Козаки проплыли мимо Астрахани и пристали к Болдинскому Устью. Сам Стенька с главными козаками прибыл в город и в приказной избе положил в знак послушания свой бунчук – символ власти. Козаки тут же отдали пять медных и шестнадцать железных пушек, отдали ханского сына, взятого в сражении близ Свиного острова, одного персидского офицера, взятого в Фарабате, и трех военных персиян. Этим хотели козаки показать, что вот они отдают пленных персиян; но в самом деле они отдавали только ничтожное число из того, сколько у них сидело на судах.

– Мы бьем челом, – сказал Стенька, – великому государю, чтоб великий государь пожачовал нас, велел вины наши нам простить и отпустить нас на Дон против государевой грамоты; а мы желаем выбрать шесть человек козаков и послать в Москву добить ему, великому государю, челом и головами своими.

Прозоровский согласился, и выбраны были станичный атаман Лазарь Тимофеевич да есаул Михайло Ярославов с пятью человеками и отправлены в Москву.

Современное сказание говорит, что Стенька, в порыве своей преданности великому государю, говорил, что козаки подклоняют его царскому величеству острова, которые завоевали саблею у персидского шаха. Разин поднес самому воеводе поминки из дорогих персидских тканей: без того нельзя было обойтись по обычаям.

После того еще несколько раз были переговоры с воеводами. Последние заметили, что козаки только показывают для виду, будто исполняют условия: они не отдали всех пленников. Те из козаков, что были посланы в Москву, сознавались, что у них осталось девяносто пять человек персиян, бухарцев и трухменцев, и, вероятно, их было еще больше того, сколько показывали сами козаки. Равным образом у них оставались пушки; те же самые козаки говорили, что после сражения под Свиным островом им достались тридцать три пушки. Воеводы напоминали Стеньке о его обязанностях.

– Вы должны, – говорили они, – отдать сполна все дары, которые пограбили у шахова купчины Мухаммеда-Кулибека, что он вез великому государю, а также и всякие пограбленные пожитки и всех полонных людей шаховой области.

Стенька отвечал:

– Бьем челом великому государю: – этого сделать нельзя. Товары, которые мы побрали на возморье с бусы, подуванены. Иное продано, иное уж и в платье переделано. Никоим образом собрать всего нельзя, а за то за все мы идем к великому государю и будем платить головами своими. А что ты, воевода, говоришь о полоне, что мы брали с шаховой области, так это досталось нам саблею и есть наше прямое достояние: наши братья за то в шаховой области побиты и взяты в неволю. Да и много ли того полону? На пять, на десять человек один полонянник приходится! Этого отдавать нам не привелось.

– Вы не отдали всех пушек, что забрали по Волге и в Яике, и не отпустили служилых, – сказали воеводы.

Стенька отвечал:

– Мы уже выдали вам пушки; а остальные нам нужны на степи, как пойдем от Царицына до донского городка Паншина. Место там непроходимое; нападут крымские, азовские и всякие военные люди: надобно же нам чем-нибудь обороняться; как в Паншин прибудем, то и пушки в Царицын пришлем; а служилых мы неволею не держим: кто хочет, пусть идет куда ему любо.

– Отдайте струги, в которых плавали по морю, а мы вам дадим речные струги, – сказали воеводы.

Стенька отвечал:

– Струги отдадим. Тринадцать стругов есть.

– Да еще, – сказали воеводы, – следует сделать перепись всему козацкому войску.

Стенька отвечал, возвысив голос:

– По нашим козацким правам не повелось козакам перепись делать; ни на Дону, ни на Яике того не было, и в государевой грамоте того не написано, что вы, воеводы, говорите. А также и того не написано, чтоб нам рухлядь нашу и пушки отдавать.

Воеводы, по-видимому, имели возможность быть настойчивее; но они совершенно сдались на отговорки Стеньки.

Родственники и знакомые взятых козаками в плен персиян обратились к воеводам для возвращения своих земляков, родных и пограбленных имуществ. Они полагали, что так как козаки уже в руках начальства, то последнее, по возможности, постарается вознаградить потери, которые они наделали своими разбоями. Воеводы сказали им в приказной избе:

– Неволею мы не смеем против государевой грамоты брать у козаков без окупа полонянников и товаров, которые они пограбили, чтоб они вновь воровства не учинили и к ним бы не пристали другие люди, и от того и вам была б беда; поэтому вы можете выкупать у них полонянников; а все, что мы можем для вас сделать, это то, что вы будете их выкупать беспошлинно.

– Как же это можно? – возражали персияне. – Их следует казнить как разбойников, а вы не спрашиваете с них пограбленного?

Воеводы отвечали:

– Эти козаки – холопы великого государя, а не разбойники; уже вина им отдана; что взяли они грабежом – яссыр и имущества на войне, так это зачтено им в жалованье и до того нет никому дела.

Воеводы не осмелились взять у козаков и даров, которые персияне везли к царю, не взяли даже аргамаков, которые уже впоследствии найдены у Стеньки. Необыкновенная сила воли, все преклонявшая перед Стенькою и даровавшая ему звание волшебника, казалось, покорила ему и воевод. Они подружились с Стенькой и каждый день то звали его к себе, то отправлялись к нему, ели, пили, прохлаждались вместе. Немало Стенька расположил их к себе своею щедротою, – а воеводы тогда были лакомы… Современное сказание говорит, что один из воевод (неизвестно кто, Прозоровский или Львов) пришел к Разину на судно. Атаман вел веселую беседу с товарищами. На плечах его блистала великолепная соболья шуба, покрытая драгоценным персидским златоглавом. У воеводы разбежались на нее глаза, и он стал просить себе шубу. Разин отказал ему и укорил его в жадности. Воевода сказал:

– Атаман, знаешь ли, не надобно нами пренебрегать: ведь мы в Москве можем для тебя и доброе и злое устроить.

Разин грозно взглянул на воеводу, скинул шубу и, отдав ему, сказал:

– Возьми, братец, шубу; только б не было в ней шуму!

Воевода (говорит это сказание) не побоялся шуму и ушел в город; а козаки, смотря на него, зубами скрежетали.

Хотя сказание, передающее этот случай, изобилует анахронизмами, но подобное известие можно почитать вероятным, ибо черты остаются в памяти народной долее, чем связь событий, и они совершенно в духе того времени.

Народная песня рассказывает, что воеводы в Астрахани и рады были бы доконать Стеньку, да не могли: ни пушки, ни ружья его не брали, а хоть и удалось было заманить чернокнижника чрез приманку красавицы Маши, но Стенька освободился затейливым образом – посредством стакана воды.

Уж вы горы, мои горы!
Прикажите-ка вы, горы,
Под собой нам постояти;
Нам не год-то годовати,
Не неделюшку стояти –
Одну ночку ночевати,
И тою нам всю не спати,
Легки ружья заряжати,
Чтобы Астрахань нам город
Во глуху полночь проехать,
Чтоб никто нас не увидел,
Чтоб никто нас не услышал.
Как увидел и услышал
Астраханский воевода,
Приказал же воевода
Сорок пушек заряжати,
В Стеньку Разина стреляти:
Ваши пушки меня не возьмут.
Легки ружьица не проймут;
Уж как возьмет ли не возьмет
Астраханска девка Маша.
По бережку Маша ходит,
Шелковым платком машет,
Шелковым платком махала,
Стеньку Разина прельщала;
Стеньку Разина прельстила,
К себе в гости заманила,
За убран стол посадила,
Пивом, медом угостила
И допьяна напоила,
На кровать спать положила
И начальству объявила.
Как пришли к нему солдаты,
Солдатушки молодые,
Что сковали руки, ноги
Железными кандалами,
Посадили же да Стеньку
Во железную во клетку,
Три дни по Астрахани возили,
Три дни с голоду морили.
Попросил же у них Стенька
Хоть стакан воды напиться
И во клетке окатиться.
Он во клетке окатился –
и на Волге очутился!

Козаки провели под Астраханью десять дней и каждый день ходили по городу. Хотя между ними было много больных – опухших от употребления соленой морской воды во время похода, но это не препятствовало им щеголять пред пестрым народонаселением Астрахани. Открылась деятельная торговля между ними и астраханцами; она была выгодна для последних. Фунт шелка продавался за восемнадцать денег, и многие русские, армяне, персияне, живущие в Астрахани, в несколько дней составили себе состояние. «Я сам, – говорит голландец, бывший в русской службе, – купил за сорок рублей огромную золотую цепь величиною в сажень; за каждым золотым кольцом было по пяти драгоценных камней» (достоинство покупки, вероятно, преувеличено). Все козаки были одеты в шелковые, бархатные одежды; жемчуг и драгоценные камни в виде венцов украшали их шапки. Атаман ничем от них не отличался, кроме своего могучего вида и почтения, какое ему все оказывали. Перед ним не только снимали шапки, но становились на колени и кланялись до земли. Все величали его «батюшка, батюшка!» Расхаживая промеж народа, он со всеми ласково и приветливо говорил, сыпал щедро золотом и серебром, не отказывал нуждающимся, и все с восторгом хвалили его; он, таким образом, заранее приобрел расположение астраханской черни.

Толпа народа с любопытством стекалась к козачьим стругам и изумлялась, видя, что на атаманском струге, носившем, по известиям народных песен, название «Сокола», были веревки и канаты свиты из шелка, а паруса сделаны из дорогих персидских тканей. Приходили к Стеньке немцы, изготовлявшие, по приказу воеводы, речные струги для козаков. Они принесли к нему на гостинец две стклянки русской водки. Стенька сидел с своими чиновниками в шатре.

– Хорошо, хорошо, – сказал он, увидя их с водкою, – спасибо! А мы как были на море, так водки и в глаза не видали, не то чтоб отведать. Что вы за люди?

Те отвечали:

– Мы немцы, находимся в службе его царского величества на корабле, который пущен в Каспийское море. Мы пришли отдать поклон атаману и всему благородному козачеству и принесли на гостинец две сткляницы водки.

Стенька дал знак, чтоб они сели, и при них же налил водки и, выпил, сказав:

– Пью за здоровье его царского величества, великого государя!

«О, какими лживыми устами, о, с каким коварным сердцем произнес он эти слова!» – говорит свидетель.

На другой день тем же немцам случилось быть свидетелями, как Стенька с товарищами кутил на струге и катался по Волге.

Козаки пили, ели, прохлаждались.

Возле Стеньки сидела его любовница, пленная персидская княжна. Она была одета великолепно, в вышитое золотом и серебром платье; жемчуга, брильянты и разные драгоценные камни придавали блеск ее природной ослепительной красоте. Уже замечали, что она начала приобретать силу над необузданным сердцем атамана. Вдруг, упившись до ярости, Стенька вскакивает со своего места, неистово подходит к окраине струга и, обращаясь к Волге, говорит:

– Ах ты, Волга-матушка, река великая! Много ты дала мне и злата, и серебра, и всего доброго; как отец и мать, славою и честью меня наделила, а я тебя еще ничем не поблагодарил; на ж тебе, возьми!

Он схватил княжну одной рукою за горло, другою за ноги и бросил в волны.

А между тем тот же Стенька наказывал строго других за то, что себе позволял. Случилось, говорит тот же очевидец, что какой-то козак вступил в связь с чужою женою. Стенька приказал бросить его в воду, а женщину повесить за ноги к столбу, воткнутому в воде. Этот случай заставляет подозревать, что злодейский поступок с княжною не был только бесполезным порывом пьяной головы. Стенька, как видно, завел у себя запорожский обычай: считать непозволительное обращение козака с женщиною поступком, достойным смерти. Увлекшись сам на время красотою пленницы, атаман, разумеется, должен был возбудить укоры и негодование в тех, которым не дозволял того, что дозволил себе, и, быть может, чтоб показать другим, как мало он может привязаться к женщине, пожертвовал бедною персиянкою своему влиянию на козацкую братию. Стенька был женат и имел детей.

Что касается обращения Стеньки к Волге, то здесь, как видно, Стенька вспомнил старое народное поверье: бросить что-нибудь в реку из благодарности после водяного пути – поверье, без сомнения, языческих времен, когда реки представлялись в воображении одушевленными существами. Так, в старинной песне о Садке, богатом госте, Садко-молодец после двенадцати лет странствования по Волге захотел воротиться в Новгород; он

Отрезал хлеба великой сукрой,
А и солью насолил, его в Волгу опустил.
«А спасибо тебе, матушка Волга-река;
А гулял я по тебе двенадцать лет,
Никакой я притки, скорби не видывал над собой.
И в добром здоровье от тебя отошел!»

Достойно замечания то, что история несчастной пленницы, переданная потомству Страусом, сохранилась до сих пор в темных сказочных преданиях о Стеньке. Плыл (говорит народ) Стенька по морю на своей чудесной кошме, играл в карты с козаками, а подле него сидела любовница, пленная персиянка. Вдруг сделалась буря.

Товарищи и говорят ему:

– Это на нас море рассердилось. Брось ему полонянку. Стенька бросил ее в море, – и буря утихла.

VIII

4 сентября воеводы отправили козаков на Дон: они дали им речные струги, а козаки должны были оставить свои морские; но они их не все оставили, а взяли девять стругов; их провожать должен был жилец Леонтий Плохово до Царицына, а от Царицына до Паншина – отряд в пятьдесят стрельцов. Отпуская козаков, воеводы по форме проговорили им нравоучение: чтоб они на пути не подговаривали с собою никого на Дон и не принимали тех, кто станет к ним приставать, дабы тем не навлечь гнев великого государя.

Отплыв до Черного Яра, Стенька услышал, что из Астрахани везут тех стрельцов, которые в Яике передались на сторону Стеньки, а когда козаки отплыли на море, убили своего начальника Сакмышева, присланного из Астрахани для занятия Яика, сами же поплыли на море, но были разбиты и взяты в полон князем Львовым. Стенька послал к начальникам этого отряда приказание явиться к нему; есаулы, которые пришли с этим требованием, обращались очень невежливо; тем не менее, исполняя волю атамана, из отряда пришли к нему сотник и пятидесятник. Стенька был тогда пьян. Он сначала обругал их и грозно требовал, чтоб к нему отпустили всех тех, которые, приняв его сторону, подвергались за то тюремному заключению и теперь, как колодники, следуют для определения в иную службу; «иначе (говорил он) я возьму их с собой!» Однако он мало-помалу смягчался, стал ласковее и кончил тем, что попросил вина. Сотник привез ему три ведра, а Стенька отдарил его персидскими материями и сафьяном. Так же дружелюбно поступил он и с казанскими стрельцами, которые с ним встретились на волжском пути: голова отделался тем, что подарил три бочки вина, а Стенька не только не ограбил его, но еще отдарил. Несколько человек простых стрельцов перебежали в его шайку. Узнав об этом, Леонтий Плохово заметил ему:

– Побойся Бога, атаман! Ты скоро забываешь великую к тебе милость государя! Отпусти беглых, вороти служилых, которые к тебе перебежали.

– Этого у нас, у козаков, никогда не водилось, чтоб беглых выдавать; а кто к нам придет, тот волен; мы никого не силуем: хочет – пусть прочь идет.

Когда Стенька прибыл в Царицын, к нему пришла толпа донских козаков жаловаться на воеводу. Один из них говорил:

– Мы приезжаем в Царицын покупать соль, а он дерет с нас по алтыну с дуги.

– У меня отнял две лошади с саньми и хомутом, – говорил другой.

– А у меня пищаль, – говорил третий.

Взбешенный Стенька прибежал к воеводе в приказную избу и требовал, чтоб воевода тотчас вознаградил обиженных козаков. Унковский не стал противоречить и заплатил все, что вымогал Стенька при своем проводнике.

– Смотри ж ты, воевода, – сказал тогда Стенька, – если услышу я, что ты будешь обирать и притеснять козаков, когда они приедут сюда за солью, отнимать у них лошадей и ружья да с подвод деньги брать, я тебя живого не оставлю.

Воевода должен был выслушать это нравоучение.

Но, видя, что можно давать подобные нравоучения, этим не ограничился Стенька. Он узнал, что, ожидая его прибытия, Унковский приказал на кружечном дворе продавать вино вдвое дороже. Это сделано было, кажется, между прочим, чтоб не допустить козаков много пьянствовать. Сам Прозоровский предостерегал воевод черноярского и царицынского и писал к ним, чтоб они не продавали вина козакам. Столько же становился лют козак, когда его лишали вина, сколько дружелюбен, когда ему подносили его. Стенька с козаками опять пришел на воеводский двор. Воевода чуял на себя грозу и заперся в приказной избе. «Выбивайте бревном дверь!» – кричал Стенька. Унковский заперся в задней избе, а когда услышал, что козаки и туда ломятся, выскочил из окна и зашиб себе ногу. Стенька искал его повсюду, бегал даже в церковь и кричал: «Зарежу!» Но Унковский куда-то запрятался. Стенька, не найдя его, с досады велел отбить у тюрьмы замок и выпустил колодников, а козаки хвалились пустить по городу «красного петуха» и перебить всех приказных с воеводою. Какой-то запорожец из их шайки поймал-таки воеводу и оттрепал ему бороду.

Тогда козаки (неизвестно, с позволения ли Стеньки или только ободренные его поступками) напали на два купеческих струга, ограбили их и схватили сотника, который вез царскую грамоту: они бросили в воду эту бумагу.

Между тем Прозоровский уже узнал, что прощенный милостивою царскою грамотою атаман опять подбивает к себе служилых, и послал к нему немца Видероса.

– Боярин и воевода, – говорил немец, – присылает тебе приказание немедленно отправить всех лишних людей в Астрахань под опасением царской немилости. Уверяю тебя, что в другой раз не так легко будет получить прощение, как в первый, и, может быть, с новыми грехами придется разом и за старые заплатить.

Стенька вспыхнул по своему обычаю, прежде всего помянул родительницу немца, потом схватился за саблю и чуть было не перекрестил ею посланного.

– Как же ты смел, – закричал он, – прийти ко мне с такими непочтительными речами? Чтоб я выдал друзей своих, которые ко мне пристали ради любви и приятства! Ты еще смеешь грозить немилостью! Хорошо! Скажи же своему воеводе, что я не боюсь ни его, ни кого-нибудь повыше его. Подожди; вот я с ним опять свижусь и поведу расчет! Дурак он; трус этакой! Он теперь надеется на свою силу и дерет нос вверх да еще хочет со мной обращаться, будто с холопом, когда я от рождения вольный человек! У меня силы и власти больше, чем у него. Я расплачусь с этими негодными, как следует расплачусь; я им покажу, как принимать меня без почета, будто так себе, какого-нибудь простака!

Немец от страха едва держался на ногах, глядя на бешеные, распаленные глаза атамана, и готовился испустить дух под его тяжелою рукой.

Но немец на этот раз остался жив и, возвратясь опять в Астрахань, рассказал все Прозоровскому, который призадумался. Было от чего задуматься…