Уничтоженная вероятность (Циклопы)

Короче, непоняток наберется выше крыши.

Подумав так, Завьялов вдруг опомнился и понял, что он шныряет по толпе неузнанным, а где-то там шатается его личное, весьма популярное тело! Оно вот-вот нарвется и уедет ночевать в другое место, в зарешеченной машине.

«Твою ма-а-ать, Иннокентий!! Ты где, придурок, мой организм выгуливаешь?!»

Чувствуя, как взмокла от ужаса спина, Борис, пятясь, выбрался из оцепления зевак. Тихо, на цыпочках, поскакал к левой парковке комплекса, где предполагал увидеть заползающего под машины Иннокентия: «Жюли, Жюли, кис-кис!»

К парковке подойти не получилось. Там работали эксперты, стоянку оцепил кордон из полицейских, цветные ленты опоясали. Завьялов, заворачиваясь в пиджак и собирая лицо в искажающую черты гримасу, прошел вдоль полицейских автомобилей. Везде в окошечки заглядывал, пытался Кешу разыскать.

Стилист пропал. Родная русая макушка не возвышалась над бурным морем ротозеев, никто не нырял на глубину, не ползал под ногами, не пробирался на парковку за спинами полицейского кордона – «Жюли, Жюли, кис-кис…».

Борису показалось, будто он заполучил какой-то жесточайший приступ: стенокардии, гипертонии, астмы, сумасшествия или прединфаркта… Старческое тело переживало дикий стресс! Страдало каждым членом, отказывалось подчиняться, требовало курева.

Пошатываясь, словно пьяный, Завьялов окончательно покинул людское столпотворение. Побрел к «порше», мечтая то ли удавиться, то ли Кешу разыскать… а позже медленно и с удовольствием порвать его-себя на ленточки…

Рвать или душиться не понадобилось. Возле спорткара, прижимаясь задницей к капоту, стоял Иннокентий Капустин (в виде Бори) и расцеловывал собаку. Тощие лапки Жози-Жюли болтались под юбочкой, хвост лупил бока, собаченция на поцелуй отвечала в полном соответствии с природой: лизала муженька в глаза, в нос, в щеки.

Завьялов просунул руку под пиджак, помассировал левую половину грудины. Продышался. И поковылял к супругам.

– Ну чо, болезные, – нашлись?

Кешастый вздрогнул. Как только Борю опознал, выставил перед собой четвероногую Жюли.

– Борис Михайлович, моя – жена! – Ушастую и лысую супругу Иннокентий демонстрировал с такой гордостью, словно держал на вытянутых руках недоношенного первенца в юбочке. – Я ж говорил, моя Жюли – большая умница! Она сама меня нашла. Сама прибежала.

Болтающаяся в Кешиных ладонях собака и Завьялов глядели друг на друга. Завьялов мрачно, Жюли вполне приязненно – из приоткрытой, словно в улыбке, пасти болталась атласная розовая тряпочка язычка. Кешино лицо блестело ни сколько от радости, сколько от облизывания.

Кошмар. Фантасмагория. Смешение рассудка. Компания из старикана, всхлипывающего от переизбытка чувств стилиста и радостной собаки усаживалась в «порше».

– Отсюда – валим, – быстро информировал Борис. – Меня… то есть тебя и конотопского дядю Мишу обвиняют в похищении Карповой. Свидетели голосят о нашей причастности. – Завьялов, лихо выворачивая руль, уводил спорткар от комплекса. – Съемка с камер наблюдения, как я понимаю, эту версию категорически поддержит.

В зеркальце заднего вида Завянь наблюдал за трансформацией родимого лица. Только что радостная физиономия вытягивалась и неуклонно превращалась в покойницкую маску человека, скончавшегося от испуга. Нижняя челюсть уже плавно опустилась к кадыку.

Собака слушала внимательно. Напряженные ушки торчали чуткими локаторами, Жюли, вероятно, сосредоточенно ворочала собачьими мозгами.

Сюрреалистическое восприятие момента.

О том, что ему когда-нибудь придется разговаривать с собакой, Борис не смог бы вообразить даже в тугом похмельном кошмаре.

А что сумеет выжать из собачонкиных извилин разумница Жюли – представить невозможно. Под этой ушастой черепушкой мозг размером с горошину! Ну максимум с перепелиное яйцо.

– Домой ко мне возвращаться нельзя, – старательно не поддаваясь панике, вещал Завянь, – туда вот-вот нагрянут с обыском или уже наряд стоит перед подъездом. Приедем, наверняка нарвемся на ментов. – Собачье отражение в зеркале согласно кивнуло. Завьялов хмыкнул. – Жюли, Иннокентий говорил, что вы хорошо знакомы с историей похищения Зои Карповой? – Ушки вновь мотнулись сверху вниз. – Вы знаете, кто Зою заказал?

Голова опять мотнулась.

Как же, черт возьми, поговорить с собакой?!

– Попробую предположить, а вы кивайте. Это был кто-то из конкурентов папы Карпова?

Минут десять старикан, ведущий машину по переулкам и заулкам, общался с кивающей собакой через зеркало заднего вида. Но толка было мало. Собачка перенервничала, начала поскуливать, вроде бы намекая, что ей необходимо перебраться с мужниных рук поближе к Борису…

Завянь завел «порше» в укромный дворик. Как только выключил движок, Жози-Жюли резво перепрыгнула на сиденье рядом с водительским и начала царапать когтями, бить лапками по карману пиджака Бориса.

– Тебе что-то достать? – спросил Завьялов. Когда собака согласно колыхнула ушками, выгреб из кармана ключи от дома и мобильник.

Коготки Жюли-Жози тут же заколотили по смартфону.

– Ты хочешь набрать текст на телефоне?! – догадливо воскликнул Боря.

Жюли вздохнула так красноречиво, что оба мужика почувствовали себя непроходимыми болванами.

Несколько минут, старательно потряхивая языком, Жюли пыталась точно попадать конкретным когтем по конкретному месту дисплея. Поскуливала, нервничала, один раз укусила Кешу за палец, когда тот попытался ей помочь.

В итоге напромахивалась, выдохлась. Так поглядела на Завьялова, что тот, быстро почесав в затылке, предложил:

– Нам нужен компьютер. С тугой клавиатурой.

Жюли пружинисто подпрыгнула и звонко тявкнула.

В раскрытые окна «порше» залетал упругий теплый ветер бабьего лета, этим вечером навестившего столицу. Вот уже минут пятнадцать Борис Завьялов ворочал дряхлым стариковским мозгом и все никак не мог решить, в какую сторону ему поехать, куда вести машину при выезде из дворика?

Знакомых – море, миллион друзей. Езжай к любому, не предаст, не выдаст. Поскольку ни один из верных друганов в жизни не поверит, будто Завянь участник похищения.

Бориса без вопросов обеспечат крышей и поддержкой. Завянь сам поступил бы так на месте любого из друзей.

Но он на месте «дяди Миши». А в его теле засел Иннокентий-воробей.

Как предъявить его-себя друзьям?! Капустин сразу же засыпается! Как только рот раскроет, все перепутает и переврет! Ляпнет что-нибудь из «Большого словаря…», типа: «Секу, чувак», и у любого друга моментально зародится подозрение в неадеквате. Появится вопрос: не сбрендил ли Завянь, не вписался ли на самом деле в стрёмную тему?..

– Борис Михайлович, – раздался с заднего сиденья тихий голос Кеши, – нам понятны ваши сомнения.

– Понятны? – хмыкнул Боря.

– Разумеется, – собака и Кеша дружно закивали. – Вы переживаете, что я вас подведу. Думаете, что ваши друзья меня сразу же раскусят…

– Пополам тебя раскусят, Кеша, – согласился Завьялов.

– Но мы не можем никому рассказать о том, что с вами произошло!

– Вот то-то и оно, – вздохнул Борис. – Мы даже не сможем поехать в Интернет-кафе, понимаешь? Как только там увидят печатающую собаку… – Завянь махнул рукой и раздул щеки. – Что делать, что делать… – Забарабанил пальцами по рулю. – Куда нам ехать, а? К кому податься? Домой нельзя, к Леле нельзя…

«Ко мне езжайте, там спокойно», – раздался в голове уже знакомый внутренний голос.

Бориса словно палкой по голове ударили!

Шея сама собой втянулась в плечи, ладони оторвались от руля…

Рассказывать Иннокентию и Жюли о проклюнувшемся еще возле «Ладьи» внутреннем голосе Завьялов не решился.

Во-первых, русский человек всегда рассчитывает на авось. Авось минует, пронесет. А во-вторых, по совести сказать, Завьялов испугался. Жутко.

Старческие нервы начинали вибрировать при малейшем воспоминании о Кешиных рассказах про циклопов. Пожилое тело не хотело лишиться глаза или уха, легкого либо почки. Борис до сумасшествия боялся разозлить циклопа и притворялся покорным! Поскольку высчитал: уж лучше делить одно тело с террористом, чем лечить его в больнице. Циклоп ведь тоже не дурак, есть вероятность договориться. (Минуя Кешу и Жюли.)

Но циклоп решил «включиться» и участвовать.

Жюли-собачка как-то уловила, что с Завянь не все в порядке. Негромко зарычала. Тявкнула, как будто говоря: «Что происходит?» Положила лапки на спинку переднего сиденья и попыталась заглянуть в глаза Борису.

«Уйми собаку, Завьялов, – прозвучало в голове. – Я не циклоп. Я Лев Константинович Потапов».

– Борис Михайлович! – забеспокоился уже и Кеша. – Что с вами?!

– Во мне сидит какой-то лев… – невнятно произнес Завянь. – Константинович Потапов.

«Это ты во мне, балбес, сидишь!!»

– Кто-кто?! – просипел Кеша.

– НОСИТЕЛЬ мой очнулся… Вроде бы.

«Едем ко мне на дачу, – доводя Завьялова до саморазрушительного коллапса, невозмутимо, из самого Бориного нутра, предлагал Лев Константинович. – Там мы заляжем, отсидимся. Попьем чайку, все порешаем».

Неловко шевеля губами, Борис докладывал стилисту и собаке, о чем толкует Лев. Боялся, что еще чуть-чуть – сойдет с ума.

Всего лишь девять часов назад, он – Борис Завьялов! – ехал в больницу за Колей, собираясь с ним напиться.

Сейчас сидит за рулем в теле старика Константиновича и разговаривает с собакой и пришельцем.

Кошмар, комар, кошмар!!

Шесть часов назад Борис Завьялов стоял перед зеркалом в своей прихожей, разглядывал сморщенное тело и думал, что хуже быть уже не может.

Три часа назад Борис Завьялов едва не подох в чужом теле от позора, услышав, как кий чуть не порвал сукно, как шлепнулся об пол костяной шар.

Потом стоял на грани сумасшествия, на карачках перед собственным телом и разговаривал при всех с собакой.

Заполучил обвинение в похищении гламурной Зои.

Что будет дальше?

Лев уже пришел.

«Эй, молодой. Ты чо, заснул?»

Добавить надо: как только Лев включился, Завьялов испытал все то, что раньше причиталось Кеше. Лев разговаривал с Борисом, как старшина стройбата с новобранцем. Звал «молодым», по разу «губошлепом» и «балбесом» припечатал.

Алаверды, как говорится. Круг замкнулся.

Завянь все больше и больше хотелось намылить веревку и повеситься на люстре. При неимении надежного крюка, на первой же березе удавиться.

Край настал. Ощущение двойственности и ущербности доводило до умопомрачения! Хотелось голову о руль разбить и оглушить противный голос старика.

– Лев Константинович, – скрипя прокуренными связками, проскрежетал Завьялов, – еще раз обзовешь меня хоть как-нибудь…

«Что будет? – хмыкнул старикан. – Себе по тыкве настучишь?»

Борис завыл.

От безысходности, от жути, от чудовищного ощущения – я здесь застрял навеки, но лучше тыкву разобью, чем примирюсь!

Жюли испуганно затявкала, Иннокентий завопил громче воющего старческого тела.

«Кончай концерт, ребята!! – добавляя в какофонию волнения, забился внутри Завьялова носитель Константиныч. Заволновался: – Заканчивай истерику!»

Завьялов прекратил выть так же резко, как и начал. Не обращая внимания на внутренние призывы, обратился к Кеше:

– Кешастый, ты говорил, что путешественник не может управлять полноценным носителем. Это так?

– Да.

– Тогда почему я разговариваю за носителя? Почему чувствую, что я отдаю приказание губам шевелиться, а он лишь присутствует внутри и не может управлять речевыми центрами без моего содействия?

– Вы очнулись в морге… так? – задумчиво заговорил Иннокентий. – В тот момент, предполагаю, ваш носитель почти отдал богу душу. Ему потребовалось время на восстановление. А еще уважаемый Лев Константинович прекрасно слышал, что вы, Борис Михайлович, способны прилично омолодить и восстановить его тело. К слову сказать, обычная практика интеллектуального омоложения в том и состоит: носитель в положении подчиненной личности, он бета, а не альфа. Такое правило, иначе нет эффекта.

«Это кто здесь не активен, а?!! Это кто здесь подчинен?!!»

– Замолкни, Лева, – посоветовал Борис. – Кеш, я могу вообще его выключить? На время.

– Полностью не сможете. Вы не телепат. Полноценный, против воли запертый носитель, сведет вас с ума, Борис Михайлович. Он будет в ярости, он будет пробиваться, вы оба потеряете контроль над телом, поскольку управлять рефлексами может лишь один интеллект. Два равнозначных интеллекта тело разбалансируют.

– Я это чувствую, – пробормотал Борис. – Он меня уже почти разбалансировал, мозг напрочь вынес.

– Вам надо договориться с Львом Константиновичем, Борис Михайлович.

«Да я вас всех порву, малолетки сраные!!»

– Он обещает нас порвать, – вздохнув, сообщил Завьялов. Призрак белой березы с веревкой на суку маячил уже совсем поблизости. Если не удастся выбраться из этого тела, предпочтительно реально кони бросить, чем делить одни мозги с курящим «Беломор», охамевшим дедом.

А кстати.

Завершив дебаты, не приведшие к консенсусу, Борис завел «порше» в тихий переулок и остановился магазином.

Через три минуты пожилое тело благодушно дымило беломориной.

* * *

«Порше», вероятно уже объявленный в розыск, пришлось оставить на пустынной стоянке перед каким-то административным зданием.

В том же здании, воспользовавшись круглосуточным банкоматом, Завьялов снял с кредитной карты все деньги. Забил наличностью карманы. Попутно дедушку спросил: «Константиныч, на твоей фазенде жрачки много? Или супермаркет навестим?»

«Холодильник и погреб под завязку, Боря, – самодовольно сообщил носитель Лев. – Сегодня пропитаемся, назавтра, коли подметем до крошки, сходим в магазин. Там близко».

«Тогда порядок».

Как только Константиныч успокоил нервы никотином, общаться стал вполне культурно. И даже извинился за наезд: «Не прокатило по-нахалке молодняк подмять, прошу пардона».

Компания отошла на квартал от здания, где прикорнул «порше», и Борис остановил такси. Кеша с Жюли устроились на заднем сиденье, заворковали. З а т я в к а л и. Завянь сидел рядом с водителем и внутренне общался.

«Лев Константинович, а как ты в больнице оказался? Без документов, типа бомж…»

«Да тут, знаешь ли, Бориска, такая гнусная история приключилась…»

Рассказ, звучавший внутри самого себя, не только слушался, но и виделся. Всецело ощущая себя интеллектуальным путешественником, – точь-в-точь засланец будущего! – Завянь как будто лично участвовал в событиях. Воспоминания носителя отражались в нем, словно в объемном, инфернальном зеркале, погружали в переживания и эмоции до самой глубины. До дрожи, запахов и ощущения ветра на коже.

Борис увидел себя на даче… Знакомой каждой травинкой, пробившейся сквозь каменные плитки дорожек.

Завянь стоял за смородиновыми кустиками между грядок. Отличная погода с авансом на тепло. Вдоль забора золотятся березки, низенькие елочки листвой усыпали. Красота! Живот и спину прикрывает любимая вязаная душегрейка в оленях, лысину греет верная шапочка с помпоном. Вчера застиранные треники нигде не жмут…

В заскорузлых руках, не признающих всяческих дамских перчаток, умело и уверенно запорхала острая лопата. Недавняя морковная гряда готовится под зимний отдых.

«Клубни георгинов надо бы выкопать, перенести в подвал до холодов…»

Завянь идет по дорожке вокруг большого, знатно пожившего дома в два этажа с мансардой. Пробирается под окнами к пожухлой, тронутой недавним ночным заморозком клумбе. Окно кабинета, откуда так приятно видеть пышное летнее цветение георгинов, раскрыто. Дед утром в кабинете накурил – топор повиснет, две створки настежь распахнул, переоделся в рабоче-огородную одежонку и пошел проветриться на свежем воздухе, лопатой помахать.

Из кабинета доносятся голоса.

Непривычно низкорослый Завянь стоит под подоконником, напрягает слух…

Внук с женой приехал! Ромка с Нонкой.

Странно, что гудения автомобильного мотора не было слышно. На электричке, что ли, прикатили?

Наверное. Доехали на электричке, прошли на участок – дедушка в дальнем углу, в огороде ковырялся, вот и не увидели его ребята.

Дед уже собрался подтянуться к подоконнику, крикнуть: «Здорово, шельмецы! Чего ж не позвонили, я б чайку сварганил…» Услышал:

– Ром, в верхнем ящике смотри, – командовала Нонна. – Он с ними каждое утро работает, далеко не убирает.

– Да я искал уже! – рассерженно шепчет внук. – Погляди на полках. Две синие папки!

Слыша, как в комнате шуршат бумаги и позвякивают падающие карандаши, Лева-Завьялов обмер.

В нескольких метрах от него творится гадость! Обыск. Роман и Нонна обшаривают стол и полки шкафа, разыскивая мемуары.

Несколько лет назад, когда опомнился после смерти жены Любушки, Лев Константинович засел за мемуары. Каждое утро спускался из спальни на втором этаже в кабинет, разбирал старые тетрадки дневников, делал выписки и правки, собирал листочки по двум синим папкам – «Нужное», «Необязательное». Делал это для себя. К издателям не торопился. Пошутил, правда, на последнем слете ветеранов, что собирается прославиться…

– Ром, да нет их негде! – Хриплый голос Нонны прошелся по нервам тупой пилой.

– Ищи, Нонка, ищи! – сипел внучок. – За рукопись вместе с дневниками заплатят больше!

– Да пошла она к черту, эта рукопись! Запалим халабуду со всем барахлом! Знаешь, сколько Ничкин за участок предлагал?!

В груди у Левы-Бори помертвело. Сосед нувориш Захар Ничкин уже дорожку к дыре в заборе протоптал, уговаривая Константиныча участок уступить.

– Нонна!

– Я двадцать восемь лет Нонна! Вот зажигалка.

– А если дед наверху спит?! – испуганно прошептал Роман.

– И черт с ним! Хватит старому маразмату небо коптить! Сваливай бумаги на пол…

Константиныч медленно повернулся, скребя плечом о стену, пошел к крыльцу…

«Дождался благодарности от внука, – сверлила сердце мысль, – дождался… Спалить меня решили… Вместе с фотографиями Любушки… вместе с памятью».

Пошатываясь, он взошел на крыльцо, попробовал утихомирить громыхавшее о ребра сердце…

Старинный шелковый ковер кабинета засыпали бумаги, вытряхнутые из ящиков стола. Два молодых вандала громили ПАМЯТЬ, Нонна поджигала свернутую в рулон бумажку.

– Что делаешь, шалава?

Тихий голос Константиновича прозвучал как выстрел.

Нонна дернулась, суматошно затрясла чуть занявшейся бумажкой… Внук испуганно отскочил, создавая между собой и дедом преграду из стола.

– Спалить меня решили?

– Дедушка, ты все неправильно понял!!

Идиот. Всегда был идиотом и бесхребетной сволочью, лентяем и слюнтяем. С самого малолетства в истории влипал.

Да только дед надеялся, что поумнеет, повзрослеет – выправится. Не сам, так умная жена направит.

Напрасно. Напрасно возлагал на Нонну. Ей деньги глаза застят. Соседи по городской квартире намекали – наркоманка Нонка. Как только Константиныч всесезонно на дачу перебрался, квартиру превратила в сущий притон.

Сухая, тощая, с провалившимися под густые брови глазами, внучатая невестка смотрела на деда загнанной в угол пантерой. Облизывала губы и молчала – поумней внучка была.

– Пошли отсюда вон, – стискивая кулаки, прошептал Лев Константинович. – Сегодня же поеду к нотариусу, переоформлю дачу на Ирину.

– А ей не жирно будет? – сипло усмехнулась Нонна. – Хату – ей, дачу тоже ей…

– Заткнись, дешевка! Вон отсюда! Вон! – Старик затопал ногами.

Внучатая невестка мрачно и многозначительно поглядела на мужа и с места не сошла. Если бы Роман не стоял возле железного оружейного ящика, Лев Константинович достал бы оттуда наградной ТТ и выгнал обнаглевших мерзавцев под пистолетным дулом!

Но Роман не двигался. По изжелта бледному, одутловатому лицу внука стекали крупные капли пота, посеревшие губы поджались в неприятную упрямую щель.

– Ах ты кры-ы-ыса… – пораженный страшной догадкой, прошептал Лев Константиныч. – Чего удумал…

Крысиная порода атакует стаей. По приказу вожака. Когда почует кровь – уже не остановишь.

Нонна чуть двинулась. Лев скосил глаза: мягкий сапожок невестки прижал к ковру его валяющийся паспорт.

– Стоять, шалава!! Дернешься, порву кадык руками!!

Невестка замерла. Про деда знала много.

Не поворачиваясь к двум родственникам спиной, бдительно приглядывая за малейшим жестом, мимикой, Лев Константинович допятился до крыльца и только там перевел дух.

Сомнений не было – его едва не грохнул родной внук. Задержись Константиныч в комнате еще хоть на минуту, Нонка бы совсем опомнилась и дала команду «фас!».

Походкой пьяного кавалериста Лев Константинович прошаркал до калитки, выскочил на узенькую, засаженную березками и елками улочку. Упал спиной на дверное полотно.

«Завещание переоформлю без паспорта, – глядя перед собой, упираясь взглядом в глухой соседский забор, равнодушно-отстраненно думал. – Нотариус – сосед знакомый, приведу еще Сережу в качестве свидетеля… Подпишем. Сейчас на электричку, авось контролеры пожалеют дедушку, не высадят…»

Едва переставляя ноги, Лев Константинович брел по тропинке. «Как хорошо, что Любушка-голубушка не дожила! Не испила позора!»

До станции недалеко, умыться можно в туалете… Запасные ключи от квартиры у соседки Тони есть… Переодеться и к Сереже. Потом – к нотариусу… Ирине-внучке и доченьке Татьяне ничего рассказывать пока не стоит… Зачем срывать из-за границы? Пускай работают спокойно…

«Ох! Душно-то как что-то…»

За белыми березовыми стволами уже угадывалась промоина железнодорожной ветки, Лев Константинович пошатнулся. Ноги заплелись, сами по себе сошли с тропинки…

Пенек. «Как хорошо… Немножко посижу…»

Сознание уже мутилось. Перед ослепшими глазами появилось белое одутловатое лицо… Куда-то потащили, куда-то сбросили и ветками слегка присыпали…

«Хо-о-о-олодно… внучо-о-ок…»

Завьялов испытал все то, что день назад, еще в четверг, пережил его носитель. Бориса даже начало потряхивать от озноба в теплом салоне такси. Казалось: тело и душа насквозь промерзли, пока Лев Константинович лежал в глубокой яме, засыпанный сухими, обманными ветками… Ведь если следовать памяти Льва Константиновича, он сутки пролежал в лесу.

«Гаденыш твой Ромка, Константиныч, – нашелся что сказать Завянь. – Повезло еще, что на тебя наткнулись».

«Грибники, наверное», – спокойно буркнул недоубитый, недомороженный внуком дед.

Таксомотор сворачивал к обочине. Разумный старикан заранее предупредил: не стоит ехать к даче на первом же такси, машину надо поменять, дабы запутать сыскарей.

Кеша, бережно держа четвероногую жену, выполз из автомобиля на обочину. Замороженный чужими воспоминаниями Завьялов сумрачно спросил носителя: «Константиныч, а мы не на пепелище едем? Может, зря, а?»

«Не, Борька. Рома – жадный. За целый дом возьмешь дороже, цела моя дачка, Боря. Цела».

Довольно быстро на ночной дороге показался радушный частник. Лев Константинович продиктовал Завьялову адрес…

«Ни фига себе! – мысленно присвистнул Боря. – Не хилый у тебя поселок, дедушка!»

«А ты, в н у ч о к, как думал? – усмехнулся старикан. – Я как никак являюсь генералом».

«Да ну!»

«Да чтоб мне сдохнуть».

Завянь порядком засмущался:

«Вы это… Лев Константинович, простите… Я думал…»

«Я знаю, что ты думал, Боря, – оборвал носитель. – Точнее, слышал. Ты думал – залетел в бомжа, ругался…»

«А вы, мгм… все мысли мои слышали?»

«Зачем ты спрашиваешь, Боря? Теперь ты сам знаешь, как о н о бывает».

Действительно. Вопрос пустой.

Пообщавшись с носителем, Борис понял, что прочитать стремительно проносящиеся, пунктирно обозначенные, но понятные самому интеллекту мысли, невозможно. Они недооформлены, проскакивают по верхушкам, не увлекаясь окончательной конкретикой. Как крупные мазки художника импрессиониста, выписывают настроение, не форму.

Общаться можно, лишь отправляя внутрь себя четко сформулированный словесный текст. Хотя рассказ и наполняется густой палитрой личных ощущений, не сформированная до деталей мысль укрыта в эмоциях, как в отвлекающей шелухе.

«И вот что я хочу тебе сказать, дружок. Мне надоело видеть призрак белой березы с намыленной веревкой на суку. Ты эти думы, Боря, брось. Еще прорвемся, повоюем».

Занятный старикан.

«Лев Константинович, а вы на какой войне бывали?»

«Приму за комплимент, дружок, – хмыкнул генерал-носитель. – На финской не был, Великую Отечественную отмахал от края и до края. Закончил в Праге в чине капитана».

«Так сколько же вам лет?!»

«В позапрошлом годе девяносто стукнуло», – в манере шамкающего деда, доложил Лев Константиныч.

«Твою ма-а-а… Простите». – Шокированный возрастом носителя, Завьялов даже машинально рот рукой прикрыл.

Несколько часов назад, разглядывая в зеркале дряхлый организм, Завянь решил, будто попал в древнейшего столичного бомжа. Те ребята редко доживают до почтенных лет. А оказалось? Оказалось – залетел в дедка с военной выправкой, генерала-отставника, прошедшего, небось, все лучшие военные санатории и клиники.

Хоть с этим повезло…

«Еще раз спрячешь под одним ругательством другое – старую развалину, к примеру, – бурчал тем временем носитель, – заставлю зубы заболеть. Я знаю где дупло».

«Ой-ой! Простите, дяденька, засланца!»

Если скинуть деду лет десять, обещанных засланцем Кешей, – а уже, пожалуй, что и двадцать! – то выглядит он сейчас на семьдесят с малюсеньким хвостом.

Интересно, насколько еще можно Константиныча омолодить? Дедуля бравый, адекватный, дерется лихо, педали газа-тормоза пока не путает.

«Ваше высокопревосходительство…»

«Не перебарщивай с комплиментами, сынок. По табели о рангах «высокопревосходительство» относится к двум первым классам, я же скромный генерал-майор. Достаточно превосходительства».

Дедуля ерничать изволил. За «старую развалину» обиделся.

«Миль пардон, превосходительство, – попадая в унисон, ответил Боря. – В каких войсках служить изволили?»

«О СМЕРШе слышал?»

«Армейская контрразведка?»

«Так точно. Генерала мне уже перед отставкой, Бориска, дали. Почетно, так сказать, отправили».

Завьялов почувствовал, что Константинович не хочет говорить о службе. Разведчик словно бы захлопнулся, четко выставив перед мысленным взором картинку-блок: на клумбе перед старым деревянным домом подмерзают астры.

«Скажи, Борис, водиле, чтоб после автобусной остановки налево поворачивал».

Отправляя Завьялову эту просьбу, генерал как будто ставил точку в споре – он признал главенство молодого интеллекта, позволив тому говорить вместо себя.

Но Борис, общаясь с шофером, испытал кошмарное ощущение неловкости. Словно ограбил на большой дороге славного дедулю-ветерана.

«Лев Константинович, а вы давно, как бы сказать… очнулись? Вы слышали все, о чем я с Капустиным разговаривал?»

«Очнулся в ванной, – четко отрапортовал носитель. Завьялов тут же вспомнил, как его накрыло. Он думал, что похмелье, на самом деле никотиновый голод чудовищно одолевал. – Так что в основном я в курсе. Понимаю, что коли выпутаемся, мне могут память уничтожить. А это плохо. Что у старика останется, если припомнить нечего?»

«Я постараюсь что-нибудь придумать».

«Да ладно. Как пойдет, Бориска… Я кстати, попрошу: ты с этим выканьем завязывай. Мы вроде как, Завянь, едины, к чему между своими реверансы».

«Да неудобно как-то…»

«Отставить розовые сопли. Батька сказал – на ты, значит, на ты! – И, помолчав, добавил: – Я, Борь, себя и в самом деле помолодевшим чувствую. Так что не напоминай мне мафусаиловы лета, нервы не драконь…»

«Договорились, Константиныч».

Двухэтажный дом с мансардой прятался за глухим забором и старыми разросшимися яблонями. Вдоль ограды уже знакомые по воспоминания Льва Константиновича березки, елочки. Лужайки не имеют отношения к газонам – слегка облагороженное косой, примятое пространство разнотравья, подмерзающие стрельчатые листья одуванчиков.

Разглядывая жилище генерала-пенсионера, Завянь испытывал непередаваемое, чуть тоскливое ощущение родства и сопричастности. Любимая скамейка Любушки-голубушки, под этой яблонькой летом ставили бассейн, когда правнуки с Иришкой приезжали, здесь маленький Ромка коленку занозил…

Покой и тишина.

И иссушающее душу одиночество! Осенний пейзаж, подсвеченный единственным фонарем. И тот застыл на общей улице.

За спиной Завьялова Иннокентий шептался с собакой. Мелькнула мысль: «А как бы я воспринял этот дом и сад, не будь во мне Льва Константиныча?..» Борис давненько не бывал на старых, заросших лопухами дачах. Еще со времен сопливого отрочества, когда дача Лели выглядела похоже.

Но сейчас там каменные стены, стриженные лужайки, соседи сплошь богема, знать.

Борис как будто в детство окунулся.

И одновременно в старость. В кладбищенской ограде одиночества и золотых березок.

«Чего застыл? – глухо проворчал внутри Завянь пенсионер. – Зови гостей, питаться будем».

Когда Завьялов выставил на стол перед Кешей и Жюли вспоротую простецким консервным ножом банку кильки в томате, с интеллектуальными путешественниками произошел культурный шок.

Чинно рассевшийся за столом – гость-гостем – Иннокентий поглядел на выставленное содержимое, сглотнул:

– Мы это будем – е с т ь?

– Нет, блин. Мы это типа выпьем.

«Ты видел, Константиныч, а?! Собака на столе – нормально. А килька в соусе – не комильфо!»

Но впрочем, Боря вредничал. Вид собственного тела, усевшегося барином отужинать в гостиной, невероятно раздражал!

– Вставай давай, Капустин! У нищих слуг нет!

Тело-Иннокентий встало из-за стола с единственным блюдом – мешанины из томата с рыбкой, и бодро поскакало на кухню, не преминув укорить Завьялова за вредность:

– Так сразу и сказали бы! «Пойдемте, Иннокентий Аскольдович, на кухню, помогать». Я б сразу и пошел!

– Так ты еще и Аскольдович? – негромко хмыкнул Боря. Распахнул перед путешественником забитый снедью генеральский холодильник, вытащил оттуда баночку с печеночным паштетом: – На. Неси жене. У нее желудок нежный, буржуями избалованный.

Кеша повертел крохотную баночку в руках, наморщил ум и физию…

Завьялов отобрал затейливый для Кеши предмет, одним движением вскрыл крышку из фольги.

Через три секунды Аскольдович влетел обратно на кухню с воплем:

– Борис Михайлович!! Она… Там все… Борис Михайлович, Жюли съела банку т о г о кошмара!!!

– И что? – невозмутимо, продолжая кромсать кухонным тесаком докторскую колбасу, спросил Завянь.

– Она ж отравится!!

– Переживет. Вот, бери тарелку с колбасой, неси, пускай закусит.

С трапезой покончили на одном дыхании. Боря-генерал дожевывал практически на ходу, налаживая в кабинете компьютер для общения с Жюли.

Жози, противненько рыгая рыбой, наблюдала. Назначенный дежурным по кухне Капустин убирал тарелки со стола.

Не будучи уверенным, что путешественница из далекого будущего знает как совладать с ископаемым компьютером, Завьялов объяснил собачке, куда нажать, чтоб вышли буквы.

Крошечная Жози окатила генеральское лицо чисто женским высокомерием. Ловко процокала когтем по «клаве», на мониторе появилось МЕРД.

«Что за фигня?» – расстроился Завьялов. Собачка ничего не поняла?

«То не «фигня», Борис, а «дерьмо». Но только по-французски, – задумчиво ответил Константиныч. – Зови Капустина, пусть прекращает мыть посуду».