Hurts

Кто это, с чем едят, а можно.

Ким Чондэ, приехавший из Китая, но кореец, то есть китайского происхождения.

– Такого же качества, – фыркает как-то в сердцах Чанель, за что получает спокойное, но твердое «Не надо так». Удивленный взгляд и вопрос в нем остается открытым, а брюнет давится смыслом «это нечто вроде еще одного признания, разве не видишь?».

На Бэкхена какие-то нотки ревности раньше действовали шутливо, принимались положительно – но не сейчас.

О Чондэ говорить он начинает серьезно. И воспринимать иначе.

«Какого черта я не могу пренебречь осторожностью с кислотой?»

«Почему я чувствую, что уже не могу говорить в открытую, что мне это не нравится?»

«А мне это не нравится».

«Эй, Бэкхен, замолчи о том, как с ним здорово на философии».

Заводится какой-то механизм мелькания.

Куда бы Бэкхен ни пошёл в свободное время, подворачивается Чондэ со свободным часом и интересным делом, о чём бы он ни вспомнил, ни сказал, это вскоре следует ждать и у Чондэ во фразах, и это правда случайности, какой бы не был разговор о «необъяснимо, но факт», он заводит Бэкхена к Чондэ – про них и с ними всегда найдется какая-нибудь уникальная история.

Что Чанель так бессовестно пропустил?

– Мы с ним как-то моментально совпали, – строча новому другу смс, сказал Бэкхен абсолютно нормально, – и я с каждым разом поражаюсь этому.

И там действительно всё. Общая музыка, схожести литературы, ностальгия одних вещей, заученные кинокартины – у Чанеля и половины всего того не было. Не во вкусах и цвете фломастеров они с Бэкхеном сошлись. И он, как ни хотел, не мог не мог не мог НЕ МОГ ничего с этим сделать.

Чондэ такое активное бодрое солнце им вместо ламп на все случаи, это видно и чувствуешь сразу. Тоже из таких, которые могут забрать, а ты и отдашь, и останешься счастлив. От него исходили краски, брызги, а Бэкхену такое нужно, он питается за счет других. Чанель… скуден в меню. Он знает. Но он ничего не мог.

Его трясет, но теперь – от вида.

Как Чондэ приходит, берет Бэкхена за руку и уходит.

В душе ощущения запредельного детства, когда круглыми глазами смотришь вслед маме, уходящей из группы, оставляющей тебя до вечера. И всё равно по глупости думаешь: «а вдруг она навсегда?..»

Чанель не отмелся в сторону, но подвинулся. И не сказать, что охотно. В Бэкхене зажглось больше огней, а Ким Чондэ стал его перотехникой.

Просто у них всё в другую сторону, но намного больше.

Всё чаще за Бэкхеном замечать стал долгие разговоры по телефону, деление времени на «провести время вместе как-нибудь где-нибудь» и «занят» и деление «занят» на подготовку к зачетам и Ким Чондэ.

Чанель, в отличие от предыдущего катарсиса, прекрасно знает, что паранойя его начинается.

«Почему мне вполне нормальное совсем ненормально» – надрывно и по нарастающей звучит в его голове, когда он дрожащим голосом просит Бэкхена в один из их выходных:

– Скажи, что мы – это по-прежнему мы.

Парень к нему поворачивается с бока на спину и смотрит из-под опущенных век:

– Я слышу в твоем голосе беспокойство, которое не должно существовать. – Отвечает он и кладет руку Чанеля себе на живот, – перестань эти глупости.

Да, наверное, Чанель слишком примитивен и низок, раз его дергает такие моменты как:

Бэкхен заходит в комнату вразвалку, у него в глазах хороводы мыслей, он с замороженным видом валится на диван и говорит так же магически:

– Мне Чондэ рассказал о древних цивилизациях, и мы с ним фильм о Риме превратили в настоящий транс.

Чанель пережевывает уже вторую щеку, когда Бэкхен поворачивает к нему голову и, очевидно, выйдя из него на секунду, спрашивает:

– А ты как?

То паршиво, что Чанель только и может ответить:

– В порядке. Ты знаешь, новостей нет, как и крутых историй. Можешь пропускать меня в списке тех, о ком нужно подумать.

Старший бухается обратно, полностью всем довольный, а брюнету не остается ломать ничего, кроме линейки в руке и себя самого, оба случая – беззвучно, чтобы не распалять.

Или…

Чанель читает любопытную статью по саморегуляции, когда Бэкхен не может оторваться от кассеты в своих руках.

– Смотри, что Чондэ мне подарил, – любовно гладит он вещицу, перекладывая из ладони в ладонь, -

это фильм детства "Дорога домой".

Чанель смотрит на него через плечо.

«Хорошо.

Хорошо, Бэкхен.

Давай я притащу весы, ты положишь на одну из чаш эту кассету, а на другую все мои тебе песни, ту куртку в камоде, пропахший ромашками рюкзак, ключи от гаража, подвеску со всеми планетами. А так же все мои слезы, ночи без снов, дни в тревогах, мои поцелуи, мои удары, мои касания, мои объятия.

Что перевесит, Бэкхен?

– Очень мило, – буркает Чанель лишь и отворачивается обратно к столу.

Ему даже не к кому пойти пожаловаться, потому что это будет жалко, и потому что даже поход к Сэхуну, которому искренне похуй, закончился округленными глазами и вопросом :

– А они разве не встречаются?

Нечем крыть их яркое пламя, вспыхнувшее с незаметной спички. У Чанеля всё по несколько раз на неделе тянется, но не рвется, когда Бэкхен, целуя его в щеку, бросает:

– Я прокачусь с Чондэ до оптики подобрать очки, ты не против?

«Я против всего, что включает в себя его имя с местоимением «я» твоим голосом. Человека невозможно спрятать в человеке, особенно если ценность больше и крепче сейфа.