«Je veux!.. Je veux de l’ amour!..^[7] “Же ву” как живу!..»^[8] – шлягер-шлягер, я тебя съем, мурчит Алиса, пристраивая почти к ювелирным его контурам человечков из своих снов да человечков из чужих слов, а Макс хватается за голову, Макс натягивает то, в чём мать не рожала, Макс тянется за сигаретой, самоубийца, едва кнопка, случайно нажатая Алисой, волшебным образом утопает в вымуштрованном книксене паззла: так на экране высвечивается смеющаяся Isabelle Geffroy, новая визуализация от Liberté, Égalité, Fraternité, как выразится много позже эстетствующий фанат, и иже с ним. Макс тем безвременьем оседает, ведь все его предложения безличны, и – да: моросит, вечереет. От обиды сводит скулы, привкус железа смешивается во рту с чем-то кислым – так бедняга уже втискивается в куртку, так и крутит у Алисиного виска: «Ты же была, была на её концертах, ты всё слышала! Сколько ты денег спустила на эту блажь? Давно ремонт… – пока он ощупывает взглядом комнату, фраза глупо обрывается и повисает в воздухе. Алиса берёт её за уродливый кончик двумя пальчиками и выбрасывает в неуменьшительно-неласкательную «фортку», да только Макс не видит: глаза Макса засыпаны пеплом, терапия в помощь! – Это патология, понимаешь?.. – он срывается на крик. – Па-то-ло-ги-я! Ты… ты-ы, ты-ы…» – на втором «ы-ы» Алиса очерчивает невидимый круг: привет от Хомы Брута, томик Гоголя, как на грех, рядом. Скулёж входной-выходной двери схлопывает четырёхкамерное – впору валокордин… или что там они все пьют, когда слева вот так стучит?.. Ей бы вина. Немного кьянти, не больше бокала: просто чтоб заглушить аритмию – однако кьянти нет, кьянти не доезжает до N-ска. Вздохнув, Алиса подходит к музыкальному центру и поднимает – ещё, ещё громче! – прохладный хоботок аквалайзера: да, да, да почему нет-то? Она та́к, вот та́к чувствует!

Когда это точно началось, Алиса не помнит – помнит лишь время года, подарившее ей хрипловато-кофейное «же ву» насмешливой пирсингованной дивы, облачённой в юбку-брюки да мешковатый балахон; помнит лишь время суток, когда увидела миниатюрную фею, как называют её поклонники, с походящим разве что на послевкусие гаванской Cohiba Esplendido^[9] (подарок вильнувшей хвостом маман в честь Happy New Year), парчовым голосом: sacrée!^[10] Летящий некогда по кровеносной системе монмартровских хитросплетений, он доставлял удовольствие даже копам, которым периодически вменялось гонять уличных музыкантов… Монмартр: когда же она, Алиса, двадцати зим без роду без племени, попадёт туда? Когда сможет улыбаться, слушая Je veux (год две тысячи десятый) вот так же, как улыбаются, слушая шлягер, все эти везунчики, рождённые «в благословенной Франции»? Когда уготовано ей будет, чёрт дери, явиться миру на земле франков, дабы с лёгкостию необычайной слушать вторую La Môme^[11]? Впрочем, если допустить, будто Алиса и воплотится когда-нибудь на земле франков, Isabelle уже покинет её – или нет, или будет жить до ста лет, и тогда есть шанс успеть сказать? «ZAZ, ZAZ, – повторяет Алиса, год две тысячи десятый, как на духу, – ZAZ от альфы до омеги, ZAZ от дождя до солнца, ZAZ (какое странное прозвище…) от земли до неба! Все они считают меня безумной, ну а я просто должна передать тебе. Кое-что передать». Что ж, Je veux так Je veux, «же ву» как живу! Много лет назад, когда Алиса совпала с песенкой, «разбивающей вдребезги ценности общества потребления» (так, во всяком случае, напишут о сингле Isabelle Geffroy, напишут уже после мирового признания, лысеющие кашемировые про́фики – обитатели Soho), в висках что-то щёлкнуло: ну просто переключили регистр, без «будто». Да и как тот мог не переключиться, как могло не «щёлкнуть», когда пела «фея» как раз о том, чего Алисе – тогда совсем девчонке – отчаянно не хватало? Любовь, радость, свобода… что ещё по-настоящему нужно в двадцать? Чего ещё желать, коли рождён живым в городе мёртвых? И почему он, город мёртвых, упорно навязывает ей, живой, обратное? Почему все годы после она живёт не там и не так, почему не выезжала до концертов Zaz за границу – не потому ли, что однажды, давным-давно, просто перешла её?.. Так Алиса начала слушать записи хрупкой смешливой барышни – звук за звуком, слово за словом, мелодию за мелодией; так комнатка её стала походить на цирковое фойе, в котором сходятся в бесконечно удалённой точке плакаты, афиши и фотографии грустных клоунов и зверей, мечтающих улететь. Соскочить с шарика.

Гастрольный график Isabelle Geffroy, скопированный из космической сказки под названием Internet, пестрил обведёнными датами да вычеркнутыми днями суетных близнецовых недель. Алиса качала головой, поглядывая из окошка на окрестности града N – а именно, на «places of interest» микрорайона Корытное (на улице, чай, не Франция: улица-дзержинского-дом-один), где притомилась крошечная её скворечня с вмурованным в стены счётчиком: тик-так, тик-так, конечно, «Ce n’est pas votre argent Qui fera mon bonheur»^[12], конечно, «Je veux de l’ amour, de la joie, De la bonne humeur»^[13], однако прописную истинку за всё надо платить Алиса усвоила, кажется, ещё до знакомства c Белым Кроликом: ну то есть ещё до похода к королеве, до пресловутой казни карточной колоды, из которой так и сыпались отрубленные головы верноподданных королей, дам и валетов… и зачем только В.В.^[14] назвал её, Алису, – Аней, зачем отправил по этапу через э́ту вот Страну Чудес, конца-края которой не видно? О, родные осины, о, «все станции, кроме Есино»! О, то берёзка, то рябинка, то куст ракиты за ок… ракиты или калины? Алиса не могла вспомнить, и потому снова улетела в мыслях: быть может, г-н Набоков и сейчас пишет о ней, пишет о её сроке в N-ске, да только она не знает о том ничегошеньки? Ах, как хотелось бы ей подсмотреть, вчитаться в «продолжение банкета», но где? Где это место? И как, как скостить срок?.. Эх, великорусская бол-лит-ра́, типун тебе на билингву! За всё надо платить, повторяла Алиса ещё в экс-шкурке, когда путешествовала, так скажем, более интенсивно, но что о том… морока! Подпорченная переизданиями и экранизациями, девичья карма отягощалась, отягощалась, пока не отяжелела, наконец, до того, что барышня не осела (всего-то от невозможности взлететь! прыгнуть выше ауры!) в местечке девятьсот третьего года рождения – так, по крайней мере, сказывает летопись, – выбраться на свет белых ночей из коего можно было только по трассе М20 – и только при хорошем раскладе.

Прирост населения, как сообщалось Постчудесным Информбюро, в городе N почти прекратился, смертность превысила рождаемость (здоровых адекватных мужских особей фактически не осталось – уцелевшие же к участию в игрищах по воспроизводству вида оказывались не шибко годными): лишь стайки недобитых в лагерях мутноглазых стариканов, верящих «в нового бодрого» Кобу (привет, однофамилец!^[15]) да всяческих деклассированных элементов (привет, Янка!^[16]) орошали напрасными словесами не поднятую с колен, как было обещано, страну. Увы и ах, однако-с постылая тишина N-ских окраин вмещала в себя куда больше оттенков, нежели пятьдесят – серого, особенно если заглянуть в окна венцов корытостроения! Но не будем. Не будем заглядывать, дабы совсем не расстроиться: послушаем уж лучше Алису. Она не хнычет, она лишь констатирует: «И ржавчина, везде эта ржавчина…» – тут связь внезапно обрывается и мы замечаем на подлунном экранчике те самые полки с бестселлерами, на которых танцует зазеркальное Алисино имя. Онито, книги, и держат нашу девочку на плаву. Её книги.

«Париж, Ла-Рошель, Монтобан, Сант-Уан, Шатор, Ландерно, Фекаме, Бордо, Ницца, Нанте…» – вписывает Алиса ласкающие слух названия в афишку концертов Isabelle Geffroy и думает, как славно, должно быть, оказаться сейчас на Площади Тертр: оказаться, чтоб только-то и услышать вот э́то вот: «Passе, passe, passera la dernière restera…»^[17] – ну или «С’est ton rêve»^[18]! Несколько лет она учила французский, но язык не очень-то давался – ничего, кроме произношения, толком не выходило (точнее, выходило как-то карикатурно), про глаголы же и подавно – стыдно сказать. Впрочем, тайную затею Алиса не оставила, и потому брать уроки у седовласой педагогессы не перестала. Перед занятием та поила её облепиховым чаем, после чего, достав «La première année de grammaire»^[19], выдыхала: «А теперь, деточка, новая тема…» – и то, что имя этой теме – любовь, не обсуждалось. Любую словесную каденцию завершала Валентина Аркадьевна именно ею – завершала несмотря на то, что супруг давно почил, устроенные в школке похороны на пенсию – и те канули в Лету, ну а отравленный sosедкой (милейшая женщина) дружок — двортерьер Джек – снился уж лет пять как. Брать нового Валентина Аркадьевна не решалась, разумно полагая, будто едва ли переживёт его: «Да что с ним потом станет? Нет-нет, от рыл корытских подальше!..» – наставляла француженка Алису, думая всегда, на самом-то деле, лишь об одном: почему в те времена — она, «советская студентка по обмену опытом», не осталась там, с Мишелем? Зачем сама себе помешала?.. Шанс-то давался, летел в руки, целовал в лабии, etc. Аккурат на таких мыслях Слёзный пруд и затопил однажды учебник французской грамматики. Плечи Валентины Аркадьевны затряслись, заходили ходуном, лицо сморщилось и вмиг посерело, руки покрылись серой шёрсткой, хвост обвил задние лапки, ну а Алиса – что ещё оставалось? – увидев, как заслуженная учительница N-ска оборачивается в некое существо, спешно выскользнула за дверь: «Будет ли какой-нибудь толк, если я заговорю с этой мышкой?»^[20] – спросила она саму себя, но ответа от бессознанки, и иже с нею, так и не дождалась. Алиса смотрит все клипы, читает все интервью, подстраивает все свои отпуска под гастроли Isabelle: Стамбул, Барселона, Прага… Раз в год, что ж, и на том мерси: для парикмахерши поневоле (в/о не в счёт, куда с ним в городе N! Долой и́нтелей с паровоза безвременности!) это не шибко-то по карману, к тому же, гастрольный график Isabelle, живущий на стене N-ской скворечни своей собственной жизнью, не считается с графиком существования Алисы. Иногда, во сне, ей почему-то кажется, будто она сама и есть Isabelle, настолько близко её лицо – функция замедленной перемотки изучена и опробована не единожды, впрочем, не это главное: подтянув-таки французский, Алиса пишет кое-что любопытное на сладкоголосом наречии, однако отправить буквы по почте не решается – она знает, что рано или поздно услышит Isabelle снова, ну а пока времечко не пришло, пока кочет златой темечко не проклюнул, прячется за наушниками: Макс-то не отступает, Макс-то оформиться предлагает – вместе с рукой и сердцем, не будь дурак… Куда оформиться, зачем оформиться? Алиса едва не плачет: брак, брак же! Парикмахер-стилист с дипломом учителя рисования да экскурсовод-таксист с дипломом историка, ОКейно! Что делать станем волглыми вечерами – в корытушке млеть, об устройствушке мирозданьица рассуждакать? Горькую ложками есть, упаси Деус? Вылетать к самому синему морю? Заводить рыбонек-птичек? Суетиться, томиться анимкой?.. Пушкина ль с Саган подсматривать, Кустурицу ль с Бунюэлем подслушивать?.. Летом – варенье варить, зимой – пить с тем вареньем чай?^[21] Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас, – и так три карты, три карты, три карты, о майн готт, распаляется Алиса, но Макс пропускает 0.5 мимо ушей – Макс слишком сильно обнимает каменную Алису, Макс слишком быстро прижимает мягкий рот свой к стальному её рту, Макс слишком деловито заглядывает в малахитовые её глазищи, но когда видит, что́ в них, в глазищах, как током ударенный, отстраняется: с таким же успехом ты могла бы летать за Анджелиной Джоли! За Вайоной Райдер! За Милен Фармер! Но почему – Zaz, почему именно Изабель Жеффруа? Чем она лучше той же Патриссии?.. Знает ли Алиса, что таких, как она, надо лечить? Фанатка! Безумица! Лоботомия в помощь!.. Ну хочешь, хочешь, найдём психолога? Психотерапевта, душеведа, анима-доктора, мать его?.. Хочешь поговорить об этом?.. Je veux: Алиса хочет провалиться сквозь землю, однако в силу ряда причин сделать это прямо сейчас несколько затруднительно, и потому выбирает более эргономичное, более элегантное решение – гладит Макса по боль-голо́вушке да разжёвывает, очень тихим таким, очень мягким голосом, аки доктор пациенту, разжёвывает, почему не Анджелина Джоли, не Вайона Райдер, не Милена Фармер: «Я хочу. Хочу музыку. Её музыку. Её свободу. Её…» – но Макс, оппаньки, уж не слышит, Макс был и весь вышел! Оставшись одна, Алиса не сразу решается приподнять нежнейшую свою, розового шёлка, тончайшую фразу, разлёгшуюся на воздушных пылинках, точно в бисерном гамаке, да выпустить малюткойворобышком из форточки… Оцепенение, впрочем, длится всего-то пару секунд, и вот уж Алиса магни́тит слова-ловушки со словами-love’ушками бархатными ладошками, в сундучок с украшениями складывает: колечек-серёжек айн-цвайн – все шлягеры, значит, уместятся! Улыбаясь, она дышит на антикварное зеркальце, увильнувшее из чудесатой страны в нынешнее её пространство – дышит, пока диск на серебряной ручке не затуманивается, а потом протирает. Если вглядываться в волшебный кругляш долго-долго, можно заметить отражение N-ской набережной, оккупированной горластыми, ряжеными-в-людей, туристами. Праздная толпа, ф о т к а ю щ а я с я – ихний-с word’ok – на фоне необычных храмовых куполов северо-запада (рефрен глумящегося экскурсовода-социопата), не вызывает у Макса ничего, кроме раздражения – особенно пшённое толстозадое аканье: «Ка-а́к-у-вас-дё-шше-ва-фсё!» И Макс плюёт на асфальт, и Макс бежит к остановке, и Макс запрыгивает в уходящий трамвай, и Макс возвращается в Корытное (ржунимагу, вставляет свои пять у. битых-е. нотов Чёртик, которому до смерти наскучила табакера), да только Алисы уж след простыл, и зеркальце-то отброшено. «Это просто сбой, сбой программы, это пройдёт… – так Макс думает, так Максу проще. – Я должен, должен её вернуть… Должен ли?»

С утра пораньше Алиса Л. бреется наголо, вычёркивает ещё одну цифру на календаре и достаёт яркооранжевый альбом, где каждое изображение Isabelle сопровождается мини-текстом на французском – «атмосферным» эссе как о фанатеющих, так и о самых обычных людях, специально обученной охране да ко всему привычных работягах сцены, случайно попавшим в кадр… Isabelle, возможно, найдёт это забавным, думает Алиса Л. и, закинув добро в рюкзак, садится, наконец, в поезд, чтобы выйти через несколько часов на Витебском. Что ж, вот и она – монтаж! – не видно? Она, собственной персоной Алиса Л., бегущая по перрону, что Ассоль по волнам: до Лиговки, скорей до Лиговки! Главное рассчитать время, главное не опростоволоситься перед «правой рукой» Isabelle – или как их там называют, эти руки?.. Пахнут ли пальцы их ладаном? И ещё: опростоволосишься разве, коли волос на сорви-головушке нет как нет?.. В Корытном за такое-то морду бьют, ну а в Питере разве заметит кто, коли череп твой наг?.. Тут взгляд Алисы падает на часы – она ахает и спешно звонит, вмиг забыв о стыдных ошибках: «Nous disions sur l’accréditation sur la conférence de presse… l’Édition? Vous voulez que je précise l’édition? Snob… comme? Quel qu’ un est déjà accrédité du Snob?.. Dans tous les cas jusqu’à la rencontre!»^[22], после чего жмёт на «отбой» и мчится к «Октябрьскому»: окей, некогда там блистал сам Эллингтон, ну а завтра блеснёт Zaz.

Anja Maurois^[23] – курсивится на снежном бедже брюнетки, курирующей пресс-конференцию. На брюнетке фарфоровая, в тон кожи, блузка – того и гляди, разобьётся, да чёрные, в тон шемаханских бровей, брюки. «Добрый день, моё имя Алиса… Алиса Лидделл. Я внештатный… региональный корреспондент “Сноба”, только из N-cка – коллеги забыли об аккредитации! Прошу вас о приватном интервью с певицей… понимаю, «это нереально», но, видите ли, я побывала на множестве концертов Изабель и сделала чудесные кадры, сопроводив их зазеркальными текстами… всё, разумеется, переведено. Из нашей беседы может вырасти целая книга… книга о музыке… о музыке и свободе… Мой французский не столь хорош, как хотелось бы, но…» – бритая наголо Алиса Лидделл осекается под ироничным прищуром длинноволосой Anja Maurois. Бритая наголо Алиса Лидделл боится, будто длинноволосая Anja Maurois не так просканирует её менталку, боится, будто с колокольни собственной безупречности сочтёт её ещё одной городской сумасшедшей… Как объяснить?.. Что выдумать?.. Anja Maurois кажется такой неприступной, такой холодной – да только глаза-то её смеются, да только в глазах-то – тот самый Чёртик, дёрнувший во всю прыть из бабкиной табакерки!.. Приметив его, Алиса и решается выложить всё как на духу: «Знаете, мой приятель считает, будто с таким же успехом можно летать за интервью Анджелины Джоли. За тенью Луны в небе… Да, есть лимит времени… тогда выслушайте главное. Если б на месте Изабель Жеффруа был, скажем, какой-нибудь Грегори Лемаршаль, мои слова не казались бы вам столь странными?.. Это что-то такое сильное, невероятно мощное… из бессловесных глубин, из лагун неназванных – поднятое… Она как сестра, она и есть моя сестра — да-да, ничего больше: ничего из того, что могло б вызвать её возмущение… Ничего плотского, ничего материального! Возможно, давным-давно, вовсе даже не на земле, мы были связаны ещё кое чем, нежели простой принадлежностью к одному виду… Ошеломительная мысль о том, что к человеку можно прикоснуться и он не исчезнет, конечно же, приходила мне в голову, однако не в прикосновении дело! Хотя – да, я хотела б взять Изабель за руку и просидеть всю ночь, глядя на звёзды… точно так сидели Ёжик и Медвежонок: помните, там, в тумане?.. Аня-Аня, да сколько можно не понимать!.. Вы рождены в эсэ́с-эр, признайтесь, у вас просто баскская внешность, ну а французский – второй родной, и всё же вы местная, вы неплохо знаете Питер, так ведь?.. Мне нужно передать Изабель одну вещь, только-то… С вашей помощью. Я не сумасшедшая, правда! Не террористка, не папарацци… Спросите у мистера Кэррола. Если, конечно, хотите…»

Anja Maurois отворачивается, какое-то время молчит, а потом щёлкает пальцами: «Окей, вы попадёте на пресс-конференцию. К самой Изабель вас, разумеется, не допустят, но вы можете передать ей этот свой волшебный альбом, – Anja Maurois с любопытством рассматривает фотографии, – передать через меня. Вот всё, что я могу сделать…» – Алиса Л., точно её ударили по лицу, прикладывает к щекам ладони. Ну да, таких-как-она Anja Maurois повидала немало: какое там «штучное исполнение»! Нет и не было. Спасибо на том, впрочем!..

Весь день перед концертом Алиса Л. бродит по городу, но питерские places of interest не увлекают, не завораживают. Что она делает здесь, на шарике, что ей вообще тут надо? О, дьявольский сансаркин круг! Неужто Кэролл и это придумал? Или Набоков не так перевёл, а она теперь за них расхлёбывай-отдувайся?.. У других вон персонажи как персонажи выходят, крепкие да румяные, а эти такого нагородили! Чем думали, когда остов лепили? Чем карточный домик клеили?.. Печалясь да вытирая кулачком слёзы, Алиса добрела-таки к вечеру до концертного зала: в последний раз так в последний раз, ей ли привыкать! И пусть, пусть верноподданные превратятся в колоду карт, пусть глупая герцогиня, наконец, замолчит, пусть Белый Кролик перестанет дрожать от страха перед королевой! Она, Алиса, больше никуда не поедет, etc., ну а в сухом остатке вот что: как прошёл концерт Изабель Жеффруа, Алиса Л. помнит плохо, а хорошо помнит лишь то, что по его окончании спешно пробивается к охране да просит вызвать Anja Maurois. И она вскоре появляется, и гематитовые глаза её мечут молнии, и коралловый рот её негодует, и фарфоровая её блузка дрожит на высокой груди: «ЭТО невозможно. Вы хотя б понимаете, что ЭТО невозможно, нет? Не ищите неприятностей там, где можно их избежать!.. Ну-ну, возьмите себя в руки! Возьмите салфетку…» – когда же Anja Maurois протягивает Алисе Л. шёлковый носовой платок, все вдруг оборачиваются: Изабель тут как тут, за спиной, Изабель любопытствует, что интересного без неё происходит. И тогда Алиса Л. передаёт ей книжку: ту самую книжку с картинками Ёжика и Медвежонка. Переворачивая страницы, рассказывает, как сидели они у реки да смотрели на звёзды. Смотрит Изабель в глаза и говорит, что мечтает хотя бы раз в жизни посидеть вот так же, потому что, как и она, хочет свободы и радости: Je veux!.. Изабель усиленно вникает в хромой французский Алисы, а потом подзывает Anja Maurois и просит покатать их – без всякой только охраны – по ночному городу.

… … …

Идеальная Anja Maurois идеально ведёт идеальную машину – идеальная машина идеально слушается идеальную Anja Maurois. На неидеальной набережной Фонтанки Алиса Лидделл с Изабель Жеффруа выходят из авто и идут к воде. Anja Maurois, оставшись в салоне, не спускает с них глаз – впрочем, всё, что она видит, – это держащихся за лапы Ёжика и Медвежонка: они смотрят на звёзды, считают их и чему-то смеются. Перевернув последнюю страницу альбома Алисы Лидделл, Anja Maurois улыбается той самой улыбкой, разгадать тайну которой не смог никто, никогда.

«Никто, никогда…» – шепчет она, силясь не смотреть за окно, и потому не видит, как две тени уж парят над землёй, поднимаясь всё выше и выше, – а держит их зонтик с радужными картинками: зонтик, купленный первого мая на одном парижском аукционе, где выставлялись, помимо всего прочего, цветные сны Оле Лукойе.

7. «Я хочу! Я хочу любви!» (фр.)

Zaz, «Je Veux»: https://www.youtube.com/watch?v=8HDXSmDJ6Kw

9. Знаменитый кубинский сигарный бренд.

10. Священный/чертовский голос.

11. Прозвище Эдит Пиаф.

12. «И ваши деньги меня не осчастливят…» (фр.)

13. «Я хочу любви, радости, прекрасного настроения…» (фр.)

14. В. В. Набоков, «Аня в Стране Чудес».

15. «Новые бодрые»: Андрей Рубанов в романе «Психодел» – о главных героях.

16. Янка Дягилева, «Деклассированным элементам».

17. «Проходит, пройдёт, пронесётся, а последний остаётся…» (фр.; из шлягера ZAZ «Les passants»/«Прохожие»).

18. «Это твоя мечта».

19. Учебник французской орфографии и грамматики.

20. Л. Кэрролл «Алиса в Стране чудес» («Слёзный пруд»).

21. – Что делать? – спросил нетерпеливый петербургский юноша. – Как что делать: если это лето – чистить ягоды и варить варенье; если зима – пить с этим вареньем чай (В. Розанов, «Эмбрионы»).

22. «Мы говорили об аккредитации на пресс-конференцию Изабель… Издание? Вы хотите, чтобы я уточнила издание? ‘Сноб’… Как? Кто-то уже аккредитован от ‘Сноба’? В любом случае до встречи!» («плохой» фр.)

23. Аня Моруа.