писка. Как будто всё вокруг вымерло. Где-то вдалеке ухнула птица – разово, чуждо, будто случайно, и тут же замолкла. Мельников ворочался в спальнике, не находя удобного положения. Что-то кольнуло в бедро – он поискал рукой, это была авторучка, застрявшая в складке одеяла. Геохимик выругался шёпотом, без мата, а по-интеллигентному даже культурно. Вытащил её, перевернулся на другой бок… и всё-таки задремал.

Проснулся внезапно. Отчего – сам не понял. Словно не звук – давление услышал. Что-то едва ощутимое, но гнетущее, продавило темноту палатки. То ли стон, то ли шорох – непонятно.

А потом – снова звук, но уже другой: как будто кто-то прошёлся пальцами по внутренней стороне платки.

Как? Это невозможно! – промелькнули мысли в голове ученого. Я ведь зашнуровал вход в палатку крепко-накрепко!

Мельников резко сел. Сердце колотилось, пальцы торопливо нащупывали застёжку спальника. Он потянул за язычок, звук молнии показался громким.

Нет, Валентин был не из пугливых. Тайга, скалы, горные пещеры, заброшенные шахты – всё это он прошёл. Один. С приборами, журналом, термосом и жаждой исследований. Суровая природа, одиночество, глухая ночь – привычное для него дело. Но здесь… здесь было иное. Как будто нечто природное отвернулось от этой земли. Ученый это нутром чувствовал, на инстинктах. Это и пугало – когда привычное научное мышление и логика не могли помочь, он вдруг почувствовал себя беспомощным, словно ребенка кинули в джунгли, кишащие хищниками. Это было неправильное место.

Он прислушался.

Шаги.

Тихие. Крадущиеся. Будто кто-то босиком пробирался по мокрому мху. То ли человек, то ли зверь, то ли нечто иное. Нечто, что не должно ходить на двух.

Мельников замер. Дыхание стало неглубоким. Но грудь ходила часто, как у загнанного зверя. Он медленно, дрожащими руками, потянулся к «Ленинградскому» фонарю, лежавшему у головы.

Пальцы не слушались. Кнопка будто исчезла. Сердце стучало в ушах. Он надавил сильнее.

Щёлк!

Луч света резанул темноту. Как ножом. Он прошёлся по стенкам палатки, по вещам, по входу… пусто, а шнуровка не нарушена…

Но звук не исчез. Снаружи кто-то остановился. Прямо рядом.

И тогда по брезенту кто-то провёл когтями или ичем-то острым – медленно, тягуче, с противным скрежетом.

– Кто здесь?! – собравшись с силами, крикнул ученый. – Немедленно отойдите от палатки! Я… я буду стрелять!

Стрелять было не из чего. Никогда Валентин не держал в руках огнестрельного оружия. Он стал шарить по рюкзаку и извлек складник. Жалкий и несуразный, с тупым лезвием – карандаши точить. Мельников еле сдержал вздох. Губы его шептали что-то, бессвязное, почти детское, молитвенное. Луч метался, фонарь дрожал в левой руке, в правой трясся ножик.

И вдруг тишина.

Мёртвая. Абсолютная. Даже комары исчезли. Даже камыш не шевелился.

Он остался один? Или – враг притаился? Неизвестность давила и сковывала страхом.

– Кто здесь? – снова повторил ученый и облизал пересохшие губы, голос его прозвучал хрипло.

И вдруг палатку с силой качнуло. Да так, будто это был порыв урагана.

* * *

– Вот список пропавших, – я аккуратно положил на стол начальника местной милиции бумагу с фамилиями, которую мне дала Краснова. – Надо собрать по каждому всё, что есть. Где жили, когда исчезли, кто заявлял – если заявлял. Участковые пусть подключаются, оперсостав тоже. Максимально подробно и быстро. По каждому жду развернутую справку и объяснения от соседей, возможных свидетелей и очевидцев.

Бобырев почесал затылок, как будто я попросил его вручную разобрать архив ЦК КПСС.

– Андрей Григорьевич… – замялся он, теребя в руках листок со списком. – На это потребуется время… много времени… Всё вручную, все заявления, журналы перелопатить, людей опросить, подворовые обходы, запросы… Ух, мать честная, да здесь на полгода работы.

– Два дня, – отрезал я.

– Что?

– Виктор Игнатьевич, я даю вам на основные мероприятия – два дня. Можете ночью работать, тогда получится 48 часов.

– Но я… Но вы-ы… – раздувал щеки Бобырев. – Вы не можете приказывать, я руководитель этого отдела, и как начальник я…

Договорить я не дал. Что он мне рассказывает, будто я на земле ни дня не проработал?

– У меня особые полномочия, – я шлепнул на его стол свежую телефонограмму, там говорилось, что при необходимости отдел внутренних дел Нижнелесского горисполкома переходит под мое прямое руководство в целях эффективного выполнения порученного задания. – Приказ позже, спецсвязью придет. Естественно, через канцелярию вашего областного главка. Пока спустится, много времени пройдет. Поэтому пока вот – ознакомьтесь.

Вчера я связался с Гороховым, он еще был в Грузии, и попросил содействия, мол, с местными каши не сваришь. Тот, конечно же, пошел навстречу, быстренько подключил Москву, и вот теперь из проверяющего я превратился в местного командира. Ну а как еще, если по-другому этот городок не понимает?

– М-да-а… – чесал залысину Бобырев, читая телефонограмму. – Но я… А как? А?

– А кому сейчас легко? – отозвался я уже с улыбкой, усаживаясь поудобнее. – Тем более, как я понял, у вас с архивами – беда. Так что учитесь работать с массивом бумаг, так сказать, на ходу.

– Нет, я не об этом. Я что же, отстранен от руководства отделом?

– Ну что вы, Виктор Игнатьевич. Все по-прежнему. Разделим с вами обязанности честно: я не лезу в вашу работу, а вы помогаете мне. Свои особые полномочия я буду распространять лишь на это, – я постучал пальцем, будто вколачивал гвоздик, по листу со списком пропавших. – Так что давайте-ка хорошенько возьмёмся за работу, товарищ подполковник.

Теперь я чуть смягчал формулировки. Если долго давить – отстрелит, так что кнут лучше всё же чередовать хоть с каким-то подобием пряника.

– Сделаем, – буркнул он с плохо скрываемой досадой. – Только бы бумажку не потерять. Список этот.

Сказал он это, вроде, без сарказма, но что-то в голосе промелькнуло недоброе. Но я готов был и к такому повороту.

– Не переживайте, я её уже перефотографировал. На всякий случай. Знаете, с вашей склонностью к возгораниям…

Бобырев угукнул, но больше ничего не произнёс. Я же вернулся к себе, сел за стол и принялся листать наработанные материалы. По крайней мере, те, что уже успел насобирать сам в отделе.

Фамилии. Даты. Возраст. На первый взгляд, их ничего не связывало: пьяницы, сторожа, молодые и старики, один даже библиотекарь. Но главное – их больше нет. Уверен, что проверка по адресам ничего не даст. Я уже успел проверить троих. Как сквозь землю провалились. Соседи и родственники (у кого они вообще были) в полной растерянности. А некоторые потеряшки, как оказалось, и вовсе никому не нужны. На них и заявлений-то не было – просто исчезли.