Чувственная и надменная дама, хозяйка двух сотен рабов, вот секрет, в интимной жизни любила чувствовать себя слабой и подчиненной и Буарди не стеснялся! Держал себя с ней высокомерно и небрежно, в постели даже грубо и жёстко, словно насиловал её, но это то, что ей было нужно! Вот же богатая извращенка, думалось ему иногда…

Получился отличный союз, аристократка с темпераментом уличной женщины, перед ней Буарди мог вывалить из себя всё дерьмо, властолюбие и грубую чувственность, высокомерие и жестокость, не боясь этим напугать и оттолкнуть! Ходить по лезвию ножа весьма возбуждало, учитывая, что вторым любовником графини был сам Рандьер!

Начальник полиции вряд ли обрадуется, если узнает, кто именно его счастливый соперник! И тогда уж разоблачение подобно смерти!

Всего этого ни за что не должен был узнать Рандьер, либо доходы от «неучтенных» девочек придется делить, либо… не стоит забывать, что барон – аристократ и ярый сторонник «белого превосходства», а тут такая «наглость» компаньона, белые проститутки, да ещё дерзкая конкуренция в постели госпожи графини…

Его ресторан «Конго» – «чемодан с двойным дном», скрывавший два яруса подвалов, отделанных и декорированных изнутри не хуже основного помещения. Для обычных посетителей в нём только один этаж, для иных, два, для допущенных к тайне все три. И почти совсем никто не знал, что существует туннель от подвалов «Конго», выходящий на пустырь…

Белые толстосумы проявляли в последнее время интерес к ритуалам культа вуду, как можно не удовлетворить их и в этом, разумеется, далеко не бесплатно, плюс опий для усиления эмоций.. и неважно, что эта красивая игра на публику не имела ничего общего с реальным вуду, так разве эти северные варвары, эти мундэле способны это заметить?

И снова тсс.. «Сеансы вуду» также проводились в глубокой тайне, по той же самой причине, Буарди не был намерен делить все доходы с Рандьером и полностью «ложиться под него»…

Жуткая и таинственная обстановка обрядов чётко гарантировала молчание белых зрителей, похоже, уверовавших, что «разгласивший тайну» погибнет…

Барон мог только догадываться, суммы с каким количеством нулей ложились на счета Буарди.. А узнав обо всём, не решит ли отомстить и вытрясти вчерашнего компаньона до основания, пользуясь своим положением и юридическим бесправием чернокожих? Ведь колониальный режим никогда не дал бы шанса цветному разбогатеть законно…

Буарди отлично понимал, что в таком положении его спасёт либо смещение Рандьера, либо бегство с Сен-Доминго, если счета не будут арестованы, а то где ждут с распростертыми объятиями нищего темнокожего креола…, да и куда бежать, от английских колоний и Америки увольте, во Франции свои проблемы… остаётся покорное смирение с любыми условиями Рандьера!

А эти условия вне сомнения окажутся неприемлемыми и совершенно разорительными! Но покорность не в его характере. Того, что считает «своим» он не отдаст никому…

Загнанный в угол Кайман, не зря его так звали, решится на любую крайность… Берегитесь, господин барон, не перегните палку…

Август 1791 года. Восстание рабов как лавина захлестнуло французскую половину острова..

Полмиллиона угнетенных, униженных до положения скота людей против тридцати тысяч господ, чьи шансы выше? Плантаторы долго не верили, что это нечто большее, нежели очередной бунт, которые всегда подавлялись легко и жестоко.. но восстание принимало огромные масштабы, сгорали одна плантация за другой, в ужасе и бешенстве господа начали собирать вещи…

Их историческая родина переживала первый «медовый» период Революции, плантаторы-эмигранты чётко поняли, где «их место» и с кем, дворяне, они были правоверными роялистами и защитниками трона против «грязной черни», так хлёстко крестили они своих нетитулованных соотечественников, свой народ…

Май 1792 года. Жак и Мария отправились к местному кюре. Жак думал, она пережила слишком много горя и унижений и нельзя, чтобы их будущий совместный ребенок родился внебрачным, как и первый.

– Святой отец, мы решили пожениться, мы оба католики, думаю, проблем быть не должно…, – начал Жак.

– Но это невозможно, она же белая!, – в голосе кюре смешались крайнее удивление с возмущением, он смерил девушку неодобрительным взглядом.

– Но ведь белые мужчины иногда женятся на африканках, мулатках, индианках или китаянках.., – Жак в раздражении сделал резкий жест, – и никто не видит в этом ничего чрезвычайного или преступного!

– Верно, если из двоих к белой расе принадлежит мужчина, это иное дело, но церковь, общество и власти не потерпят близких отношений и браков чернокожих, а впрочем, и желтокожих и краснокожих с белыми женщинами! Вы должны это понимать…

– Но это двойная мораль, господин кюре!

– Нет, это обычай, освященный временем! А иначе, что же это будет, разврат, гибель белой расы? Наши потомки станут смуглыми курчавыми или узкоглазыми?

Жак слушал его молча, сжав кулаки, тёмные глаза налились кровью.

– Я же не против, что мой будущий ребёнок будет гораздо светлее кожей, чем я сам? Господин кюре, белые мужчины безнаказанно насилуют цветных женщин и даже девочек, сожительствуют с кем хотят, женятся на ком хотят и никто их за это не кастрирует, не убивает.. Но если один из нас хотя бы поднимет глаза на белую женщину…, – Жак сузил глаза и мрачно покачал головой.

– Ничего нового вы от меня не услышите, – кюре брезгливо поморщился, – а вы-то, мадемуазель.., – он метнул осуждающий презрительный взгляд на Марию, – впрочем, есть один вариант, если он вас устроит, девушка должна официально признать себя цветной!

– Я согласна – быстро отозвалась Мариэтта.

– Сразу видно, что вы не креолка, это не формализм, с этого момента резко изменится ваш социальный статус, это всё равно как лишиться дворянства…

– А я и так не дворянка, – беспечно улыбнулась Мариэтта, – так что я потеряла?

– Когда вы начнете новую жизнь в качестве цветной девушки, вы сразу поймете, что жили именно как дворянка и пользовались всеми правами и привилегиями белого человека, уважением и жили в безопасности! Впрочем, решать вам, если вам так важно выйти замуж за этого… человека…, – он пожал плечами.

– Я – цветная, – решительно и чётко произнесла Мария, – под этим нужно расписаться или моего слова достаточно?…

После уличных беспорядков, произошедших в августе, когда образованные цветные жители настаивали на отмене расовых «барьеров» и новых выборах, в числе прочих были арестованы Жак Буарди, Дэвис и Уаюкума-Тиббс. Рейноса поспешил предупредить Марию.

Задыхающийся, в разодранном галстуке он появился на пороге их дома.

– Ради всего святого, Диего, что случилось, где Жак?!

– В тюрьме, они схватили многих наших.. не пугайся раньше времени, но позволь пройти, мы должны быстро спрятать все его бумаги. Если их найдут, тогда ему конец!

– Господи! В чём его могут обвинить? Он мирный спокойный человек!

– Мы все мирные и спокойные.. Я тоже не вор и не насильник, а за мою голову испанскими властями Кубы объявлена награда!, – Рейноса хмуро покосился на молодую женщину.

– То есть он тоже… революционер?!

– Когда за свободу борются белые это называют так, но когда речь идёт о цветных, их уже называют «черномазые бунтовщики, заслуживающие четвертования»… Ну же, помогите сложить рукописи в сумки, я заберу их, верну, когда он будет освобождён!

Навещая Жака в тюрьме, Мария с ужасом осознала, как резко изменилось отношение к ней, «цветной». «Ты» вместо «вы» и «мадемуазель» было лишь началом. Чиновник, месье Фабр плотоядно рассматривал, не стесняясь, её молочно-белую шею, высокую грудь.

– Ты наверняка знала, чем занимается твой черномазый сожитель?, – скверная усмешка скривила узкие губы, – ты не могла этого не знать!

– Жак Буарди мой муж.., – сцепя зубы девушка удержалась от опасной резкости, – и я ничего не знала, я мало интересуюсь политикой вообще!

– Вот как, а ведь мы в курсе твоей истории, ты буржуазка из Бордо, вовсе не цветная, маленькая шлюха с внебрачным ублюдком, докатившаяся до позорного сожительства с черномазым!

– Я попросила бы вас выбирать выражения, сударь!, – вскрикнула Мариэтта, в сильнейшем возмущении забывшая об осторожности.

Резкий взмах кулака и сильная боль свалила девушку на каменные плиты пола, из носа ленточкой текла кровь. От ужаса и растерянности она не могла произнести ни слова, так и сидела, подтянув колени к подбородку, длинные золотистые волосы свесились на бледное лицо.

– Теперь ты понимаешь, черномазая тварь, что ты никто?, – к ней склонилось перекошенная бледная физиономия с остановившимися зрачками, – ты признала себя цветной и тем самым вышибла себя из нормального человеческого общества! Я могу отпинать тебя ногами как животное, могу отыметь, как шлюху и не бояться ареста и суда.. Ты очень хороша, тварь, но лично мне было бы противно … после негра…

С трудом взяв себя в руки, Мария поднялась с пола. Её лицо было напряженным, а взгляд стеклянным, она была похожа на автомат Вокансона.

– Я могу увидеть моего мужа?

– Разумеется, – Фабр насмешливо поклонился, с наслаждением показав ей свою власть и унизив, он успокоился и даже слегка повеселел.

– Они били тебя?!, – Жак резко поднялся с пола, кандалы тяжело загремели.

– Нет, любимый, я …просто упала в коридоре…, – Мария пыталась улыбнуться, но в мечущемся взгляде стояли слёзы, она нежно целовала худые скованные руки и спрятала лицо у него на груди.

– Не давай им повода снова ударить тебя, – Жак не поверил в неуклюжую версию падения, – не реагируй на оскорбления совершенно, словно ты глухая или не понимаешь по-французски, так поступаем все мы, всю жизнь, а тебе нужно этому научиться…

– Приходил Рейноса, мы сложили твои бумаги в сумки и он унёс их…

– Диего умница, значит можно надеяться на освобождение!

Факт принадлежности Жака Буарди к повстанцам так и не был доказан, но при всём этом он провёл в тюрьме почти четыре месяца…

1793 год. Французская революция и казнь короля придали движению на Сен-Доминго новое направление. На острове тоже шла гражданская война, но в ещё более осложнённом варианте.

Дрались чёрные рабы с белыми рабовладельцами и французы роялисты с французами республиканцами, непримиримо и насмерть, а тут ещё против чёрных выступили мулаты, во главе со своим признанным лидером Риго, они всегда воспринимавшие себя на Антилах как особую народность.

Вопреки очевидному, далеко не сразу чёрные повстанцы смогли объединить усилия с белыми республиканцами, увы, недоверие и расовые предрассудки слишком долго брали верх над общими целями.

Час объединения сил пробил, когда к власти в Париже пришли якобинцы, единственные из белых, кто сумел подняться над расовым высокомерием европейцев…

За столиками ресторана «Конго» перешёптывались вполголоса:

– Вы уже слышали, почти все плантации Севера разгромлены и сожжены рабами, толпы восставших идут на Кап! Скоро здесь будет жарко!

– Плохо или хорошо это для нас?, – с сомнением в голосе спросил хорошо одетый молодой мулат.

– Плохо?! Разве не этого мы ждали все эти годы?! На этот раз белым господам крышка, притом наипрочнейшая! Людей надо направить прямо на губернаторский дворец Бланшланда!, – худой темнокожий юноша непонимающе, с некоторым озлоблением метнул на него горящий взгляд.

– Оно и видно, что терять вам совершенно нечего.., – собеседник смотрел на юношу слегка пренебрежительно, как-бы чуть сверху вниз, – а вот спросите-ка хозяина ресторана месье Буарди, что он сам думает об этом? Было бы недурно, если бы эта дикая толпа обогнула улицу Сен-Флорантэн. Ведь здесь живут вполне обеспеченные люди, притом не белые, впрочем, этим дикарям будет всё равно, что громить и поджигать, им не объяснить, что эти дома, кафе, собственность чёрного человека…

– Дикари?! Вы говорите об этих несчастных в точности, как белые, это не делает вам чести! Ведь это наш народ!», – юноша отозвался резко, со страстью, – а вы в такой момент более всего переживаете за барахло и имущество, как какой-нибудь плантатор, поздравляю!

– Эта толпа рабов мой народ?! Я вас умоляю! Я учился в Париже, все мы местные антильянос, а большинство этих людей из Африки, большинство их не говорит по-креольски, тем более, не знает французского, как с ними хотя-бы договориться, не подскажете, месье идеалист?!

Но юноша уже сделал свои выводы, он внимательно осмотрел оппонента с головы до ног, словно стараясь лучше запомнить, и не отвечая ничего более, вышел.

Кайман сидел за пустующим столиком и нервно курил… Он думал о том, что положение его оставалось двойственным и оттого опасным, как собственник, он был согласен с тем, богато одетым посетителем и в то же время разгром губернаторского дворца Бланшланда, физическое устранение губернатора и начальника полиции освободило бы его от всех проблем…

А проблемы стали более чем серьезны. Скрытые доходы вдруг перестали быть для Рандьера тайной… Произошло всё то, чего Буарди опасался еще год назад.

Если в скорейшем времени дворец Бланшланда не будет взят, ему придётся «лечь на дно», скрыться и где же? А под носом у Рандьера, в богатом районе примыкающем к личному особняку губернатора! По принципу, самое «тёмное место – под фонарём!»

А в это время в кабинете барона де Рандьера. Он вызвал к себе давнего товарища по карточным играм и прочим развлечениям молодого секретаря губернатора Армана де Вилье.

– Прошу вас, садитесь, господин виконт. Сами видите, что происходит, все были уверены, что это всего лишь очередной бунт грязных дикарей, который подавят со дня на день, но выходит какая-то революция по-африкански! Это что, заразно? Передалось от наших санкюлотов?! Сами того не замечая, мы расплодили у себя под носом черномазых якобинцев! Мне доносят, что болтают за столиками своих кафе образованные цветные, а ведь их слушает вся эта голытьба, прислуга, повара, садовники, сами они не посмели бы и додуматься до такого! Господин губернатор в отчаянии и в ярости, вчера, потеряв терпение, он кричал, что готов расстреливать каждого, в ком есть хоть 1/64 африканской крови! Ха!

Де Вилье хмуро пожал плечами:

– Пусть тогда начнет со своего сынка мулата, если считает, что в этом выход…

Де Рандьер уставился на него своим бешеным остановившимся взглядом:

– Что вы несёте, сударь?! Вы ничего не сказали, а я ничего не слышал! Ну, к делу, этой ночью я намерен взять за горло эту коварную черномазую сволочь, нашего любезного компаньона Буарди. Ты знаешь, что этот замаскировавшийся гад один из богатейших людей на Сен-Доминго? Благодаря моему покровительству, заметим прямо, а делиться не хочет, считает себя слишком умным, но мы это поправим, там есть и ваша доля, господин виконт. С такой суммой мы будем чувствовать себя как дома где угодно, и в Лондоне, и в Нью-Йорке и в Вене…

– Только не в сегодняшнем Париже, – угрюмо отозвался де Вилье, – вы не думали вернуться во Францию и объявить «священную войну» проклятым якобинцам? Вся наша беда от них, уродов!

– Я вас умоляю, – вскинул холёные руки Рандьер, – вы помните судьбу вашего соседа по плантации господина Ленормана? Он тоже решил поиграть в крестовый поход против революции, но якобинцы не понимают тонкого юмора, его казнили как роялиста и эмигранта! Хотите заменить его… на эшафоте?