Письма. Том I (1896–1932)

Глубоким уважением и дружескими чувствами пронизана переписка Рериха и Рабиндраната Тагора, выдающегося индийского поэта, драматурга и мыслителя. Их жизненные пути пересеклись дважды – в июне 1920 года в Лондоне и через год в США, где Тагор читал лекции по искусству. «Мечталось увидеть Тагора, – вспоминает Рерих, – и вот поэт самолично в моей мастерской на Квинсгэт-террас в Лондоне в 1920 году. Тагор услышал о русских картинах и захотел встретиться. А в это самое время писалась индусская серия – панно “Сны Востока”. Помню удивление поэта при виде такого совпадения. Помним, как прекрасно вошел он и духовный облик его заставил затрепетать наши сердца. Ведь недаром говорится, что первое впечатление самое верное. Именно самое первое впечатление и сразу дало полное и глубокое отображение сущности Тагора»^[13]. Тагор был первым, кто познакомил индийцев с творчеством Рериха. По его рекомендации в декабре 1920 года в калькуттском журнале «The Modern Review» вышли переводы стихов Н.К.Рериха, а в 1921 году – большая статья о его картинах. В дальнейшем между Рерихом и Тагором поддерживаются письменные контакты вплоть до ухода поэта из жизни. В ОР МЦР представлены шесть писем Рериха Тагору (вошедших в первый том настоящего издания) и пятнадцать писем Тагора Рериху.

Деятельность Николая Константиновича по продвижению Пакта в пространстве надвигающейся Второй мировой войны, требующая привлечения авторитетных сил со всего мира, детально отражена в его письмах бельгийскому аристократу, члену Королевской археологической академии Бельгии Камиллу Тюльпинку; председателю Французского общества Рериха Мари де Во Фалипо; юристу, профессору Парижского университета, генеральному секретарю Европейского Центра при Музее Рериха в Нью-Йорке Георгию Гавриловичу Шкляверу, а также известному юристу, доктору международного права, председателю Французского комитета Пакта Рериха и Знамени Мира барону Михаилу Александровичу Таубе. Центральная тема писем – организация двух конференций, посвященных Пакту Рериха и Знамени Мира, в Брюгге (1931, 1932), а также подготовка к Вашингтонской конвенции 1933 года. Эти документы свидетельствуют о том, какие колоссальные усилия были приложены, чтобы идея действенной защиты культурных ценностей превратилась в реальность международного договора, и позволяют оценить непосредственное участие Рериха в работе комитетов Пакта по всему миру, а также его подходы к сотрудничеству с культурными, духовными и политическими деятелями Европы и США. Он высоко оценивал каждую инициативу, направленную на охрану достижений человеческого гения, и сердечно радовался возможности внести реальные изменения в жизнь общества, чтобы оно более не погружалось в пучину войн и распрей. Эволюционная идея Н.К.Рериха «Мир через Культуру» означала формирование нового сознания и нового мышления и, соответственно, новых отношений между людьми и между народами, которые основывались бы не на удовлетворении своей значимости и власти сильного, а на взаимном уважении и равноправном сотрудничестве. От мира в сердце – к миру вовне. Рассмотренная с позиций энергетического мировоззрения Живой Этики, эта идея открывала еще один смысловой пласт: уничтожая культурные и исторические памятники прошлого, мы уничтожаем свое будущее, поскольку энергетика объектов архитектуры и произведений искусства является своего рода спасительным мостом, по которому свет Высшего изливается в наш плотный мир.

Как и любое эволюционное начинание, Знамя Мира, одинаково необходимое как в дни войны, так и во время так называемого мира, когда культурные сокровища погибали в забвении или от невежественных рук, встречало на своем пути не только инертное равнодушие, но и сознательное противодействие, злотолкования и нападки. «Как ни странно, но тьма хватается за самые неосновательные аргументы, очевидно, не имея ничего более существенного, – пишет Н.К.Рерих М.А.Таубе. – Так, например, продолжаются довольно вредные шептания о том, что наш Пакт вполне выражен Гаагской Конференцией 1907 года. Эта чепуха, противоречащая действительности, повторяется некоторыми слабо осведомленными и шаткими людьми. Они даже не задумываются над тем определенным фактом, что бывшая великая война со всеми происшедшими разрушениями достаточно показала, что никакого конкретного пакта и определенных мер к сохранению сокровищ человечества не существовало»^[14]. К сожалению, даже жители стран, подаривших миру шедевры живописи и литературы, настолько увязли в путах потребительского материального мышления, что само слово «культура» ассоциировалось в их сознании с развлечениями или же с предметами роскоши. «Вы совершенно правы, исключая на французской почве слово “культура”, – комментирует Рерих написанное Таубе. – Вероятно, также скоро придется нам вообще исключить и слово “цивилизация” и умолять лишь о человекоподобии. Поразительно наблюдать, насколько неудержимо мир катится по наклонной плоскости»^[15]. Отрадно, что эпистолярные собеседники и сподвижники Рериха мыслили с ним «на одной волне», понимая, насколько важно сохранить бесценные сокровища планеты, укрепляющие и удерживающие пространство культуры, и сплоченно противостоять натиску разрушительных сил. «…Вы знаете наши духовные устремления и твердую веру в то, что Свет непобедим! – сообщает он Мари де Во Фалипо. – За 43 года широкой общественной деятельности (настаиваю на этом выражении) мне пришлось принять участие и провести много битв во имя Просвещения, и та же нерушимая уверенность в победе Света доводила эти дела до победного пути. Ничто не может поколебать убеждение мое в том, что в мире имеются и хорошие, вдохновенные люди, с которыми всегда можно сговориться по вопросам Просвещения и Прогресса. И если даже кто-то назовет эти стремления сверхчеловеческими, то будем очень скромными и скажем, что это просто обычно-человеческие строения, в отличие от животного разложения и хаоса»^[16].

Публикуемые письма свидетельствуют, насколько чутко отзывался Николай Константинович на зов тех, кто мыслил о культуре, знании и духовных ценностях, обращаясь к ним: «родной мой сотрудник в духе», «друг и брат». Его послания напитывали пространство созидательными зовами, в которых благие основы противопоставлялись темному разрушению и разложению. Сколько дружеского участия, напутствий и практических советов несли они труженикам в разных частях света! Рерих был неизменно доброжелателен ко всему полезному и строительному, способствующему просвещению ума и сердца. «Тем драгоценнее встречать людей, работающих, созидающих и думающих в добре»^[17], – пишет он. По его мысли, «все силы благие, все силы Света Единого должны мужественно сойтись и сплотиться в доверии, поддерживая те сокровища, которые облагораживают и подымают дух человеческий»^[18]. Отвечая на грустные новости корреспондентов и размышляя о современном состоянии мира, Рерих вместе с тем отмечал, что «эта необыкновенная трудность времени тем более обязывает всех мыслящих о Культуре особенно держаться вместе, оказать взаимное, особенное доверие и чуткость и духовную бережливость друг к другу»^[19].

Трудности – лишь ступени успеха – таково было его твердое убеждение. Только сложные ситуации дают нам возможность обучаться, развивать те или иные качества духа, тренировать волю и способности, испытывать на прочность свою систему ценностей и убеждения. Собственно, сила – это и есть то, что возникает в ответ на трудности в процессе их преодоления. Николай Константинович часто приводит исторические примеры подвижников, стойко переносивших все испытания ради лучшего будущего, и напоминает, что в то время как у темных разрушителей один путь, у тружеников Света бесчисленное множество возможностей и опора на нерушимые космические законы. Идеи, сложенные в надземных мирах, а затем приобретающие земные формы, не умирают: около них всегда находятся возможности. «И это пройдет – так говорил Соломон. А если мы все приложим весь наш опыт, все единение и все огненное рвение, то пройдет это скоро»^[20], – подбадривал он своих соратников.

Оптимизм Рериха неиссякаем, а его вера в преодоление зла светлым строительством, в торжество духовного, созидательного начала в сердце каждого человека при условии всесторонней работы над собой непоколебима. И это не просто вера, это знание, подкрепленное жизненным опытом и постоянной осознанной связью с Высшим. «Волна необычных трудностей, конечно, сменится новым светлым достижением человечества, но ведь до этого часа нужно дожить, нужно дотерпеть и отбиться от всех сил темных, клеветнических, разрушительных. Мы можем быть лишь созидателями, и всякое разрушение и разложение, иначе говоря, всякое возвращение к хаосу невместно сердцу нашему. И мы знаем, что в особенно трудные минуты люди просвещенного сознания приносят мудрый совет свой и подают руку, испытанную в боях за благо»^[21].

Большое место в эпистолярном наследии Рериха занимают послания своим «коллегам по живописному цеху», а также искусствоведам и критикам – Д.Бушену, М.Бабенчикову, Б.Георгиеву, А.К.Халдару, Н.Мехте, П.Тампи, П.Шабасу и др.; он интересуется их творчеством, просит выслать снимки работ, а также сообщить, «куда направляется ваше внимание». Николай Константинович делится с ними замыслами картин, размышляет об ответственности художников перед молодежью, об их высокой миссии будить в людях чувство прекрасного, говорить с ними на языке сердца. «Долг художников, принимая во внимание их творческое воображение, – пишет он индийскому живописцу А.К.Халдару, – зажигать сердца молодого поколения. Мы не можем быть аскетами в своем творчестве. Очень заманчиво жить в пещерах в окружении мудрой природы, но наш долг – воспитывать молодежь в духе учения жизни и искусства. Вы знаете, что для меня Искусство и Красота, так же как Наука и Знание, – не абстрактные понятия, а реальность, которая выведет человечество на новую ступень эволюции. И как остро старый мир нуждается в живительном воздухе и орлиных крыльях»^[22]. И еще: «Среди всех этих трудностей остается творчество как незыблемая основа жизни и стремление к Свету. Главное же, собирайте вокруг себя и просвещайте молодые сердца. Ведь они находятся в глубоком смущении и, естественно, не могут разобраться, в чем истинное созидание»^[23].

Теплая дружба связывала Рериха с художником, педагогом, реставратором и искусствоведом Игорем Эммануиловичем Грабарем – участником движения «Мир искусства», впоследствии видной фигурой художественной жизни Советской России. На знаменитой картине Б.М.Кустодиева, запечатлевшей групповой портрет «мирискусников», Грабарь и Рерих изображены сидящими рядом. Помимо общего дела, художников сближало отношение к труду и творчеству, желание самосовершенствоваться. Обмен корреспонденцией осуществлялся непросто: Грабарю приходилось дублировать письма, отправляя их и в Индию, и в США, пробовать воздушные и «невоздушные» пути сообщения, диппочту, многие посылки терялись. Практически во всех письмах последних лет жизни Н.К.Рериха звучит тема возвращения в Россию: «Ты пишешь о приезде нашем. Думается, сейчас должны собраться все культурные силы, чтобы приобщиться к общей восстановительной работе после всех зверских немецких разрушений. И мы все четверо готовы потрудиться для блага Родины. Сношений мы не прерывали, каждый в своей области. Так и скажи друзьям-художникам ‹…› Потрудимся во славу любимой Родины»^[24].

Весьма интересны письма Н.К.Рериха 1930-х годов, адресованные художнику, критику, историку искусств Александру Николаевичу Бенуа, особенно в силу того, что их отличали противоположность натур и несовпадение точек зрения по многим вопросам. «Общественное мнение вынесло нам определение “белое и черное”, подчеркивая, таким образом, не только различие в нашей окраске, но и намекая на нашу духовную природу»^[25], – писал по этому поводу сам Рерих. Именно различие в мироощущении и жизненной позиции и привело к окончательному расхождению путей художников. Несмотря на то что Бенуа принадлежало немало измышлений насчет Рериха, именно Николай Константинович первым, после долгого, длившегося с 1918 года перерыва в общении, в 1936 году обратился с письмом к соратнику по объединению «Мир искусства» и за три года написал ему 17 писем. Высоко оценивая культурную деятельность самого Бенуа, его отца и братьев, Рерих в своих очерках, публиковавшихся в 1930-е годы за рубежом, всячески подчеркивал его всепоглощающую любовь к искусству, глубокое знание театра, возрождение искусства книжной графики. Он отправляет Александру Николаевичу свои статьи, посвященные ушедшим в иной мир художникам, с которыми их связывало прошлое, свои книги «Врата в Будущее» и «Нерушимое», хвалит его фельетоны о выставках и живописцах и просит выслать воспроизведения его работ.

Бенуа вполне откровенен с Рерихом, не скрывая пессимистических настроений и неверия в будущее, укрепившихся в его душе после невыносимой действительности первых послереволюционных лет (он эмигрировал в Париж только в 1926 году), своего неприятия Советской России, ощущения того, что на Родине искусство задушено и политизировано. Николай Константинович всеми силами пытается поддержать его, напоминая о служении на пашне культуры как целительном средстве против уныния и болезненного восприятия современности. «…Среди всяких ужасов войны раздаются голоса и об искусстве. Может быть, эти напоминания о мирных трудах сейчас особенно нужны как противоядие всякой злобе, вылезшей из всех щелей»^[26]. «Вообще удивительно, как время и история стирают всякие ненужные вехи, и повсюду можно взглянуть глазом добрым»^[27]. Однако длительное пребывание в депрессии, тоска по прошлому и, наконец, черная зависть к кипучей творческой и общественной деятельности Н.К.Рериха не могли не омрачить сознание Бенуа, и протянутая дружеская рука была отвергнута. В 1939 году Бенуа пишет рецензию на рижскую монографию о Николае Константиновиче, значительно выходящую за рамки жанра: основное внимание критика было сосредоточено не столько на творчестве, сколько на личности художника, вплоть до обвинений в «опаснейшем духе гордыни», «мании величия» и «мессианстве». «Думалось, что члены “Мира Искусства” (а нас осталось так мало) должны держаться вместе, дружественно, – с грустью размышлял Рерих несколько лет спустя. – Но, очевидно, такие мечты мои были неуместны. Надеялся я, что “человек человеку – друг”, а выходит: “человек человеку – волк”»^[28].

Среди стран, которые активно поддерживали культурные и миротворческие идеи Н.К.Рериха, особое место занимала Латвия. В Риге существовало не только общество, носящее его имя, но и отделение Музея (с октября 1937 года), куда художник посылал свои картины. К концу тридцатых годов там насчитывалось уже 40 полотен. Шла активная работа в секциях общества, был открыт отдел произведений прибалтийских художников, но самое главное – рижане развернули активную издательскую деятельность, которая по масштабам превосходила таковую в Музее Рериха в Нью-Йорке. Их усилиями были подготовлены к печати книги Учения (вторая и третья части «Мира Огненного», «Аум», «Община», «Братство»), «Врата в Будущее» и «Нерушимое» Н.К.Рериха, «Тайная Доктрина» Е.П.Блаватской в переводе Е.И.Рерих (1937), большая монография «Рерих» (1939), двухтомник писем Е.И.Рерих (1940). Деньги на издания предоставляли сами члены общества. В Отделе рукописей МЦР находятся письма Н.К.Рериха за 1935–1940 годы, адресованные Гаральду Феликсовичу Лукину, Федору Антоновичу Буцену, Ивану Георгиевичу Блюменталю, Александру Ивановичу Клизовскому, а также Рихарду Яковлевичу Рудзитису, поэту и переводчику, председателю Латвийского общества Рериха с 1936 года.

Николай Константинович высоко ценил все сделанное Латвийским обществом на ниве культуры и этики, горячо приветствуя лекции, выступления и литературные труды его членов, а также царящую в нем атмосферу сотрудничества и доброжелательства. «Пришли от Вас такие сердечные письма, и еще раз почувствовалось, что нет расстояния там, где дух жив, где он устремлен ко Благу. Чувствуем, что Вы работаете в сотрудничестве. В этом для нас огромная радость. Только подумать, что среди всяких мировых смущений и взаимной злобы группа светлых сотрудников преуспевает. Именно это и есть то самое добротворчество, о котором столько сказано как о живой основе бытия. Живая Этика воспринимается Вами не как какие-то отвлеченные пожелания, но как самое неотложное строительство новой жизни. Всем позволительно мыслить о лучшем будущем. Это будет не отвлеченность, но повелительный зов к улучшению жизни ближнего. ‹…› Радостно смотрим на снимки Вашей Группы и залы Собраний. Даже на фотографии запечатлелась светлая атмосфера. А ведь это не так легко достижимо. Только светлыми трудами и кооперацией создается непобедимое светлое излучение»^[29].

В его письмах звучит радость о духовном объединении и взаимном укреплении друг друга, о том, что культурная работа, несмотря на неизбежные трудности и тяжелое материальное положение сотрудников, растет и продвигается. «Время настолько трудное, что, когда мы получаем весть из Латвийского Общества о вечере в память Мусоргского, даже невольно удивляемся, как это удается среди всяких нахлынувших превратностей. Неутомимые Рудзитис, Лукин, Блументаль, Буцен, Драузин и все деятельные сотрудники даже в эти дни чрезвычайных событий издают новые книги и заботятся о росте Музея. Поистине, можно порадоваться светлому строительству. Именно оно уместно тогда, когда житейские мудрецы охладевают ко всему культурному, созидательному. Точно бы молодое поколение, для которого мы все работаем, не подрастает и в эти смутные времена»^[30]. И еще: «Если перечислить все приношения на пользу Этики и Культуры, то, очевидно, придется перечислить всех членов Общества, деятельно проявивших себя. Особенно же приветствована эта деятельность в трудные дни Армагеддона. У каждого появились свои особые трудности, и даже сложились разные почти неразрешимые житейские проблемы. Тем драгоценнее, что деятели культуры и среди тяжких условий не падают духом и не опускают рук. Дело Этики и Культуры, так нужное для всей эволюции человечества, особенно неотложно в дни мировых переустройств. ‹…› Уже давно мы писали, что каждый сочлен имеет какие-либо опытные накопления, которые он может приложить к общему делу. У каждого есть своя трудовая область, а в широкой пашне Культуры нужно все, овеянное добрыми мыслями. Живая Этика не есть отход от жизни и отвлеченное песнопение, но именно деятельное преображение всей жизни на Общее Благо. Это вмещает все жизненное строительство»^[31].

К письмам в Латвию тематически примыкают письма, обращенные к активным деятельницам рериховского движения Литвы – Надежде Павловне Серафининой и Юлии Доминиковне Монтвидене, охватывающие период 1936–1938 годов. Речь в них идет о проведении Балтийского конгресса рериховских обществ, вопросах сотрудничества внутри групп и отношения Рериха к художественным и духовным течениям последних лет.

Во время войны переписка с Прибалтикой прекратилась. Рерих тревожится о судьбе членов Общества, обращается к друзьям в Нью-Йорке с просьбой войти с ними в контакт и развеять тягостное неведение хотя бы краткой весточкой. В его письме от 1 марта 1947 года американским сотрудникам встречается тревожная весть об уничтожении издательского склада в Риге – книги были сожжены или перемолоты на бумагу. «Опять зверский вандализм! – пишет он. – Опять дикари. Опять выплыли темные Масловы. На складе было множество изданий. Кроме всей серии Этики, были “Письма Е[лены] Р[ерих]”, была “Доктрина” Блаватской, было “Знамя Преподобного Сергия”, была “Зельта Грамата”, были монографии русская и английская, был Всев[олод] Иванов, были мои “Пути Благословения”, “Врата в Будущее”, “Нерушимое”, были книги Рудзитиса, книги Клизовского, Зильберсдорфа, сборник “Мысль”, сборник имени Феликса Лукина, Ориген, многие книги из Америки, воспроизведения, все клише, книги о “Знамени Мира” – весь богатейший культурный материал! Какой зловещий вандальский костер! Горюем, когда читаем о варварских уничтожениях книгохранилищ в далеких веках. Но ведь случившееся несчастье произошло теперь, на глазах “цивилизованного” мира, на позор человечества»^[32].

В послевоенные годы для членов Латвийского общества наступили времена суровых испытаний – более тридцати из них были осуждены и отправлены в лагеря, но никто не отрекся от своих убеждений. Именно к ним в полной мере приложимо высказывание Рериха «Благополучие – плохой показатель, а вот буря и подвиг покажут, каковы были накопления»^[33]. Архив и библиотека Р.Я.Рудзитиса были уничтожены – уцелели лишь оригиналы писем Е.И. и Н.К. Рерихов, которые он спрятал на чердаке дома своей матери. Чудом сохранившиеся экземпляры книг рижане переписывали от руки и перепечатывали на машинке как величайшее сокровище.

Переписка Рериха с американскими учениками и сотрудниками – один из самых больших циклов в его эпистолярном наследии. Многие письма, особенно периода судебной тяжбы с Хоршами, написаны им совместно с Еленой Ивановной. Обмен письмами с Америкой был на редкость интенсивным и продолжался на протяжении четверти века, до самого ухода художника из жизни. Друзья и единомышленники Н.К.Рериха – Зинаида Григорьевна Фосдик, Морис Лихтман, Кэтрин Кэмпбелл, Франсис Грант, Дедлей Фосдик, а также «Арсуниды» Дорис Кербер, Клайд Гартнер и др., – воспринимали его как мудрого наставника и чуткого собеседника, который направлял и корректировал их работу и которому можно было поверить сокровенные переживания и думы. Николай Константинович всегда был щедр на сердечные обращения к сотрудникам: его доброжелательное, проникновенное слово, принимавшее во внимание индивидуальность каждого из них, напитывало сознание высокими энергиями и укрепляло на избранном пути. Направление мышления осуществлялось предельно тактично и бережно, чтобы не угасить огонь энтузиазма. «Поверьте, если основы будут прочны, то и все остальное будет нарастать. Лишь бы не подгнивали корни или трениями, или какими-то посторонними отвлечениями. ‹…› Да, нужна деятельность как рассадник растущих энергий. В творчестве даже самые трудные обстоятельства проходят незаметно. Всякое уныние обычно возникает от недостатка творчества, скажем вернее – добротворчества. Конечно, одним из лучших пособников добротворчества будет дружеское сотрудничество, а Вы его имеете. Также необходимо и сердечное руководство, а Вы и его имеете. Также необходимо и иерархическое утверждение высшее, а Вы и его имеете в лице священного Воеводы русского Преподобного Сергия. Значит, Вы и укреплены, и обеспечены в продвижении всегда, когда к нему готовы»^[34]. Знакомство с письмами – прикасание к миру высоких устремлений и созидательного труда, живой пример высокой этики и терпимости и вместе с тем непреклонности, когда речь идет о защите духовных основ и Дела Учителя. Затрагиваемые в письмах вопросы нередко становились темами его очерков и наоборот («Содружество», «Катакомбы» и др.).

Просветительные учреждения, созданные во время пребывания Рерихов в Нью-Йорке в 1920–1923 гг., достаточно быстро превратились в ведущие культурные центры страны, несмотря на сложную экономическую ситуацию. Мастер-Институт Объединенных Искусств (Master Institute of United Arts), основанный 17 ноября 1921 года, воплощал идею Николая Константиновича «собрать под одной крышей все искусства» и включал факультеты музыки, живописи, архитектуры, скульптуры, оперного пения, балета, драматического искусства, литературы и лингвистики. Политика учреждения во многом напоминала когда-то проводимую Рерихом в стенах другого учебного заведения – Художественной школы Императорского Общества поощрения художеств в Петербурге – развитие творческого духа учеников, воспитание чувства Красоты и почитание всех ее проявлений. Среди его преподавателей значились известные писатели, артисты, художники, музыканты, существовали специальные классы для детей.

Международный художественный центр «Corona Mundi» (International Art Center), основанный в 1922 году, занимался выставочной деятельностью, покупкой и продажей картин. В своем очерке «Звезда Матери Мира» Н.К.Рерих писал: «“Master Institute of United Arts” и Международный Центр Искусства “Corona Mundi” в Нью-Йорке имеют на щите своем утверждения: “Искусство объединит человечество. Искусство едино и нераздельно. Искусство имеет много ветвей, но корень един. Искусство есть знамя грядущего синтеза. Искусство – для всех. Каждый чувствует истину красоты. Для всех должны быть открыты врата “священного источника”. Свет искусства озарит бесчисленные сердца новой любовью. Сперва бессознательно придет это чувство, но после оно очистит все человеческое сознание. И сколько молодых сердец ищут что-то истинное и прекрасное. Дайте же им это. Дайте искусство народу, которому принадлежит. Должны быть украшены не только музеи, театры, школы, библиотеки, здания станций и больницы, но и тюрьмы должны быть прекрасны. Тогда больше не будет тюрем”»^[35]. Концепция просвещения Рериха имела практическое эволюционное значение: просвещение, или внесение света, – это вытеснение ужасов невежества и тьмы, залог появления нравственно здоровых будущих поколений, способных смотреть на мир с позиций духовного начала и удерживаться от соблазнов и подмен высокого низким, главного – второстепенным. «Мы видим, что не только об увечных и инвалидах должны мы заботиться, но так же точно мы должны заботиться о самых крепких ростках человечества, которые, обращенные на дурной разлагающий путь, усилили бы страшные армии разрушителей. Человек, которому никто не показал путь блага, этот духовный бедняк, которому нечего терять, готов на всякое преступление. И вот тут-то все Просветительные Учреждения и должны возвышать клич, повелительно зовущий ко Благу, к созидательному познаванию. И никто не имеет права сказать нам, что и без нас и без наших устремлений уже совершенно достаточно сделано для воспитания. Это неправда, ибо иначе мы и не были бы свидетелями тех ужасов, которыми наполнена вся окружающая жизнь. Тот, кто думает, что сейчас жизнь протекает достаточно благополучно, тем покажет, что он просто не знает ее. Повторяя нужды образования и просвещения, мы тем самым еще раз утверждаем и всю нашу программу, которая должна проникать во все слои жизни, с тем же неутомимым призывом к широкому познаванию и осознанию действительных ценностей человечества»^[36].

Сердцем учреждений стал Музей Рериха в Нью-Йорке (Roerich Museum), первое открытие которого состоялось 24 марта 1924 года, с коллекцией из 315 картин Н.К.Рериха; второе – 17 октября 1929 года, с коллекцией, содержащей около тысячи его работ. Согласно Декларации Учредителей от 24 июля 1929 года, Музей был объявлен собственностью народа Соединенных Штатов Америки. С 1929 года все эти учреждения и другие культурные организации и общества, созданные под их эгидой, расположились в специально выстроенном 29-этажном здании на Риверсайд Драйв, 310. В нем также находились кинотеатр, оперный и драматический театр, лекционный зал, библиотека и квартиры, предназначенные для продажи или сдачи людям творческих профессий. Почетными советниками Музея Рериха являлись передовые деятели науки и культуры со всего света, среди них были А.Эйнштейн, Р.Милликан, Р.Тагор, С.Гедин, Дж. Ч.Боше. В 1931 году было принято решение об образовании при некоторых зарубежных обществах Отделов Музея по образцу Европейского Центра в Париже. Такие Отделы были устроены в Латвии, Югославии, Бельгии, Индии и Южной Америке. «Схема очень проста – Музей дает от десяти до двадцати картин, а местное Общество или Учреждение находит для них помещение как Отдела Музея»^[37]. При этом Николай Константинович никогда не рассматривал Отделы как механических исполнителей «воли Нью-Йорка», но видел их как самодеятельные, активные и живые группы, приветствуя каждую строительную мысль и инициативу их участников.

Во второй половине 1935 года рериховским учреждениям в США был нанесен тяжелый удар: президент учреждений Луис Хорш и две его сообщницы Нетти Хорш и Эстер Лихтман вывели из состава Правления остальных учредителей (присвоив себе их акции, переданные на хранение), потребовали выплатить несуществующие долги и через несколько лет захватили здание Музея со всем имуществом. Суд, растянувшийся на несколько лет, принял решение в пользу грабителей, которые представили сфабрикованные документы и заручились поддержкой члена правительства, министра Г.Э.Уоллеса. Чтобы исключить возможность приезда Н.К.Рериха в США, Хорш, имевший генеральную доверенность на ведение его финансовых дел, «подстраховался» ложным донесением в Налоговый департамент о неуплате налогов с экспедиционных сумм.

Письма периода судоговорения – свидетельство упований Рериха на торжество справедливости, его глубокой скорби по поводу братоубийственных действий тех, кто некогда участвовал в культурной работе, но допустил в свое сердце тьму. Николай Константинович скрупулезно отбирает имеющиеся у него документы, составляет меморандумы с детальной хроникой событий и точными цифрами, в которых пункт за пунктом опровергает наглые обвинения Хорша, дает указания сотрудникам, как лучше противостоять нападкам и клевете, на что в первую очередь следует обратить внимание адвокатов. Особое внимание он уделяет Декларации 1929 года, подписанной всеми учредителями, – свидетельству их непоколебимого решения о даре Музея нации, закрепленному в официальных отчетах и в прессе. «Но вдруг по щучьему велению одного индивидуума все бывшее, широко объявленное по всему миру, делается небывшим. Индивидуум заявляет в прессе, что Музей не будет этим Музеем, а каким-то другим. Наименование Музея и Знак его срываются и исчезают опять-таки по произволу одного человека. Все Общества и организации Друзей Музея остаются в онемении, пораженные таким неслыханным произволом. У всех на глазах творится такое незаконное захватное насилие, попирающее всю коллегиальную систему, а насильник, глумясь над всею нацией и, вернее, над всем миром, старается выкрикнуть, что Музея вообще и не было, а была лишь его частная собственность»^[38].

Получая все новые и новые свидетельства подделок, подтасовок и подлогов своего бывшего доверенного лица, Николай Константинович приходит к неутешительному выводу: «Мы имеем дело не только со злоупотреблением доверия, но с чем-то давно задуманным»^[39]. Он не перестает удивляться тому, как быстро все излияния дружбы и преданности сменились жгучей ненавистью, желанием оклеветать и причинить вред. «Предатели не могут сказать, что их куда-то не допускали, – наоборот, все было дано, все было предоставлено именно так, как бывало во времена исторических примеров»^[40]. «Все кристаллизовалось весьма просто: бандит Хорш пытается завладеть моими картинами. Какие бы преступные манипуляции бандит ни придумывал, какие бы фальшивые бумаги ни устраивал, но все же истина должна восторжествовать. Музей как общественное учреждение существовал 15 лет и имеет за собою целую литературу. Все почетные советники, жертвователи и сотрудники твердо знали, что они помогают общественному делу, а вовсе не афере Хорша. ‹…› Когда вспоминаешь всю литературу о музее, с именами множайших художественных критиков, то становится прямо непонятно, чтобы среди бела дня на глазах у всех был разрушаем общественный музей»^[41]. В письмах Рерих затрагивает явление, обозначенное им ранее в одном из очерков как «самоотвержение зла», когда во имя творимого зла клеветники и предатели уже не в силах остановиться в своих разрушительных действиях, будучи затянуты в орбиту антиэволюционного вихря. «Чудовищные методы преступников заставляют думать, что они не остановятся ни перед какими мерами, – отмечает он. – ‹…› Их вандализм над музеем показывает, что они готовы действовать даже против собственной выгоды, лишь бы разрушать и вредить всему сущему»^[42].