Фиолетовый гном

3

– Мой первый муж был садист, – рассказала она. – Ему нравилось делать мне больно. Это я заметила еще до свадьбы.

– А зачем женилась? – спросил Серега.

– Замуж выходила, – поправила она. – Я замуж выходила. Потому что я женщина. А он женился. На мне. Потому что он – мужчина.

– И садист.

– Точно! – подтвердила она.

– Потому что на тебе женился, – добавил Серега.

– А ты не смейся…

– А я не смеюсь.

– Значит, иронизируешь. Это еще хуже.

– Почему хуже? – удивился Серега.

– Смех – это от глупости. А ирония – от презрения. То же самое, только подлее, – объяснила она.

Очень рассудительно объяснила. Она вообще была самостоятельная девушка, сразу заметил он.

Таня. Танька. Танечка. Красивое имя.

Ему всегда нравилось это имя. Кстати, Танечка Соловьева – имя его первой любви…

Да, именно так все было… За темными окнами – промозглый, осенний вечер. Случайная компания, где он почти никого не знал. Незнакомая квартира стандартной планировки панельных домов с типовым набором из стенки и мягкой мебели. Довольно просторная квартира, показалось ему тогда. Две комнаты и кухня отданы на разграбление и поругание гостям, третья комната вроде бы даже заперта. Или кто-то там заперся изнутри.

Домашний праздник…

Длинный стол, составленный из двух или трех, связанных между собой в единое целое белой скатертью. Разнокалиберные стулья вперемешку с остроугольными табуретками. На столе – изобилие салатов, мохнатых от майонеза, и разлапистые блюда с нарезками. Бутылки с вином и водкой, как шпили еще не взятой крепости, в окружении частокола пластиковых лимонадов. Как гвоздь программы был обещан печеный гусь, пах на всю квартиру, регулярно вспоминался присутствующими, но его мясной выход почему-то задерживался.

Слава богу, хоть не гнали курить на площадку, дымили прямо за столом, и табачный дым, слоями извиваясь по комнате, немного смягчал чопорность разукрашенного стола.

Было довольно много народа, и почти все, кроме него, друг друга хорошо знали. Выпивали, закусывали и общалась между собой по уже устоявшемуся трафарету. Кто-то острил, кто-то спорил, кто-то изображал из себя. Как обычно. Тосты, слова, звяканье, чоканье… Вам налить – непременно налить, чокнемся – и так чокнутые, передайте колбаску, пожалуйся… Обязательно передадим! Со всей обоюдной симпатией к колбасе… А салатику, салатику-то не желаете? Почему же салаты никто не ест, дорогие гости?!

Водка была дешевой, разговоры вертелись вокруг интриг в некой фирме. Как понял Серега, почти все присутствующие в ней работали.

Ничего особенного… Обычная компания, в меру скучная для случайных гостей…

Чей это был день рождения? Хотя бы мужской или женский? Этого Серега тоже не мог потом вспомнить. Хозяйка квартиры точно была женщина, чуть за тридцать, блондиночка с приятным лицом, но излишне мясистой фигурой. Хотя чествовали вроде бы какого-то длинного парня…

Серега попал сюда с другом Жекой, опять-таки за компанию. От нечего делать. От надвигающейся пустоты вечера, когда не знаешь, куда себя деть после такого же пустого дня. Жека, можно сказать, спас его от скуки, прихватив с собой, хотя и сам был здесь случайным гостем. Не без умысла, конечно, прихватил, то-то он так быстро и совершенно безответственно испарился. Просто исчез по-хамски, вместе с длинноволосой дамой и ключами от Серегиной квартиры.

«Будь здоров, Серый брат, много не пей и сильно не кашляй. Желаю приятно повеселиться…»

«Спасибо! И вам не хворать гусарской инфекцией…»

Серега остался. Потому что все-таки была водка и была компания. Тепло, светло, в меру шумно, фривольно и градусно. Решил, что посидит немножко, а потом уйдет. Пусть Жека без помех оприходует свою очередную длинноволосую радость. Самому ему в этот вечер ничего не светит, сразу определил Серега, несколько симпатичных фигурок очевидно, на показ, заняты, а на оставшихся не стоит тратить ценную энергию нервных клеток. Остается тихо пить в своем салатном углу, дожидаясь того пьяного, объединяющего состояния любого сборища, когда друзья престают узнаваться в упор, а незнакомые становятся родными и близкими… В сущности, в этом тоже есть своя комедия ситуации – окопаться каменным гостем на чужом торжестве. Наблюдать со стороны за незнакомой компанией, балансирующей между интимом и алкоголем…

И тут – она. Неожиданно, как удар по лицу. Вошла в комнату и стрельнула выразительными глазами. Кажется, в его сторону…

Почему он не сразу ее заметил? Уходила? Или пришла потом?

Познакомлюсь, немедленно решил он.

Кажется, одна…

Таня познакомилась с ним сама. Просто подошла и сказала, что ее зовут Таня, что остальная компания ей уже надоела до печеночных колик и что приятно видеть на старом, заплесневелом сборище нового человека.

Ему тоже было очень приятно. Видеть. И все остальное. Она хихикнула. Как и было задумано.

Честно говоря, эту свою старую заготовку он использовал уже раз пять или шесть. Серега давно убедился, что даже самая рафинированная дама не будет против маленькой фривольности, замаскированной шуткой. Такой пробный камешек ниже пояса, обжигающая льдинка полускрытого хамства с сексуальным намеком…

«А почему ты такой надутый, сидишь букой в углу и молчишь?» – спросила она. Серега пожаловался, что попал сюда случайно и мало кого знает. «Разве это повод?» – «Не повод, конечно, зато – основание». Этот ответ ей понравился.

Таня сообщила, что она тоже не из этой компании. Просто вхожа сюда как школьная подруга хозяйки дома. Когда делать нечего.

У нее были темные волосы, короткая, мальчиковая стрижка и фигура тоже почти мальчишеская, высокая, гибкая, с узкими, изящными бедрами и крепкими, спортивными плечами. Ему всегда нравился спортивный тип женщин.

Внутри больших карих глаз плавали и кружились светлые искорки. Серега тоже поплыл. Он захотел ее сразу, до дрожи, до обугливания ушей, как сказал бы пошляк Жека.

Потом они танцевали, качаясь вместе с другими парами под старую медленную мелодию итальянцев. Вечер «ретро», как объявила вдруг пухлощекая хозяйка квартиры. Мальчики-девочки, костры-картошки и вдохновенные диспуты на тему любви и дружбы внутри отдельно взятого пионерского звена…

Хозяйка уже откровенно клеилась к мрачноватому типу с длинными волосами, собранными в пучок. Тот от нее так же откровенно бегал. Со стороны это смотрелось забавно. Кошки-мышки. Большая сытая кошка не торопится есть маленького, но гордого мышонка. Предпочитает изнасиловать для начала…

Серега прижимал к себе Таню и чувствовал, какая она вся упругая. Как теннисный мячик, который жмешь, тренируя ладони. Ее аккуратные кисти были крепкими и слегка шершавыми. Определенно, спортсменка…

– Мой второй муж был полный маньяк, – рассказала Таня. – К тому же – сексуальный. Только сексуальность он проявлял направо и налево, а маньяком становился дома.

– А что, был еще и второй муж? – поинтересовался Серега.

– А ты как думаешь?

Действительно, почему бы и не быть второму мужу? Третьему, четвертому или десятому? В сущности, изобилие мужей никогда ничего не меняет, только подчеркивает качество…

Он никак не думал. Просто хотел.

– Сильно маньячил? – спросил Серега для разговора.

– Как мог. Насколько силы хватало.

– А ты что?

– А что я? Я два раза в больнице лежала. Один раз с переломом руки, второй – с сотрясением мозга. Доктор все меня уговаривал написать заявление в милицию.

– Бил?

– Не то слово. Метелил.

– Что же ты не ушла?

– Ушла сдуру. Тогда и попала в больницу с сотрясением мозга. Там решила – все, хватит, больше ни одна сволочь на меня руки не поднимет.

– Заявление написала? – съехидничал Серега.

– Опять иронизируешь? Нет, не написала. Пошла карате заниматься.

К тому времени они уже сидели на кухне, отгородившись дверью с фанерой вместо стекла от остального вялотекущего праздника. Курили и общались. Распечатали найденную в холодильнике бутылку сладкого вина, выпили на брудершафт. Как положено, поцеловались, перегнувшись через стол друг к другу. Задержались губами. Она сама не отпускала его так долго, что Сереге даже захотелось курить. Потом целовались просто так, без поводов.

Кухня была тесноватая, заставленная всевозможными белыми шкафчиками и комодиками, помнил он. Огромный Серега все время боялся что-нибудь опрокинуть. Она подшучивала, что он, наверное, из деревни, только скрывает. В тесных московских квартирах такие большие особи не вырастают, для этого нужен свежий воздух, парное молоко и просторные деревенские избы.

– Деревенские избы просторными не бывают. Там и комнатки маленькие и потолки низкие, крестьяне всегда тепло экономят. Просторными бывают коттеджи и дачи, – уточнил Серега.

– А ты был в деревенских избах? – спросила она.

– Случалось.

– А в коттеджах?

– Тоже приходилось.

– Вот ты какой интересный.

Серега с этим не спорил. Еще бы не интересный! Интереснее не придумаешь. Полные штаны несгибаемого, как штык, интереса…

Его нога касалась под столом ее круглой коленки, она не убирала ее.

– Карате я долго занималась, – рассказала Таня. – И сейчас занимаюсь. Черный пояс получила, между прочим. Дзюдо тоже занималась. А еще – в армии служила…

– В армии? – удивился Серега.

– В десантных войсках. Два года по контракту. Стрелять хорошо научилась. Между прочим.

– Между чем и чем? – уточнил Серега.

– Сволочь ты! В репу получишь!

Она улыбнулась. Он тоже. Потискал под столом ее круглую коленку.

Она не возражала, снова улыбалась в ответ…

Все-таки, Серега много выпил в тот вечер.

Конечно, сначала он пил абстрактно, за компанию, потом – целенаправленно, вместе с Таней. Чтобы, как положено добру молодцу, и ее напоить, и себя показать. Смешение водки и вина подействовало на него сразу, рывком, нокаутом, после которого все кружится, а перед глазами плавают темные мухи.

В результате – полный сумбур и смятение чувств. Он не очень хорошо помнил, как они очутились на улице. Видимо, ушли через дверь. Наверняка через дверь, не через окно же, девятый этаж…

Потом они гуляли по ночной Москве. Конец осени, шел первый, мягкий и красивый снежок, но он еще не ложился покровом, таял в черных, промозглых лужах. Под ногами хлюпало, но ощущение снега делало мир уютнее и добрее.

Долго гуляли. На улице Серега быстро пришел в себя, он вообще легко отходил от выпитого. Шлепая по лужам, порадовался, что не стал выпендриваться с пальто или плащом. Надел свою любимую толстую куртку на двойном синтепоне и непромокаемые ботинки на рифленой подошве. Так можно гулять. Таня была в розовом дутике, спортивной шапочке и кроссовках. Совсем подросток с виду. Только глаза яркие, женские. Манили к себе.

Серега запомнил, как они, по ее просьбе, заходили в какой-то дом, долго звонили в дверь, оббитую черным дерматином, с номером 25, где пятерка была приклеена криво. Таня смешно злилась, что не открывают, упорно долбила по двери кроссовкой.

Дальше был другой дом, другая дверь. Та открылась. Высунулась заспанная мужская физиономия. Серега не успел ее разглядеть, запомнил только неровную челку и припухлость заспанных глаз. Таня сразу ударила ногой. Быстро, тренированно, только кроссовка мелькнула в воздухе. Физиономия провалилась. Там, в коридоре квартиры, что-то шумно рухнуло.

Пока Серега пытался сообразить, что к чему, она уже бежала вниз по лестнице. Он догнал ее на ступеньках крыльца. Она заливисто смеялась и выглядела отчаянно пьяной и до невозможности привлекательной. Ей шло даже опьянение.

Дальше убегали вдвоем. Путали следы азартно и весело, хотя, кажется, их никто не преследовал. Потом вдвоем пили пиво где-то у Белорусского вокзала, расположившись на ящиках за киосками. Редкая женщина согласилась бы пить пиво на ящиках за киосками в первый же вечер знакомства, сразу решил Серега. В койку – да, многие соглашаются, а пить пиво на ящиках за киосками, закусывая солеными орешками из одной пачки – это больше. Это настоящий интим.

Он рассказал ей об этом. Она согласилась. Значит, действительно редкая женщина. От пива в голове опять зашумело.

– Кого ты так приложила? – поинтересовался Серега.

– Муж бывший. Мой второй.

– Круто!

– Ничего, он уже привык, – категорично сказала она. – Жить будет. Если захочет. Жалко, что первого не застали…

– Высокие отношения! – восхитился Серега.

– Издеваешься?

– Иронизирую.

– Тогда в репу, – сказала она.

Серега заметил, любила она это выражение. Симпатично у нее получалось.

– Как мужу? – уточнил он.

Она серьезно задумалась.

– Нет, тебя я пожалею. Пока, – ответила Таня.

– И на том спасибо… И часто ты к ним заходишь?

– Когда выпью.

– Ну и как?

– Как правило, не слишком рады. Но пока не жаловались. Терпят.

– Терпеливые они у тебя, – заметил Серега.

– Маньяки, вообще, народ терпеливый, – отрезала она.

Они выпили по бутылке пива и взяли еще. Таня умело пила, по-мужски, булькая прямо из горлышка. Десантница, переборовшая двух мужей-садистов…

За киосками шумела привокзальная улица, и неслышно шел снег. В свете электрических фонарей снежинки выглядели чистыми и красивыми. Новый год скоро. Серега вдруг почувствовал, что ему хорошо. Легко, как в детстве. Давно так не было. Прикольная штука жизнь, если ее вовремя приколоть, как говаривал один наркоман…

– Давным-давно по земле ходили динозавры. Нет, не так… Даже не ходили, а двигались, – неожиданно рассказала Таня.

– Шлялись, – подсказал Серега.

– Шляются менты по рынку, – возразила она. – А динозавры были слишком большими, чтобы просто ходить. Или просто шляться. Они двигались. Большие, сильные и глупые звери. Ничего не боялись.

– Вымерли, между прочим.

– Вымерли. Но не боялись. А теперь по земле ходят люди. И всего боятся.

– И ты боишься?

– Боюсь, – созналась Таня. – Иногда, очень боюсь.

– А я не боюсь, – похвастался Серега.

– По тебе видно. Ты большой. Как динозавр.

Серега всерьез задумался – комплимент или наоборот? Обижаться или не стоит? Решил – не стоит. Динозавры не обижаются. Они делают выводы. Как большие.

Все-таки он очень сильно ее хотел.

Потом они поехали к нему домой. Оба начали скидывать одежду еще в прихожей. Тело у нее действительно было упругим и мускулистым. Ее приятно было сжимать. А ей нравилось, когда сжимают.

Они занимались любовью последовательно и долго, до второго-третьего пота, как спортсмены занимаются накачкой мускулов на тренажерах…

Утром он проводил ее до автобуса. По следу динозавров.

– В следующий раз, в постели, ты сделаешь мне больно, – сказала Таня.

– Что ты, никогда, – поспешил отпереться Серега.

– Сделаешь, – повторила она. – Я тебя очень попрошу, и ты сделаешь. Чтоб я закричала.

Ах, вот она о чем…

Таня мелко клюнула его в щеку и легко вскочила в подъехавший автобус. Помахала рукой через закрывающиеся двери.

Серега тоже махнул в ответ. Подумал, что если она попросит, то он сделает. А почему бы и нет?

На следующий день Таня сама позвонила ему. Они встретились тем же вечером, и она опять осталась у него ночевать.

Таня предпочитала анальной секс. В этом она созналась уже на следующий день.

Серега сначала пугался.

– Больно же, – сочувствовал он.

– Больно, – подтверждала Таня. – Но и приятно тоже. Ты просто не понимаешь. По другому чувствуешь, когда больно и одновременно приятно. Трудно объяснить. Хочешь, сам попробуй.

– Вот еще! Я разве похож на педика?

– Не в этом дело…

Серега пожимал плечами. В конце концов, он не против, совсем не против. Наверное, ей действительно приятно. Бывает же…

Про себя Серега назвал ее Десантницей. До нее была Учительница. До Учительницы – Буддистка. До Буддистки, кажется, Секретарша… Выстраивать хронологию глубже было уже труднее, женщин в его жизни случалось много, они скользили рядом словно бы по касательной. Прикоснулись друг к другу и разбежались. Ничего лишнего. И ничего личного, как говорят в прагматичном американском кино. Просто немного игры в смятение чувств к обоюдному удовлетворению полового инстинкта…

Он помнил свою первую любовь – Танечку Соловьеву. Помнил б. жену, Светика-Разноцветика. Уже тогда ему казалось – это было давно. В прошлой жизни…

Память в общем-то избирательная штука. Тоже чаще всего работает по касательной.

Когда Серега был еще совсем зеленым, только вернулся из армии, и черт занес его на стройку, он несколько раз трахнулся с учетчицей участка Катькой, чернявой разбитной хохлушкой лет тридцати. Катька все время носилась как заведенная, могла пить водку стаканами и материлась не хуже любого мужика-строителя. Сереге всегда было забавно слушать ее звонкий голос, выкрикивающий матюги нараспев, как частушки. Как все, Катька зарабатывала на стройке квартиру. Ее многие трахали. В основном она давала прорабу, но рабочим тоже обламывалось. Муж у нее был моряком дальнего плавания, подолгу отсутствовал. Лелеял на своем рыболовном траулере в промозглых морях хронический простатит, профессиональную болезнь моряков.

В самом сексе с ней ничего интересного не было. Всегда одинаково. Катька становилась перед столом буквой «зю», упиралась руками, подставляла зад и ждала, когда ее попользуют. Всегда в одежде, только трусы приспускала, раздевать себя она категорически не разрешала.

– Раздеваюсь я только перед мужем! – объяснила однажды Катька.

– Верная ты! Блюдешь, значит, женскую честь! – восхитился Серега.

Она, похоже, обиделась. Больше не давала ему. Но запомнилась именно своеобразной преданностью тому, кто в море.

А если это не преданность, то как еще назвать? – усмехался он потом…

– Ты знаешь, мы все умрем, – сказала Таня.

Как обычно, они лежали в постели. Тогда, в первые дни и недели, они встречались преимущественно в лежачем положении, вспоминал он потом.

– Что, что? – не сразу понял Серега.

– Умрем. Причем, все.

– Прямо сейчас? – уточнил он.

– Нет, немного попозже, – великодушно разрешила она.

– Ну, это успокаивает…

– Не слишком. Осталось не так уж много, между прочим. Совсем немного. Несколько легких мгновений…

Серега внимательно глянул в ее карие глаза со светлыми искрами. Надо же, вроде не шутит! Как все запущено-то, оказывается…

– Да неужели? – неискренне удивился он. – О чем-то таком я, конечно, подозревал. Но точно не был уверен. Пока ты не сказала.

– Издеваешься?

– Горжусь знакомством.

– Смотри, Кузнецов… В репу дам!

– Давай, – великодушно разрешил Серега. – От тебя – хоть в репу, хоть прямо по тыкве – все стерплю.

– Серьезно, дам! – улыбнулась она. – Буду бить тебя с особым цинизмом, а потом глумиться над трупом.

– Над трупом глумиться – большого геройства не надо. Каждый может, – проворчал Серега. – Труп – существо безответное, а для кого-то даже и безотказное…

Все-таки башка у нее была набекрень. Виноват ли в этом первый муж-садист, или второй муж-маньяк, или карате, или десантная служба, – трудно сказать. А может, все это не причина, а, наоборот, следствие… Башка набекрень – точно была. Серега это быстро определил для себя. И сделал выводы.

Он уже узнал, Таня работала в каком-то охранном агентстве, да еще подрабатывала инструктором по карате в женских группах. Зарабатывала очень прилично. Ездила на почти новом «Фольксвагене» и жила в собственной новой квартире с высокими потолками и санузлом элитной просторности.

– Ты никогда не задумывался о том, что через сто лет никого из живущих сейчас на земле людей уже не будет? – спросила как-то она. – Только вдумайся – никого из сейчас живущих… А будут жить совсем другие люди. Которые еще не родились. Тебе не страшно?

Серега немного подумал.

– Не страшно, – ответил он. – Наоборот, весело.

– Чего тут веселого?

– Потому что через сто лет все эти озоновые дыры, смены полюсов, изменения климатов, наводнения, затопления и всеобщее охренение будет продолжаться и, судя по всему, прогрессировать. А нам уже будет все по фигу. Абсолютно по барабану! Мы будем холодные и спокойные, как мерзлые мамонты, – объяснил он.

– Как динозавры!

– Или – как динозавры, – согласился Серега.

– Да, холодные и спокойные… – повторила она совершенно серьезно. – А все-таки я завидую потомкам.

– Чему?

– Они будут живые. Когда мы уже будем мертвые. Холодные и спокойные, как ты говоришь… – она вздрогнула, словно уже начала замерзать до спокойствия.

Серега не сообразил, что еще сказать. А что тут можно сказать? Запущено…

Скоро он заметил, что тема смерти так или иначе всплывает у них почти во всех разговорах. Он никогда так много не говорил о смерти. Он и не думал о ней. Любой человек сначала живет, потом умирает. Он всегда считал, что такие вещи нужно принимать как данность. Что тут говорить? И что думать? Чем меньше думаешь – тем легче жить, полагал он.

Кроме того, жизнь – это не такая уж ценная штука. В этом он окончательно уверился, перевалив за третий десяток лет. Стоит хоть один раз по-настоящему устать от жизни, как начинаешь понимать, что она – не такая уж ценная штука…

Когда-то, Серега уже не помнил, сколько ему было лет, семь или восемь, где-то около, он вдруг осознал, что умрет когда-нибудь. Дело было вечером, он уже лежал в кровати и засыпал и тут – как удар грома. Неужели?! Да, умрет… Все умирают, и он умрет. Вот так как есть, его гибкие руки, способные взять любой предмет, перестанут двигаться, его ноги перестанут ходить, глаза перестанут видеть. Ничего не останется. Деревянный ящик в мерзлой земле и свежевскопанный небольшой холмик, украшенный пластмассовыми цветами, как у отца. И чернота. Абсолютная, непроглядная, кромешная чернота. В которой нет ничего… И его, Сереги, тоже больше нет, трудно себе представить, невозможно представить, но его вообще нет и никогда не будет… Никогда! Страшное слово, глухое, как бетонная плита, окончательное, как каменная стена перед расстрелом…

Он помнил, что плакал тогда. Тихо, неслышно для матери, похрапывающей в соседней комнате, вжимался в мокрую от слез подушку. Было тоскливо и страшно, как, наверное, еще не было в жизни. Долго плакал, горько, отчаянно и, незаметно для себя, уснул.

А утром, когда проснулся, увидел, как скользят по комнате теплые, пыльные лучи солнца, прорывающиеся сквозь прикрытые шторы, услышал, как шумит за окном просыпающаяся улица, – ночные страхи показались ему не такими уж страшными. Потому что жизнь впереди еще долгая, хорошая жизнь впереди, и, пока он будет расти и взрослеть, ученые наверняка изобретут лекарство от смерти. Ну, пусть не от смерти, пусть сначала от старости. На то они и ученые. Жизнь продлится, потом еще продлится, потом еще, а дальше – лекарство от смерти. Тут как тут. Работают ведь ученые, он сам слышал передачу по радио, очень серьезно работают над этой проблемой, убеждал себя мальчик Серега.

Да, вечная жизнь – заблуждение, наверное, каждого очередного поколения… Совсем маленький был, конечно. Собирался жить вечно…

Теперь больше не собирается. Повзрослев, он уже не боялся смерти. Он уже ничего не боялся. Чего бояться человеку, если он не боится смерти? Нечего больше бояться, определенно – нечего, решил он для себя когда-то давно. Очень правильное решение оказалось. Сразу избавляет от большинства страхов…

Все это он как-то раз попытался объяснить Тане.

Нет, она не поняла его. Не услышала. Женщина все-таки. Они редко слышат кого-нибудь, кроме самих себя. Иногда, изредка – тех, кто готов соглашаться с ними или просто поддакивать. В этом Серега тоже теперь был твердо уверен. Железобетонно уверен. Такие они от природы.

Иногда, уставая от ее бесконечной замогильной тематики, Серега думал – вот бы его бывшую жену сюда. Как психолога. Еще бы, объект роскошный: каратистка, десантница, мазохистка, жена двух маньяков и любительница разговоров о смерти. Просто тема для кандидатской диссертации, не меньше. Впрочем, его б. супруга сама тема для диссертации. Еще похлеще, если разобраться.

При всех своих вывернутых мозгах (а у кого они сейчас ввернуты?) Танька все-таки была теплой. По его собственной, личной классификации.

После развода Серега определил для себя – все женщины делятся на теплых и холодных. И дело не в том, как они все кричат и подмахивают в кровати. Дело глубже. В душе, может быть. В душевности. Вот его жена Светка была холодной, как курица из морозилки. А была ли у нее, вообще, душа? – вспоминал он. Или – одни только нервы, перетянутые, как струны плохой гитары? Вопрос, конечно, интересный… Из той теологической серии – сколько чертей умещается на кончике иглы, а сколько – в разрезе женского волоса?

Серега и Таня встречались, так это обтекаемо называется. Правда, вместе не жили, так и не удосужились подвигнуться на общий быт. Татьяна объяснила, что слишком ценит свободу. Серега ничего не объяснял. Но он любил засыпать один. Когда действительно хотел заснуть.

И все-таки это был настоящий роман. Первое время он ходил как пьяный, со счастливыми, ошалевшими глазами, что немедленно отмечали все знакомые.

– Ты, Серега, орел-стервятник, – сказал ему Жека.

– Это как? – не сразу понял Серега.

– А вот так. Питаешься исключительно стервами. Иногда, правда, и блядями не брезгуешь, но тут первый случай… Слышал я про твою Десантницу… Немного, но кое-что…

Серега, наконец, вспомнил этот анекдот. Ничего смешного. Остряк доморощенный, подкованный в компьютерных анекдотах! А с ним, между прочим, как с человеком. Или – почти как.

– Пошел ты… – всерьез разозлился он.

Про свою Десантницу Серега ничего не хотел слышать.

– Понятно, – протянул Жека. – Потеря чувства юмора говорит о том, что исцеление больному хронически не грозит. Тогда я умолкаю навеки, как птица соловей, застигнутая врасплох заморозками. Вот увидишь, мир еще пожалеет о моих трелях, еще вспомнит скромного, серенького художника, так вдохновенно украшающего чужие жизни собственной мужской неудовлетворенностью…

– Да пошел ты, говорю!

– Молчу, молчу, Серый брат…

Больше он на эту тему не заговаривал. Иногда Жека умел быть серьезным.

А Серега задумался – может быть, он влюбился? Даже наверняка…

Они редко встречались с Таней по его инициативе. Обычно, когда он хотел проявить эту самую инициативу, домашний телефон не отвечал, по мобильнику абонент был недоступен, а на работе ее видели, но уже ушла. Серега злился, даже ревновал, но сдерживался. Интуитивно, где-то в глубине души он чувствовал, любые вожжи будут восприняты ею в штыки, как покушение на личную свободу, завоеванную в боях и маневрах. А терять ее ему не хотелось, настолько не хотелось, что приступами, как зубная боль, накатывала слепая, нелогичная ярость. Приходилось пережидать ее, стиснув зубы, и дальше сжимать в кулаке мужские, собственнические инстинкты…

Любовь? Если не она, то, по крайней мере, очень похоже…

Таня сама его находила. «Время перемен!» – значительно объявляла она. Эта фраза могла у нее значить все, что угодно: от постельных игрищ до поездки куда-нибудь за город, к друзьям на дачу, на шашлыки или просто прошвырнуться поближе к воде.

– А что такое «время перемен»? – спросил как-то Серега.

– Не знаю. Просто! Выражение красивое. Вот так живешь, живешь и чувствуешь – плесневеть начинаешь. Значит – время перемен. Пора встряхнуться!

– Ага, – глубокомысленно заметил Серега.

Что тут скажешь? Все понятно… Древние китайцы, конечно, вкладывали в это выражение совсем другой смысл, подразумевали смену эпох, а не брожение в тусовке. Мельчаем, господа?

Забавная она была… Несмотря на озабоченность всеобщей смертностью, мужей-маньяков и воздушно-десантное прошлое, оставалась в ней этакая детская непосредственность, лучистое веселье без повода, какое бывает у малышей.

Может, это и привлекало в первую очередь? Легкое, быстрое скольжение по жизни, как по гладкому льду. Вперед и только вперед, главное – не задумываться, задумаешься – упадешь. Разговоры о смерти, об откровенной обреченности всего живого накатывали, как короткие майские грозы, и уходили. И снова – вперед и вперед.

С ней Серега тоже начинал чувствовать себя легким, сильным и молодым. Обреченным, конечно, где-то в перспективе, все там будем, но пока – радующемуся тому, что отпущено.

С ней было интересно. Не скучно. И просто, что удивительно, как еще не бывало у него с женщинами. Она была классной любовницей, а во многих случаях – своим в доску парнем. Понимала и рюмку выпить, и опохмелиться с утра пораньше. Сама выпить любила. Хоть и спортсменка. Спортсмены почти все любят выпить. Это Серега заметил, когда занимался спортом.

Если бы она тогда проявила хоть малейшее желание, он бы на ней точно женился, вспоминал потом Серега. Для него – это высшая похвала. Но инициативы все-таки он ждал от нее. Сам Серега давно поставил себе за правило: никакой инициативы с женщинами не проявлять. Как раз тот случай, когда всякое телодвижение наказуемо по гроб жизни…

Все-таки Десантница всколыхнула его – это точно, вспоминал он потом. Вывела из того аморфного, вяло-наплевательского настроения, в котором он пребывал, закончив третий десяток прожитых лет. Сделала то, что не удалось Библиотекарше, Секретарше, Учительнице или кто там еще по списку?..

Как-то вечером Жека вышел к нему на террасу, устроился в соседнем шезлонге, взял со стола запотевшую банку пива и смачно ее открыл. Надолго припал, жадно глотая и небрежно роняя ошметки пены на светлую майку. Потом оторвался, удовлетворенно рыгнул и шумно почесал пузо. Снова припал.

Серега с иронией наблюдал за ним.

Писатель… Можно сказать, самодвижущийся очаг культуры. Поперла культура изо всех щелей, не остановишь, того гляди – пена из ушей закапает… Итак, подавится господин писатель или добьет банку влет?

– Вот так! – значительно сказал Жека, добив банку.

– Чего именно? – уточнил Серега.

– Все подряд! – отрезал Жека.

Появление Малышева на террасе было неожиданным. Серега привык, что по вечерам Жека запирается в комнате и садится работать. Писать второй роман. Первый он уже написал, крупное московское издательство, что удивительно, приняло его к публикации и даже выплатило приличный аванс. Причем одновременно и за следующее произведение. Вдвойне удивительно.

Впрочем, первая книга Малышева пока так и не выходила. Жека, хоть и хорохорился, разглагольствуя про мимолетную пыль известности и вечный песок забвения, но ждал ее выхода с нетерпением. Переминался в пяти минутах от славы, как он говорил, жевал сопли и глотал горькие слюни сомнений. Выход книжки затягивался, и нетерпение нарастало. Равно как и слюни, и сопли, и опасения будущего провала…

– Не работается? – сочувственно спросил Серега.

Жека только передернул плечами и вытряс в себя последние капли пива. Ловко кинул банку в мусорную корзину. Закурил сигарету и без промедления взялся за вторую банку, с удовлетворением причмокивая губами. Все-таки рожа у светоча мысли, на удивление, хитрая и плотоядная. Может, у светочей так положено?

Серега весело глянул на него и снова отвернулся к морю.