Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников

В пригородных местах

1

– Ты что же, хлебопашество-то уж совсем бросил?

– Какое, вашескоблагородие, у нас тут хлебопашество! Посеешь с Божьим благословением зерно, а уродится, прости господи, с позволения сказать… Да что тут! И говорить не стоит!

Тщедушный мужичонка с красными, воспаленными глазами и с плюгавенькой бородкой травками махнул рукой, потом затянулся окурком папиросы и сплюнул сквозь зубы длинной слюной. Одет он был в линючую ситцевую рубаху, замасленную жилетку без пуговиц, на голове имел коломянковую грязную фуражку, а босые ноги его были облечены в старые резиновые калоши.

– Что ж, земля у вас очень плоха? – спросил охотник, тучный пожилой мужчина в приличном охотничьем наряде, сидевший на кочке и отиравший красным фуляром обильный пот, катящийся с его лба.

– Земля-то? – переспросил мужичонка. – Да не то чтобы она была плоха, а навозу нет… А без навозу сами знаете… Да и не то чтобы навозу совсем не было, а нет, не стоит пригородному мужику с хлебопашеством вязаться. Хлопот не стоит.

– Стало быть, твой надел под лугом?

– Зачем ему быть под лугом! Я его арендателю за восемь рублей сдаю.

– А ему-то все-таки стоит вязаться?

– Ну, он мещанин. Он дело другое… Он торговый человек. Ноне даже так, что хочет записаться в купцы. Он овес сеет. Он у многих у наших тут наделы снял.

– Стало быть, имеет барыши?

– Еще бы не иметь! Богатеет. Народ, сударь, у нас тут голодный, пропойный, за зиму-то с охотниками пьют, пьют, разопьются – свои достатки пропивать начнут. А весной охоты нет, господа не наезжают, голодно, выпить не у кого и не на что – вот они к нему и идут… Ну, он их сейчас пахать, сеять и три гривенника в зубы. Больше у него и платы нет. Ну, задешево в отличном виде все и обработают.

– Он торгует чем-нибудь, этот мещанин?

– Почта у него земская. Ну, лавочку имеет. Иной раз деньгами-то и не дает. Хочешь, говорит, пять день отработать за жилетку или там десять день за сапожный товар?

– Да голодному-то человеку зачем же жилетка или сапожный товар? Ведь от них не откусишь.

– А продать можно. Сапожный товар сейчас сапожнику, жилетку-то писарю волостному, либо… Да ему какое дело! Ему до этого дела нет, что от жилетки не откусишь, а коли к нему кто приходит и просит – он сейчас и говорит: «Вот, – говорит, – тебе жилетка, а денег у меня нет». Ну, двугривенный-то, пожалуй, и даст.

– И работают?

– Да ведь что ж поделаешь! Я сам раз за гармонию четыре дня у него работал, а потом ее на кирпичный завод порядовщику продал.

– На своем наделе работал? – интересовался охотник.

– На чужом и на своем. Пришлось так, что и на своем.

– Так ты бы, не сдавая своего надела, сам его и обрабатывал.

– Эх, сударь! Куда мне с овсом, коли у меня лошади нет, а только одна корова? Корову овсом кормить не станешь. Да и семян нет. Ведь сеять овес, так семена надо. Нет, нашему брату не сподручно. Мы и корову-то ноне по весне с женой продали.

– Зачем же это? Ведь корова – кормительница и поительница.

– Какое кормительница! Да и как ее держать, коли сена нет? Ему же, этому самому мещанину, и продали. Корове, ваша милость, сено нужно, месятка…

– Ну, что ж из этого? Молоко продал – сено и месятки купил.

– Ей-ей, ваша милость, не стоит вязаться. Тут у нас господа охотники наезжают, так они молоко не требуют. Они водку пьют, пиво. Да и за коровой тоже ходить надо. А уйдет баба зимой на облаву, так кто за коровой ходить будет? Мы с женой как два перста. Ни подросточков у нас, да и малых-то детей не бывало. A за облаву господа охотники каждой бабе по сорок копеек в день платят да еще водкой поят.

– Стало быть, у тебя теперь ни скота, ни хлебопашества? – интересовался охотник.

– Четыре куры при соседском петухе есть. Нынче две наседки цыплят вывели. Не желаете ли? Пять цыпленков еще отличных осталось. Вот супруге взаместо дичи и принесете, – предложил мужичонка.

– Ну, с какой стати! Цыплят можно и в Петербурге купить. И наконец все-таки я надеюсь что-нибудь убить сегодня.

– Ходить-то вы много не можете. Тучность эта самая у вас… Живот мешает.

– Да… А между тем от тучности-то да от живота я вот и хочу поосновательнее заняться охотой! Авось через моцион сбавлю.

– Да зачем их сбавлять-то? Тучность – это доверие, а живот – красота. Как круглый человек – сейчас ему доверия больше. Дозвольте, сударь, стаканчик из вашей фляжечки… Я вот все жду, что ваша милость присели и закусывать будете, а вы…

– Буду, буду… Только вот простыну – сейчас и начну. А то вспотел, так никакого аппетита. Ты не беспокойся, я тебе поднесу, – успокоил мужика охотник.

– Много благодарны вашей милости, – сказал мужик и даже облизнулся от удовольствия. – С килечкой? – спросил он.

– Нет, сегодня у меня с собой колбаса и сыр на закуску.

– Так, так… В постный-то день оно бы мне и нехорошо скором трескать – ну, да Бог простит.

– Ты и картошки даже себе не сеешь? – спросил опять охотник.

– Есть там малость на задворках – посеяна, да лебедой заросла. Баба копать ленится, а мне самому недосуг. Все с господами. Теперь вот охота началась. Вам рябины, ваша милость, не наломать ли на водку? Баба моя многим охотникам рябину для настойки поставляет. – Да ведь еще рябина не вызрела. Когда вызреет…

– Нет, я к слову только. А уж когда вызреет, то ни у кого не берите. Баба моя вам предоставит. Дайте ей заработать.

– Хорошо, хорошо. Стало быть, ты с женой только тем и кормишься, что с охотниками ходишь по лесам да по болотам?

– От их щедрот-с. Только тем и живы. Вот трех господских собак кормлю по четыре рубля в месяц, а от собак и сами сыты. Ну, господа поднесут с закусочкой… Это тоже. Баба моя на облаву ходит. Вот рябина… брусника-ягода… Грибы… Остыли? Закусывать хотите?

– Сейчас, сейчас.

– Нониче у вас, ваша милость, в фляжке какая?

– Лекарственная. Особый настой. Мне посоветовали от тучности.

– Так, так… А в прошлый раз, я помню, у вас на березовых почках была. И что за водка чудесная!

– Да, но она для меня нездорова.

– Березовая, сударь, почка от семи болезней…

– Только не от моей. У меня легкая одышка.

Охотник стал отвинчивать стаканчик от горла фляжки. Мужичонка предвкушал выпивку и облизывался. Охотник выпил, налил вторично и поднес мужичонке.

– Желаю здравствовать… – сказал тот и потянул водку.

2

Выпив два стаканчика, мужичонка повеселел, надвинул свой засаленный коломянковый картуз с разорванным козырьком на затылок и продолжал:

– А я егерь, прирожденный егерь, так зачем мне хлебопашество! Мне вот господин полтинничек пожертвует, чтоб его сопровождать, да водочки поднесет – с меня и довольно. И сыт, и пьян. Я господ уважаю, так зачем мне мужицкое занятие? Да и так будем говорить: теперича в наших местах ежели картошку посадить, то и то за нее полтину за мешок напросишься. Да и где семена? Без семян тоже не посадишь. Нет, не наше это дело. Наше дело при господах… Ружья только вот у меня нет, ружьем я поиздержался, а то вот я один глаз прищурил, бац – и прямо в цель. Я, бывало, всегда без промаха… Право слово… Только вот теперь что-то руки стали трястись.

– Пьешь много, – улыбнулся охотник, разрезывая кусок ветчины на ломтики и, сделав бутерброды, один из них дал мужичонке.

– Господа охотники, ваша милость, больше пьют, верьте совести, – отвечал мужичонка и прибавил: – Нет, не оттого у меня руки трясутся, что я пью много, а я, ваше здоровье, медведя испужался – вот у меня с той поры и началось.

– Где же это тебя угораздило?

– Господа охотники в лесу забыли. Дозвольте, господин, папиросочку. Очень уж ваш табак прекрасен.

– На, возьми. Тебя в лесу забыли?

– Да, меня. Также вот было в лесу. Господ было много, водка чудесная… Выпили, закусили. Потчуют ведь тоже… У нас господа ласковые. Сами пьют и егеря угощают. Я и заснул. Как уж там было, не помню, – только слышу, что надо мной кто-то фыркает и дышит. Открыл глаза – медведь. Тут я и замер. И опять не помню, что было. Долго ли я лежал, не помню, но когда пришел в себя, медведя уже не было. Я ползком, ползком… Прибежал домой, и день пять била меня лихорадка. Лихорадку бабка-знахарка отговорила, а руки и посейчас трясутся.

– Да был ли это медведь-то? Может быть, тебе спросонок показалось, – сказал охотник.

– Медведь. После мы на него облаву делали. Статского генерала Купоросова знаете? Из железнодорожных он. Так вот он и убил. Тоже отменный господин и завсегда на охоту с ларцом ездит. Ларец такой у него, а там гнездо и бутылки. И каких, каких только сортов там нет! Бенедиктину вы, сударь, пивали?

– Ликер «Бенедиктин»? Еще бы не пивать!

– Ну, вот и я пил. Чудесная водка. Дозвольте, сударь, еще стаканчик из фляжечки. Бог Троицу любит.

– Смотри не усни опять. Уснешь – и уж на сей раз тигра во сне увидишь, а то так леопарда.

– Вы, сударь, все сомневаетесь, что меня медведь обнюхивал? Он не только меня обнюхивал, но и поцарапал лапой. Вон на шее царапина. Я ничком лежал, а он подходит – нюх, нюх… Потом видит, что я не шевелюсь, – лапой меня по шее. Тут я света не взвидел и всех своих чувств лишился. Этим-то меня Бог и спас. Медведь подумал, что я мертвый, и отошел прочь. Ведь он такая животная, которая с мертвым человеком не занимается. Посмотрел, видит, что человек без движениев и не дышит, и пошел прочь. Это мне изволите стаканчик?

– Да уж что с тобой делать – пей. Только ты вот что… Ты пей и закусывай. А то у вас извадка пить и ничего не есть. Ты еще и того бутерброда не съел.

– А я его вот на этот стакашек приберег. Думаю, барин добрый, поднесет еще, так сем-ка я…

– Нет, ты ешь. Пить и не есть нездорово. Да и хмелеешь скоро. Вот тебе еще хлеб, вот тебе колбаса.

– Много благодарны, ваша милость. Ваше здоровье! Тьфу!

Мужичонка выпил и плюнул.

– И что это за водка у господ! – продолжал он. – Кабы наш кабатчик такую водку держал – рай красный бы был. А то у нас водка…

– Ты ешь, ешь, не оставляй. Тогда и руки перестанут трястись.

– Я съем. Мы, сударь, люди-охотники. Привыкли и липовым листом закусывать. Пожуешь липовый листик, а то и березовый – вот и закуска. Желаете, ваша милость, я вам хорошего щенка украду? Только уж этого щенка нужно держать не здесь, а в другом месте, потому бабунцовский егерь как взглянет, сейчас и догадается. Пойдут разговоры, а тогда что хорошего!

– От чьей суки-то? – спросил охотник.

– Сука три медали имеет – во какая сука, а отца из-за шестидесяти верст сюда привозили. Красавец пес и только что не говорит. За пять рублей я для вашей милости в лучшем бы виде украл. Прикажете-с?

– Нет, не надо. Зачем тебя в грех вводить!

– Что за грех, помилуйте… Вот ежели бы вещию какую, а то щенка!

– Да, может быть, он и рубля не стоит?

– Говорю вам, сука с тремя медалями. За отца-то двести рублей давали, но там не согласились отдать. Пес умней меня – во какой. Ну, за три рубля я вам украду, ежели пять рублей дорого.

– Нет, не надо.

– Очень уж мне вам услужить-то хочется, потому вы барин хороший, ласковый. Желаете за рубль?

– Да ведь я же сказал, что не надо.

– Ну, себе украду. Одно вот только – баба у меня непутевая, не воспитает, – проговорил мужичонка, видимо хмелея. – Все ее понятия только одному, чтобы пива выпить, а на это нет, чтобы щенка вынянчить. Ах, сударь, кабы мне другую бабу, то совсем бы я человеком стал!

– А что? Разве нехороша? – спросил охотник.

– Баба – король, но, будем говорить так, гуляющая… Судейского генерала Ивана Астафьича знаете? Я уж и то ему говорю: «Эх, – говорю, – ваше превосходительство, кабы вы помогли, чтобы мне с моей бабой разводом…» Оттого у меня и хозяйства нет через эту самую бабу. Помилуйте: я выпивши – собаки не кормлены. А ведь господа спрашивают, отчего собака худеет. А ей плевать на собаку… Ей что? Ей только бы самой гулять. Дозвольте, ваша милость, еще папиросочки…

– Ты мне места-то покажи, где дичь – вот что, – сказал охотник. – А то сидим, сидим и никакого толку. Собирай вещи, да пойдем.

– В момент-с… Сделайте одолжение… Места у нас есть, места хорошие, места первый сорт.

Мужичонка засуетился. Охотник тоже поднялся с места, застегиваясь, вешал через плечо фляжку и приготовился в путь. Встрепенувшаяся собака виляла хвостом и радостно смотрела ему в глаза.

Для моциона

1

– Холоднов я… Демьян Холоднов… Демьяном Васильевым Холодновым меня звать. Так и зовите Холодновым, – сказал егерь, сухой, жилистый старик с седыми усами и бакенбардами, но еще очень молодцеватый и напоминающий своей фигурой отставного солдата николаевских времен. – Я, сударь, прирожденный егерь. Я птицу и зверя знаю, как самого себя, – продолжал он. – А только нет теперь охоты, совсем нет. Помилуйте, нешто это охота, коли каждый день кто-нибудь да бродит все по одному и тому же месту с ружьем и собакой!

– Да ведь как же ты хочешь иначе-то, коли у нас арендует земли целое общество охотников, – отвечал охотник – средних лет, в франтоватом костюме мужчина с ягдташем с иголочки, с отполированной фляжкой через плечо. – Кто членские деньги внес в общество, тот и бродит.

– Верно-с… А только выходит баловство и ничего больше. Для настоящей охоты выводки-то где заведутся, так их охранять надо, пуще глаза беречь, а потом и навести на них барина. «Вот, мол, пожалуйте». А тут как охранишь, коли сегодня один с собакой прошел, завтра – другой? А дичь, ведь она слышит, что с собакой прошли, она улетает. Да ежели и охранил бы выводки, будем говорить так, то не знаешь, кого на них навести, не знаешь, кто у тебя настоящий барин! Сегодня один приехал и пошел бродить, завтра другой – и все они господа, и всем служи. А я привык одному барину служить, одного барина знать – и вот тогда я буду ему верный раб. Я у господина Расколова тридцать один год егерем был. Господина Расколова изволили знавать? Большой барин был. Вот Ковылино его было… Малинники тоже его. Шестнадцать тысяч десятин в здешней губернии имел. Крепостные его мы были, и я сначала казачком около их милости состоял, а потом в егеря попал и тридцать один год… Любил он меня, царство ему небесное, и когда нам воля вышла, то, чтобы не отпустить меня, десять рублей мне жалованья положил и месячину. Так я месячину и десять рублей каждое первое число из конторы и получал, пока они не ослабели. А тут ослабли, продали у них все с аукциона – я и пошел бродить по охотничьим домам. Где десятерым господам служишь, где двадцать пять человек господствуют, а теперь вот пришлось служить, так и целая полсотня господ.

– Больше… – поправил егеря охотник. – Нас членов больше семидесяти пяти человек.

– Ну, вот извольте видеть, даже больше семидесяти пяти, так как тут услужить стольким господам! И рад бы, да как тут ухитришься по-настоящему услужить! Да и каким манером? Выбрать-то даже барина любимого не можешь, чтобы за настоящего барина его считать, потому сегодня один приехал, а завтра другой, а потом и нет их. А ежели который и зачастит ездить, то только ты его выберешь в настоящие барины и пристрастишься к нему – смотришь, он уж и пропал. И месяц его нет, и два нет, и три, а то так и больше.

– Все занятые люди… – пробормотал охотник. – Есть дела – ну, и не ездят на охоту.

– Мне-то, сударь, от этого не легче. Каково опять нового любимого барина выбирать, чтобы к нему пристраститься! А без барина я не могу, вот что ты хочешь, не могу, – продолжал егерь. – А пока ты пристрастишься – все трын-трава. Никакого порядка. Есть выводки, приехал какой ни на есть член, штучку-другую убил, а остальных собакой разогнал, а это уж непорядок. Вот оттого у нас и дичи нет. Вот теперь бродим-бродим, а с чем вашей милости вернуться? Ведь это не охота, а срам, коли с пустым ягдташем.

– Ну, ничего… Зато я хороший моцион сделал, – снисходительно дал ответ охотник.

– А вот, изволите видеть, ежели вы такие слова говорите, стало быть, вы не охотник. А настоящему охотнику это обида, чтобы ни с чем вернуться. И сколько у вас таких! Сколько охотников наезжает, а станешь ему говорить вот эти самые слова, а он сейчас: «Я для моциона». Выпустит на воздух два заряда, а то подстрелит ни в чем не повинную ворону – вот с него и довольно. Да вы-то еще ходите, так действительно оно как будто бы для моциона, а ведь другой как! Только вошел в болото, прошелся с полверсты, нашел кочку и садится. «Садись, Холоднов». И начинается вместо охоты-то, будем так говорить, выпивка и закуска. А говорит: «Я, – говорит, – для моциона…» Какой тут моцион, помилуйте!

– Ну, все-таки, еда на свежем воздухе… На свежем воздухе больше аппетита. Также и переваривается все лучше.

– Так выдь ты на огород за охотничий дом, выпей, закуси – тогда и ходить не надо, и охотничьих сапог надевать не придется… А то иной приедет… И собака при нем в сто целковых, ружье рублей в триста, а поведешь его в лес – смотришь, он ягоды или грибы собирает. Ты ему об дичи разговор заводишь, а он тебе отвечает о белых грибах.

– А что, в самом деле, – перебил егеря охотник, – нельзя ли у вас где-нибудь здесь белых грибов купить? Я бы хотел привезти жене в подарок.

Егерь улыбнулся.

– Надо по деревне баб поспрошать. Есть у них… Как не быть… – отвечал он и опять продолжал: – Третьего дня господин Ваганцев приехали, пошли на болото, сели, выпили всю свою фляжку, потом набрали неспелой брусники, положили все это в фляжку – с тем и уехали. – Гм… И ничего не убил? – спросил охотник.

– Из-под носа дичь вылетала. Я им указывал… Два промаха дали, потом махнули рукой и говорят: «Наплевать». Тем и дело кончилось.

– Ты мне, Холоднов, все-таки белых-то грибов разыщи, когда в деревню вернемся.

– Разыщу, разыщу, ваша милость.

– Да ежели есть черника у кого набрана, то я и черники фунтов десять купил бы. И кисель, и пироги из черники – прелесть что такое.

– Как черники не быть! И чернику найдем.

– Ну, то-то… Теперь ей время. Вон сколько ягод повсюду…

Охотник присел к кочке, стал собирать ягоды черники и отправлял их в рот.

– А по весне, сударь, так у нас просто смеху подобно, что было! Кто ни приедет из охотников – сейчас березовые почки для вина собирать. Наломает березовых ветвей с почками, набьет себе ягдташ – вот тебе и дичь. С тем и домой возвращается. А теперь другая сибирь – рябина для водочного настоя…

– Ах да… Вот хорошо, что напомнил… – подхватил охотник. – Наломай-ка ты мне, Холоднов, рябины. Жена даже просила, чтобы я рябины привез.

– Слушаю-с.

– Да давай ломать сейчас. Вон сколько рябины. И надо полагать, самая спелая. Ломай вон с того дерева, а я с этого ломать буду.

Охотник остановился около одного дерева, а егерь около другого, и начали ломать грозды рябины. Егерь улыбался, крутил головой и бормотал:

– Оказия! Почитай, что все наши господа охотники на один покрой…

2

– Тут рябины на целую четверть водки хватит, – говорил охотник, уминая в своем ягдташе ветки рябины с гроздьями ягод.

– Какое на четверть! Тут вы, сударь, можете смело полведра настоять, – отвечал егерь. – Даже на полведра и на четверть хватит.

– Ну, тем лучше. Да и на самом деле приятно, что не с пустым ягдташем домой возвращаешься. Поди разбери, что там. В рябине может быть и дичь.

– Разве уж больше не думаете ходить? А я было думал…

– Нет, довольно. Устал я – вот в чем дело. Мы ведь достаточно бродили. Я так думаю, что мы верст восемь прошли.

– Что вы, ваша милость! И трех верст не прошли.

– Ну, вот… Ежели уж не восемь, то шесть верст наверное.

– Помилуйте… Да ведь мне места-то известны. Ведь нам теперича, ежели вот так наискосок пойти, то через четверть часа мы в деревне.

– Так ведь мы шли не наискосок. Мы колесили. Но в деревню я еще все-таки не пойду. У меня аппетит разыгрался, и мне хочется поесть в лесу на легком воздухе. Ты покажи-ка мне поудобнее местечко, где бы можно было поудобнее расположиться, – обратился охотник к егерю.

– Да вот тут на опушке полянка. И место сухое, и пеньки есть. Пожалуйте.

– Может быть, далеко? Так уж тогда лучше я здесь. Устал я очень. А доктор мне сказал так, чтобы и моцион был, и чтобы не очень утомляться.

– Четверти версты не будет.

– Ну, веди.

Егерь и охотник зашагали. Охотник то и дело останавливался, рвал чернику и ел ее.

– Какая вкусная ягода, ежели ее прямо с кустов снимать, – говорил он. – Одно только, что вот наклоняться надо, а я страсть как устал.

– Непривычны к ходьбе, стало быть, ваше благородие.

– Какая же привычка? Откуда? Занятия мои – письменные, все больше сидишь. Ну, вечером поедешь куда-нибудь в загородный сад и там разве сделаешь легкий моцион. Да и там больше сидишь в кресле и смотришь представление. В антрактах разве пройдешься по саду.

– Привыкать надо, ваша милость, к ходьбе-то.

– Да, да… То же самое мне и доктор говорит. «Вы, – говорит, – охотой займитесь». Вот по его-то совету я и записался в общество охотников.

– Охота, коли ежели кто к ней пристрастится, да настоящим манером займется – любопытная вещь. Не оторвался бы, – произнес егерь.

– Я привыкну. Непременно к зиме привыкну, – отвечал охотник.

– Зимой у вас зайцев много. Облаву будем делать.

– Да, да… На зайцев, должно быть, очень интересно… Скоро мы, однако, дойдем? У меня ноги подламываются.

– Да вот, пришли уж. Выбирайте только место посуше. Вот пеньки на пригорке… И вид на овражек чудесный.

– Ну, вот здесь мы и расположимся. Досадно, что я бурку свою не захватил. Я бурку себе хорошую кавказскую для охоты купил. Жарко только было в ней ехать-то. Вон какая теплынь стоит. Или не сыро?

– Не сыро. Смело садитесь.

– Ну, то-то. Я, брат, боюсь ревматизмы себе нагулять. Три года тому назад я получил их в яхт-клубе во время катанья на лодке и насилу избавился.

– Садитесь на пенек.

– Вот так я и думаю.

Охотник поместился на пень и стал вынимать из жестяной коробки, прикрепленной к поясу, бутерброды и разные закуски, аккуратно уложенные.

– Супруга наготовила? – спросил егерь.

– Да… Женщины, они вообще на этот счет мастерицы. Жена… Вот потому-то мне и хочется ей угодить в свою очередь и привезти какого-нибудь гостинца. Здесь у вас раков нельзя ли достать? Вот я ей и свез бы…

– Сколько угодно. Стоит только мальчишкам заказать.

– Так вот ты мне, братец, закажи на деревне белых грибов, черники и раков. Только ты мне раков-то покрупнее.

– Да ведь уж это какие мальчишкам попадутся. Здесь у нас рак мелкий.

– Ну, все равно. Так вот я жене с охоты рябины, черники, раков и белых грибов.

– Клади с вами много будет.

– Садись. Что стоишь-то! – кивнул охотник егерю. – Я и тебя попотчую. Видишь, сколько мне жена наготовила всякого добра на охоту. Садись.

– Ничего, ваше благородие, постоим. Я перед настоящими господами привык стоять, а вы, я вижу, барин настоящий, – отвечал егерь.

– Ну, что тут… Садись… Я не люблю церемонии.

– Коли приказываете, то я не смею ослушаться.

Егерь присел на пень и продолжал:

– Я, барин, настоящим господам служить умею. Я ученый. Я весь свой век среди господ скоротал, а только мало нынче настоящих господ-то среди охотников. Вот у нас в охотничий-то дом наезжают! Вы меня извините, а это что за народ! Какой это народ! Неприятно и служить-то. Купцы, мещане. Да это бы еще ничего, коли купцы-то, а приказчики разные, трактирщики. Вон к нам трактирщик ездит. Как я ему настоящим манером служить буду, коли он, может статься, такой же крепостной человек был, как и я! А господ я люблю – и для них готов…

Охотник отвинтил стаканчик от горлышка франтовской фляжки, налил себе, выпил, опять налил и, подавая стаканчик егерю, сказал:

– На-ка… Подкрепись.

Егерь покачал головой и отвечал:

– Увольте-с… Не потребляю.

– Как? Егерь, при охотничьем доме живешь и не пьешь! – воскликнул с удивлением охотник.

– Мне выпить такой стаканчик, ваша милость, так уж после него море водки подавай – вот я и креплюсь. Я с зароком. Не пью и не надо. Выпью – море подавай. – Это ведь нехорошо. Зачем так? А ты пей умеренно.

– Я, ваше высокоблагородие, испорчен. Меня теща-покойница испортила, умирая, заклятие не сняла – и вот я мученик. Не пью – и не надо. Но раз в год, перед зимним Николой, начинает меня сосать под сердцем и просить водки. И уж тут меня запирай… – рассказывал егерь. – Своей воли не имею, но ежели взаперти выдержать день десять – спасен. Ругаться буду, просить, умолять, чтобы вина дали, но не дадут – спасен. Третьего года меня так хранили, и все обошлось благополучно, а вот в прошлом году не доглядели – и я все с себя спустил. Две недели без просыпу… А потом как начало отворачивать, и видения начались. Больше месяца я прохворал и гол как сокол остался.

– Неужели это болезнь? – спросил охотник, уписывая за обе щеки бутерброды. – Мне кажется, это недостаток характера.

– Болезнь-с, ваше благородие. Во мне жаба сидит. Она и сосет и просит проклятого винища.

– Ну, полно, что ты!

– Хотите верьте, хотите не верьте, а я уж седьмой десяток лет живу. Мне врать не приходится.

– Ты хоть съешь что-нибудь, – предложил егерю охотник.

– Икорки с булочкой позвольте. Икру обожаю.

Охотник дал ему бутерброд с икрой. Егерь ел.

– Все-то у вас новое, все-то у вас хорошее, – любовался он на костюм охотника и на охотничьи принадлежности.

– Да… С лишком восемьсот рублей мне стоило обрядить себя охотником, – сказал охотник. – Как доктор посоветовал заняться охотой, так я сейчас все себе и приобрел.

– Много денег, много… – покачал головой егерь.

– Ты мне потом покажи какое-нибудь болотце на обратном пути. Мне хочется по нем пройти, чтобы сапоги охотничьи замочить. Надо их попробовать в воде. – Это, ваша милость, сколько угодно, – дал ответ егерь.

Охотник ел.

3

– Ешь, Холоднов, ешь. Хочешь итальянской ветчины? Прелестная вещь, – предлагал охотник егерю. – Жаль только, что тебе водки нельзя пить. А водка – отличная. Она аппетит придает.

– Ветчинки позвольте, – отвечал егерь. – Люблю я эту ветчину. Медвежий окорок она напоминает.

– А ты ел медвежину?

– Я-то? Гм… А вы спросите, чего я не ел. Я все господские закуски знаю. Весь век с казачков около господ, да чтобы не есть! А что насчет медвежины, то у моего старого барина, господина Расколова, эта медвежатина-то не переводилась. До сотни медведей он в тридцать-то лет уложил, дай Бог ему царство небесное. Как медведя, бывало, обойдем – сейчас гостей созывать на охоту. Ну, и приедут сейчас охотники. Приедут из уезда господа помещики, приедут из Питера. Да не какие-нибудь охотники из купцов или, еще хуже, из приказчиков, как вон к нам в охотничий дом ездят.

– Однако, как ты зол на купцов да на приказчиков… – перебил егеря охотник.

– Не дело им, ваша милость, охотой заниматься. Охота – занятие барственное. А коли ты купец или приказчик – ты и торгуй в лавке. Вот твое положение…

а не охотой заниматься. Так вот я и говорю… Как медведя обойдем – наедут гости, и все в генеральском чине. Опять же князья, графы… Вот эдаким господам служить приятно. На охоту выедем, и кухня с нами. Повара ножами стучат, лакеи бегают, пробки хлопают – весело. Ну, и уложат медведя. Уложат – пир горой. Гости дня три-четыре живут, и все пиры, пиры. Хлебосол был, царство небесное – ой какой хлебосол! Теперь таких и не осталось. Вина, бывало, выпьют – страсть! И все вино дорогое. С медведя шкуру долой, окорока солить и коптить. Выкоптят окорока – опять сзывают гостей со всех волостей на медвежьи окорока. И опять пир. А на зайцев ежели, то бывали, ваша милость, облавы, что по сотне зайцев укладывали, право слово. Вот это охота! А теперь какая охота! Срам. Да и охотники-то… Нешто есть у теперешних охотников какое-нибудь пристрастие?

– Ты это в мой огород шарики-то кидаешь, – заметил охотник.

– Вообще говорю, сударь. Конечно же, ноне во всем умаление… – отвечал егерь и продолжал: – Так вот насчет медведей-то… Шкуру долой – и сейчас пошлют в Петербург чучелу из нее набивать, а набьют – сию минуту этого медведя в галдарею. Так он в галдарее и стоит. Целая стеклянная галдарея была в барском доме – и по сторонам все медведи. Который медведь на задних лапах и с дубиной, который поднос держит, и на нем графин и рюмки, который вешалку в зубах… А который медведь на четырех ногах стоит – это, значит, диван. И диваны, и кресла из медведей были поделаны. Медведь и в виде ковра лежит. И ведь как живые стоят и лежат… И на каждом медведе ярлык: убит такого-то года, такого-то числа. Все с ярлыками. Так эта галдарея у нас и звалась: медвежья галдарея. Нарочно на этих самых медведей приезжали гости из Питера любоваться. Сам это, дай ему Бог царство небесное, ходит с гостями, показывает и про каждого медведя историю рассказывает. Хороший был господин!

– А на лосей была у вас охота?

– На лосей? До бесконечности. Лосей гибель к нам забегала. Помилуйте, пятнадцать тысяч одних лесных десятин у нас было. Лосю есть где разгуляться, – рассказывал егерь. – Из лосиных голов тоже чучелы – и на стену… А лисы, так из тех ковры делали, и при кабинете была целая комната, где стены и потолок лисьими коврами увешаны. А уж как мне-то у него хорошо жить было! После каждой охоты с гостями так уж и считай, что у тебя тридцать, сорок рублей в кармане, а то и пятьдесят. Господа настоящие, щедрые и все егерю в руку. «На тебе, Холоднов, на тебе».

– И куда ж эти все медведи и лосиные головы девались? – поинтересовался охотник.

– Да будем так говорить, что без пути погибли. Все моль поела. Как только господин Расколов ослабли насчет капиталов – сейчас махнули на все рукой и за границу с горести уехали. А тут сейчас судебный пристав: все описали, везде печати приложили, заперли. Прислуги никакой… Прислуга вся разбежалась. Оставили приказчика и сторожа. Приказчик боялся и дотронуться-то до всего этого, потому казенные печати. А сторож – что ему! Сторож обязан на карауле быть. Так все моль и съела. Потом как начали все это продавать с аукциона – никто ничего не дает. Переоценка. Опять стоит. Опять все моль ест. Наконец глебовский кабатчик купил штук шесть медведей – диван да кресла и выкроил себе из них шубу. А за остальных никто ничего не дал, потому нельзя даже было шапки из них выкроить – до того моль подъела. Вина ведь, сударь, что в погребах было, так просто страсть! Призови полк солдат, напусти на погреб – все пьяны будут – вот сколько.

– Ну а вино куда делось?

– А тут уж грех… Пока переписывали, все пили, а переписывали больше недели. Сидят, переписывают, да и что ты хочешь! Евонный повар потом остатки на аукционе купил, но вина было уже самая малость. Ему и порожние бутылки потом достались. Тысяч десять порожних бутылок было. Повар этот… Гордей Иванович звать… повар этот потом ресторан и гостиницу где-то в провинции открыл, потом спился и умер.

– А собаки? Куда собаки делись? – допрашивал охотник.

– Собак и не переписывали. Пристав говорит: что их переписывать? Переписывать, так ведь кормить надо. Кредиторы тоже пренебрегли. Ну их, говорят… Начал я этих собак кормить… Год кормил, но уж не под силу. Говорю приказчику – как тут быть… «Давай, – говорит, – продадим их…» Ну, и продали… Да что продали! Как? Собака сто целковых стоит – за десять шла. На корм не выручили, право слово, не выручили! Видали моих Чурку и Забегая? Вот это из господина Расколова породы щенки. Дианка была его любимая собака… То есть ах какая собака! Цены нет! Вот мои-то от нее щенки. Долго она у меня жила, но потом ей бревнами зад отдавили. Стали бревна с возов сваливать – она тут вертится – ну, и отдавили. Чахнуть да чахнуть, задние ноги еле волочит – и подохла.