Зарубки памяти на скрижалях истории. Алгоритмы и ребусы русофобии Запада

Что могу сказать? Могу сказать, что за период восьмого – десятого класса средней школы я выпил такое количество спиртного суррогата, которого не выпил по крайней мере за двадцать-тридцать лет последующей взрослой жизни. Если бы в те времена в стране действовала не система среднего десятилетнего образования, а одиннадцати- или двенадцатилетняя система, то я вряд закончил бы школу, а пополнил ряды полуспившейся сельской молодежи, промышлявшей воровством и продажей урожая свеклы и зерновых с колхозных полей или урожая клубники и яблок из соседнего плодово-ягодного совхоза «Сабуровский». В памяти сохранилось, что школьные занятия тянулись бесконечно долго и нудно. Казалось, что надоевшая учеба никогда не кончится. И вдруг эта затянувшаяся на десять долгих лет бесконечная череда нелюбимых школьных занятий и таких кратких зимних и летних каникул как-то разом остановилась и наступила пора выпускных экзаменов. Несмотря на мое презрительное отношение к учебе, благодаря личному интеллекту аттестат зрелости оказался не самым плохим, но и, конечно, не самым лучшим.

Из пятнадцати аттестационных дисциплин были выставлены по четырем предметам тройки, в том числе по черчению, основам производства, астрономии, русскому языку и литературе. В сочинении я наделал много грамматических ошибок, так как не уделял никакого внимания грамматике и синтаксису. И тройка была вполне заслуженной оценкой по этому важному предмету. Но она меня особо и не волновала, кем-кем, но гуманитарием я себя никогда и не мыслил. Обидной была только тройка по астрономии. Астрономию я знал и любил, но тройку по ней я получил в качестве мести за мое хулиганское поведение на уроках и презрительное отношению к учителю. Пятерки были выставлены по всеобщей истории, истории и конституции СССР. Я их никогда и не учил, но эти предметы вела одна и та же учительница Татьяна Тихоновна Желобанова. Она умела привлечь к себе всеобщее внимание какой-то особой неистовостью и отдачей. Как говорится, была учителем от Бога. Отсутствием памяти я не страдал.

Одного внимания и тишины на уроках было для меня вполне достаточно, чтобы при вызове к доске я досконально и с блеском отвечал на все поставленные вопросы. Поэтому эти три пятерки в аттестате зрелости были вполне адекватны полученным знаниям. Неудивительно, что только её имя и отчество я и запомнил. Еще запомнил учителя по математике Ольгу Ивановну Попову и её мужа – учителя по русскому языку и литературе Попова Павла Евдокимовича. Павел Евдокимович был фронтовиком. Он ушел из жизни, когда я учился в восьмом классе. Кто нам преподавал русский язык и литературу после него, я не запомнил. Остальных учителей я помню очень смутно. Их имена и отчества стерлись из памяти, хотя они прикладывали массу сил и здоровья и без остатка отдавали себя, чтобы я и другие ученики усвоили ту школьную программу, которая была необходима нам для поступления в средние и высшие учебные заведения, как и вообще для взрослой жизни. Перечислю и остальные предметы аттестата зрелости. Это алгебра, геометрия, тригонометрия, естествознание, география, физика и химия. По всем этим предметам в моем аттестате были выставлены хорошие оценки.

На перепутьях судьбы

Сейчас я понимаю, что выставляли оценки не столько по фактическим знаниям, сколько по совокупности интеллекта, поведения на уроках и вообще по общему отношению к школьным занятиям. Хорошие оценки по основным техническим дисциплинам давали мне возможность поступать в любой технический ВУЗ, если не Москвы, то хотя бы областного значения. В самом Тамбове был институт химического машиностроения, а в ближайшем городе Мичуринске – престижный сельхозинститут, а также и пединститут. В Тамбове и Мичуринске также имелось высшее военное летное училище и несколько средних военных училищ. Военным я никогда не стремился стать из-за страха перед военной дисциплиной. После деревенской вольницы и полной свободы во все времена, кроме школьных занятий, военная дисциплина мне казалась добровольной тюрьмой. А уж в пединститут меня невозможно было заманить никакими благами и льготами. Даже если бы в пединститут принимали без вступительных экзаменов, я бы туда никогда не пошел.

Дело в том, что я вдоволь насмотрелся на те унижения и оскорбления, которым подвергали некоторые внутреннее озлобленные, возможно по генной наследственности или по семейным обстоятельствам, ученики нашей школы даже такого уважаемого мной и другими учениками учителя, каким был Павел Евдокимович. Одним из таких злобных травителей учителей нашей сельской школы был мой сверстник и дружок по вечерней компании Толя Трегубов по кличке «Дудок». В обычной жизни он не был драчуном и не выглядел озлобленным негодяем. Был обычным деревенским пацаном, как и многие мои сверстники. Но во время школьных уроков в его душе срабатывал какой-то нехороший механизм и превращал Толика в озлобленного и отъявленного негодяя, который вызывающим шумным поведением или просто выкриками и репликами в сторону учителя доводил последнего до белого каления и нервного срыва.

Он мог войти в раж злобы при любом учителе, и тогда познавательное течение урока надолго прерывалось, а сам урок превращался в психологическую стычку озлобленного Толика со столь же озлобленным учителем. Хорошо помню, как на приказ Павла Евдокимовича, как и других доведенных до крайностей учителей, немедленно выйти из класса Толик, как зверек, вцеплялся побелевшими пальцами в торцы парты, а ногами зацеплялся за нижнюю перекладину парты и ехидно ухмылялся. Павел Евдокимович, как и другие учителя нашей школы, не могли допустить неисполнение своего приказания хотя бы ради того, чтобы окончательно не потерять авторитет в глазах всего класса. Доведенные до бешенства учителя и сами частично «зверели», включая и учителей женского пола. Проявляя всю силу своих учительских рук, они отрывали негодяя от парты и вышвыривали за дверь класса. Иногда удаленные с урока шкодники ещё долго не давали проводить урок, эпизодически заглядывая в класс и строя учителю лукавые рожицы.

В нашей деревенской школе было достаточно много учеников, подобных Толику Трегубову. По нескольку раз их оставляли на второй год, и тогда под их злобу попадали другие учителя. Мучения прекращались только после того, как таких злобышей окончательно отчисляли из школы. Взамен им возникали новые, так что жизнь основной массы учителей вечно находилась под атакой маленьких и злобных негодяев. Обстановка в классе была такова, что никто из учеников класса не смел осуждать поведение таких маленьких негодяев. Может быть, втайне и осуждали, а открыто радовались и выражали восторг от того, что вместо знаний на том или ином уроке получали зрелище вспышки злобы и взаимной ярости. Удивительно, но на уроках Татьяны Тихоновны такие вспышки злобы были крайне редки. В ней была какая-то непонятная учительская жилка особой воли, которая принуждала учеников к тишине и спокойствию. Но попадались такие отъявленные негодяи, что и её заставляли выгонять их из класса. Не могу найти объяснения этому чуду, но даже отъявленные негодяи её слушались и покидали класс безо всякого сопротивления.

Меня тоже нередко выгоняли с уроков. Я уходил и был рад свободе, а после горделиво рассказывал, как мне было хорошо и приятно, пока мои одноклассники отбывали повинность неволи в стенах школы. И ведь действительно, вспоминая себя в те далекие годы, я могу подтвердить, что, будучи удален с урока, не испытывал никаких угрызений совести или огорчения. Даже сейчас я не могу найти разумного объяснения своим поступкам и своему поведению. Я не могу понять, чем подпитывался мой протест к школе, ведь другого пути, как получить нормальное образование и поступить в какое-нибудь высшее или среднее учебное заведение, просто не было, чтобы вырваться из порочного круга сельской жизни. Вспоминая о своем, необъяснимом даже в сегодняшнем времени, вызывающем поведении, я осознаю, что учителям не за что было меня любить или испытывать ко мне благожелательность, а тем более личную симпатию. Тем не менее, если судить по вполне объективным и даже слегка завышенным оценкам моего аттестата зрелости, коллектив учителей школы оценил мои знания без всякой предвзятости или ответной мстительности.

Считаю, что занижена только оценка по астрономии, зато явно завышена оценка по физике. Чего-чего, а физику я просто физически не мог знать на четверку. Домашних заданий я не делал, а на уроках физики даже не мог понять, о чем говорит учитель. При общем шуме вслушиваться в слова учителя было невозможно. Я даже не могу оценить, был ли он доходчивым учителем или его объяснения школьных тем были запутанны и непонятны. Кличкой «Кутек» многие хулиганистые ученики обзывали его прямо на уроках. Он не обращал на это никакого внимания и что-то объяснял по теме урока, но его слабого голоса не было слышно уже во втором ряду парт. Что-то понять из его объяснений было невозможно. А ведь физикой и физическими законами при чтении научно-популярных журналов вне стен школы я очень интересовался. А вот на уроках физики так же безобразничал, как и другие отъявленные хулиганы нашего класса.

От злобных хулиганов я отличался только тем, что не испытывал никакой ненависти или злобы ни к одному школьному учителю. Мне их было искреннее жалко. И больше всего я жалел именно учителя физики, крупного, но болезненного вида мужчину по кличке «Кутек», а также учительницу немецкого языка, средних лет женщину необыкновенно маленького роста по кличке «Кляйн». Этим учителям-бедолагам доставалось больше всего, потому что они не имели ни воли, ни желания наводить какой-либо порядок на своих уроках. Их совершенно не волновало, что ученики громко разговаривали между собой или занимались посторонними делами. Лично я, по своей деревенской ограниченности, не понимал, зачем мне нужен иностранный язык. Я не хотел его учить как бы осознанно. К большому сожалению, никто не мог мне доказать или объяснить обратное, хотя делали это многократно наши классные руководители и сам директор школы. В отличие от немецкого языка, физика мне была интересна, но на уроках физики стоял такой шум и гам, что понять или вдуматься в слова учителя было невозможно. Домашние задания к этому времени я не делал и учебников не читал, поэтому никаких системных знаний после окончания школы по физике не имел. Четверка была явно завышенной оценкой.

Получив на руки в июне 1960 года аттестат зрелости, я буквально впал в психологическую кому. Во-первых, в силу своего деревенского комплекса неполноценности я не был уверен в том, что моих школьных знаний достаточно для поступления в технической ВУЗ. Во-вторых, я реально ощущал глубокие провалы в знании школьной программы по техническим предметам, а также по русскому языку и литературе. В-третьих, я понимал всем своим внутренним существом и неокрепшим разумом деревенского подростка, что оставаться в деревне мне невозможно. До службы в армии оставалось ещё два года, и если все это время я буду находиться в своей деревенской компании, то просто сопьюсь и стану начинающим алкоголиком, а ещё хуже – сяду в тюрьму за какую-нибудь групповую кражу колхозного или совхозного имущества, или за кражу бывших в употреблении железнодорожных шпал.

Итак, в 1960 году я окончил десятилетку и получил аттестат зрелости. Вера в науку и всепроникающая пропаганда воинственного атеизма сделали свое дело. К этому времени я скорее был настоящим безбожником, чем верующим христианином. Апофизом отхода от веры в Бога явилось внутреннее признание того факта, что род людской произошел от обезьяны. Школьное советское образование настойчиво вдалбливало в мое сознание мысли, что никакого Бога в природе не существует, все живое развилось само собой из первичного «бульона» океанских вод, а примерно 40 тысяч лет назад некоторые виды обезьян стали использовать палку для добычи пищи и превратились в племена первобытного примитивного человека. Дальнейшее эволюционное развитие этих примитивных племен и породило всё разнообразие современного человечества.

Если бы я по каким-то причинам ещё в молодости углубленно изучил научную гипотезу происхождения человека от обезьяны, то, несомненно, самостоятельно нашел бы в ней массу недоговоренностей, нестыковок и зияющих противоречий, что заставило бы меня усомниться в истинности этой гипотезы, а значит, усомниться в истинности самой науки и начать поиск альтернативного пути происхождения человека. Этого не произошло. И наверное, к лучшему. Я думаю, что если бы в школьные годы советских времен середины прошлого века я открыто стал доказывать ложность теории Дарвина, да ещё приводить аргументы и настаивать на своей гипотезе, то я бы был признан не молодым талантом, а был признан сумасшедшим и оказался на принудительном лечении в дурдоме. Психиатрия в СССР была очень сурова, и любое отклонение от нормы в оценке истинности школьных научных знаний, а тем более упорное неверие в якобы доказанные научные теории могли тут же признать психическим отклонением. Таковы неизбежные издержки советской образовательной системы, которая не только вкладывала в нас знания, но стригла наш неокрепший разум под одну гребенку и старалась добиться максимального единомыслия по всему спектру научных и общественных знаний.

В наше время я убедился, что и западная система образования делает то же самое, если не хуже.

Мне повезло тем, что я был не хилее своих сверстников. Мне не было дела до анализа тех постулатов, которые мне вдалбливали в школе. Роль обычного «попугая», умеющего уверенно повторить то, что говорил учитель и что было написано в учебниках, меня в годы юности вполне устраивала. Не только в советские времена, но и во все времена, включая нашу современность, успешными учениками и студентами становятся такие молодые люди, которые успешно усваивают принципы образовательного попугайства. Говори не то, что думаешь, или вообще не задумывайся глубоко о том, что говоришь, но говори то, что хочет услышать от тебя твой преподаватель, и у тебя не будет никаких проблем с оценками и с самим процессом обучения.

Безальтернативный выбор между тюрьмой и учебой

Ещё до получения аттестата я крепко задумался о своем будущем. Чтобы не маячить в деревне, не расстраивать и не огорчать родителей, мне было жизненно необходимо немедленно покинуть деревню и поступить хотя бы в техникум или даже ПТУ. Опасность тюрьмы и слома всего моего будущего я ощущал не столько разумом, сколько неосознанной интуицией и реальной судьбой моих старших сверстников по деревенской ночной и вечерней компании. Среди моих старших друзей по ночной улице были уже и те, которые успели ознакомиться с тюремной камерой и около года провели в заключении. По их рассказам ничего страшного в небольшом тюремном сроке нет. Рассказы таких бывалых и старших «друганов» по ночной улице приучали нас, более молодых, к мысли о неизбежности тюрьмы как обязательного элемента взрослой жизни. Тюрьма рассматривалась не как страшное наказание, а как заслуженный и неизбежный университет взрослой жизни. Так, исподволь, слушая рассказы о тюремной романтике моих старших друзей и товарищей, я приучил себя к мысли, что в тюрьме нет ничего страшного.

Совсем по-другому относились к тюрьме мои родители. Практически каждый день во время совместного ужина они как бы ненароком заводили разговор о тех моих друзьях-односельчанах, которые рано бросили школу, нигде не учились и не работали, а если работали, то чернорабочими в колхозе или на железной дороге. Многие из них встали на кривую дорожку вечного воровства и уже отсидели в тюрьмах небольшие сроки. Родители меня спрашивали: разве стоит повторять их судьбу и скатываться по наклонной плоскости, чтобы уподобиться их беспросветной жизни вечного лавирования между пьяным бездельем и тюремной отсидкой? Родителей я любил не только сыновней любовью кровного родства, но и как праведных тружеников, кристально порядочных и честных людей. Они испытывали презрение к ворам и бездельникам и это свое презрение пытались внушить и в мое неокрепшее сознание.

Презирать своих друзей я не мог, но и слепо следовать их жизненной стезе воров и бесшабашных пьяниц для меня было неприемлемо. Я чувствовал в себе духовное желание, силы и способности стать если уж не высокообразованным инженером, то городским жителем со среднетехническим образованием. В деревне абсолютно нечем было заняться и невозможно было найти других друзей, кроме моей шальной компании подростков и молодежи, давно бросивших школу и ведущих полупаразитический образ жизни. Каждый выпускник школы сразу же исчезал из деревни. Или поступал в какое-либо учебное заведение, или вербовался на шахты Донбасса или куда-нибудь в другое место, чуть ли не «к черту на рога», и практически навсегда покидал деревню. Из молодежи оставались лишь бросившие школу подростки, которых даже их родители и сами деревенские жители-колхозники рассматривали не как своих преемников, а как неприспособленных к нормальной жизни отбросов общества.

Уже и без внушения родителей я понимал, что оставаться в деревне даже на год для меня чревато скорой тюрьмой и потерей всяких надежд на нормальную жизнь в городских условиях. Надо было решительно покидать родную деревню, хотя бы для того, чтобы избежать скорой тюрьмы и превращения в начального алкоголика. Все-таки в ПТУ идти мне не хотелось. Я чувствовал в себе силы, для того чтобы стать квалифицированным специалистом со среднетехническим образованием. Изучив перечень среднетехнических учебных заведений Тамбовской области, я выбрал для поступления Котовский индустриальный техникум в надежде, что там не будет большого конкурса абитуриентов и мне удастся стать студентом даже с посредственными результатами вступительных экзаменов.

Да и проезд до него составлял от моей станции Сабурово не более двух часов на местных пригородных поездах. Почему-то не хотелось сразу же отрываться от родной деревни на дальние расстояния. Нет сомнений, что родную деревню я любил не меньше родителей. Для меня родители и родная деревня сливались в одно понятие малой родины. К моему удивлению, этот же техникум выбрал для поступления мой однокашник из параллельного десятого класса Володя Кириллов. Володя принадлежал к «потомственной» элите. Он был сыном председателя того колхоза, который располагался километрах в десяти от нашей школы. Во время учебы в десятилетке родители снимали для него квартиру недалеко от школы. Возможно, он жил в интернате, который располагался где-то в километре от школы. Точнее сказать не могу. В школе я с ним дружбу не водил и в гостях у него никогда не был. Кириллов не был таким хулиганистым подростком, каким был я, и учился не по принуждению, а по личному желанию. По крайней мере, он был дисциплинированным учеником и не водился с компанией деревенских подростков, а добросовестно осваивал программу средней школы.

Такое невольное соседство меня весьма озадачило. Я не мог понять, почему Кириллов не пошел в ВУЗ, а избрал для поступления Котовский индустриальный техникум? Все эти тайны раскрылись, когда мы подали документы для поступления на специальность химика-технолога по взрывчатым веществам и ознакомились с перечнем вступительных экзаменов. Во-первых, оказалось, что Котовский индустриальный техникум был более престижен, чем любой пединститут. Та же специальность химика-технолога по производству взрывчатых веществ через три года успешного обучения открывала дорогу на закрытые военные производства с весьма высокими химическими технологиями и, что немаловажно, с достаточно высокой заработной платой и даже обеспечением неженатой молодежи комфортным общежитием, а женатых мастеров-производственников – комфортным жильем.

Как раз градообразующим предприятием города Котовска Тамбовской области был крупнейший завод по производству всего многообразия порохов и взрывчатых веществ (п/я № 33). Во-вторых, неприятным открытием для меня, а также и для Володи Кириллова был тот факт, что по избранной специальности химика-технолога был конкурс примерно четыре абитуриента на одно место. Не знаю, как Володя Кириллов, а я ожидал отсутствия конкурентов и безусловного поступления в техникум с расчетом на свое слабое знание учебной программы в объеме средней школы. Кириллов признался мне, что и он выбрал Котовский индустриальный техникум, потому что ощущал свою неготовность к конкуренции с более подготовленными городскими выпускниками средних школ и неготовности к высоким требованиям вступительных экзаменов в ВУЗы Тамбова, а тем более города Москвы. Мы оба глубоко заблуждались.

В техникуме мы столкнулись как с огромным наплывом выпускников городских школ, так и с высочайшей конкуренцией. Но другого выбора у нас не было. Можно было с позором возвратиться в родные пенаты, завалив вступительные экзамены, или получить тройки и уступить места более подготовленным конкурентам. Другой вариант предусматривал неистовую круглосуточную и непрерывную самоподготовку, для того чтобы подтянуть багаж знаний до уровня выпускников городских школ, успешно сдать вступительные экзамены на хорошие и отличные оценки и стать студентами техникума. Лично я не раздумывая избрал путь настойчивой самоподготовки, чтобы преодолеть провалы знаний программы средней школы и стать студентом техникума. Кириллов не был связан по месту жительства родителей с компанией друзей, бросивших школу и занимающихся в вечернее время мелким воровством и пьянством.

По этой причине он без вреда для своего будущего мог позволить себе проиграть конкурс вступительных экзаменов и вернуться домой, чтобы в течение очередного года в домашних условиях заняться тщательной и систематической самостоятельной подготовкой для поступления в техникум или ВУЗ на очередной учебный год. А вот если бы я вернулся домой, не выдержав конкуренции с городскими абитуриентами, то сразу же попал в компанию бросивших школу деревенских друзей и стал бы заниматься мелким воровством и пьянством. Школу я окончил в 1960 году, а в армию меня должны были призвать только в ноябре 1962 года. Этих двух лет вполне бы хватило, чтобы вместо техникума или института и даже вместо армии попасть на пару-тройку лет в тюремную камеру. Не помню, как долго я раздумывал, чтобы принять твердое решение обязательно стать студентом этого техникума.

Могу лишь сказать, что в тот момент поступления в техникум я впервые в жизни принял самостоятельное решение, которое заключалось в том, чтобы приложить все свои творческие силы и способности и попытаться, самостоятельно занимаясь по учебникам и посещая консультации, освоить программу средней школы в полном объеме и сдать вступительные экзамены на хорошие и отличные оценки. Эта мысль родилась не сразу. Помню, когда я уезжал из деревенского дома в город Котовск для сдачи вступительных экзаменов, мама, провожая меня, дала мне 17 рублей на питание. Этих денег было достаточно, чтобы я прожил в городе Котовске неделю, а в очередную субботу приехал домой, поделился информацией о ходе подготовки или о сдаче первого вступительного экзамена, отдохнул и отведал домашней пищи. А затем, получив новую порцию денег на очередную неделю городской жизни, снова вечером в воскресенье уехал в город Котовск.

От станции Сабурово, рядом с которой располагалась моя деревня, до города Тамбова было 25 километров пути, и несколько раз в день ходили пригородные поезда, которые примерно за час доставляли сельских жителей из близлежащих к железной дороге деревень утром на работу на предприятия города Тамбова, а по вечерам возвращали их обратно. Город Котовск располагался от города Тамбова на расстоянии 16 километров в другую сторону. И тоже несколько раз в день рабочий поезд ходил из Тамбова в Котовск и обратно. Кроме того, Тамбов и Котовск были связаны маршрутными автобусами. Никаких проблем не было в том, чтобы, потратив на дорогу два часа времени, к вечеру любого дня, а тем более в субботу или воскресенье покинуть Котовск и оказаться в родном деревенском доме. Когда мама давала мне 17 рублей на пропитание, она и рассчитывала, что после сдачи каждого очередного экзамена я буду приезжать в родительский дом и, получив очередную порцию финансов, возвращаться в Котовск для продолжения сдачи вступительных экзаменов.

Примерно так же мыслил и я, когда с 17 рублями в кармане покинул родительский дом и отправился в Котовск для подготовки к первому вступительному экзамену. Однако быстро на месте оценив обстановку с наплывом абитуриентов с довольно высоким конкурсом и сопоставив все это с багажом своих личных знаний по программе деревенской десятилетней школы, я принял твердое решение не возвращаться в деревню, пока не сдам все вступительные экзамены и не получу уведомления о зачислении меня в студенты техникума. Я не помню перечня вступительных экзаменов и даже не помню, где я жил и где ночевал. Скорее всего, как иногороднего, меня обеспечили временным общежитием. Но хорошо помню, что я всегда был в коллективе моих потенциальных конкурентов. Причем всех нас обеспечили учебниками для подготовки, перечнем основных экзаменационных вопросов и регулярными консультациями тех преподавателей, которые должны были принимать у нас вступительные экзамены.

Не могу найти объяснения, каким образом мне хватило 17 рублей на целый месяц напряженной жизни и непрерывных самостоятельных занятий? Абсолютно уверен, что я хорошо питался и не испытывал никакого голода. Ведь состояние голода-то я бы обязательно запомнил. Тем не менее факт остается фактом. А обстоятельства этого удивительного факта таковы, что 7 рублей из 17 я истратил на покупку модного в то время небольшого студенческого чемоданчика, прообраза будущих «дипломатов», а оставшихся 10 рублей мне хватило на целый месяц полноценного питания. Я думаю, что я практически не тратил маминых денег, потому что обильным домашним питанием меня обеспечивали котовские и тамбовские кандидаты в студенты, которые очень быстро стали моими близкими друзьями.

Общительности мне было не занимать, и я быстро сошелся с моими конкурентами из числа местных жителей и жителей города Тамбова. Когда они посещали своих родителей, то возвращались в помещение для абитуриентов с целыми сумками и пакетами вкусной домашней снеди. Скушать все это обилие домашних продуктов одному человеку было невозможно, и каждый считал честью поделиться пищей со мной, их новым деревенским другом, который за все время вступительных экзаменов ни разу не покинул не только город Котовск, но и саму отведенную для жительства и подготовки экзаменов территорию техникума. Для них это было поразительно и необъяснимо. Поразительно было и для меня решение не возвращаться и не посещать родную деревню и родителей до полной и успешной сдачи всех вступительных экзаменов. Со мной произошло настоящее чудо духовного перерождения. Я решил самостоятельно пополнить свой багаж учебных знаний и устранить все провалы и пропуски школьной программы в объеме тех предметов, которые были вынесены на вступительные экзамены.

Я нисколько не принуждал себя к самостоятельной учебе. Меня это увлекло и так мне понравилось, что я испытывал от самостоятельных занятий непередаваемое чувство радости. Оказалось, что не только родители, но и наша деревенская школа, в том числе и мой внешкольный непреходящий личный интерес к техническим наукам, создали прочный фундамент для самостоятельной подготовки. В немалой степени способствовала этому и новая среда окружения. Среди новых друзей и кандидатов в будущие студенты не было ни одного, кто бы яростно не занимался и не стремился пополнить багаж собственных знаний для успешной сдачи вступительных экзаменов. Не было тех, кто приехал просто так, чтобы впустую провести время. Было общее стремление всех поступающих стать студентами техникума. Высокая конкуренция не угнетала меня и не пугала, а лишь стимулировала мою работоспособность.

Отмечу и ещё одно странное обстоятельство. В школе и даже в своей деревенской компании я никогда не был лидером или авторитетом, но никогда и не был незаметной серой птичкой. Не только в учебе, но и в хулиганстве я придерживался золотой середины, стараясь не быть последним, но и не желая быть ни первым учеником, ни первым хулиганом. По своему деревенскому комплексу неполноценности я считал себя человеком средних способностей и с такими мыслями и приехал в Котовск на сдачу вступительных экзаменов в техникум. Меня поначалу несколько тревожило, что я впервые в жизни покинул своих родителей, свой деревенский дом и свою деревню, то есть все то, что я искреннее любил и чем была пропитана моя душа как самым дорогим для меня и неотделимым от моего сознания и разума. Конечно, я ожидал, что меня начнет грызть ностальгия по деревне, а сам я окажусь замкнутым и отстраненным от нового окружения.

Видимо, мое желание внутреннего изменения было так сильно, что мой прогноз на замкнутость был сломан моим внутренним «я» без всякого усилия. Никакой внутренней самоизоляции не случилось. Непостижимым для меня образом буквально через несколько дней пребывания в Котовске и общения со своими городскими конкурентами и преподавателями-консультантами я очень быстро стал центром внимания и авторитетом как для конкурентов, так и для преподавателей-консультантов. Я вписался в новую обстановку так быстро и так прочно, как будто я ничем другим и не занимался, а много лет подряд сдавал вступительные экзамены и покидал родные деревенские пенаты и как бы накопил практический опыт самостоятельной работы и огромный опыт общения с городскими сверстниками и молодыми людьми с другими интересами и другого, недеревенского, круга.

Изо всех желающих стать студентами техникума по специальности химика-технолога по взрывчатым веществам деревенскими были только я и Володя Кириллов. Набирали на эту специальность исключительно парней. Девушек в нашей подготовительной группе не было. В отличие от меня Володя Кириллов сразу же снял за личные средства комнату в частном секторе и появлялся в общей группе только во время консультаций. По поведению в период сдачи вступительных экзаменов он оказался замкнутым и хорошо подготовленным индивидуалистом. Кириллов тоже твердо решил стать студентом и настойчиво шел к цели, в тишине свой снятой комнаты и в полном одиночестве шлифуя и повторяя те знания, которые накопил по школьной программе. В школе мы с Кирилловым учились в параллельных классах и не были не только друзьями, но даже практически не общались и не контактировали. Такое же взаимное безразличие между нами сохранялось и в период сдачи вступительных экзаменов.