Деформация

Он коснулся воды и ощутил обволакивающую влажную прохладу, но внутри него появлялись уже первые признаки бури. Он, наконец, услышал знакомый ласковый голос:

– Мне нравится, как ты говоришь, продолжай, я внемлю.

Он провел по воде и от его прикосновения побежали сладострастные мурашки, куда-то туда: в бесконечность. Он какое время наблюдал за ними, а потом продолжал:

– Вытащили из лона машины мангал, ракетки, пару одеял и корзинки с едой. Вот честно, даже мне захотелось туда к ним. А с каким аппетитом-то они ели! М-м-м… И уминал азартнее всех мальчик, Вова звали, ну этого так, к слову. Вообще-то, нравится мне это имя, оно какое-то… Круглое что ли, что-то в нем есть.

– Вова. Во-ва. Да что-то и впрямь есть, как вол-на: Во-ва… пших – и разбилась о берег… Во-ва… пших… пших…

– Так вот, он хрустел арбузом так! что мне казалось, сладкие липкие брызги долетали прямо до меня. Но может, я напридумывал себе, может, мне просто очень хотелось: кусочек этого круглого полосатого чудовища. А потом они… они, – и он пристально посмотрел на воду – начали пускать кораблики из арбузных корок. Прямо по Волге!

В нем начинало уже клокотать. А она улыбнулась, кораблики – ведь это так мило! Улыбка продержалась несколько мгновений и растворилась. Он чуточку успокоился и продолжал:

– А потом пошел дождь, – и он уже прокричал это, не в силах удержать в себе это пламя, – Все четверо, весело смеясь и втягивая поглубже головы, умчались в машину – этот белый гроб на колесах. Я видел все, все: как дети сидели, уткнувшись в гаджеты, как жена листала новостную ленту в планшете, пытаясь вырвать у Сети информацию о том, долго ли продлится ливень. Видел мужа и отца, как он умильно смотрел на жену, потом на капот, потом на жену, потом на капот и его взор задержался там как-то чересчур долго. Как постепенно, словно наливаясь свинцом, его взгляд остекленел и будто бы открыл возможность заглянуть за незримый занавес, и то, что было там, застало его врасплох. Нет – даже заворожило, загипнотизировало его. Затем он приобнял жену и, громко так, прошептал: «Вот точно так барабанили капли по крышке гроба матери. Кап! Кап! Кап!» И он выстукивал каждое «кап» пальцем по ее подбородку. Она не поняла смысл его слов и захотела посмотреть на него, но не смогла: его рука крепко держала ее подбородок, так крепко, что она взвизгнула от боли, и тут он резко дернул рукой, и она с все еще застывшим недоумением на лице уставилась на заднее стекло мокнущего под дождем железного коня 21 века. Первым завопил Вова: «Ма-ма!» Или даже: «Ува-ва!» Как будто ему снова сделалось два годика. Отец повернулся к нему и приторно-ласково сказал, что он не должен был этого видеть. И сделал так, что его сын больше не мог ни видеть, ни слышать ничего – только смотреть кровавыми впалыми глазницами в обшивку потолка приятного для глаза кремового оттенка. В этот момент дочка, вопя и рыдая, выбежала из машины, но далеко убежать не удалось, отец схватил ее и бросил на одеяла пропитавшиеся потоками слез, лившихся с неба. Раньше они были небесно-голубого оттенка, теперь померкли до состояния грязно-серой липнущей к телу субстанции. И среди этой грязи отец лишил жизни последнее родное существо в этом мире. Он душил ее, и пока дождь, пытаясь хоть как-то утешить ее боль, наполнял ее рот прохладой влагой. Отец шептал: «Это не я – это все моя мать. Она виновата. Это все этот стук: кап-кап-кап… как тогда на похоронах… сначала ее мертвой привезли из сумасшедшего дома, и мне пришлось спать с ней в одной комнате. А потом был этот дебильный дождь с его каплями: капкапкапкапкап». Дочь какое-то время пыталась шевелить губами, на которых читалось: «папа-папа». А потом ее глаза остекленели, и в них, – тут он окончательно рассвирепел и с бурлением, шипением, пылающей яростью стал погружаться в воду, продолжая громогласно реветь, – в них отразилось лицо ее отца, искаженное безумием, смотрящее куда сквозь дочь, сквозь дождь, сквозь боль, сквозь время. Потом он спокойно завел машину, въехал в Волгу и открыл окна. Ну, а дальше ты и сама знаешь, так сказать, из первых уст.