Война хаоса

И Третий

(Возвращение)

Земля ждет. Я жду вместе с ней.

И горю ожиданием.

Потому что мы победили врага. У подножия их холма, на окраинах их города мы окружили армию людей, и теперь она в нашей власти. Они были сломлены, растеряны и готовы потерпеть поражение…

Битва почти выиграна. Мы победили.

Но в этот миг земля разверзлась у нас под ногами и наши тела полетели в воздух.

Мы отступили. Мы бежали, карабкаясь вверх по холму, по битому камню, по размозженной дороге, вверх, за гребень, чтобы лечить наши раны и оплакивать мертвых.

Но мы были близки к победе. Так близки, что впору попробовать ее на вкус.

Я и сейчас чувствую этот вкус, глядя на долину внизу, где люди из Расчистки разбивают лагерь, лечат свои раны и хоронят своих мертвецов, небрежно побросав наших в кучи.

Я помню другие кучи тел, в другом месте…

Я снова горю от одного воспоминания.

А потом я вижу еще кое-что, оттуда, где сижу, с гребня холма – рядом с тем местом, где река рушится в долину. Я вижу свет, парящий в ночном небе.

Следящий за нами. Следящий за Землей.

Я подымаюсь на ноги, чтобы уйти, и обнаруживаю Небо.

По речной дороге я углубляюсь в лагерь. Полнотелая тьма ночи пятится от костров. Брызги воды на перекатах поднимают туманную дымку – от огней она тихо мерцает. Земля смотрит, как я лавирую между ними, их лица светлы, хоть и устали от битвы, голоса открыты.

Небо? показываю я голосом на ходу. Где здесь дорога к Небу?

В ответ мне показывают путь меж костров и спрятанных бивуаков, меж яслей и выгонов для боерогов…

Боерогов, шепчут за пределами взгляда – потрясенно и даже с отвращением, потому что это слово не из языка Земли, а из речи врагов, из Зачистки, и я возвышаю голос, чтобы заглушить его, и показываю Небо?

Земля показывает дорогу дальше.

Но за этой готовностью помочь я слышу… – неужели сомнения?

Потому что кто я такой, в конце-то концов?

Герой? Спаситель?

Или жертва? Опасность?

Начало я или конец?

Воистину ли я от Земли?

И если быть честным, я тоже не знаю ответов.

Они показывают мне дорогу к Небу, и я иду меж них и чувствую себя листом, плывущим в реке… над рекою… в реке…

Но, возможно, не от нее.

А вперед меня летит весть о моем приходе.

Возвращение близко, показывают они один другому. Возвращение близко.

Потому что так они зовут меня. Возвращение.

Но у меня есть и другое имя.

Мне пришлось выучить, как Земля называет разные вещи, вытаскивая слова из их бессловесного языка, из великого единого голоса Земли – чтобы я мог их понимать. Земля – так они себя зовут и всегда звали, потому как разве же они не сама Земля этого мира? На которую сверху взирает Небо?

Люди их Землей не зовут. Они изобрели какое-то свое имя, на основании самой первой попытки установить контакт, а потом им даже не хватило любопытства его поменять. Может быть, с этого-то все проблемы и начались.

Расчистка – так Земля зовет людей, паразитов, явившихся из ниоткуда и решивших сделать наш мир своим новым нигде, поубивать всю Землю в диких количествах, но потом перемирие привело к вынужденному разделению: Земля – в одну сторону, а Расчистка – в другую. Навсегда.

За исключением, конечно, Земли, которую бросили. Земли, которая осталась в рабстве у Расчистки по условиям мира. Земли, которая перестала зваться Землей, быть Землей, которую вынудили даже перенять язык Расчистки. Эта брошенная Земля была большим стыдом для Земли, и стыд этот стал зваться «Бремя».

Пока Расчистка не уничтожила все Бремя одним махом.

Один день убийств. Всё.

И теперь есть еще я, Возвращение. Именуемый так не только потому, что я единственный из Бремени вернулся живым, – мое возвращение вынудило Землю вернуться сюда, на этот холм, после многих лет перемирия, в вышине над Расчисткой, гордую и решительную, с лучшим оружием, в лучших количествах и с лучшим Небом.

Все они здесь из-за Возвращения. Из-за меня.

Но мы больше не атакуем.

Возвращение идет, показывает Небо, когда я приближаюсь к нему, хотя он стоит ко мне спиной. Он обращается к Дорогам, которые сидят перед ним полукругом. Он показывает им послания, которые нужно разнести по всей Земле; послания мелькают так быстро, что мне трудно их прочесть.

Возвращение заново выучит язык Земли, показывает Небо, заканчивая с Дорогами и подходя ко мне. Со временем.

Они понимают мои слова, показываю я в ответ, глядя на Землю: все они смотрят, как я говорю с Небом. Они сами ими пользуются, когда говорят со мной.

Слова Расчистки хранятся в памяти Земли, показывает Небо, беря меня за руку и ведя прочь. Земля никогда не забывает.

Вы забыли о НАС, показываю я, и так жарко за этими словами, что я не могу этого жара сдержать. Мы вас ждали. Ждали до самой смерти.

Земля сейчас здесь, показывает он.

Земля отступила, отвечаю я с жаром. Земля сидит на верхушке холма, хотя могла бы убивать Расчистку, прямо сейчас, этой самой ночью. Нас больше. Даже с этим их новым оружием мы…

Ты молод, показывает он мне. Ты многое видел, слишком многое, но ты даже еще не вполне взрослый. Ты никогда не жил среди Земли. Сердце Земли плачет, что было уже слишком поздно спасать Бремя…

Я перебиваю его – грубость, неслыханная среди Земли – Ты ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЕШЬ…

Но Земля ликует, что Возвращение уцелел, продолжает он, словно я ничего и не показывал. Земля ликует, что память о Бремени теперь будет отомщена.

Никто ни за что не МСТИТ!

И воспоминания текут в мой голос рекой… и только сейчас, только здесь, когда боль от них становится столь велика, что я больше не могу говорить на языке Расчистки… только сейчас во мне просыпается истинный язык Земли, бессловесный, ощущаемый и изливающийся из меня – всё одновременно. И я ничего не могу с этим сделать, я показываю ему мою утрату и как Расчистка обращалась с нами, будто с животными, и как считала, что их голоса и наши – это такое проклятие, болезнь, и ее нужно лечить, и я ничего не могу с этим сделать и показываю всей Земле, как умирало Бремя от рук Расчистки, о пулях и клинках и безмолвных криках, о целом поле тел, наваленных в кучи…

И о том, кого я в особенности потерял…

Небо показывает мне утешение в голосе, и вся Земля вокруг нас тоже, и вот я уже плыву в потоке голосов, которые тянутся со всех сторон, утешая, успокаивая меня, и никогда еще я не чувствовал себя настолько частью Земли, настолько дома, настолько мирно и вместе с единым общим голосом Земли…

И я понимаю, что случиться это смогло, только когда мне стало так больно, что я позабыл о себе.

Это пройдет, показывает Небо. Ты повзрослеешь и исцелишься. Тебе станет легче быть среди Земли…

Мне станет легче, показываю я, когда Расчистка уберется отсюда навеки.

Ты говоришь на языке Бремени, показывает он. А это и язык Расчистки тоже, язык людей, с которыми мы сражаемся, и хотя мы рады тебе как брату, вернувшемуся к Земле, первое, что ты должен понять и выучить – и я говорю это тебе на языке, который ты способен понять, – что нет никакого Я и нет никакого ТЫ. Есть только Земля.

На это я не отвечаю ничего.

Ты искал Небо? наконец спрашивает он.

Я гляжу ему в глаза – маленькие для Земли, хотя и совсем не такие, как чудовищно мелкие глазенки Расчистки… мелкие, злые глаза, которые только прячут и прячут и прячут… – но глаза Неба все же достаточно велики, чтобы в них отражались луны… костер… и я – глядящий в них.

И я знаю – он ждет меня.

Потому что я прожил жизнь среди Расчистки и я многому от них научился.

В том числе и тому, как прятать свои мысли за другими мыслями, как скрывать то, что я чувствую и думаю. Как делать голос слоистым, чтобы его было труднее прочесть.

Один среди Земли, я не един с ее общим голосом.

Еще нет.

Я оставляю его в ожидании еще на мгновение, потом все-таки открываю голос и показываю свет, паривший над полем битвы… показываю, что я об этом думаю. Он понимает мгновенно.

Такое же, как то, что пролетело над Землей, пока мы шли сюда, но меньше, показывает он.

Да, показываю я и вспоминаю: свет в небе, огни, одна из их машин летит над дорогой: так высоко, что ее как бы и нет – только звук.

Значит, Земля должна ответить, показывает он и, взяв меня за руку, ведет назад, к гребню холма.

Небо смотрит на свет – он все еще там, – а я на Расчистку: она устраивается на ночь. На их слишком маленькие лица, на тела – приземистые, короткие, нездорового розового и песочного цвета.

Небо знает, что я ищу.

Ты ищешь его, показывает он. Нож.

Я видел его в сражении. Но был слишком далеко.

Ради собственной безопасности Возвращения, показывает он.

Он МОЙ…

Но я умолкаю.

Потому что в этот миг я его вижу.

Посреди лагеря он приник к своему ездовому животному, этой лошади, как они их называют, говорит с ней, без сомненья, с большим чувством, с большой тревогой от того, что увидел.

С огромной заботой и добротой.

И именно поэтому, искаженно, Возвращение так ненавидит Нож, показывает Небо.

Он худший из них, показываю я. Он хуже всех.

Потому что…

Потому что он ЗНАЛ, что поступает неправильно. Он чувствовал БОЛЬ от своих действий…

Но он их не исправил, показывает Небо.

Остальные ничем не лучше животных, показываю я, но хуже всех тот, кто знает больше и НИЧЕГО не делает.

Однако Нож освободил Возвращение, показывает Небо.

Ему лучше было меня убить. Он уже убил одного из Земли до этого, ножом, в голосе, который он не в силах заглушить. Но оказался слишком труслив, чтобы оказать эту милость и Возвращению.

Если бы он убил тебя, как ты того хотел, показывает Небо (причем так, что я невольно перевожу взгляд обратно на него), Земли бы здесь не было.

Да, показываю я, здесь, где мы ничего не делаем. Где мы сидим, наблюдаем и ждем, вместо того чтобы БИТЬСЯ С ВРАГАМИ.

Ожидание и наблюдение – тоже часть битвы. Расчистка стала сильнее за время перемирия. Люди сделались яростнее, как и их оружие.

Но и Земле тоже ярости не занимать, разве нет?

Небо долго смотрит мне в глаза, потом отворачивается и говорит на языке Земли, рассылая весть, которая летит от одного к другому и достигает той, кто – теперь я вижу – уже приготовила лук с горящей стрелой. Она целится и пускает стрелу в ночь с самой вершины холма.

Вся Земля провожает ее глазами – своими собственными или через голос других, – пока она не поражает парящий свет, который, крутясь, летит вниз и падает в реку.

Сегодня состоялась одна битва, показывает мне Небо (из лагеря Расчистки доносится негромкий вскрик). Но в войне их много.

Он снова берет меня за руку – за ту, на которой я отрастил густой рукав из лишайника… за ту, которая болит и не исцелится уже никогда. Я отдергиваю ее, но он снова тянется и берет, и я даю длинным белым пальцам легонько поднять ее за запястье и раздвинуть рукав…

И нет, мы не забудем, зачем мы здесь, показывает Небо.

И слово идет дальше, на языке Бремени, которого Земля боится, потому что это стыд, – оно распространяется среди всех, пока я не начинаю слышать их всех, чувствовать их всех…

Чувствовать, как вся Земля говорит вместе: мы не забудем.

Они видят мою руку глазами Неба.

Полоску металла с надписью на языке Расчистки.

Вечное клеймо на мне, истинное имя, что навек отделило меня от них.

1017.

Вторые шансы

Затишье

[ВИОЛА]

ШУМ БРЭДЛИ БЫЛ УЖАСЕН.

ГРОМКО,

КАК ЖЕ ГРОМКО

СИМОНА И ВИОЛА ТАРАЩАТСЯ НА МЕНЯ ТАК, БУДТО Я УМИРАЮ…

Я ПРАВДА УМИРАЮ?

ПРИЗЕМЛИТЬСЯ ПОСРЕДИ ВОЙНЫ

55 ДНЕЙ ДО КОНВОЯ.

Может, можно полететь куда-то еще?

55 ДНЕЙ ДО НОРМАЛЬНОЙ МЕДИЦИНЫ, ГОСПОДИ.

55 ДНЕЙ ЖДАТЬ СМЕРТИ.

Я ЧТО, ПРАВДА, УМИРАЮ?

– Ты не умираешь! – подала я голос с койки, где Симона колола сращивающее кости лекарство мне в лодыжки. – Брэдли…

– Нет, – он протянул руки, чтобы меня остановить. – Я себя чувствую голымголымголым! Ты себе не представляешь, каким голым я себя из-за этого чувствую!

Симона превратила спальный отсек разведчика в импровизированный дом исцеления. Одну койку занимала я, другую Брэдли: глаза вытаращены, уши зажаты руками, Шум с каждой секундой все громче…

– Ты уверена, что с ним все будет в порядке? – прошептала мне на ухо Симона, заканчивая с инъекциями и переходя к наложению повязок.

Голос у нее вышел напряженный.

– Я только знаю, – прошептала в ответ я, – что местные мужчины в конце концов привыкли и…

– Но было же лекарство, так? – перебила она и тут же добавила: – Которое этот их мэр сжег до последней крошки.

– Да, но это хотя бы значит, что лечение возможно, – возразила я.

ХОРОШ ПРО МЕНЯ ТРЕПАТЬСЯ, сказал Шум Брэдли.

– Ой, прости, – повинилась я.

– За что это? – удивился он, а потом до него дошло. – Так. Вы не могли бы на некоторое время оставить меня одного? Пожалуйста.

А Шум добавил: Христа ради, уберитесь обе отсюда и дайте вздохнуть спокойно!

– Я только закончу с Виолой, – сказала Симона, стараясь на него не глядеть (голос все еще дрожал), и обернула последний пластырь вокруг моей левой лодыжки.

– Еще один прихвати, – тихонько попросила я.

– Это еще зачем?

– Снаружи скажу. Не хочу расстраивать его еще больше.

Она бросила на меня подозрительный взгляд, но все-таки взяла из ящика еще один пластырь, и мы двинулись к двери. Шум Брэдли заполнял тесную комнатку от стены до стены.

– Я все-таки никак не пойму, – на ходу заговорила Симона. – Я вполне себе слышу это ушами… но параллельно еще и внутри головы. Слова… – тут она невольно оглянулась на Брэдли и сделала большие глаза, – и картинки…

И действительно, он уже начал выдавать и картинки – они могли возникать прямо у тебя в голове, а могли висеть в воздухе перед глазами…

Вот сейчас там показывали, как мы стоим и глядим на него… как он сам лежит на кровати…

Потом пошли виды того, что мы наблюдали на проекциях зонда… что случилось, когда горящая спачья стрела попала в него, и сигнал пропал…

Дальше разведчик – вот он сходит с орбиты… пейзажи планеты далеко внизу, необозримый сине-зеленый океан и леса, протянувшиеся на целые мили… и никому даже в голову не приходит искать армию спаклов – она сливается с берегом… а корабль кружит и кружит над Новым Прентисстауном…

А потом появились другие картинки.

Симона…

Симона и Брэдли…

– Брэдли! – Симона в ужасе попятилась.

– Ну пожалуйста! – вскрикнул он. – Просто уйдите! Это невыносимо!

Я и сама испугалась, потому что картинки Брэдли с Симоной были на редкость четкие, и чем больше он старался их спрятать, тем четче они становились… так что я просто схватила Симону за локоть и потащила прочь, долбанув по панели, чтобы скорее закрыла дверь… которая все равно заглушила Шум… – ну, примерно с тем же успехом, с каким могла бы заглушить очень громкий голос.

Мы вышли из катера.

ДЕВОЧКА-ЖЕРЕБЕНОК?

Это Желудь перестал щипать траву и подошел к нам поближе.

– Так, еще и животные! – всплеснула руками Симона. – Да что же это за место такое!

– Это просто информация, – я припомнила рассказ Бена о том, каким предстал Новый Свет первым поселенцам… той ночью, на кладбище, невозможно давно. – Информация, все время, нескончаемым потоком, хочешь ты того или нет.

– Он так испугался, – у Симоны дрогнул голос. – Но то, о чем он там думал…

Она отвернулась, а я слишком смутилась, чтобы спросить: эти его картинки – это то, что он вспоминал… или то, чего только хотел…

– Это все еще наш Брэдли, тот же самый, – сказала я. – Об этом придется помнить. Представляешь, что было бы, если бы все вдруг услышали то, что ты не хотела бы говорить вслух?

Она вздохнула и поглядела на две луны, висящие в небе.

– В конвое больше двух тысяч поселенцев-мужчин, Виола. Двух тысяч! А ты представляешь, что будет, когда мы их всех тут разбудим? Всех сразу?

– Они привыкнут, – повторила я. – Все мужчины привыкают.

Симона фыркнула, проглотила ком в горле.

– А женщины?

– Ну… это здесь такой… довольно сложный вопрос.

Она потрясла головой, потом заметила, что все еще держит пластырь.

– Так зачем тебе это было нужно?

Я прикусила на секунду губу.

– Только не дергайся, ладно?

Я медленно закатала рукав и показала браслет на запястье. Кожа вокруг покраснела еще хуже. в лунном свете блеснул номер.

1391.

– Ох, Виола, – голос Симоны был опасно тих. – Это тот человек с тобой сделал?

– Не со мной, – ответила я. – Но с большинством других женщин – да.

Я кашлянула.

– Это я сделала с собой сама.

– Ты… что? Сама?

– На то была причина. Я потом объясню. А вот пластырь мне не помешал бы прямо сейчас.

Она секунду поколебалась, потом, все так же не отрывая от меня взгляда, осторожно обернула пластырь вокруг предплечья. От лекарства – такого холодненького! – тут же стало лучше.

– Дорогая? – в голосе было столько могучей свирепой нежности, что я не смогла на нее смотреть. – Ты на самом деле в порядке?

Я применила едва заметную улыбку – стряхнуть ее беспокойство.

– Мне столько нужно тебе рассказать!

– Что правда, то правда, – она закрепила повязку. – И пора бы уже начать.

– Не могу, – я покачала головой. – Мне нужно добраться до Тодда.

Она нахмурилась.

– Что… сейчас? – Симона выпрямилась. – Но нельзя же вот так лезть в самую гущу войны!

– Там затишье. Мы сами видели.

– Мы видели, как две огромные армии встали лагерем по сторонам от линии фронта, а потом кто-то сбил наш зонд! Нет, ты туда не пойдешь.

– Но там Тодд, – твердо сказала я. – И туда-то мне и надо.

– Ни за что. Как командир миссии я тебе запрещаю, и дело с концом.

Я даже моргнула.

– Ты мне запрещаешь?

И откуда-то из живота вверх пошел… крайне неожиданный гнев.

Симона увидела мое лицо и тут же смягчила свое.

– Виола, то, что ты перенесла за последние пять месяцев, просто поразительно. Это выходит за всякие рамки. Но теперь здесь мы. Я слишком тебя люблю, чтобы позволить тебе подвергать себя такой опасности. Ты не можешь уйти. Нет, невозможно!

– Если нам нужен мир, мы не можем дать этой войне разрастись!

– И как же одна девочка и один мальчик собираются ее остановить?

И вот тут-то во мне и правда начал подниматься гнев. Я попыталась напомнить себе, что она просто не в курсе. Не знает, через что я прошла, что мы с Тоддом сделали. Не знает, что людей, пытавшихся мне что-то запретить, я оставила в далеком-далеком прошлом.

Я взяла Желудя за поводья, и он послушно подогнул передние ноги.

– Виола, нет! – Симона топнула ногой.

ПОДЧИНИСЬ! –  вскинулся и взвизгнул Желудь.

Симона от неожиданности отскочила, а я по-быстрому перекинула больную, но уже хотя бы целую ногу через седло.

– Никто мне больше не командир, Симона, – негромко проговорила я, стараясь сохранять спокойствие… и дивясь, какой сильной вдруг себя ощутила. – Останься в живых мои родители, и все, возможно, было бы по-другому… Но они умерли.

Она явно хотела подбежать ко мне, но теперь опасалась Желудя – вдруг он еще что-нибудь скажет?

– Это еще не значит, что вокруг нет людей, которым ты небезразлична… которые могут позаботиться о тебе!

– Пожалуйста. Тебе придется мне доверять.

В ее взгляде были отчаяние и печаль.

– Ты еще слишком молода, чтобы так повзрослеть.

– Ага, – кивнула я. – Но иногда у тебя просто нет других вариантов.

Желудь встал, готовый пуститься в путь.

– Я вернусь, как только смогу.

– Виола…

– Мне нужно найти Тодда. Нужно, и точка. А теперь, когда битва закончилась, придется найти еще и мистрис Койл, пока она не начала все тут опять взрывать.

– Но ты хотя бы не должна ехать одна, – попробовала последний аргумент Симона. – Я еду с тобой…

– Брэдли ты сейчас нужна больше, чем мне, – отрезала я. – Ты можешь не хотеть чего-то там видеть у него в мыслях, но ты нужна ему.

– Виола…

– Да пойми ты, мне тоже не улыбается скакать сейчас туда, в зону военных действий, – сказала я уже помягче, даже с извинением… потому что поняла, как на самом деле испугана. – Может, вам удастся послать еще один зонд, чтобы следил за мной?

Симона подумала несколько секунд, потом тряхнула головой.

– У меня есть идея получше.

[ТОДД]

– Мы реквизировали одеяла из ближайших домов, – сообщил мэру мистер О’Хеа. – И припасы, конечно, тоже.

– Благодарю, капитан, – кивнул тот. – И принесите достаточно всего Тодду.

Мистер О’Хеа попытался прожечь меня взглядом.

– У нас всего очень мало, сэр…

– Еда для Тодда, – заметно тверже оборвал его мэр. – И одеяло. Холодает.

Мистер О’Хеа втянул воздух – звук получился не слишком счастливый.

– Есть, сэр.

– И для моей лошади тоже, – вставил я.

Меня удостоили косого взгляда.

– И для его лошади, капитан, – отчеканил мэр.

Мистер О’Хеа кивнул, фыркнул и потопал прочь.

Люди мэра расчистили для нас место на самом краю лагеря. Костер и немного пространства вокруг, где можно сидеть, плюс пара палаток для него и ближайших офицеров на ночь. Я сел подальше от всех, но достаточно близко, штобы наблюдать. Ангаррад тоже стояла тут – голова все еще вниз, Шум молчит. Я все время тормошил ее, гладил, но она так ничего и не сказала. Вообще ничего.

С мэром тоже было разговаривать особо не о чем. Он слушал доклад за докладом: мистер Тейт и мистер О’Хеа вводили его в курс дела по всем возможным вопросам. Ну, и обычные солдаты… они постоянно подходили к костру, застенчивые такие – поздравляли с победой, забыв, что именно он всю эту кашу первым и заварил.

Я уткнулся лицом в шею Ангаррад, пробормотал едва слышно:

– Што же мне делать теперь, девочка?

Потому как и правда – што мне теперь делать? Я освободил мэра, он выиграл первое сражение, штобы мир был безопасен для Виолы… – все, как и обещал.

А еще у него есть армия, которая сделает все, што он скажет… которая умрет за него. Какая разница, што я могу его побить, если кругом столько народу и мне даже попытаться не дадут?

– Мистер президент? – снова подошел мистер Тейт, таща одну из этих белых спачьих палок. – Первая сводка по новому оружию.

– Говорите, капитан, – мэр выглядел весьма заинтересованным.

– Судя по всему, это некое кислотное ружье. Внутри есть полость, заполненная смесью двух субстанций – вероятно, ботанического происхождения, – он показал на отверстие. – Далее что-то вроде храповика аэрирует дозу и впрыскивает третье вещество, и все вместе мгновенно подается в ствол, воспламеняется небольшим запалом, – он показал на конец ствола, – и выстреливает вот отсюда… испаряясь, но при этом как-то сохраняя цельность заряда, пока не попадает в цель, на каком этапе…

– На каком этапе, – перебил его мэр, – это уже горящая кислота, достаточно едкая, чтобы отхватить тебе руку целиком. Впечатляющая работа за такой короткий промежуток времени, капитан.

– Я уговорил наших химиков работать очень быстро, – ответил мистер Тейт с ухмылкой, которая мне совершенно не понравилась.

– И какого черта все это значило? – буркнул я, когда мистер Тейт удалился.

– Тебя разве не учили химии в школе? – полюбопытствовал мэр.

– Ты, между прочим, закрыл школу и сжег все книги.

– Ах да. Точно, – улыбнулся он и устремил взгляд вверх, туда, где над кромкой холма разливалось тусклое свечение: это в облаке брызг от водопада отблескивали костры спачьей армии. – Когда-то это были просто собиратели и охотники, Тодд. Плюс дикое фермерство, но совсем чуть-чуть. Ни разу не ученые.

– А это што значит?

– Это значит, что все последние тринадцать лет, прошедших с прошлой войны, наш враг внимательно нас слушал, учился и мотал на ус, что совсем не удивительно на этой планете информации, – он побарабанил пальцами по подбородку. – Мне ужасно интересно, как они учились? Как будто каждый из них – часть единого общего голоса…

– Если бы ты не поубивал всех тех, в городе, можно было бы спросить… – съязвил я.

Эту реплику он оставил без ответа.

– Все это в сумме дает нам тот факт, что противник с каждым шагом становится все более достойным.

Я поморщился.

– Звучит так, будто ты от этого счастлив.

Вернулся капитан О’Хеа – с полными руками и кислой рожей.

– Одеяла и еда, сэр.

Мэр кивнул в мою сторону, вынуждая его передать мне все самому. Он передал и умчался, туча тучей, хотя, как и у мистера Тейта, Шум не выдал, што его так взбесило. Шума у него попросту не было.

Я накрыл одеялом Ангаррад, но она так ничего и не сказала. Рана уже заживала, прямо на глазах, так што дело было не в ней. Кобыла просто стояла понурившись, таращилась в землю, ничего не ела, не пила и вообще никак на мои действия не реагировала.

– Ты бы привязал ее с остальными конями, Тодд, – посоветовал мэр. – Так ей хотя бы будет теплее.

– Ей нужен я, – пробурчал я в ответ. – Останусь с ней.

Он кивнул.

– Твоя верность достойна восхищения. Превосходное качество. Я всегда видел ее в тебе.

– Учитывая, што в тебе ее нет ни на грош?

Он лишь улыбнулся. Опять улыбнулся. От такой улыбки хочется голову с плеч сшибить одним махом, право слово.

– Ты должен поесть и поспать, Тодд, – пока можешь. Никогда не знаешь, когда битва снова потребует тебя…

– Битва, которую развязал ты, – огрызнулся я. – Нас бы здесь вообще не было, если бы…

– Ну вот, ты опять, – в голове проглянул металл. – Пора тебе уже прекратить ныть о том, что могло бы быть, и начать думать про то, что есть.

И вот тут крышу снесло уже у меня…

Я уставился на него…

И подумал о том, што есть…

О том, как он падал в руинах собора, после того как я врезал ему Виолиным именем. О том, как он недолго думая застрелил собственного сына… Даже ни секунды не помедлил.

– Тодд…

Я думал о том, как он смотрит на Виолу, а она бьется под водой в Управлении вопроса, потому што он, именно он ее сейчас пытает. О моей ма думал – што она говорила о нем у себя в дневнике, когда мне его читала Виола, и о женщинах Прентисстауна, и што он с ними сделал…

– Это неправда, Тодд, – произнес он. – Тогда случилось совсем не это…

Я подумал о двух мужчинах, которые вырастили меня, которые любили меня, и вот Киллиан погиб на ферме, чтобы дать мне время сбежать, а Бена Дэйви застрелил на обочине дороги – за то же самое, за то, што спасал меня… и о Мэнчи, моем прекрасном чертовом псе, который тоже… тоже меня спасал…

– Ко мне это не имело никакого отношения…

Я думал о том, как пал Фарбранч, как стреляли в людей, а он, мэр, смотрел… я думал о…

Я ЕСМЬ КРУГ И КРУГ ЕСТЬ Я.

Это ударило меня, крепко, в самый центр головы.

– Не сметь! – взвизгнул я, отшатываясь.

– Тебя слишком занесло, Тодд Хьюитт, – рявкнул он, наконец-то почти в гневе. – Как ты вообще собираешься вести за собой людей, если вываливаешь наружу все свои чувства до последнего?

– Я не собираюсь водить людей! – огрызнулся я.

– Ты собирался возглавить эту армию, когда связал меня, и если такой день наступит снова, тебе придется полагаться только на себя, не так ли? Ты продолжал тренироваться в том, чему я тебя учил?

– Мне не нужно ничего из того, чему ты мог бы меня научить!

– Еще как нужно, – он даже шагнул ко мне. – И я буду твердить тебе это так часто, как нужно, – чтобы ты поверил наконец: в тебе есть сила, Тодд Хьюитт. Сила, способная править этой планетой!

– Способная править тобой.

Он снова улыбнулся, но улыбка вышла раскаленная добела.

– Ты знаешь, как я делаю свой Шум неслышимым, Тодд? – тихий, извилистый голос… – Чтобы никто вокруг не услышал мои тайны, все до последней?

– Нет…

Он наклонился ко мне.

– Минимальными усилиями.

И я уже кричал

– Назад!

…но

Снова оно, снова, прямо в центре моей головы:

Я ЕСМЬ КРУГ И КРУГ ЕСТЬ Я.

Но сейчас слова звучали по-другому…

Легкость…

Как дуновение…

Невесомое чувство, от которого в животе у меня становится легко-легко…

– Я вручаю тебе дар, Тодд, – его голос плывет сквозь мой разум, словно облако, полное огня. – Тот же дар, что я дал моим капитанам. Воспользуйся им. Воспользуйся им, чтобы победить меня. Я вызываю тебя. Попробуй!

Я смотрю в его глаза, в их тьму, черноту, которая проглатывает меня целиком…

Я ЕСМЬ КРУГ И КРУГ ЕСТЬ Я.

И больше я в целом свете не слышу ничего.

Ничего.

[ВИОЛА]

В городе царил зловещий покой. Мы с Желудем шагом продвигались вперед. Даже не только покой – тишина. Жители Нового Прентисстауна бежали куда-то в холодную ночь. Невозможно себе представить, в каком страхе они это сделали… не знать, что происходит, что тебя ждет.

Выехав на пустую площадь перед развалинами собора, я оглянулась. В вышине, над еще стоящей колокольней висел еще один зонд. Держался подальше от огненных спачьих стрел и следил за мной.

И это еще не все.

Мы переехали площадь и двинулись по дороге, которая вела на недавнее поле боя – все ближе и ближе к армии. И вот уже достаточно близко, чтобы их стало видно. Они ждали. Смотрели, как я еду к ним. Солдаты сгрудились у костров, сидя на вещевых мешках. Лица усталые, почти на всех печать потрясения; уставились на меня так, словно к ним из тьмы выехал призрак.

– Желудь, – шепнула я ему. – На всякий случай: плана у нас вообще-то нет.

Один из солдат встал при нашем приближении и наставил ружье.

– Стой где стоишь, – скомандовал он.

Совсем молоденький, волосы грязные, на лице – свежая рана, скверно зашитая при свете костра.

– Я желаю видеть мэра, – сказала я, стараясь держать голос ровно.

– Кого?

– Это кто такая? – спросил другой солдатик, тоже вставая – еще один мальчишка… возраста Тодда, возможно.

– Одна из ентих, террористов, – объяснил ему первый. – Приперлась бомбу ставить.

– Я не террорист, – твердо ответила я, глядя поверх голов, пытаясь высмотреть Тодда, расслышать его Шум через весь этот РЕВ…

– Слазь с коня, – приказал первый. – Живо.

– Моя имя Виола Ид, – сказала я (Желудь переступил с ноги на ногу). – Мэр… ваш президент меня знает.

– А мне плевать, как там тебя зовут, – сообщил первый. – Слазь, быстро!

Девочка-жеребенок, предупредил Желудь…

– Я сказал, слазь с коня!

Щелкнул затвор. И тогда я завопила:

– Тодд!

– Больше предупреждать не буду, – сказал солдат.

Кругом уже вставали остальные…

– ТОДД! – снова закричала я.

Второй солдат схватил мои поводья, другие наступали со всех сторон…

ПОДЧИНИСЬ! –  прорычал Желудь, оскалившись, но солдат просто хватил его по голове прикладом.

– ТОДД!

Руки уже хватали меня, Желудь визжал ПОДЧИНИСЬ! ПОДЧИНИСЬ! но солдаты тащили меня вон с седла, а я держалась, держалась за него из последних сил…

– Отпустить, – велел голос, разом прорезав крики, хотя его даже никто не повышал.

Меня мгновенно выпустили, и я постаралась выровняться на седле.

– Добро пожаловать, Виола, – сказал мэр, когда толпа схлынула и между нами открылось пустое пространство.

– Где Тодд? – резко спросила я. – Что ты с ним сделал?

И услышала другой голос…

– Виола?

…на шаг позади… проталкиваясь мимо него, прямо-таки отпихнув с дороги тычком в плечо, ко мне пробирался… глаза огромные, оглушенные… но вот он, идет…

– Виола.

…протягивает ко мне руки и улыбается, и я тянусь тоже…

На секунду, на одну только быструю секунду, что-то странное у него в Шуме… легкое, мимолетное… проскочило и исчезло…

На один только миг, я едва услышала…

А потом всё смыли его чувства, и это снова был Тодд. Он сгреб меня в охапку и сказал:

– Виола.

[ТОДД]

– А тут Симона и говорит: у меня, дескать, есть идея получше.