Кровь нерожденных

Глава шестая

Валя Щербакова задремала в ординаторской. Она дежурила вторую ночь подряд и очень устала. Ей приснился кошмарный сон, будто Симаков кладет подушку на новорожденного ребенка и душит его. Валя проснулась от собственного крика. Над ней стояла медсестра Оксана.

– Эй, ты чего орешь? Давай поднимайся. Там роженицу привезли.

– Какую роженицу?

– Обыкновенную. Срочные роды. Иди мой руки. Сейчас принимать будем.

– Что – мы с тобой? Вдвоем? – испугалась Валя.

– А кто же? Симаков вчера ночью уволился, ты же знаешь. Поругался с Зотовой, написал заявление об уходе. Они из-за той, вчерашней, поругались, которая сбежала.

– А ее так и не нашли?

– Нет, не нашли. Все, хватит болтать.

В предродовой на койке сидела девчонка лет восемнадцати и поскуливала жалобно, как щенок. По бледному, совсем детскому лицу стекали капли пота.

– Давай, Валюха, мерь ей давление, а я посмотрю раскрытие, – распорядилась Оксана и тут же ударила себя по лбу: – Ой, подожди у меня же там чайник включен! Я сейчас.

Валя выбежала за ней в коридор и шепотом спросила:

– Мы что, правда вдвоем будем принимать?

– Да, подруга, вдвоем, – Оксана похлопала ее по плечу, – в нашем отделении сейчас ни одного врача.

– А педиатр? Вдруг с ребеночком что не так? – испугалась Валя.

– Утром будет педиатр, – успокоила ее Оксана и убежала.

Из предродовой послышался громкий вопль:

«Ой, мамочки! Ой, помогите!» Девчонка стояла, держась за живот.

– Ну-ка, ложись! – скомандовала Валя.

– Я вот тут… Я правда нечаянно, простите, – девчонка с ужасом смотрела на прозрачную лужицу у себя под ногами.

– Воды у тебя отошли. Скоро родишь, – утешила Валя.

Как происходят роды, она знала наизусть, но принимать самой ей приходилось впервые. Она ужасно волновалась. «Хорошо, если все пойдет правильно, как в учебнике, а если вдруг какая-нибудь неожиданная патология? Господи, помоги!»

Незаметно перекрестившись, Валя просмотрела карту роженицы. Никаких особенностей там отмечено не было.

– Как тебя зовут? – спросила Валя, измеряя девчонке давление.

Спросила просто так, чтобы отвлечь роженицу разговором. В карте было написано: «Иваненко Надежда Федоровна».

– Надя, – всхлипнув по-детски, ответила роженица. Ей действительно едва исполнилось восемнадцать.

– Кого ждешь?

– Мальчика, – убежденно ответила Надя.

– Значит, будет тебе мальчик, – пообещала Валя и стала объяснять, как надо дышать и расслабляться.

По ее расчетам, оставалось еще минут тридцать. Родовая находилась рядом, но Валя решила на всякий случай прикатить из коридора каталку. Она наслушалась страшных историй о том, как ребенок по дороге в родовую выпадает на кафельный пол и расшибает голову. Так зачем рисковать? Ведь совсем не трудно отвезти роженицу на каталке, тем более ей самой идти тяжело.

Оксаны все не было. Выглянув в окно в коридоре, Валя увидела у освещенных ворот медсестру в одном халатике: та курила и весело болтала с охранниками.

Встав на подоконник, Валя крикнула в открытую форточку:

– Оксана! Ты что?!

– Ну иду, иду. – Оксана, не торопясь, покуривая на ходу, зашагала к больнице.

Вернувшись в палату, Валя решила на всякий случай посмотреть роженицу, которая уже просто захлебывалась криком. А посмотрев, тихо ойкнула.

– Давай-ка, Надюша, перебирайся на каталочку. Рожать поедем.

В этот момент вошла Оксана, румяная и улыбающаяся.

– Валь, ну ты чего? Еще часа полтора осталось по моим расчетам… – Она сладко зевнула и потянулась.

– Не знаю, как ты там рассчитывала, но уже головка врезалась. – Валя помогла роженице перелечь на каталку.

– Да? Ну ладно, – пожала плечами Оксана. – Рановато что-то. Слушай, а зачем ее с такими почестями, на каталке? Ишь, королева! Сама дойдет! Ну-ка давай, женщина, своими ножками, – скомандовала она, – и орать кончай.

– Ты, Оксаночка, лучше приготовь детский набор. Я сама ее довезу.

– Надо же, какие нежности! – фыркнула Оксана.

Родившийся через двадцать минут мальчик, пухлый, розовый, пописал прямо на Валин халат. Глядя на новорожденного и на его блаженно улыбающуюся восемнадцатилетнюю маму, Валя чуть не заплакала. Это был первый принятый ею, Валей Щербаковой, малыш, и все прошло отлично, как по учебнику.

До конца ночного дежурства оставался час.

– Валь, я пойду домой, ладно? – Оксана зевнула во весь рот. – Ты сама все сделаешь, запишешь. Не могу больше, засыпаю.

– Иди уж, – махнула рукой Валя.

Запеленатого, уснувшего наконец малыша она отнесла в палату для новорожденных, уложила в кроватку, постояла несколько минут, любуясь им. Малыш причмокивал и корчил смешные рожицы.

Остальные девять кроваток были пустыми. «Странно, – подумала Валя, – как мало сейчас рожают у нас в Лесногорске. Может, все в Москву едут?»

Она знала, что в этой больнице, в этом отделении, родилась она сама, и почти все ее знакомые, друзья, одноклассники, и те, кто помладше…

«Вот такого же малыша вчера ночью чуть не загубили, – тяжело вздохнула Валя, – наверное, хорошо, что здесь больше почти никто не рожает».

Дома она рухнула в постель и проспала до трех часов дня как убитая, а проснувшись и попив чаю, отправилась в магазин купить какой-нибудь еды к маминому приходу с работы.

Возле универсама Валя встретила своего старого знакомого Митю Круглова. Они выросли в одном дворе, учились в одной школе, только он двумя классами старше. Митя был отличником, не ругался матом, не пил портвейн по подъездам, не нюхал клей и прочую гадость на пустыре за школой. А сейчас вообще стал младшим лейтенантом милиции. Вале он очень нравился, она даже была влюблена в него немножко…

Он шел без формы, в куртке и джинсах, и вел на поводке свою старенькую овчарку Жанну.

– Привет, Валюш! Как дела? – улыбнулся он.

– Спасибо, хорошо. Представляешь, – вдруг неожиданно для себя выпалила Валя, – я сегодня первый раз в жизни сама роды приняла. Ночью.

– Поздравляю. И кто родился?

– Мальчик.

– У тебя сейчас что, практика?

– Да, в нашей больнице, в гинекологии.

– А ты вчера ночью случайно не дежурила?

– Дежурила. Я почти все время ночью.

– К вам женщину ночью на «скорой» привезли. Может, слышала? Полянская Елена Николаевна.

– А ты откуда знаешь? – удивилась Валя.

– Она к нам в отделение рано утром пришла. Босиком, в больничной рубашке… Заявление такое странное написала. Я ее домой на машине отправил.

– Ох, Митенька, это очень неприятная история. – И Валя выложила ему все, что произошло прошлой ночью.

Митя слушал молча, не перебивая, потом спросил:

– Может, это просто случайность? Какая-нибудь ошибка медицинская? Не верится, что нарочно… Кому это надо и зачем?

– Вот и я все голову ломаю, – призналась Валя. – Кому и зачем?

* * *

– Если я тебя правильно понял, препарата у вас для меня до сих пор нет?

– Ну почему, есть. Это вопрос одного-двух дней.

– Прошло уже больше недели. Ты можешь мне объяснить, в чем проблема?

– Зачем тебе наши производственные тонкости?

– Ваши производственные тонкости мне и правда ни к чему. Мне нужен препарат. А у вас, говнюков, как я понял, все запасы проданы.

В общем, так. Даю тебе еще сутки, и то жирно будет.

Хозяин кабинета, пыхтя, поднял свое болезненно-толстое тело из глубокого кресла. Он был огромен и красен лицом. Фамилия Буряк ему удивительно подходила. Он посмотрел на собеседника сверху вниз.

– Что сидишь? Свободен.

Собеседник, седовласый рекламный красавец, ослепительно улыбнулся. Его звали Вейс. Собственно, это была его фамилия, но все знакомые называли его только так – Вейс, а те, кто знал его в уголовном мире, вообще считали это кличкой.

– Не волнуйся ты так. Ты бы заранее меня предупредил, а то сразу – вынь да положь! У нас же свои технологии, свои сроки, – пытался урезонить толстяка Буряка Вейс.

– Волноваться тебе надо! – выкрикнул Буряк неожиданно высоким фальцетом. – Не предупредили его, бедного! Будто ты не знал, что для меня всегда должен быть запас! Все. Выметайся!

– Нервный ты стал, однако…

Когда за Вейсом почти закрылась дверь, Буряк окликнул его:

– Эй, подожди. Извини, я вспылил.

– Ничего, бывает. Это ты меня извини, – пожал плечами седовласый красавец.

Когда он садился в машину, лицо его все еще было бледно.

– В Лесногорск, – сказал он шоферу и, закрыв глаза, откинулся на мягкую спинку сиденья.

Черный «БМВ» выехал за Кольцевую дорогу, мимо окна замелькали унылые мокрые перелески. Октябрь кончался, листья совсем облетели, было голо и сумрачно. Вейс смотрел на косые, почерневшие от ледяного дождя деревянные избы, серые панельные поселки городского типа. Вдоль шоссе еще кое-где неприятно лоснились кучи подмороженных арбузов, жалкие ошметки ушедшего давным-давно лета.

Он думал о том, как хорошо ехать мимо всего этого в чистой, теплой машине, слушать мягкую, успокаивающую композицию Луи Армстронга и знать, что не замараешь замшевых английских ботинок хлюпающей грязью, что не надо тебе под ледяным дождем ждать автобуса вместе с понурыми бабками, тетками, пьяными и матерящимися мужиками, а потом трястись в этом автобусе, в давке, нюхая испарения тел и слушая бесконечный унылый мат.

Да, у него возникла проблема, случился досадный сбой. Но это даже хорошо. Слишком гладко все шло три года. Отлаженный механизм работал сам и сбоев не давал. В таком тихом омуте обязательно заводятся хитрые черти. Чтобы они не заводились, не подтачивали всю конструкцию изнутри, нужны встряски. Хорошо, когда они такие легкие и неразрушительные, как теперешняя.

Буряк, конечно, подождет, и не сутки, а еще неделю. За это время сырье появится, можно будет заткнуть ему пасть. Но главное сейчас – продумать варианты новых источников самому, не сваливать эту головную боль на старушку Зотову. Ей теоретические построения не по зубам. Она – практик, исполнитель. А он, Вейс, теоретик, руководитель, мозг и сердце всего дела.

Но слегка припугнуть Зотову не мешает. Она и только она виновата в этой дурацкой истории со сбежавшей из больницы бабой. Она относится к беременным женщинам как к покорным, бессмысленным животным, которые слепо повинуются любому слову врача и не способны ничего предпринять самостоятельно. Вейс даже зауважал эту неизвестную женщину, решившуюся сбежать из больницы. Здорово она щелкнула по носу надменную Амалию Петровну. И поделом!

В голове мелькнула фраза, которую он с удовольствием скажет старухе, когда войдет: «Милая моя, мы же с вами не в виварии работаем!»

* * *

– Милая моя, мы же с вами не в виварии работаем! – произнес он, переступив порог, и добавил: – Пусть это будет для вас хорошим уроком.

Зотова рассказала ему все подробно, в лицах изложила свой разговор с капитаном Савченко. Она надеялась, что Вейс поймет: в случившемся нет ее вины. Наоборот, она сделала все, что могла. Единственное, о чем Амалия Петровна умолчала, – об увольнении Симакова. Зачем признаваться в еще одной своей ошибке? Зачем знать Вейсу, что она ввела в дело ненадежного человека?

– Трое ваших ребят уже столько времени гоняются по Москве за этой проклятой бабой. У них есть записная книжка, фотография, ключ от квартиры. Но они оказались полными идиотами, – закончила она свой рассказ, и Вейс заметил, что на словах «трое ваших ребят» она сделала особенное ударение.

– А, собственно, что мы будем делать с этой Полянской, когда ребята возьмут ее? – медленно произнес он после того, как Зотова замолчала. – Ведь у нее, как выяснилось, двадцать шесть недель, а для нас крайний срок – двадцать пять. Может ничего не получиться. – Он не спрашивал Амалию Петровну, а рассуждал вслух, но Зотова восприняла сказанное как вопрос и обрадовалась: он с ней советуется как с равной.

– Во-первых, все может получиться. Одна неделя такой уж большой роли не играет. Да и вообще, с точностью до недели срок можно определить далеко не всегда. Возможно, там именно двадцать пятая, мой человек в консультации, который делал УЗИ, – опытный врач. Во-вторых, я считаю, с этой бабой надо обязательно что-то делать. Ее в любом случае необходимо обезвредить. Она журналистка, у нее могут быть серьезные связи. Заявление в милицию она уже написала, может обратиться куда-нибудь еще.

– Ну и что? Пусть обращается! Мне кажется, Амалия Петровна, вы подменяете реальную проблему мифической. Реальная проблема – достать сырье. От кого вы его получите – от этой ли женщины, или от любой другой, меня не волнует. Что, на всю Москву и Московскую область единственная беременная на нужном сроке?

– Получилось так, что пока в нашем распоряжении оказалась одна-единственная. И она сбежала. Вы же не можете организовать охоту на всех беременных Москвы и Московской области! Просто не надо было пускать в производство весь резерв.

Неожиданно для себя Зотова заговорила так, как никогда себе не позволяла и не должна была позволять ни в коем случае…

* * *

Лена открыла дверь своим ключом, и навстречу ей с запоздалым лаем приковыляла старая такса Пиня. Пес пытался подпрыгнуть, чтобы лизнуть гостью, но не сумел и закрутился неуклюжим волчком, изо всех сил выражая свою собачью радость.

– Ну, здравствуй, Пинюша, здравствуй, мальчик! – Лена погладила таксу, пес лизнул ее руку.

От былой роскоши трехкомнатной васнецовской квартиры не осталось и следа. Ремонт здесь в последний раз делали лет двадцать назад. Обои кое-где отставали от стен, штукатурка на потолке облупилась. На кухне еще стоял старинный, прошлого века, красавец буфет, но вся остальная мебель была образца шестидесятых – тонконогая, шаткая, геометрически безобразная.

После смерти мужа у Зои Генриховны появилась странная страсть – продавать все более или менее ценное, что есть в доме. Она относила в скупку старинное столовое серебро, фарфор, картины, драгоценные украшения. И все это уходило за бесценок.

Сначала Лена пыталась как-то остановить тетушку. Она зарабатывала вполне достаточно, чтобы прокормить и себя, и старушку. Да и пенсия у Зои Генриховны была не такая уж маленькая.

Но ярая коммунистка продавала вещи из принципа. «Надо избавляться от всего этого пошлого мещанства!» – восклицала она. И тут Лена была бессильна.

А уж когда тетя отнесла в скупку обручальные кольца, свое и покойного мужа, Лене стало не по себе. Она стала подозревать, что у тетушки действительно что-то не в порядке с психикой. Если у человека дурной характер, который к старости становится все хуже и хуже, то очень сложно поймать момент, когда он перерастает в душевную болезнь…

Зои Генриховны дома не было. Лена сняла сапоги, прошла на кухню к телефону и набрала номер, только что переписанный у Гоши. Ей повезло. Кротов оказался на месте и сам взял трубку.

– Сергей Сергеевич, здравствуйте. Моя фамилия Полянская. Я работаю в журнале «Смарт». Ваш телефон мне дал Егор Галицын.

– Вы хотите взять у меня интервью? – спросил мягкий, низкий голос.

– Нет. Мне необходимо с вами посоветоваться по личному делу. В общем, даже не совсем личному. Очень срочно.

В прихожей раздались голоса и лай Пини. Один голос принадлежал Зое Генриховне, два других – молодым, сильно поддатым мужичкам. Лена напряглась, и ее собеседник это почувствовал, не стал задавать лишних вопросов, а назначил встречу на сегодня.

Едва Лена успела положить трубку, в кухню влетела тетушка. За ее спиной маячили две испитые веселые рожи.

– Здравствуй, детка, – Зоя Генриховна подставила для поцелуя сухую холодную щеку, – рада тебя видеть. Наконец нашла покупателей. Как хорошо будет без старого дурака, – она шлепнула ладонью по дубовому боку буфета. – Сразу просторно станет на кухне, светло! Ненавижу все эти бордюрчики, завитушки, стеклышки цветные. Так и веет пошлостью.

Лена с грустью наблюдала, как два алкаша, пыжась и краснея, пытаются сдвинуть с места одну из любимых вещей ее детства.

Когда Лена была маленькая и гостила у тети, этот буфет казался ей сказочным замком. За дверцами стояли чашки и банки. Цветные стекла делали их странными, таинственными, похожими на чудовищ, драконов, принцесс и принцев. Она могла часами сидеть на кухне и разглядывать сквозь стекла обитателей буфета, придумывая про них разные истории.

– Тетя Зоя, давай я его лучше к себе заберу!

– Нет, – тетушка была неумолима. – Пусть катится вон! Нечего пыль собирать. Куда ты его поставишь?

– Найду место, это не проблема. Жалко, ведь последняя старинная вещь.

– Вот именно! Нечего жалеть вещи. Они только место занимают и отвлекают от главного.

«От чего – главного?» – хотела спросить Лена, но промолчала. Разговор стал раздражать тетушку, а ссориться с ней Лена не любила.

– Тетя Зоя, я поживу у тебя пару дней. В квартире напротив полы лаком покрыли, у меня от этого запаха голова болит, спать не могу.

– Конечно, детка, живи сколько хочешь, – рассеянно ответила тетушка. Ее внимание уже полностью переключилось на пыхтящих мужичков.

– Что же вы, товарищи грузчики, мало каши ели – даже с места сдвинуть не можете! – произнесла она своим партийным голосом.

– Не можем, бабуль, никак не можем. Вещь старинная, добротная, из цельного дуба. Давай уж завтра утречком, еще ребят приведем. Здесь человека четыре надо, не меньше. Он ведь, подлец, в лифт не влезет, а по лестнице волочь – пупок надорвешь, вдвоем-то.

– Вот народ! – укоризненно покачала головой Зоя Генриховна. – Совсем разучились работать при вашей демократии. Все, товарищи грузчики, до завтра свободны, – распорядилась она.

– Ну, бабуля, а на поллитру?

– На какую такую поллитру? – прищурилась Зоя Генриховна. – За что же это вам давать? Не заработали!

– Идемте, я вас провожу, – кивнула Лена возмущенным грузчикам.

В прихожей она достала из сумочки пятьдесят тысяч.

– Ребята, – сказала она тихо, – не надо завтра приходить. Мы буфет продавать не будем.

– Вот и правильно, – пряча полтинник, заулыбался тот, что потрезвее, – вещь-то хорошая, старинная, а уйдет за гроши. Мы ж заметили, бабулька-то у вас… – Он присвистнул и выразительно покрутил пальцем у виска.

Когда Лена вернулась на кухню, Зоя Генриховна читала газету «Завтра» и что-то подчеркивала красным карандашом, ставила восклицательные и вопросительные знаки на полях, при этом посасывая карамельку.

– На буфетные деньги, – сообщила она, не глядя на Лену, – куплю кроватку и коляску твоему байстрюку. Еще на пеленки останется. И не спорь со мной!

– Я не спорю, – вздохнула Лена. – Откуда у тебя слова такие – байстрюк! Скажи еще – бастард.

– Я еще не то скажу, – пообещала тетушка, – пороть тебя некому. Принесла в подоле – и глазом не моргнет.

– Тетя, мне тридцать пять лет. В каком подоле?

– В таком. И чтобы родила мне мальчика. Поняла? – Это было сказано таким командным тоном, что Лена не выдержала и засмеялась.

– Что смеешься? Мальчика можно в военное училище отдать и жить спокойно – там ему с пути сбиться не дадут. А девчонку куда отдашь? Только замуж. А вырастет такая, как ты, демократка, принесет в подоле, тогда будешь знать!

Глава седьмая

Валя решила немного прогуляться. Спешить было некуда. Сегодня ей опять предстояло ночное дежурство, кусок дня оставался свободным – в институт ехать не надо, спать уже не хочется, а мама вернется с работы не раньше семи.

Выглянуло солнышко, последнее октябрьское солнышко, впереди был пасмурный, холодный ноябрь, самый нелюбимый месяц в году. Именно в ноябре у Вали случались всякие неприятности, именно в ноябре Лесногорск обнажался во всем своем панельном убожестве, не прикрытый ни листвой, ни снегом, и все вокруг становилось мрачным, бессмысленным, безнадежным – но лишь до первого настоящего снега, до первого ясного, морозного декабрьского дня. Тогда и маленький Лесногорск, и весь мир вокруг обретал краски, очертания, смысл… Можно было жить дальше и ждать Нового года.

Возле универмага торговали журналами. На столах, покрытые полиэтиленом, были разложены «Плейбой», «Космополитэн», «Бурда моден». Валя любила и умела вязать, поэтому иногда у журнальных развалов просматривала журналы по вязанию. На этот раз в традиционных «Верене» и «Анне» не было ничего интересного.

– А вот посмотрите «Смарт», – посоветовала озябшая продавщица, – там в конце обязательно есть одна-две модели. И вообще журнал хороший. Там и психология, и кулинария, и косметика. Рассказы бывают отличные.

Прочитав анонс на яркой обложке, Валя нашла на последних страницах две чудесные модели с простыми, но очень красивыми узорами. Как раз такие кофточки ей давно хотелось связать. Она спросила о цене.

– Вообще-то десять, но номер за позапрошлый месяц. Уступлю за семь, – продавщице хотелось продать сегодня хоть что-нибудь. Торговля шла плохо, ноги окоченели, стоять надоело.

Конечно, семь тысяч были для Вали большими деньгами, но она решила сделать себе подарок – за все пережитые волнения, за первые, так счастливо принятые роды.

Дома она уютно устроилась на кухне с чашкой чая, сушками и журналом «Смарт». Просмотрев статьи о мужской психологии, женской привлекательности, о поисках своего стиля в макияже и одежде, Валя углубилась в чтение рассказа Агаты Кристи, который, как сообщалось, публиковался впервые. Проглотив рассказ за полчаса, Валя прочитала в конце: «Перевела с английского Елена Полянская».

Сердце екнуло. «Надо хотя бы вещи ей вернуть, – сказала себе Валя, – ведь как бессовестно все получилось».

На последней странице были напечатаны в столбик названия отделов, фамилии заведующих и телефоны.

«Отдел литературы и искусства, Полянская Елена Николаевна».

Валя тут же сняла трубку и стала по коду дозваниваться в Москву, в редакцию журнала «Смарт». Наконец ей удалось поговорить с секретаршей главного редактора. После этого она оделась и быстро пошла в больницу. До начала дежурства оставалось еще четыре часа, но ей нужно было застать кладовщицу.

Валя очень волновалась – во-первых, потому, что не была уверена, правильно ли поступает, во-вторых, потому, что совершенно не умела врать.

Кладовщица тетя Маня знала Валю с детства, так как дружила с ее бабушкой.

– Здравствуй, Валюшенька, как дела? Чайку налить тебе? – Тетя Маня пила чай из огромной фаянсовой кружки, вкусно похрустывая карамельками.

– Спасибо, тетя Маня, я вообще-то спешу. Больная выписывается, надо вещи забрать. Посмотрите, пожалуйста, Полянская Елена Николаевна, у нас в гинекологии лежала. Я сама ее вещи сдавала под расписку.

Тетя Маня закряхтела, поднимаясь. Ей очень не хотелось прерывать чаепитие.

– Да вы сидите, я сама найду, можно? И потом расписку напишу, – краснея, предложила Валя.

– А, ну ладно, иди, деточка, посмотри сама. Валя сразу нашла светлый плащ, клетчатую шерстяную юбку, белый свитер из альпаки. Еще тогда, ночью, стягивая этот свитер через голову бесчувственной женщины, она обратила внимание, что он связан вручную. «Интересно, – подумала тогда Валя, – она сама вязала?» Женщины, которые сами вязали и шили себе вещи, почему-то сразу вызывали у нее симпатию.

Валя написала расписку и попрощалась с тетей Маней. В пустой ординаторской на первом этаже она заранее оставила большую спортивную сумку. Запершись изнутри, Валя аккуратно упаковала вещи, каждую в отдельный пластиковый пакет, застегнула «молнию» сумки и с независимым видом вышла из больницы.

Завтра, поспав немного после ночного дежурства, она отправится в Москву, в редакцию журнала «Смарт» и отдаст вещи. Тогда совесть ее будет чиста.

* * *

Зотова задумчиво листала толстую потрепанную телефонную книжку. Каких телефонов здесь только не было – знаменитых артистов, министров, сотрудников иностранных посольств, известных писателей, композиторов, режиссеров. Впрочем, сейчас все эти имена и телефоны Амалию Петровну не интересовали. Она обращала внимание только на те номера, возле которых стояли имена без фамилий, без отчеств и должностей. Так записывают телефоны не деловых знакомых, а близких людей. А если имя написано в уменьшительно-ласкательной форме, то именно стоящий рядом с ним номер следует набрать в первую очередь.

Метод, конечно, не самый верный. Книжка очень старая, и не исключено, что тот, кто когда-то был записан с отчеством, фамилией и должностью, успел стать близким человеком, но не обзванивать же всех – их около тысячи!

Между тем бесфамильных телефонов оказалось всего-то четыре, не считая тех, возле которых стояли коды других городов, и тех, что были написаны по-английски. Таким образом, круг сужался и задача облегчалась.

Первым был номер некоего Андрюши. Зотова решила начать с него.

К телефону подошел ребенок. Сладчайшим голосом Амалия Петровна произнесла:

– Деточка, позови, пожалуйста, дядю Андрюшу.

– А он уехал в Германию, – удивленно ответил ребенок, – давно, уже год.

– Тогда позови, пожалуйста, тетю Лену.

– Тетя Лена, вас к телефону! – закричал ребенок.

У Зотовой вспотели ладони. Через бесконечные пять минут она услышала шамкающий старческий голос:

– Але, слушаю…

Следующий телефон принадлежал некоей Оле, однако выяснилось, что Оля давно переехала и ее новый телефон неизвестен.

Потом был номер какой-то Регины, но там никто не снимал трубку, и в итоге остался последний – Юрий.

Юрий подошел к телефону сам. У него был приятный хрипловатый баритон.

– Кто вам дал этот телефон? – удивился он после того, как Зотова сообщила, что разыскивает Лену Полянскую.

– Ну, так получилось случайно, – стала мямлить, смутившись, Амалия Петровна, – я – старая знакомая Леночки, мне очень нужно ее найти.

– Ничем не могу вам помочь, – холодно ответил Юрий, – сюда больше не звоните.

Зотова продолжала задумчиво листать телефонную книжку и вдруг на внутренней стороне картонного переплета заметила полустершиеся слова. Приглядевшись, она обнаружила, что писал это кто-то другой, не сама Полянская – ее почерк Амалия Петровна успела изучить.

«Ленуся! Позвони, пожалуйста, тете Зое. Не забудь. У нее день рождения седьмого мая».

Дальше стояла дата десятилетней давности, номер телефона, а под всем этим была нарисована смешная ушастая рожица.

Именно этот номер и набрала Амалия Петровна. Ответил молодой женский голос.

– Деточка, – прошамкала Зотова по-старушечьи, – тетю Зою позови, будь добренька.

– Секундочку, – ответили ей, и она услышала: «Тетя, тебя к телефону!»

– Погоди, детка, а ты кто ей будешь?

– Племянница.

– Леночка тебя зовут?

– Да.

Тут Зотова услышала строгий пожилой голос:

– Я вас слушаю.

Амалия Петровна повесила трубку.

– Разъединили, – пожала плечами Зоя Генриховна, – сейчас перезвонят.

Но никто так и не перезвонил.

* * *

Сергей Сергеевич Кротов назначил Лене встречу на восемь часов вечера в «Макдоналдсе» на Пушкинской площади. Он в любом случае собирался после работы зайти туда поужинать.

Год назад Кротов развелся с женой и довольно быстро приобрел холостяцкие привычки. Дома есть было нечего, а в «Макдоналдсе» чисто, сытно и сравнительно дешево.

Полянскую он узнал не сразу, хотя она довольно точно себя описала. Он ожидал увидеть стандартную деловую женщину со стандартными журналистскими замашками, со слоем дорогого макияжа на лице и тщательно уложенными волосами, с холодными цепкими глазами и дежурной любезной улыбкой. Такие женщины постоянно мелькали на пресс-конференциях и брифингах в МВД, на экране телевизора, на театральных премьерах, куда ему доводилось ходить с бывшей женой-балериной. Молодые и зрелые, блондинки и брюнетки, они мало чем отличались друг от друга.

Но Полянская была совсем другая. Когда он наконец вычислил ее в том углу «Макдоналдса», где они договорились встретиться, у него почему-то сжалось сердце. Он даже не разглядел сразу, красива она или нет. Просто во всем ее облике, в тонких чертах худенького лица было нечто неуловимо женственное, трогательное, беззащитное. Ее хотелось обнять и погладить по темно-русым волосам…

Кротов тут же одернул себя. После развода с Ларисой, после всех безобразных склок и истерик, которые пришлось пережить, каждая женщина почему-то представлялась ему орущей, рыдающей, выплевывающей грязные ругательства. Глядя на какую-нибудь хорошенькую мордашку, он думал: «Сейчас ты такая романтичная, нежная, а потом, как освоишься…»

Но эту женщину, Елену Николаевну Полянскую, он никак не мог представить орущей и скандалящей. Такое было впервые. «Неужели я, как мальчишка, готов влюбиться с первого взгляда?» – спросил себя Кротов. И тут же сам себе честно признался, что да, готов. Но выдать себя хоть словом, хоть жестом он не мог.

Глядя на нее, слушая ее спокойный голос, он поймал себя на том, что ему рядом с ней удивительно уютно и спокойно. Влюбленность предполагает волнение, взвинченность, а это – какое-то совсем другое чувство.

То, что она рассказывала, не укладывалось в голове. То есть Кротов не мог уловить сути случившегося. Будь перед ним другая женщина, он сделал бы скидку на мнительность, страсть к преувеличениям, затаенную где-то глубоко в подсознании манию преследования, и тогда все встало бы на свои места.

Но в случае с Полянской нельзя было делать никаких скидок. Кротов сразу понял: она излагает события совершенно точно, ничего не преувеличивая, наоборот, как бы пытаясь себя уговорить, что ей показалось, что ничего страшного не произошло.

Когда она закончила, Кротов спросил:

– Номер «скорой» вы записали?

– Запомнила. 7440 МЮ.

– Как фамилия дежурного, которому вы оставили заявление?

– Кажется, Круглов. Да, младший лейтенант Круглов. Он ко мне очень хорошо отнесся, чаем горячим напоил, но в моем заявлении, кажется, ничего не понял.

– Конечно, не понял. Видите ли, Елена Николаевна, то, что с вами произошло, – странно и очень неприятно, но во всем этом пока нет состава преступления, нет мотива. Ну подумайте сами, кому и зачем все это понадобилось? Может, у вас есть враги? Может, вам мстят или угрожают таким образом?

– Нет, Сергей Сергеевич. Этот вариант я исключаю полностью. Таких врагов у меня нет. Есть, конечно, люди, с которыми, скажем так, не сложились отношения. Есть чисто литературные противники, с которыми мы года три-четыре назад довольно резко полемизировали на страницах центральной прессы, но все это уже потеряло остроту. Ну и потом, это люди с другими возможностями и другими средствами угроз и мести. Предположим, я раскритиковала в пух и прах некоего автора, или отказала в публикации, или поймала на плагиате. Но он может, в свою очередь, разгромить меня как критика, как редактора, как переводчика и так далее. Самый крайний вариант – пустить обо мне какую-нибудь грязную сплетню. Но не более того.

Отхлебнув густого молочного коктейля, Лена продолжала:

– Мне кажется, все случившееся не имеет отношения ко мне лично. То есть им нужна была не конкретно я, Елена Полянская, а любая беременная женщина.

– Возможно, – кивнул Кротов. – Ну а если предположить, что врач в консультации действительно обнаружил, что ребенок, простите, неживой? Давайте просто попробуем перебрать все возможные варианты.