Пока Фрейд спал. Энциклопедия человеческих пороков

3

«Богатые тоже плачут» – очень точная фраза. И, что важно отметить, они плачут «тоже», но не «так же». Разумеется, нет таких весов, которые могли бы сравнить тяжесть этих страданий, но то, что богатым каждый день приходится думать о своих вещах, добавляет их страданиям значительности. Впрочем, не только богатые склонны к накопительству, но и, как бы их назвал Маркс, буржуа… Или мещане, филистеры – словом, как их только в истории не называли. Этот средний класс, привыкший откладывать свои деньги, чтобы в радостный момент своей жизни съездить в большой супермаркет и сделать основательные закупки.

Думаете, их не снедает наш порок? Еще как! Возможно, даже сильнее других, ибо только про них можно сказать: ваша жажда никогда не будет удовлетворена по причине недоступности конечной цели. Попросту говоря, к власти мещанин прийти не может – далек он от этих дел, хотя, может, очень бы хотел. К огромному богатству так же далек. Стало быть, алчность его неуемна – и в желаниях, и в страстях, и в других пороках.

Одну из своих «Ксений» (сатирических эпиграмм) немецкий поэт Гёте так и назвал: «Филистерам».

 
Глядя на бабочек,
вспомните гусениц:
вашу капусту
сильно попортят они,
чуть ли не с блюда украв.
 

Чтобы понимать: филистер, мещанин, буржуа – это человек, зацикленный на материальной стороне жизни. Флобер, например, в красках описал поведение таких людей в известном романе «Мадам Бовари». Не знаю, зачитывался ли кто-нибудь этим романом до слез, до волнительного переживания, до трагического осознания бренности жизни, но роман этот написан совсем для других целей. И сам Флобер, когда писал его, смеялся над тем, как точно обрисовал примитивное поведение Эммы, главной героини, ее стремление жить по канонам романтической литературы, ее фантазии на тему красивой жизни, и все это на фоне абсолютного морального упадка! Попробуйте перечитать этот роман еще раз, только с мыслью, что все написано там иронично. То есть несерьезно, лукаво, игриво. И даже ее самоубийство – это не драма отдельно взятой женщины, а карикатура на литературу, в которой всякий раз кто-нибудь норовит самоотверженно покончить с собой. Вот такие люди, живущие мечтами, алчут занять положение повыше, не имея к этому никаких предрасположенностей. Отсюда и происходит слово «пошлость», то есть примитивность вкусов, их искусственность, китчевость. Пошляк алчет того, чего и сам не знает, просто потому, что это считается престижным. И смотрит на искусство аналогичным образом: если люди о нем говорят, значит, в нем есть определенное значение. Однозначно есть. Нет никаких сомнений!

Хорошо сказал Набоков: «Маркс назвал бы Флобера буржуа в политэкономическом смысле, а Флобер Маркса – в духовном; и оба не ошиблись бы, поскольку Флобер был состоятельным человеком, а Маркс – мещанином во взглядах на искусство».

4

И все-таки, если не быть столь уж строгими и обойтись без назиданий, присущих, к слову, именно мещанской душе, то можно в алчности найти и позитивные моменты. Во всяком случае, подойдя к вопросу беспристрастно. Вот Гоббс в своем «Левиафане» писал: «Жадность к большому богатству и честолюбивое стремление к большим почестям есть нечто почетное, ибо они признаки могущества. Жадность и честолюбие, направленные на ничтожные приобретения или незначительные продвижения по службе, позорны».

И кто возразит, что жадность к богатству не играет временами на пользу человечеству?

Нет? Не верите? Думаете, деньги все-таки являются злом и не приводят ни к чему хорошему?

Тогда давайте обратимся к голой статистике. Вернее, обратимся не мы, а знаменитый социолог Макс Вебер, автор книги «Протестантская этика и дух капитализма». С его легкой руки мы узнали, что протестантские страны, в которых дух экономической свободы стал одним из краеугольных камней религиозной системы, опередили по своему развитию католические. Конечно, можно поразглагольствовать на тему – а что такое развитие? Мол, цивилизации развиваются по своему пути и нет никакого единого прогресса для всех. В общем, эти сказки мы слышали много раз, и даже в каком-то смысле поверили в них, поэтому спорить себе в ущерб не будем. Но опять же, если обратиться к беспристрастной статистике по экономическому росту – к, так сказать, голым цифрам, – то на примере Америки легко в вышеозначенном тезисе. Протестантская Северная Америка создала едва ли не самую сильную экономику в мире (впрочем, это скорее риторическое допущение за неимением истинных критериев оценки экономик мира; а есть ли они вообще?), а Южная Америка, кажется, не очень-то к этому стремилась. Показатели налицо. Хочешь жить комфортно? Тогда жажда наживы отнюдь не мешает!

«Простите, но как алчность связана с экономическим развитием?» – уточните вы не без подозрения.

«Это элементарно, Ватсон!» – ответил наш внутренний Шерлок Холмс.

Ради денег люди готовы придумывать тысячи изобретений. А доставать их хочется как-то без особого риска и труда. Не то чтобы совсем не прикладывая рук – нет, что вы? – но именно упростив способ их добывания. Это и есть технологический прогресс. Один человек получает деньги за свои открытия, а другие этим открытием пользуются.

Лучше всего эта нехитрая мысль представлена в романе «Атлант расправил плечи» американской писательницы Айн Рэнд. В сущности, в этом романе все хорошие люди выглядят эгоистами, честолюбцами и алчущими денег людьми, а плохие – мистиками, альтруистами, людьми, не способными зарабатывать себе самостоятельно. Наверное, странно это слышать, ведь мы привыкли превозносить совершенно другие идеалы. Но мы ли? Или нас заставили верить в эти идеалы? Скажем, в идеал Робина Гуда, самоотверженного разбойника, отнимавшего деньги у богачей и раздававшего их бедным. Айн Рэнд устами своего героя Даннешильда сбрасывает этот образ с корабля здравомыслия: «Он стал оправданием всякой посредственности, которая не способна заработать себе на хлеб и поэтому потребовала лишить людей, которые богаче ее, их собственности. Он заявил, что хочет посвятить жизнь тем, кто ниже, за счет ограбления тех, кто выше. И это подлейшее существо, дважды паразит – он присосался к ранам бедных и питался кровью богатых, – объявлен нравственным идеалом! Это привело к тому, что чем больше человек трудится, тем ближе он к утрате своих прав. А если человек талантлив, он превращается в бесправную тварь, жертву всех желающих, потому что теперь достаточно нуждаться, чтобы подняться выше прав, принципов, нравственности, подняться туда, где все разрешено, даже грабеж и убийство».

Ну, и весь роман, в общем, вот об этом.

5

Данная глава без излишнего бахвальства просто-таки усыпана обильными цитатами, что иной раз не только демонстрирует блестящую эрудицию автора, но и приводит к усложнению чтения. Но что поделать? Алчущие знаний, да придерутся сквозь затейливый и начиненный ссылками текст. А алчущий поделиться своими знаниями автор просто не в силах сдержаться от последней цитаты. Как можно обойтись без Бальзака при разговоре об алчности? Это была бы непростительная оплошность. А он – властитель дум XIX века, – пожалуй, был едва ли не самым умным в понимании пороков, даже в сравнении с проницательным Марксом. И поскольку пороки он не столько осуждал, сколько изучал, он пришел к выводу, что отвечать на них можно лишь по принципу «око за око». Так, цинично и не жалея своих врагов, видя в них рабов инстинктов, добились своей славы Александр Македонский и Цезарь. Отбросьте сентиментальность в сторону! Достоевский, по своему признанию, искал человека в человеке, а Толстой, подсказал, как человека можно расчеловечить. Поэтому без излишней нежности к жизни относились Маркс и Флобер, Макс Вебер и Айн Рэнд… И разумеется, сам Бальзак.

Не знаю, пришлось ли ему для осознания этой мысли писать всю жизнь «Человеческую комедию», но роман «Утраченные иллюзии» – однозначно. Именно он, предельно насыщенный пространными рассуждениями о человеческой природе, психологии и этике, несет в себе результат накопленных дум. И как бы по-канцелярски эта формулировка ни звучала, от нее крайне сложно отказаться, ведь, сколько ни улыбайся, в ней есть правда! Словами Бальзака и завершим почетно нашу главу:

«Короче, в мире дельцов будьте алчны, как ростовщик, и низки, как он; поступайтесь всем ради власти, как он поступается всем ради золота. И не пекитесь о том, кто падает: он уже для вас не существует. Знаете ли вы, почему вам надобно так себя вести? Вы желаете властвовать в свете, не правда ли? Так надобно прежде склониться перед светом и тщательно его изучить. Ученые изучают книги, политики изучают людей, их вожделения, побудительные причины человеческой деятельности. Однако ж свет, общество, люди, взятые в их совокупности, фаталисты: все, что ни свершается, для них свято».

Бестактность
Глава о том, что даже для шутки есть свое время

«Такт – это неписаное соглашение не замечать чужих ошибок и не заниматься их исправлением. То есть жалкий компромисс».

Эрих Мария Ремарк. «Три товарища»

1

Трудно не согласиться с Ремарком, когда он обличает человеческое лицемерие. Ведь вести себя согласно такту – значит не говорить правду, сдерживать раздражение, делать доброжелательный вид. А ведь нас учили с детства отстаивать свои интересы! Вгрызаться за свои убеждения! И что же это получается: приличий ради мы должны наплевать на свои идеалы?

Один советский плакат гласил: «Пионер не курит! А если видит курящих, то решительно поворачивается и выходит из помещения». Никакого уважения, право слово. Да, ему не нравятся эти люди, но зачем же демонстрировать свое пренебрежение? Это поведение, по всей видимости, и называется бестактностью: не скрывать неприязни к неприятным людям.

Но надо понимать и следующее: бестактным ты можешь быть, только если другие тебя таковым признают. Разумеется, решительный пионер среди курящих тотчас же будет высмеян: «Посмотрите какой принципиальный! Я тоже когда-то им был, пока не начал курить»; «Вот если бы он попробовал, то, уверен, пинком бы его нельзя было выгнать отсюда»; «Наивный мальчик»; «Видимо, он до сих пор верит, что умрет позже, чем мы».

Особенно абсурдно выглядела бы картина, если бы это произошло в наши дни. Тогда бы про пионера уместно было сказать: «Видимо, он до сих пор верит, что Ленин жив».

А вот если у определенных лиц нет голоса – не в том смысле, что они его вдруг потеряли, а в том, что никогда не имели, – то пренебрежительное отношение в их адрес едва ли сочтут бестактным. Только представьте, если бы сегодня кто-нибудь публично начал рассуждать о глупости женщин и всячески принижать их достоинства? Тут же разбушевались бы феминистки и правозащитницы. И не оставили бы от оратора камня на камне. Но так было не во все времена. В древности вообще с правами женщин было туго. Гражданками они не являлись, образование не получали, по статусу были не больно выше рабов. Поэтому реплика персонажа древнегреческого комедиографа Менандра не воспринималась чем-то неуместным:

«Учить женщину грамоте? Ужасная ошибка. Все равно что добавлять яду изготовившейся ужалить змее».

Будьте уверены, в тот момент публика смеялась. И не только над удачно подобранным сравнением. А почему? Да потому что женщин на сатирическом представлении не было (иные историки считают, что они вообще не допускались в театр). Впрочем, даже если бы они и находились, кто прислушался бы к их слову?

Так что бестактным поступок может быть расценен по отношению к тому, кто пользуется каким-никаким уважением в обществе. От того-то и становится странно: зачем насмехаться над вполне приличным человеком? Ладно бы он был мимом, шутом, уродом, карликом или доходягой… А тут… Так себя вести… Как-то даже неуместно.

2

Со стороны бестактный человек выглядит, конечно, забавно. Уже то, как он все делает несвоевременно, вызывает смех. Однако в силу отсутствия самоиронии бестактный человек не замечает своих недостатков, отлично находя их в других.

– Слушай, хочешь анекдот расскажу?

– Нет, спасибо.

– Ты весь такой угрюмый, давай я тебя развеселю!

– Спасибо, но не в этот раз.

– А ты, однако, мог бы получить номинацию на самого угрюмого сотрудника года!

– Может, потому, что я сейчас работаю?

– Или потому, что делаешь такой вид?

И как тут объяснить, что приставать к занятому человеку неприлично? Всему свое время. А он, шутник, даже и не желает с этим считаться.

Бестактность – это умение срывать маски с людей, когда наступает время их надевать. Не то чтобы в этом есть особый цинизм, просто иной раз человеку хочется побыть в своей роли. Серьезно, со значительностью, важностью и осознанностью. И тут вдруг из-за угла: «А король-то голый!» Да кто тебя спрашивал, умник? Это и так все знают, включая короля. Нет нужды об этом заявлять во всеуслышание на празднике голых королей. Не поймут.

Нетактичность не всегда связана с временем и местом. Иногда она проявляется в ситуациях, когда необходимо понимать контекст. Скажем, странно, когда самоироничный человек начинает подтрунивать над самим собой, а другой – вступает в диалог с целью над ним же посмеяться.

– А ты знаешь, что я вчера много проказничал?!

– Об этом уже знает весь отдел, страдающий от головной боли!

– Дорогой мой, неужели и тебя я чем-то задел?

– Хотя бы тем, что подошел ко мне со своей «новостью».

Выходит так, что шутят оба, но над одним человеком, что, прямо скажем, некрасиво.

Впрочем, нетактичный человек в последнюю очередь заботится о красоте своих поступков, ставя во главу угла исключительно свои интересы.

Поэт Владимир Маяковский, говорят, вел себя весьма нетактично по отношению к другим. Стихи-то сочинять он был мастак, а вот замечать настроения других – едва ли. Да и какое ему дело было до остальных?

Как писал Бунин в «Окаянных днях»: «Вчера был на собрании „Среды“. Много было „молодых“. Маяковский, державшийся, в общем, довольно пристойно, хотя все время с какой-то хамской независимостью, щеголявший стоеросовой прямотой суждений, был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака, как ходят плохо бритые личности, живущие в скверных номерах, по утрам в нужник».

Или вот описание его поведения на банкете, полного, по словам Бунина, «гомерического безобразия»:

«Я сидел с Горьким и финским художником Галленом. И начал Маяковский с того, что без всякого приглашения подошел к нам, вдвинул стул между нами и стал есть с наших тарелок и пить из наших бокалов. Галлен глядел на него во все глаза – так, как глядел бы он, вероятно, на лошадь, если бы ее, например, ввели в эту банкетную залу. Горький хохотал. Я отодвинулся. Маяковский это заметил:

– Вы меня очень ненавидите? – весело спросил он меня.

Я без всякого стеснения ответил, что нет: слишком было бы много чести ему. Он уже было раскрыл свой корытообразный рот, чтобы еще что-то спросить меня, но тут поднялся для официального тоста министр иностранных дел, и Маяковский кинулся к нему, к середине стола. А там он вскочил на стул и так похабно заорал что-то, что министр оцепенел». И ведь даже, чудак, не постеснялся важного человека! Хотя что там – важных людей на том мероприятии было предостаточно. Но разве Маяковского это когда-то смущало?

Или вот случай, который описывает Л. А. Евреинова:

«Был август месяц. У Страстного монастыря я села на трамвай, с трудом втиснувшись на переполненную до отказа площадку.

– Здравствуйте, Иконникова! – вдруг раздался громкий голос Маяковского. – Я узнал вас по вашему оперению. (На мне была надета шляпка с двумя крылышками по бокам.)

– Здравствуйте, – ответила я, отыскивая его глазами.

Проехали остановку.

– Перебирайтесь сюда в вагон, – крикнул Маяковский. – Угощу вас грушей. Во! Смотрите!

Я повернула голову. В высоко поднятой руке он держал большую зеленую грушу.

– Самая лучшая груша в Москве! – громогласно объявил он, привлекая внимание стоящих на площадке.

Я поблагодарила и отказалась.

– Да что вы краснеете, как печеное яблоко, – продолжал Маяковский (на площадке засмеялись), – не стесняйтесь, у меня есть еще одна.

Я отвернулась и стала смотреть в другую сторону.

– Дядя, который в фартуке, – снова раздался голос Маяковского, – посмотрите, что она взаправду рассердилась или так, только притворяется.

„Дядя“, стоявший за моей спиной, судя по белому фартуку – дворник, вытянув шею, заглянул мне в лицо и деловито доложил под новый взрыв смеха публики:

– Шибко осерчали».

3

В приличных обществах дурное поведение так и называют – моветон. Произнося его, человек будто исполняется важностью и возвышается над своим обидчиком. «Фи, это моветон», – звучит тяжеловесно, сильно, по-французски. Особенного обаяния, конечно, добавляет французский язык, ведь на нем говорила образованная часть Европы в XIX веке. Да и вообще иностранное слово в лексиконе никогда не бывает лишним.

Против хулиганов нет иных противоядий, кроме языковых. Он будет продолжать вести себя нетактично ровно до тех пор, пока не столкнется с непониманием.

– Моветон? Простите, что? – с недоумением произнесет он.

И кажется, все немедленно встанет на свои места: он со своим неуместным поведением, и вы со своим неуместным снобизмом будете достойны друг друга.

4

В Библии есть рассказ о Хаме, сыне Ноя. Пережив потоп в ковчеге, он вместе со своими братьями стал одним из прародителей современных народов. Но прежде он попал в неприятную историю, в которой, чего лукавить, поступил нетактично. Увидев своего отца Ноя – хмельного и обнаженного, – Хам не посчитал нужным войти в его положение: как-никак потоп позади, земля, наконец, под ногами, почему бы в конце концов не расслабиться? Но Хаму это показалось смешным. Более того, он не стал умалчивать об увиденном, а тотчас же рассказал братьям, что являлось проявлением непочтения к отцу.

Поступил он не просто плохо, а по-хамски. Не случайно слово «хамство» происходит именно от его имени.

Да, всякий раз, когда мы сталкиваемся с непочтительным отношением к себе с чужой стороны, с попыткой вторгнуться в святая святых наших моральных принципов, мы имеем дело с хамом. Он не спрашивает тебя: «Удобно ли меня сегодня потерпеть?», он решительно действует.

Хамство повсюду. Чаще всего его можно встретить в общественных местах. Например, в трамвае (как это было с Маяковским) или в автобусе. Сколько таких историй! «Вы стоите на моей ноге». – «Не нравится, ходите пешком!» Или: «Извините, не могли бы вы передать билетик?» – «Разве не видите, что не могу?»

А что уж говорить про театры и кино. Иные хамы мнят, что храмы искусства созданы лишь для удовлетворения их «эстетических» запросов. Они могут шуметь, кричать, громко чавкать и даже не считать себя при этом виноватыми. Но больше всего они любят поболтать. Должно быть, это самое сильное искушение. «Стараться занимать слух каким-то вздором – вот что, говоря словами Мольера, делает докучный хам. Впрочем, предоставим слово самому Мольеру, который вдоволь высмеял такой тип людей в своей пьесе «Докучные»:

 
Но в поисках, где сесть, назойливый нахал
Со стуком пересек весь возмущенный зал
И, несмотря на то что сбоку место было,
Посередине вдруг поставил кресло с силой,
От прочей публики презрительной спиной
Широко заслонив актеров с их игрой.
Другой бы со стыда сгорел от реплик зала,
А он сидит упрям и не смущен нимало.
Он так бы и сидел, надменный вид храня,
Когда б, к несчастью, вдруг не увидал меня.
«Маркиз! – воскликнул он и, кресло подвигая,
Добавил: – Как живешь? Дай обниму тебя я».
Пришлось мне покраснеть, почувствовав испуг:
Вдруг все подумают, что он мне близкий друг.
Ведь он из тех людей, что всюду точно дома,
Из тех, кто кажет вид, что вы давно знакомы,
Кто обнимает вас средь светской суеты,
Как будто вы давно с ним перешли на «ты».
Старался он занять мой слух каким-то вздором
И громко так шептал, что стал мешать актерам.
 

5

Избегать общества нахалов проблематично. Они так и норовят найти тебя и сесть рядом. Мольер весьма проницателен в своих оценках: сколько ни делай вид, что ты не знаком с хамом, он все равно во весь голос закричит о вашем мнимом знакомстве. Ведь ему ничего не стоит совершить неприличный поступок, а краснеть приходится вам.

Но что делать, когда вы – воспитанный человек? Каким образом отвечать, если вы интеллигент в бабушкиной кофте?

Как же реагировать, когда по отношению к тебе ведут себя нетактично?

Есть следующие пути отступления, которые со всей научной серьезностью можно аттестовать фразой «психологи выяснили».

1. Во дворе неоднократно можно услышать вопрос «А ты кто такой?» И несмотря на, казалось бы, странную формулировку, вопрос имеет свой вразумительный эффект. И в самом деле – кто? Начинаются длительные поиски глубинных смыслов, своего социального статуса, положения в обществе. Разумеется, пробегают эти мысли в голове мгновенно. Времени на размышление, как правило, немного – все-таки вопрос поставлен резко и прямо в лоб. Но если избежать грубой прямолинейности и задать вопрос корректно – уже по отношению к хаму, – то можно оппонента озадачить. В сущности, нетактичность проявляется тогда, когда человек ставит себя выше остальных. И тут нужно набраться смелости и намекнуть – ненавязчиво так, по-товарищески, – что вообще-то, дружище, чем выше обезьяна забирается на дерево, тем отчетливее виден ее голый зад.

2. Если вас достали надоедливыми разговорами и вы не желаете больше слушать навязчивого собеседника, то легче всего сделать вид, что вы его не слышите. Дело это, безусловно, трудное. Сосредоточиться на своих мыслях не так-то просто, когда перед тобой нескончаемо горланят. Но есть безотказный инструмент: недоуменно посмотреть на приставучую личность и сказать: «Похоже, вы не со мной разговариваете». И не поспоришь – очевидно, что разговаривает он с самим собой!

3. Иной раз можно столкнуться с прожженным, опытным хамом, который так просто не отстанет. Вступать в разговор все-таки придется. В таком случае следует определиться с ролями. Сыграть жертву – значит подписать себе смертельный приговор. Агрессор так и норовит привязать вас к стулу и заставить слушать несмешные шутки. В начальника сыграть тоже не получится – тут нужны особый навык и ювелирная работа. Да и агрессией отвечать на агрессию как-то не комильфо. Это же вам не политические игры! Остается одно: надеть на себя костюм психолога. То есть продолжать разговор с рисованной заинтересованностью и непрекращающимися вопросами: «Это действительно ваши желания?», «А почему вы решили подойти именно ко мне?», «Есть ли в этом мире люди, готовые вас выслушать?» И самый грязный прием: «А что бы на это сказал Фрейд?»

4. Главная ошибка – называть вещи своими именами. Возможно, это звучит странно. Но приличия требуют особого внимания в выборе слов. Именно с вашей стороны нужно сохранять тактичность. Легче всего ответить: «Ты ведешь себя очень неприлично!» Но это все равно что сказать, подобно насмешливой Надежде Тэффи: «Природа разделила Грецию на четыре части: северную, которая находится на севере; западную – на западе; восточную – на востоке; и, наконец, южную, занимающую юг полуострова!» Словом, очевидные вещи. Хам и сам понимает, что он хам. И даже получает от этого удовольствие. Но вы, тщась вести себя культурно, даже не столько подаете пример (его в этой жизни уже ничего не научит), сколько создаете дистанцию. Процитируйте Вольтера или Оскара Уайльда: они своими мыслями помогли человечеству построить такую плотину между светлым разумом и беспросветной темнотой, какую ни один бобер бы не смог соорудить! Ну хорошо, за одним исключением – Симоны де Бовуар, которую французский философ Жан-Поль Сартр с любовью называл «бобер».