Иго. Татарский роман. Книга 1

2

Учеба в нефтяном институте Рудольфу Утэкову давалась на редкость легко, он с первого курса, как отличник, стал получать повышенную стипендию.

Хотя, возможно, некоторые особо привередливые читатели могут излить по этому поводу свою желчь: «Что за ерунда! Мальчонка только приехал в Москву из захолустного татарского аула, и сразу без адаптации, без спецподготовки стал звезды хватать в престижном столичном вузе. Хватит нам сказки рассказывать! Деревенский человек, тем более из нацменов, может стать настоящим интеллигентом не раньше, чем через два-три поколения».

«Малмы что» из деревни, как говаривала Марьям аби, главное, чтобы мозги работали. А они у Рудольфа варили, как надо! Мы не знаем, какие там гены у нашего предполагаемого оппонента и какой он себя интеллектуал, но мы знаем, что предки Рудольфа на протяжение последних 500 лет были философами-богословами. Привычка к умственному труда у него была в крови!

А что касается адаптации – адаптация была! Ну, конечно же, была, а как же без нее? Это когда Рудольф из своих родных Казаклар попал в Русский Алат, и то полгода привыкал к новой обстановке и новым условиям – жизнь русского села заметно отличалась от жизни села татарского. Не будем углубляться в подробности и искать, как в той детской игре «10 отличий», отметим лишь некоторые из них: национальная кухня и праздники, требования к чистоте и личной гигиене, отношение к старшим и женщине…

А тут, вай-хай, сама Москва златоглавая – столица, и-и, нашей Родины СССР! Московский нефтяной институт имени академика Губкина, э-хе!

Было, конечно, отчего оробеть Рудольфу Утэкову, до сих пор и в Казани то бывавшему не более пару раз. Но робость быстро, опять примерно через полгода, улетучилась, испарилась «как с белых яблонь дым». Да и робость эта была связана больше не с учебой, а с привыканием к ритмам жизни огромного мегаполиса, каким уже в ту пору была Москва. Сельскому пареньку, проведшему практически всю свою жизнь в глухом татарском ауле, поначалу многое было в диковинку, начиная с московского метрополитена и кончая характерным «акающим» говором «москалей».

Но следует заметить, что коренных москвичей на курсе Утэкова, да и во всем нефтяном институте, было не так много. Сюда поступали учиться выходцы из Казани, Уфы, Грозного, Баку, Ашхабада, Сыктывкара и других нефтяных регионов Советского Союза. И Рудольф быстро освоился в этой интернациональной среде. Те, кто всерьез заболевали «нефтянкой», как бы теряли свою национальную идентификацию, и были уже ни татарами, ни русскими, ни туркменами, а, по афористическому определению известного геолога Минадоры Ивановой, все они становились лицами «одной нефтяной национальности!»

Мы не говорим хорошо это или плохо, чтобы не возбуждать лишний раз лжепатриотические настроения, а просто фиксируем данную особенность восприятия мира сквозь «нефтяные очки», как безусловную реальность советского бытия.

Самого академика Губкина в ту пору не было в живых, но заложенный им дух особого «губкинского братства» по-прежнему витал в стенах института. И когда в его день рожденья 17 апреля в «alma mater» попить водочки и вспомнить былые времена съезжались на традиционную встречу бывшие выпускники, все они вместе с действующими студентами составляли одну большую дружную семью. Рудольф, как бы это пафосно не звучало, с гордостью и честью нес по жизни высокое звание «губкинца». Есть в природе такие редчайшие образцы человеческой натуры, до конца жизни верно и свято несущие идеалы своей юности: «верные ленинцы», «верные сталинцы», «верные губкинцы»… Вот Рудольф Утэков был как раз из такой породы.

Полностью погруженный в сложный и мучительный, но вместе с тем сладостный процесс вгрызания в гранитные пласты нефтяной науки, Рудольф старался не отвлекаться на посторонние вещи. Образцовый студент абсолютно точно следовал завету «мудрого Ильича»: учиться, учиться и учиться! Он рано, с первого курса, определился с темой своей дипломной работы – «Метод внутриконтурного заводнения нефтяных месторождений». Этот метод нигде в мире больше не практиковался, только на Ромашкинском нефтепромысле, где летом 1954 года Утэкову посчастливилось проходить производственную практику.

Раз и навсегда Рудольф установил для себя правило: не ввязываться ни в какие студенческие затеи и споры, особенно политические, чему неукоснительно следовал на протяжение всей своей учебы в МНИ, да и после нее тоже. Однако после смерти Сталина, особенно после ХХ съезда КПСС, развенчавшего «культ личности вождя всех народов», повеяли новые ветры. В вольнолюбивой Москве, в том числе в студенческой тусовке, становились модными «разоблачительные разговоры на кухне», которые Рудольф называл про себя провокационными. Он как мог сторонился опасных тем, но совсем избегать их все же не получалось.

Один такой «провокационный разговор» состоялся на квартире сокурсника Утэкова Михаила Соломина, куда расчетливый Рудольф вдруг неосторожно приперся и о чем начал жалеть с первых же минут. Тон в беседе задавал соплеменник Рудольфа, желчный и дерзкий студент факультета геологии Тимур Вагапов, который выделялся не только возрастом (ему было уже где то 25–27), но и необыкновенной эрудицией, причем в областях, совершенно отдаленных от нефтяной науки.

Поначалу разговор шел в невинно-шутливом ключе.

– А ты знаешь, почему Иван Грозный завоевал Казань? – подначивал какой то вихрастый студентик Тимура Вагапова.

– Ну ка, просвети, – строго, не принимая игривого тона, произнес Вагапов.

– А Грозный уже тогда знал, что у вас нефти много, потому и пошел на Казань, – победно заявил шутник, ожидая в ответ смешливой реакции.

Однако никто не отреагировал на избитую шутку, а Вагапов серьезно и назидательно сказал:

– Как потомок ордынских ханов, Иван IV восстанавливал разрушенную империю – вот в чем истинный смысл его похода на Казань.

– Разрешите полюбопытствовать, о каких ханах, батенька, вы изволите говорить – булгарских или татарских? – иезуитски почтительным тоном вставил шпильку Михаил Соломин, почесывая свой крючковатый нос.

Хозяин дома был чрезвычайно вежлив и обходителен, и обращался к гостям исключительно на «вы». Он единственный из всех собравшихся мог соперничать эрудицией с Вагаповым. Своим вопросом он намекал на правительственную директиву 12–летней давности, которая обвиняла татарских историков в непомерном возвеличивании Золотой Орды и повелевала считать татар потомками булгар.

– В данном контексте этническую компоненту можно опустить, суть не в ней, а в том, что был сделан важный шаг к восстановлению разрушенной империи, – ловко вывернулся Вагапов.

Рудольф мало интересовался историей, но пытался добросовестно осмыслить и переварить услышанное.

Разговор переключился на литературу – еще одну сферу, далекую от интересов Утэкова. Можно сказать, кроме «нефтянки» его вообще ничего не волновало. Студенты начали спорить о том, кто внес больший вклад в золотой фонд русской классики: Толстой или Достоевский? Все уже высказались, даже Рудольф буркнул «Толстой», потому что ничего из школьного курса, кроме повести о Хаджи Мурате, не помнил. Ждали, что скажет Вагапов.

– Мне не нравится ни тот, ни другой, – наконец разомкнул уста Тимур. – Но если непременно нужно между ними выбирать, я бы выбрал Толстого. Потому что Достоевского я просто… ненавижу.

– Отчего же, сударь? – вновь оживился хозяин дома. – Это же признанный во всем мире гений. Никто глубже Достоевского не смог проникнуть в тайну загадочной русской души. Это не мое мнение, так считают литературные критики, в том числе зарубежные.

– Достоевский унизил татар, – сипло выдавил из себя Вагапов. – Посмотрите, как он их описывает! Каким извергом он представил, например, арестанта Гатина. Огромная, безобразная голова, ходит сутуловато, смотрит исподлобья, любит резать маленьких детей, в пьяном виде бросается на людей с ножом…

– Исчадие ада какое то! – не выдержал кто то из присутствующих.

– Вот именно. Или другой пример – вислоухий Маметка. Да у татар и имени такого нет! Сделали из него этакого безропотного полудурка, которому каждый и подсрачник может закатить, и шапку на глаза нахлобучить.

– Вы думаете, Достоевский фантазировал, описывая эти персонажи? – не преминул вставить свой вопросик Соломин.

– Я не говорю, что он фантазировал, я даже допускаю, что он срисовал эти образы с натуры. Но это не типичный случай, понимаете? Вот, посмотрите на меня или… – Вагапов нашел глазами Рудольфа и указал рукой: – или на него. Разве мы похожи на тех типов, над которыми насмехался писатель?

Все отрицательно замотали головами.

– Ну вот, а я о чем говорю! – обрадовался Вагапов и продолжил: – Да общался ли Достоевский когда либо с настоящим татарином? А вот Лев Толстой общался. Во-первых, он жил некоторое время в Казани, учился в Казанском императорском университете. Во-вторых, к нему в Ясную Поляну приезжали известные в ту пору татарские деятели, например, реформатор и революционер Гайнан Ваисов. Правда, он считал себя булгаром, но это сути дела не меняет. Так вот, «Великий старец» очень хорошо отзывался о Ваисове, о его нравственных и умственных качествах, и в письмах к нему неизменно обращался, как «любящий ваш брат».

– Насколько мне известно, – еще раз выказал свою осведомленность Соломин, – Ваисов и его движение признано враждебным и истреблено за исламский максимализм. И эта тема небезопасна.

– В этом еще нужно разобраться, – буркнул Вагапов. – Лев Толстой, к примеру, находясь, в том числе под влиянием Ваисова, считал, что «магометанство по своим внешним признакам стоит выше церковного православия».

– За что и был-таки отлучен от церкви.

– И вовсе не за это. Эти слова Толстой написал восемь лет спустя после отлучения в ответном письме некой православной женщине Векиловой, которая пожаловалась писателю на то, что ее сыновья хотят принять ислам.

– Да, Лева Толстой хорошо относился не только к магометанам, но и к евреям, считая их избранным народом, – подтвердил Михаил Соломин. – А вот Федя Достоевский – плохо, иначе, как жидами, он их и не называл.

– Не так уж и плохо Достоевский относился к евреем, – не согласился Тимур Вагапов. – Да, фигура Исая Фомича выведена Достоевским довольно комично, но совсем не унизительно. Напротив, даже с некоторым оттенком уважения. Конечно, это уважение никак нельзя сравнить с тем откровенным восхищением и трепетом, с каким Достоевский, да и другие писатели, тот же Толстой, Лермонтов, Пушкин, описывают представителей кавказских народов. Тут какой то парадокс: Кавказ, с которым вечно воюют, любят, а над татарами, которые оставили в наследство великую империю, насмехаются…

– Не только над татарами.

– Да, если вернутся к фигуре Бумштейна, – продолжил развивать свою мысль Вагапов, – нужно признать, что Достоевский тоже над ним подшучивает, но как то не злобливо, а местами выказывая даже искреннее уважение его предприимчивости и верности иудейским обрядам. Особенно характерна та сцена, если помните, когда арестанты празднуют православное Рождество. Все веселятся и пьют вино, а упрямый Исай Фомич, не замечая всеобщего ликования, демонстративно и упорно трудится, что-то там себе шьет…

– Вы, батенька, гляжу, судите об этой теме по одному произведению Достоевского – «Записках из мертвого дома». А вы потрудитесь, друг мой, почитать другие его вещи, например, дневники писателя. Тогда, уверяю, вы совершенно перемените свой взгляд на сей предмет, – оппонировал хозяин квартиры.

Настоящее имя хозяина квартиры было не Михаил Соломин, а Мойша Соломонов, то есть он был евреем. Мало того, что Мойша Соломонов был евреем, он был еще и сыном врача. И не просто врача, а фигуранта нашумевшего несколько лет назад судебного процесса, известного в истории, как «Дело врачей».

Правильно вы догадались, речь идет о пресловутых «Убийцах в белых халатах» – так называлась редакционная статья в главной пропагандистской газете большевиков «Правда» от 13 января 1953 года. Газета писала: «Большинство участников террористической группы (Вовси М. С., Коган Б. Б., Фельдман А. И., Гринштейн А. М., Этингер Я. Г. и другие) были связаны с международной еврейской буржуазно– националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах…»

Тут, можно предположить, что некоторые невоздержанные товарищи вскипят и начнут укорять автора в политической близорукости, дескать, фигня все это на постном масле, никакого «заговора врачей» не было, автор, мол, купился на дешевую большевистскую пропаганду. А автору по большему счету начихать: был мальчик, то бишь заговор, или не был мальчик, то есть заговор. Да вы все хоть друг друга перестреляйте, только татар в свои делишки не впутывайте! Потому что: паны дерутся, а у татар задницы горят…

Как так получилось – история умалчивает, но спустя всего месяц после смерти Сталина все арестованные по «Делу врачей» были выпущены на свободу и реабилитированы. Выпустить-то выпустили, а все равно хоть каким то боком быть причастным к этому скандалу – оставалось опасным. Изворотливому Мойше удалось поменять ФИО и пятую графу о национальности в паспорте, и по новым документам, по сути, нелегально – поступить в институт. Разумеется, никто об этом не знал. Хотя Вагапов, возможно, о чем то догадывался.

О Тимуре Вагапове много чего болтали в институте, говорили даже, что он тайный агент МГБ, и специально заводит провокационные разговоры, чтобы выведать крамольные мысли своих собеседников. Было ли это правдой? Навряд ли. Если бы хоть малейшие подозрения подтвердились, то сексоту таких звездюлей бы навешали – ни мама родная, ни гебисты не узнали бы! Горячие и непуганые горцы с Кавказа были мастера на подобные дела.

Как бы там ни было, Утэкова неоднократно предупреждали и советовали держаться подальше от своего подозрительного земляка. Хотя Рудольф и так держал всех сокурсников на почтительном расстоянии, не заводя ни с кем доверительных отношений и близкой дружбы. К полемике Утэков, как уже было сказано, относился равнодушно, в политические споры и научные диспуты не ввязывался.

Вот и сейчас ему стало скучно, аполитичный «пятерочник» Московского нефтяного института имени академика Губкина вышел на балкон, чтобы подышать свежим воздухом и полюбоваться видами ночной Москвы.

3

Ну, Рудольф попал, так попал! Как всё чудесным образом совпало в тот прекрасный август 1958-го!

Будучи обладателем красного диплома, Рудольф Утэков обладал определенным преимуществом при распределении на работу по завершению учебы в институте. И надо же – пришла разнарядка из Миннефтепрома СССР на Ромашкинский нефтепромысел! Ясное дело, что Рудольф не отказался. Мало того, что он там уже проходил производственную практику, его дипломная работа тоже была посвящена Ромашкинскому месторождению.

И еще одно символическое совпадение: именно сюда в Тимяш, или как чаще стали говорить, Ромашкино, 10 лет назад агитировали переехать на работу его отца Кубрата Утэкова. Кубрат ага отказался, а вот его младший сын согласился.

Сам Рудольф об этом, конечно же, не знал, но внимательный читатель помнит, как 44 года назад в аул Куакбаш, что располагался вблизи села Тимяш, хотели привезти на лечение его больного деда Гази хазрэта. Напомним: лечить его должен был мелла Гимадетдин – внук легендарного реформатора – просветителя Утыз-Имяни. Кстати, Утыз-Имяни, скрываясь от царских властей, жил не только в Куакбаше, но и в Тимяше.

В стихотворении «Каким должен быть настоящий джигит» Утыз Имяни писал:

Если обещал – исполни, верность уважай,

Никого вот и на столько ты не обижай.

Не злословь и сам ты лгущих лучше сторонись.

А в ответ на поношение только улыбнись.

Стихи поэта переписывались затейливой арабской вязью и передавались из поколения в поколение. Многие куакбашцы и тимяшевцы не просто выучивали их наизусть, но и руководствовались ими в своей жизни. В знак почтения и благодарности на излете XX столетия именем Габдерахима Утыз-Имяни аль-Булгари назовут одну из центральных улиц аула Тимяш, а с помощью НГДУ «Лениногорскнефть» возле могилы знаменитого философа и поэта будет построен небольшой мемориал.

Рудольф попал, что говорится, с корабля на бал – его приезд, после короткой передышки у родителей, в Тимяш, или по– русски, Тимяшево, совпал с празднованием 10–летия Ромашкинского месторождения. «Татнефть» лихорадочно готовилась к юбилею. Поскольку в 1954 году, 4 года назад, Рудольф проходил здесь практику, специфика производства, и многие люди ему были знакомы.

На работу практиканта определял тогда сам начальник нефтепромысла Рафхат Мингареев. Весьма колоритная фигура! Невысокий, худощавый, в профессорских очках и кожаном пальто – так стильно никто тут не одевался – довоенный выпускник механического факультета Московского нефтяного института, заставший живым академика Губкина, пользовался непререкаемым авторитетом. Спустя несколько месяцев после того, как Утэков после практики уедет на учебу обратно в Москву, министр нефтяной промышленности СССР Байбаков назначит Мингареева директором управления «Альметьевнефть». А позже Рафхат Шагимарданович возглавит объединение «Татнефть».

Это была такая традиция: если кого то прочили в «нефтяные генералы», то сначала «обкатывали» в Альметьевске, где дислоцировалось самое крупное и ключевое управление компании. Через подобную обкатку потом прошли практически все руководители «Татнефти: Валиханов, Галеев, Тахаутдинов…

Рудольф тесно общался и с другими «губкинцами» – молодыми инженерами Галимзяном Ахмадиевым и Ришадом Булгаковым. Ахмадиев был чуть постарше («1925 год» успел нюхнуть фронтового пороха), но был демократичен и доступен. Галимзян хорошо владел английским, читал газету Moscow news, его оставляли в аспирантуре и прочили блестящую научную карьеру. Но Ахмадиев предпочел практическое дело, он был прям и прост, как кукморский валенок, не любил хвастунов и интриганов, говорил: «Я – солдат, подчиняюсь приказу, но и чести не уроню».

Булгаков только-только окончил МНИ, и в отличие от своего старшего друга Ахмадиева, несколько суховатого в общении, был, как говорят, душа нараспашку, парень в доску свой, очень разговорчивый и открытый. Еще в институте, учась на горно-нефтяном факультете, Ришад серьезно увлекся математикой, и привык полагаться на точность инженерно-математических расчетов. Уже много позже, в начале 1980–х, когда от Татарской республики Москва требовала 500–миллионов тонн нефти в год – «кремлевские мечтатели» любили круглые цифры – Ришад Ахмадиев на основе математической модели доказывал, что реально можно дать лишь 411 миллионов.

Забегая вперед, отметим также, что оба талантливых инженера совершили головокружительную карьеру в «Татнефти»: Ахмадиев стал главным инженером, а Булгаков генеральным директором объединения.

Но больше всего Рудольфу Утэкову пришлось общаться еще с одной ученицей Губкина – старшим геологом Ромашкинского нефтепромысла Минидорой Ивановой, поскольку именно она руководила его практикой. Минидора Макаровна была из брянских евреек. Как она сама рассказывала, в школе, где она училась в Брянске, половина детей были евреями – именно там до революции 1917 года проходила черта оседлости.

– Но мы совершенно не задумывались, кто какой национальности, – вспоминала Иванова. – Все мы были совершенно одинаковые, выступали в художественной самодеятельности, пели русские частушки, декламировали Маяковского и Блока.

– А как у вас здесь складываются отношения с местным населением? – поинтересовался Рудольф.

– А так же! Тимяшевцы ко мне хорошо относятся, а я хорошо отношусь к ним. Я, например, очень сдружилась, несмотря на разность в возрасте, с семьей бывшего учителя Аклима Мухаметзянова.

– Этот тот самый чудак, который всем говорит, что нефть нашли у него на огороде?

– Он самый.

– Правда что ли нашли?

– Да нет, он так шутит, намекая на то, что нефть – это его судьба, и ему от нее никуда не уйти. Еще татарскую пословицу какую то всегда приводит: язмаш… язмиштан… Не могу выговорить…

– Язмыштан узмыш йук – от судьбы не уйти, – подсказал Утэков.

– Да, так кажется. И как в воду ведь глядел. Сейчас Мухаметзянов работает начальником перекачки Карабашского товарного парка, а раньше был школьным учителем.

– И давно вы с ним дружите?

– Давненько, с тех пор, как я сюда приехала. Мухаметзяновы – коренные тимяшевцы, у них большой, гостеприимный дом, в нем много народу квартировало. Начальник нефтеразведки Лукин, главный инженер Левицкий… Это еще до меня было, во время войны, я тогда еще в Москве училась. У Аклима отец на фронте погиб, он за хозяина остался. Мы с ним давно дружим, и все праздники проводим вместе с его семьей. Когда мы с дочерью приходим к ним в гости, они угощают нас татарской лапшой и треугольниками, когда они к нам – мы готовим фаршированную рыбу.

– Здорово! – восхитился практикант.

– Да, конечно, это очень хорошо. Причем, я так и не научилась секретам татарской кухни, а они – еврейской. Но все равно мы чувствуем, что мы как бы одной национальности. И название этой национальности – нефтяники!

Минидора Иванова, как и ее молодой друг Аклим Мухаметзянов, который потом в 1980 году возглавит «Татнефть», достигнет вершин «нефтяного Олимпа» и станет главным геологом всего нефтяного объединения.

Да, Рудольфу Утэкову было что вспомнить! Он прошелся по центральной улице села, свернул налево, взобрался на Вишневую горку. Весь склон был усыпан желто-белыми ромашками (отсюда и название – Ромашкинское месторождение), а над ними – синее безбрежное небо. Красота! Все так же, как и четыре года назад.

Так да не так! Будку, где грелись рабочие и сидел мастер, снесли, на ее месте теперь настоящая операторная и лаборатория. Рядом появились магазинчик и хозбаза. На самой вершине горы раньше находился финский барак, там размещалась контора нефтепромысла. Сейчас барака нет, контора переведена в Новую Письмянку, переименованную в Лениногорск…

Рудольф удивлялся, как все изменилось на промысле за последние годы!

Танковые двигатели В2–300 на насосных установках, помнящие еще запах минувшей войны, были заменены на современные дизели. Появилась телефонная связь. Цивилизация – что и говорить! Раньше ведь как было? На Вишневой горе беспрерывно горели яркие факелы – благо нефтяной газ был бесплатным. Как только резервуары наполнялись, огонь тушили – это был сигнал операторам прекратить закачку нефти. Когда факелы загорались, насосы включались снова.

Рассказывают, что один приезжий американец, увидевший такую расточительность, воскликнул: «С одним вашим нефтяным факелом я бы стал миллионером!»

Плохо было и со связью. В шутку ее называли «бываловской». Уж очень было похоже на то, как в популярной тогда кинокартине «Волга – Волга» один из ее персонажей, некто Бывалый пытался разговаривать со своим конюхом. Телефоны тоже поначалу были допотопными. По телефонной трубке, которая называлась «вертушкой» (потому что беспрестанно приходилось крутить ручку аппарата), сначала нужно было дозвониться до коммутаторной. А там уж дежурная телефонистка втыкала штекер в гнездо нужного абонента.

К приезду Рудольфа в Ромашкино нефтяники построили собственную телефонную подстанцию, что заметно облегчило жизнь. Да что там облегчило, скажем прямо, телефон спасал от многих бед и неприятностей. Как спас, например, от больших неприятностей, новоиспеченного поммастера Рудольфа Утэкова.

В одно из своих первых дежурств Рудольф сразу попал в эпицентр чрезвычайных событий. И если бы не телефон, Рудольф даже и не знал бы, что предпринять.

Хотя в начале смены вроде ничего не предвещало опасности. Приборы работали исправно, насосы качали, скребки равномерно поднимались и отпускались. Рудольф с интересом изучал доклад бывшего «нефтяного генерала», а ныне председателя Татсовнархоза Алексея Шмарева, подготовленный к 10–летию Ромашкинского месторождения.

«Сегодня на каждого рабочего нефтепромыслов Татарии добывается около пяти тысяч тонн нефти, – резюмировал председатель. – Наша задача – увеличить добычу за счет роста производительности труда на 60 процентов и в 1965 году получить на каждого рабочего около восьми тысяч тонн нефти».

Показатели были отличные – больше всех «черного золота» в СССР выдавала Татарская республика! И во многом благодаря Ромашкинскому нефтепромыслу, отчего грудь Рудольфа Утэкова, понятное дело, распирала законная гордость. Без году неделя на промысле, но он уже чувствовал свою причастность к масштабным свершениям «Татнефти». В унисон его настроению в памяти всплыли чеканные строки пролетарского поэта:

Я планов наших люблю громадье,

Размаха шаги саженья.

Я радуюсь маршу, которым идем в работу и в сраженья.

…Слышим, слышим, как опять доносится скрипучий голосок одного из наших неприветливых читателей: «Нефть они, видите ли больше всех добывают… Показателями хвастают. А за счет чего и какой ценой эти показатели достигались! Об этом вы подумали? Опять по человеческим костям и трупам мостите дорогу себе в ад…»

Здесь, конечно снова можно мудро промолчать, а то еще такие помои накатят – век не отмоешься. Хотя… Хотя, если опустить пещерный национализм, нужно признать, что критика иногда бывает полезной, даже такая агрессивная и злобная. Давайте взглянем правде в глаза. Ведь на самом деле, никто тогда и думать не думал о том, какие ужасные воздействия на окружающую природу и здоровье людей оказывает безумный лозунг «Нефть любой ценой!» Ясное дело, рулила всем Москва, но расплачиваться приходилось жителям нефтяных районов. Трудно поверить, девять из десяти обитателей упоминаемого нами уже селения Куакбаша страдают тем или иным хроническим заболеванием. Так расположена здесь роза ветров и водные стоки, что вся нефтяная нечисть, отравляя воду и воздух, собирается в котловане, в котором и прячется это многострадальное татарское село.

Однако вернемся в дежурку к Рудольфу Утэкову. Туда как раз, нарушив его честолюбивые грезы, ворвался оператор и завопил истошным голосом:

– 105–ю пробило, нефть фонтанирует!

105 скважина перестала функционировать еще в начале года, с какого перепуга она теперь вдруг взбрыкнулась? Как выяснилось из сбивчивого и путанного рассказа оператора, во время работ по глушению скважины, прорвало сальник и нефть попёрла наружу…

Мастера, как назло, на участке в тот момент не было. Утэкову пришлось самому принимать решение. Первое – позвонить в контору нефтепромысла и доложить о случившемся. Второе – осмотреть скважину, выявить причину прорыва и наметить меры по устранению неполадок.

– Але, Лениногорск? – контора нефтепромысла находилась в Лениногорске – так теперь назывался рабочий поселок Новая Письмянка. – Докладывает поммастера Рудольф Утэков.

– Дежурный слушает, – раздался в трубке голос, по которому Рудольф в сменном помощнике директора Лениногорского нефтепромысла распознал Аклима Мухаметзхянова.

– Аклим Касимович, у нас ЧП на 105–й.

– Что еще у вас там случилось? – занервничала трубка. – 105 скважина уже ведь не работает.

– Случилось… это… ЧП.

– Я это уже слышал. Не мямли. Доложи обстановку, коротко и ясно, самую суть, – властно приказал Мухаметзянов.

– При глушении скважины изменилось давление… Пробило сальник… Открылся фонтан, – справился наконец с охватившем его волнением Рудольф.

– Твою мать! – Аклим взял себе в правило не ругаться, но в критических ситуациях трудно было сдержаться. – Это же настоящая авария! Только ее нам не хватало накануне юбилея! Куда же вы смотрели, черти!

Рудольф знал, ему рассказывали, что Аклим Мухаметзянов однажды уже переживал подобное ЧП. В январе 1954 года на Карабашском товарном парке из за 40–градусного мороза разорвало пятитысячный резервуар, и нефть разлилась по всей округе, достигнув аж самой развилки на Письмянку. Это была первая крупная авария в «Татнефти», занесенная в реестр мировых катастроф. Поскольку Мухаметзянов заведовал перекачкой нефти, его едва не сделали козлом отпущения и «врагом народа», что в принципе было одно и тоже. Аклим чудом выкрутился. Как заметил тогдашний «нефтяной генерал» Алексей Шмарев, в рубашке родился.

«Что же будет сейчас?» – переживал Рудольф.

Да, если быстро не ликвидировать аварию, много голов полетит. И в первую очередь – Утэкова, не посмотрят, что молодой специалист и только вчера пришел на промысел.

… Через 20 минут возле «взбунтовавшейся скважины» было полно народу. С воем примчались машины «скорой помощи» и пожарные. На место происшествия прибыло почти все руководство нефтепромысла: старший экономист Зубков, главный инженер Ахмадиев, директор Колесников, который держал постоянную связь с начальником «Татнефти» Шашиным. Поммастера Рудольф Утэков, успевший к этому времени проанализировать причины аварии, высказал свое предположение:

– Крышку сальника на скважине могло сорвать из-за высокого давления нефтяного пласта.

– Я тоже так думаю, – поддержал версию молодого специалиста главный инженер Ахмадиев, моментально разобравшийся в ситуации.

– Но как образовалось давление, ведь скважина перестала работать как раз из-за того, что давление упало до 150 атмосфер?

– Рядом со скважиной начали строить водовод, а после монтажа запустили насосные агрегаты, которые стали закачивать воду в пласт. Вот давление и подскочило – 200 атмосфер хватило, чтобы разорвать сальник.

Вокруг скважины образовалось облако из нефтяного газа, готовое взорваться в любой миг. Легкая нефть совсем не содержала воды и воспламенялась, как порох. Мог вспыхнуть такой пожар – мама не горюй! Поэтому 10 пожарных машин держали над скважиной постоянную водяную завесу.

Техническая задача, на первый взгляд, казалась банально простой: отпилить кабель, просунуть его конец в отверстие скважины, закрепить крышку сальника. И все дела! Любой оператор, не дожидаясь механика, мог с ней справиться. Но легко сказать – трудно сделать.

Попробуй пробиться через удушающий газ, нефтяной фонтан и ледяной душ из брандспойта пожарных машин! Вблизи скважины дольше нескольких минут находиться было нельзя. К тому же реальной оставалась возможность взрыва: одна искорка – и все взлетело бы к чертовой матери! Требовались не просто умельцы, но еще и отчаянные храбрецы.

Когда Рудольф Утэков, чувствуя ответственность за вверенный ему участок, предложил свои услуги, на него зашикали со всех сторон. Куда, дескать, прешь, салага, тут без тебя спецов хватает! В результате тщательного отбора – смельчаков нашлось больше дюжины – выбор пал на две пары: Габдулхака Каюмова с Нуриахметовым и Гаврила Менжаева с Махмутом Мухаметзяновым. Последний приходился двоюродным братом Аклиму, который остался на дежурстве в конторе нефтепромысла.