Было или не было. Повести и рассказы

Рота, подъём!

Как здорово было, когда мы с братом играли в индейцев. Из стреляных гильз мы построили форт, а из пластилина налепили «ковбойцев» и индейцев. Обмотав ниточкой швейную иглу и использовав старый стержень от авторучки, мы сделали «духовое ружьё». Если игла попадала в пластилинового человечка, считалось, что он убит.

– Подъём! Рота, подъём! – в нос шибанул запах уже совершенно не детский, а запах кирзы и гуталина. 45 секунд, чтобы одеться.

В этот день я услышал звук сирены боевой тревоги. Дневальный заорал: «Боевая тревога! Рота, подъём!» И сладкие сны, и воспоминания прекращаются при этом звуке, при этом голосе, и когда в сумасшедшем темпе одеваешься, наматываешь портянки и должен бежать в оружейную комнату.

86-й год. Уже почти год, как я отслужил в войсках КГБ. Станция правительственной связи. Много раз мы выезжали и на учения, и просто по служебным поручениям. Но первый раз в нашей части была боевая тревога. Шли учения «Восток-86». Почти все части нашего гарнизона были задействованы в этих учениях, кроме нас. Нас не трогали, так как мы обеспечивали правительственную связь в экстренных ситуациях. А здесь боевая тревога. Мы получили автоматы. Полные подсумки с боевыми патронами. Погрузились в машины и выехали в точку назначения.

Зима, мороз. Наверное, было минус сорок. С огромным трудом мы забивали кувалдами экраны заземления. Наконец станцию «Кристалл» удалось развернуть. До границы с Китаем меньше восьми километров. Станция работает на перехват и дешифровку.

Сижу в дизельном отсеке. Тепло, хорошо, вот-вот меня должен сменить напарник по станции. Мы все звали его Бульбаш, он был из Белоруссии. Периодически ручным насосом закачиваю соляру в дизеля. Тепло, хорошо, и выходить на мороз совершенно не хочется. Даже счёт времени потерялся.

Стук в дверь. Открыл дизельную – заходит командир взвода.

– Ты что, ещё не сменил Сашу на посту?

Я глянул на часы: действительно, я опоздал на смену уже на полчаса. Накинув на себя полушубок и захватив автомат, я выскочил из машины вслед за сержантом Родионовым. Бульбаша нигде не было видно, но на свежевыпавшем снегу была хорошо видна тропинка, которую он протоптал, охраняя станцию.

Мы не сразу его и заметили. Он был приколот штык-ножом собственного автомата к колесу дизельной станции. Никогда до этого я не видел смерть, тем более смерть знакомого, товарища, того, с кем пять минут назад разговаривали.

Командир взвода не зря прибежал ко мне, так как резко оборвалась связь с Москвой. Спутник не отвечал.

Сначала мы вызвали подмогу из нашей части. Вертушка должна была прилететь через три часа. А когда стали разбираться, почему прервана связь, то увидели, что волновод, ведущий к антенне спутниковой связи, перерублен. То, что удалось расшифровать из перехваченных радиограмм, могло грозить России нанесением ракетного удара. Это срочно надо было предать в Москву. Отдав мне честь под козырёк, лейтенант Ковальский приказал залезть на антенну и держать волновод на стык на момент связи. Это был единственный способ сообщить в Москву о том, что может произойти.

В госпиталь меня и Бульбаша привезли на одном вертолёте. Только его в морг, а меня в реанимацию. СВЧ, которая прошла через моё тело, меня почти сварила. Но по какому-то удивительному стечению обстоятельств, я остался жив.

После этого на станции мне служить запретили, хотя и не комиссовали, как должно было быть. Меня перевели в другое подразделение. В те дни я так хотел домой, туда, где нет убийств, нет крови, и просто протекает нормальная мирная жизнь. Но как бы я ни хотел, мне всё равно надо было отдать два года службы, своей выносливости и всего-всего ради своей Родины. В те времена я не был ни героем, ни патриотом. Только потом я понял, что значит для меня моя Родина.

Зима, мороз, на улице минус сорок. Мы в овчинных полушубках лежим и замерзаем, а там внизу, за демаркационной линией, два барака. Простенькие такие, такое ощущение, что там и тепла быть не может. Из них выбегают ребята, человек по десять в таких коротеньких штанишках, по пояс голые – это в сорокаградусный мороз. Забежали в березнячок, руками-ногами наломали веток, деревьев, которые переламывали пополам ногами и руками. Вернулись обратно. Из труб сарайчиков пошёл дым – это они затопили печки.

– Ну что, ребята? – повернулся к нам лейтенант. – Кто спрашивал, как будем брать в плен?

Ответов на его вопрос у нас уже не было, мы всё прекрасно поняли.

Это был один из психологических тренингов, которые я получил в новой роте после возвращения из госпиталя. Все мы, жившие в советские времена, считали, что война обошла нас стороной, но она была рядом, не только на чужой территории, но и на нашей.

Все знают, про остров Даманский и то, что там произошло. Но почти никто не знал, что каждый день на сопредельных с Китаем территориях гибли не только наши ребята, которые были с оружием в руках, но и просто мирные жители, которым на войну было глубоко начихать.

– Рота, подъём! Боевая тревога!

Хоть и были у меня детские сны, но этот звук для меня уже стал как в детстве голос мамы по утрам в мирные времена. Очень быстро одеваемся,

хватаем подсумки, набитые боевыми патронами. Вертушки уже почти сели на плацу. Мы бежим к ним, чтобы вылететь в новый боевой рейд. Садимся рядом с посёлком недалеко от китайской границы. Пять бараков, наверное, ещё сталинских времён. А внутри только трупы: и женщины, и дети, и мужчины. Их всех убили во сне. Маленькая девочка ещё моргала, когда я вошёл в барак, но это были последние проявления жизни. А потом глаза её остекленели.

Спорная территория русских и китайцев. И каждый её считает своей. Вот эту спорную территорию мы и защищали.

А потом ещё несколько выездов на подобные происшествия, где мы уничтожали врагов, творивших беспредел на нашей советской территории.

Было или не было, спросите вы? Даже я вам сейчас не отвечу.

Глубина

Озеро Байкал, какое же оно красивое! Берегов не видно, глубина в разных местах бешеная. Волны как на море, особенно когда поднимется ветер, то могут достигать и трех, и более метров. А еще вода – чистейшая и прозрачная.

Наш катер с инструкторами и стажерами болтается на огромных волнах возле какого-то острова. Видны каменистые склоны, неизвестно кем и когда сложенные пирамидки на вершинах сопок. И как сказал инструктор, под нами глубина полтораста метров. До острова, наверное, примерно полкилометра. Яркие лучи солнца, проходя сквозь чистую гладь воды, освещают дно. Вот уж не поверил бы, что здесь такая глубина.

Первое погружение. Нас, стажеров, двое. А рядом трое инструкторов, которые следят за каждым нашим действием. Потихоньку учат дышать под водой. Жестами и знаками направляют нас и показывают на собственном примере, как можно, используя воздушную подушку, менять глубину. Первое погружение не более, чем на двадцать метров. К нашим поясам привязаны страховочные ремни, закрепленные на катере. А рядом с небольшим грузом спускаются фалы с отметками глубины, на которых мы должны сделать остановку на подъеме. Первое погружение. Дышишь под водой как рыба. Глаза у меня, наверное, были широченные, когда я видел, как мимо нас проплывали стайки омуля. А вслед за ними гналась байкальская нерпа. Инструктор показывает, что пора всплывать. Несмотря на то, что глубина была небольшая, он заставляет нас останавливаться на каждой отметке на 3—4 минуты, чтобы пройти декомпрессию. Всплываем. С катера подают трап. Отстегиваем ласты и поднимаемся на борт. Вот так прошло первое погружение.

К вечеру погода испортилась. Катер, закрепленный двумя плавучими якорями, болтало на волне и постепенно сносило к скалистому берегу. К счастью, к утру погода исправилась. Волны стали стихать. И на горизонте появилось яркое солнце. Нам, стажерам, эта ночь далась тяжело. Не один раз мы бегали в гальюн, чтобы, склонившись над ним, вывалить туда весь ужин. Когда болтанка прекратилась, нам стало полегче. И инструкторы, которые тренировали нас, проверив зарядку баллонов, снова отправили нас в воду, но теперь уже на глубину до пятидесяти метров.

Второе погружение. Ощущения просто непередаваемые, будто паришь в невесомости. Чистая прозрачная вода просвечивается насквозь. Над тобой разбегающиеся лучи солнца, отраженные мелкой рябью. А внизу освещаемое солнечными зайчиками каменистое дно. Кажется, вот только руку протяни – и ты достанешь камешек, маленький такой. Я поддался соблазну и, стравив воздух из пузыря, усиленно работая ластами, устремился вниз. Мне так хотелось поднять камешек со дна Байкала. Кто-то ухватил меня за ласту и стал тянуть вверх. Опыта и умения у него было больше. Он подтянул меня к фалу, который был на уровне красной отметки. Это означало, что глубина почти сто метров. Представляю, как Егорыч материл меня, но, слава Богу, под водой шли только пузыри. А вот глаза о многом говорили. Поднимались долго. В моих баллонах воздух почти на исходе, так как приходилось делать долгие остановки для декомпрессии. И когда воздух в баллонах у меня закончился, Егорыч давал мне вдохнуть со своего загубника. Что произошло на палубе, когда мы поднялись, мне, честно говоря, вспоминать стыдно. И по роже получил, и последние метры всплывать в аварийном режиме пришлось, так что из носа кровь сама собой пошла. Ну а тут еще и Егорыч добавил. В общем, не очень приятные воспоминания. Когда он увидел, как я ухожу в глубину, он еле догнал меня. Чем и спас мою жизнь. Меня это многому научило.

Третье погружение. Теперь я уже не забываю смотреть на левую руку, на которой глубиномер и часы, отсчитывающие количество кислорода, которое у меня осталось при погружении. Нас учили соизмерять время для подъема, чтобы в баллонах оставался какой-то минимальный запас, и нам не приходилось выпрыгивать из воды с кровью, льющейся из ушей и носа.

Четвертое погружение. Я чувствую себя уже спецом. Тренировки на катере, обучение не всегда в уставной форме сделали свое дело. Теперь я уже не совершал ошибок, был внимателен и научен опытом, опытом старших товарищей, ну и небольшим физическим воздействием. За это им тоже спасибо.

Прошло уже более двадцати лет, но я до сих пор помню своих инструкторов, дно Байкала, которое казалось совсем рядом, катер, с которого мы погружались, и те первые минуты, когда я оказался под водой и мог дышать как рыба. Жаль, нельзя вернуть те времена назад, оказаться среди стайки омулей, проплывающей мимо нерпы и почувствовать себя как в невесомости.

Знакомство

Молодой, счастливый, довольный – наконец-то нашел настоящую работу, он идет по вечернему Новосибирску к себе домой. Что может быть лучше ноябрьской прогулки под светом уличных фонарей, легкого морозца при свежевыпавшем снеге? Молодой, красивый. Девчонки часто на него заглядывались. Вот сейчас срезать через парк возле площади Маркса – будет дом, там, где снимает квартиру. Жизнь, кажется, удалась.

Все бы хорошо, да вот только, проходя мимо группы парней, которые обратили внимание на его кавказскую внешность, он почувствовал что-то недоброе. Он идет, не ускоряя шага. Один раз, как бы невзначай обернувшись, видит, как они встали и идут за ним, и сворачивает в парк, надеясь затеряться в темноте аллей, чтобы его не нашли. Но не тут-то было. Вся эта ватага обезумевших юнцов следует за ним. Как бы он ни прибавлял шаг, расстояние все сокращается. Понимая, что уйти от них не удастся, он разворачивается к ним и полуговорит- полукричит: «Што вам нада? Я што вас трогал?» В это время он получает резкий удар и падает на землю.

Ну вот, закончено еще одно дежурство. Мы с Генкой, моим напарником, решили посидеть вечерком у меня. На троллейбусе доехали до площади Маркса. Правда, заболтавшись, проехали на одну остановку дальше, и вышли возле парка.

– Ну что, Ген, пройдемся через парк? Тут по прямой, до телецентра рукой подать.

– Да, прогуляемся. Вечер вон, какой хороший.

Свернули в парк. Идем по темной аллее. К сожалению, в те года парк совершенно не освещался. Предвкушаем, как придем домой, вскипятим чайку, посмотрим видак после работы. В общем, приготовились отдохнуть. А тут вдруг где-то в стороне, дальше от центральной аллеи, слышим истошные маты. Кажется, дерутся. Генка посмотрел на меня:

– Кажется, работа затянулась.

Я понимаю его, и мы бежим на шум. При свете луны, отражающемся от белого снега, мы довольно-таки хорошо видим, как пятеро или шестеро парней пинают лежащего на земле человека, сопровождая удары матами, которые я опущу. Самое цензурное, из того, что можно привести, – «чурка поганая».

Мы как бежали, так и врезались в эту толпу, раскидывая ее в разные стороны. Мы в форме, но вряд ли это было бы для нас защитой. Обезумевшие от алкоголя, разъяренные дракой, эти подростки уже не могли остановиться и, переключившись с несчастной жертвы, окружили нас.

Я так вскользь упомяну, что Генка Жуков был не только моим старшим в экипаже, но и, кроме того, еще и инструктором рукопашного боя. Щупленький, с торчащими усами. А шинель делала его еще более щуплым. Он аккуратно скрестил руки чуть ниже живота (поза Жириновского) и таким хлипеньким голосом:

– Ребята, а может, не надо?

Те, почувствовав свою силу и видя, как милиционер жалобно просит, еще больше разгорячились, почувствовав свою «власть». Тот, кто был постарше и, по всей видимости, руководил всеми, подошел к Генке и, сделав в его сторону «понтовый» замах, произнес:

– Че, ментяры, испугались?

Генка еще раз жалобным голосом сказал:

– Ну, ребята, ну не надо!

В это время главарь попытался ударить Генку, но уже был не понтовый удар. Я даже не успел сообразить, как пола шинели резко откинулась в сторону, а нападавший уже лежит на снегу. И Гена как ни в чем не бывало стоит, опустив руки, и говорит:

– Ребята, я же просил, не надо!

Потеряв своего предводителя, который не подавал признаков жизни, молодежь растерялась. А Гена так спокойненько им:

– Скорую только ему вызвать или еще кому надо?

Молодежь начала пятиться и, того и гляди, побежит. А Гена им снова спокойно:

– Вы своего дружка не забудьте, вдруг ему скорую все-таки надо?

Те подхватили своего друга под мышки, чуть ли не бегом двинулись к центральной аллее. А мы с Генкой подошли к парню, которого пинали подростки. Он теперь постанывал, приходя в себя. Лицо в крови, нос, скорее всего, сломан. Наверное, не один пинок пришелся в лицо. Приподняли, я схватил ком снега, приложил к его носу, чтобы остановить кровь. Вот он уже смог членораздельно говорить, хотя и с жутким акцентом:

– Зя што? Зя што? Я вить ниче им ни здэлал!

Мы помогли ему подняться. И так как нам было по пути (оказывается, он снимал квартиру в соседнем доме со мной), пошли по аллее вместе. Пока мы шли, я предложил ему пойти вместе с нами посидеть у меня дома, попить чайку, но он наотрез отказался. Девушка ждет. Мы расстались с ним на углу дома. Постояли с Генкой еще минут пять, дожидаясь, пока он дойдет до своего подъезда, войдет в него. Ну так, на всякий случай. А потом с Генкой пошли ко мне, поднялись на пятый этаж. Дома громким радостным лаем нас встретили Рада и Ника. Мы пили горячий чай, смотрели видак, фильм про Рэмбо. В общем, так этот день и закончился.

И кто бы мог знать, что когда-то это случайное происшествие в парке возле метро Маркса спасет мне жизнь. Говорят, что ни одно злое дело не остается безнаказанным. А ведь за добрые дела тоже приходит своя плата. Просто мы не знаем, когда ее получим.

До чеченской войны оставалось три года.

Спасибо за сына!

Жаркий июльский день. На улице +35. Такое ощущение, что плавиться не только асфальт, но и вообще все. Сидеть в душной дежурной части было невозможно. Я вышел на улицу в тенек, где на ветерке было хоть немного прохладнее. Увидев, что машина, которую я поставил в тень, снова оказалась на солнце и накалялась, и решил перегнать ее под дерево, чтобы она опять была в тени. Сев в душную кабину милицейского уазика, завел мотор и уже собирался тронуться, но в этот момент к машине подошла девушка. Лицо ее показалось мне знакомым, но я не мог вспомнить, где и когда ее видел. Она приблизилась к открытому окну машины и спросила:

– Вы не подскажете, кто дежурил 3 января?

– Так это давно было, спросите в дежурной части, там дежурный по

райотделу подскажет.

– Спасибо, – ответила она и неуверенно вошла в здание.

«Где же я ее видел?» – крутилось в голове…

3 января. Дежурить после новогодних праздников – это просто наказание. А меня еще плюс ко всему попросили помочь соседям, отправили на дежурство в Кировский район. Я приехал на место. Стандартная процедура приема дежурств, зачитали свежие ориентировки, и экипажи разъехались по маршрутам. День выдался в общем-то вполне спокойным. Несколько вызовов на семейные ссоры, задержали пару пьяных дебоширов. Да вот и почти все, что произошло за день.

Около шести часов вечера мы заехали в дежурную часть, чтобы пополнить экипаж участковым инспектором, который начинает работу с 18.00.

Старший экипажа ушел, а я замешкался в машине. Когда я зашел в дежурку, то был поражен. Оперативный дежурный сидит за пультом и испуганно косится в сторону. Все его движения очень медленные и мягкие. Возле стены стоит его помощник и мой старший экипажа. А в углу, на который косился дежурный, сидит здоровенная овчарка и при малейшей попытке кого-то пошевелиться начинает рычать и чуть ли не срываться с места, чтобы укусить. Увидев меня, она грозно зарычала и кинулась в мою сторону. Я прижался к стене и замер. Собака остановилась и вернулась на прежнее место в угол. Но как только я пытался приблизиться к двери, она тотчас кидалась на меня и заставляла вернуться к стене. Слава Богу, все это безобразие длилось недолго. Дверь открылась, и в дежурку вошел участковый инспектор в чине старшего лейтенанта.

– Джек, фу, к ноге!

И пес, ласково завиляв хвостом, приблизился к хозяину и сел у его ноги.

– Ну что, убедились, что может охранять?

Дежурный облегченно вздохнул и сказал:

– Да, от такого не убежишь.

Как выяснилось чуть позже, участковый привел на работу Джека, своего домашнего пса, а дежурный посмеялся над ним: как может не служебный, а домашний пес нести службу! Вот они и поспорили, что из дежурной части никто не выйдет, пока будет отсутствовать хозяин. Джек честно выполнил свою работу. Несмотря на то, что хозяин дал команду «фу», пес продолжал настороженно следить за нами. И если мы приближались, то начинал рычать и скалиться. Так что подходить к нему на близкое расстояние никто не решался и все старались обходить его стороной.

У меня дома тоже две собаки, правда, не служебные, а обыкновенные двортерьеры. Поэтому я собак особо не боялся и даже с самыми злобными находил общий язык. Не знаю, как мне в голову пришла эта идея, но я предложил старлету поспорить, что его пес зарычит на него, защищая меня. Сразу же нашлись желающие это все увидеть и засвидетельствовать. Мы вышли в коридор, где вдоль стен стояли скамейки. Участковый с Джеком сели на одну, а я сел на скамейку у противоположной стены. Я долго упорно смотрел на пса. Он тоже внимательно смотрел на меня, но когда я шевелился или пытался подняться, начинал грозно порыкивать. Я аккуратно лег на скамейку и стал тихонечко поскуливать. Джек навострил уши, начал оглядываться по сторонам, чтобы понять, откуда идет звук. А у меня очень здорово получалось имитировать поскуливание щенка (у своих собак научился). Поняв, откуда идут звуки, он встал и двинулся ко мне, но его остановил поводок, который держал хозяин.

– Отпусти поводок, – тихо сказал я и продолжал поскуливать.

– Ну, смотри, если укусит, я не виноват, – сказал старлет и отпустил поводок.

Здоровенный пес подошел ко мне, не перестающему скулить, ткнулся мокрым носом в щеку, а потом начал вылизывать лицо. Очень аккуратно, плавным движением я протянул к нему руку и стал гладить его по голове.

– Ну все, хватит, – сказал участковый и встал, чтобы отвести Джека от меня.

Джек повернул голову и грозно зарычал. Из-за двери дежурки, откуда наблюдали остальные участники этих событий, раздался смех. Джек повернул голову в их сторону и тоже грозно рыкнул. Таким образом я выспорил бутылку коньяка, а в наш экипаж добавились Джек и участковый Серега.

19.15. Поступил вызов. Сожитель избивает женщину и ребенка. Мы быстро грузимся в машину и выезжаем на происшествие. На асфальте возле дома, куда нас вызвали, лежал какой-то белый пушистый комок. Я аккуратно пропустил его между колес, чтобы не наехать, и мы, выскочив из машины, поднялись в квартиру на четвертом этаже. Дверь открыла заплаканная женщина с ссадинами на лице, а из комнаты слышались всхлипывания ребенка.

– Он убежал, он убежал, – твердила она.

– Заявление писать будете? – спросил участковый.

– Да, конечно, проходите.

Они с Серегой прошли на кухню, чтобы оформить протокол. А старший экипажа отправился опрашивать соседей.

Я заглянул в комнату, где плакал ребенок, девочка лет шести. На руке синяк, платьице порвано. Зажалась в угол, испуганно вздрогнула, увидев меня.

– Не бойся, – сказал я.

Девчушка подскочила ко мне, обхватила за колени и разрыдалась еще сильнее: «Тимка! Тимка!». Я присел на корточки, обнял ее, а она уткнулась носиком мне в грудь и все повторяла: «Тимка! Тимка!»

– Что за Тимка? Это кто? Котенок?

– Это… Это… И девочка заплакала навзрыд.

– Кто это? Давай вместе поищем. Девочка заплакала еще сильнее:

– Дядя Валера…

И она протянула руку в сторону открытой форточки. Я вспомнил про белый комок, на который чуть не наехал, и, сказав ей, что сейчас вернусь, побежал вниз. На дороге прямо под их окнами и лежал этот белый комочек. Маленькая болоночка. Я удивился, что, упав с такой высоты, она все еще дышала и пыталась подняться на передние лапки. Бережно поднял ее на руки и вернулся с ней в квартиру.

– Тима, Тимочка! Тима! – закричала девчушка, увидев ее у меня на руках. Подбежала к своей маленькой кроватке, схватила одеяло и постелила на полу.

– Дяденька милиционер, положите его сюда!

Я аккуратно положил его и стал ощупывать. Обе задние лапки были сломаны.

– У вас бинты есть? – спросил я у девочки.

Малышка побежала на кухню и через какое-то время вернулась с мамой, которая принесла бинты. За ними следом вошел и Сергей.

– Ну, я почти закончил. Старшой где?

– Пошел опрашивать соседей, еще не вернулся, – ответил я.

– Ну, я тоже пойду, помогу опрашивать, чтобы быстрей дело было. А ты скорей заканчивай и возвращайся к машине.

Взяв со стола два карандаша, я наложил Тимке импровизированные шины. А женщине посоветовал отвезти его утром к ветеринару, надеясь, что кроме переломов у него ничего нет, и песик должен выжить. Я попрощался и стал спускаться, как вдруг услышал лай Джека, которого мы оставили в машине. Я сначала не понял, на кого лает Джек, и только обойдя машину, увидел, что в кустах у дома кто-то прячется.

– Кто там? – спросил я. – Если ты сейчас не выйдешь, я выпущу собаку. Выходи.

Из кустов вылез молодой мужчина лет тридцати. Руки в наколках, полушубок расстегнут. Шапки на голове нет. Я открыл дверь машины и аккуратно за поводок вывел Джека.

– Стереги!

Только тут я увидел на переднем сиденье шапку. И понял, что здесь произошло. Этот молодой человек хотел уехать на нашей машине. Ему повезло, что он успел захлопнуть дверцу перед мордой Джека. Тут спустились ребята. Серега, увидев задержанного, улыбнулся и сказал:

– А вот это и есть наш герой.

– Этому герою еще светит срок за попытку угона служебного автомобиля.

Мы погрузили его в машину и вернулись в райотдел.

21.45. Вызов на семейное. Мы поехали только с Серегой и Джеком. А старший остался в отделе оформлять задержанного. Серега с Джеком были на заднем сидении. Недолго думая Джек стал протискиваться между передними сиденьями и все норовил лизнуть меня в лицо. Одной рукой я кручу баранку, другой пытаюсь отмахнуться от навязчивой ласки. При попытке Сереги отдернуть его Джек оборачивался и хоть не злобно, но рычал.

Мы выехали на проспект. И в это время Джек, перемахнув через переднее сидение, всей своей тушей взгромоздился мне на колени. Под тяжестью Джека моя нога надавила на газ, и машина увеличила скорость. За телом пса я не видел дороги, да и рулить практически не мог. Единственное, что удалось сделать, – выключить зажигание. Машина еще немного прокатилась вперед и остановилась. Так как из-за Джека я не мог открыть дверь, Сереге пришлось выскочить из машины и открывать мою дверь снаружи. А потом общими усилиями мы стащили упиравшегося пса. Оказавшись на улице, Джек посмотрел на меня и обиженно тявкнул. Мы снова погрузились в машину и поехали дальше.

Еще с первого с этажа мы услышали шум, доносившийся сверху. Ускорив шаги, мы поднялись на третий этаж и позвонили в квартиру. Шум стих. Нам открыл мужчина пенсионного возраста и, буркнув, что он никого не вызвал, захлопнул дверь перед самым нашим носом. В квартире снова начались крики и шум. Я опять нажал на кнопку звонка. Мужчина приоткрыл дверь, и я тут же подставил ногу, чтобы он не успел ее закрыть. Из квартиры был слышен голос женщины: «Помогите!». Я навалился на дверь, и мужчина, чувствуя, что не сможет меня удержать, отступил и, бурча что-то под нос, ушел в глубь квартиры. Первым зашел я, за мной Серега с Джеком. Я бросился на женский голос в комнату. На диване лежала пожилая женщина, лицо все в кровоподтеках, из носа текла кровь, которую она безуспешно пыталась вытирать какой-то тряпкой. Я вышел из комнаты, чтобы найти в ванной полотенце, намочить его и принести женщине. Участковый с Джеком остались в комнате. Когда я почти отворил дверь в ванную, из кухни выскочил мужчина, который открывал нам дверь, и с криком «Пошли все вон!» замахнулся на меня кухонным ножом.

Коридор был узкий, и я уже приготовился было отразить удар, когда почувствовал толчок в бок, который придавил меня к стене. Серая масса пронеслась вперед и вцепилась зубами пенсионеру между ног. Рычание собаки перекрыл крик, переходящий в фальцет. Нож, выпавший у пенсионера из руки, я отшвырнул ногой и стал оттаскивать Джека, который вырывался и норовил снова его укусить. Дед плюхнулся на пятую точку, продолжая орать, и держаться руками сами знаете за что. На крики прибежал Серега. Я сказал ему:

– Вызывай скорую.

Скорая приехала быстро. Пенсионера на носилках медики унесли в машину, а женщине оказали помощь на месте. На вопрос Сергея, будет ли она писать заявление, женщина сказала, что будет. Но только на нас – за то, что изувечили ее мужа.

– Тогда нам придется арестовать вашего мужа за покушение на сотрудника милиции, – ответил я.

Мы вернулись в дежурную часть и написали рапорта об использовании служебной собаки. Джека пришлось увезти домой во избежание новых эксцессов. А то снова на коленки заберется или кого покусает, не дай Бог.

00. 45. Выехали на маршрут. Подъезжаем к площади Кирова. Посреди дороги идет толпа пьяных. Мужчины и женщины, человек шесть. Увидев фары нашей машины, они стали махать руками. Мы остановились. Один парень вышел из толпы и, подойдя к уазику, открыл дверь с моей стороны. Заглянул в машину, еле-еле ворочающимся языком спросил:

– Водка есть?

Напомню, что мы были в милицейском уазике, с мигалками, соответственно одетые в милицейскую форму. На мой совет: «Иди домой проспись, да и вообще по дороге не ходите, не дай Бог сшибет кто», – парень, ухватившись за баранку, стал втискиваться в машину и, дыша перегаром мне в лицо, просить:

– Ну, продайте бутылочку.

Оттолкнув его левой рукой, я спросил:

– Ты что, не видишь, кто перед тобой, кого ты остановил? На моей машине шашечек нет. Это не такси!

В те времена таксисты постоянно подторговывали по ночам водкой.

– Так че, водку не продадите? И он снова стал втискиваться в машину.

Генка (старший экипажа) протянул газовый баллончик и прыснул ему в лицо. Правда, мне тоже немного досталось. Такое ощущение, что баллончик не сработал. Парень отступил на шаг от машины, потер руками лицо (а у меня в это время уже начали слезиться глаза) и уже более трезвым голосом сказал:

– Я у вас не одеколон, а бутылку спрашивал.

Остальные его друзья, надрываясь от хохота, наблюдали за этой сценой. Мы в машине тоже еле-еле сдерживали смех.

– Да нет у нас, все уже продали, – сказал я.

– Ну, так бы и сказали, – и парень шатающейся походкой пошел к своим друзьям.

По дороге он развел руками и покачал головой, как бы объясняя, что водки нет. Народ закатывался от смеха.

Я проехал немного вперед и, поравнявшись с толпой, остановился. Генка открыл дверь и спросил:

– Вы этого хмурика до дома доведете или вытрезвитель вызвать?

– Доведем, доведем, – дружно ответили нам сквозь смех. Мы поехали дальше.

01.55. Выехали последний раз на маршрут. Ночью мороз усилился. Если днем было —28, то теперь все —35. Да еще и ветерок поднялся. Холодина жуткая. Машину продувает насквозь. Проедем, вернемся на базу, а потом до окончания смены будем выезжать только на вызовы. Едем по проспекту. Уличные фонари погасли. У нас всегда в целях экономии с двух до четырех уличное освещение выключается. Проехали до конца проспекта, развернулись на границе района. На улице никого. И приняли решение возвращаться на базу. Проезжая мимо остановки, я увидел внутри на скамейке что-то темное. Притормозил, сдал назад. На скамейке полулежала молодая женщина. Ондатровая формовка натянута до самых ушей. Лицо закрыто шарфом. На бровях и шарфе от дыхания образовались сосульки. Руки вставила в рукава. Видимо, чтобы согреться. Мы стали ее поднимать, спрашивать, но видно было, она так замерзла, что не может даже говорить. Когда мы вели ее к машине, чтобы отогреть, я обратил внимание на ее живот, который даже шуба не могла скрыть. Женщина была беременна. Посадили ее в машину, стали растирать щеки. Видны были следы обморожения. В машине я расстегнул ее шубу, чтобы женщина могла скорее согреться, так теплый воздух проникает быстрее, а еще включил печку на полную мощность. Генка и Серега растирали ей лицо, руки и ноги. Я сел за руль, чтобы увезти ее в больницу, которая, к сожалению, находилась в другом конце района. И пока мы ехали, женщина стонала, а потом начала кричать.

– У нее все колготки намокли, – сказа Гена. – Она вот-вот родит.

Управляя автомобилем, я попутно пытался связаться по рации с дежуркой, чтобы вызвать скорую помощь. Из-за большой скорости на скользкой дороге меня стало заносить, поэтому попытки связаться я прекратил и все внимание уделил движению. Женщина кричала все сильнее.

– Срывайте с нее колготки, это воды отходят, – крикнул я ребятам через плечо.

– Вот давай остановись и сам срывай.

Я остановился. Выгнал их из машины, чтобы не мешали. Достал два вафельных полотенца, которые принес из дома и которыми еще не пользовался, так что они были чистыми. Кинув их на спинку сиденья, стал стягивать с женщины шерстяные колготки, трусы, все насквозь мокрое. На резиновых ковриках тоже хлюпало. Женщина кричала все сильнее. Я как можно шире раздвинул ей ноги и успокаивающе гладил по животу. Было такое ощущение, что в животе кто-то сильно и упорно бьется. А мышцы женщины судорожно сокращались.