Вера

***

Как-то в конце урока математики, когда ученики привычно столпились возле Николая Андреевича, засыпая его вопросами и просьбами не спрашивать на следующем уроке, Вера вдруг обнаружила, что на неё пристально глядит Валерий. Сидел он на противоположной от Веры стороне: она – в ряду у окна, он – у стены со стороны входа. Причём она сидела на третьей парте, а он на «камчатке», так что пересекались они крайне редко. И вдруг!

Вера отреагировала спокойно: решила, что у него к ней какая-то просьба. Скорее всего, сочинение написать. Она глазами спросила, зачем он смотрит. Валерий вдруг смутился и отвёл взгляд. Странно!

На обратном пути она решила спросить у всегда всё знающей Кати, что бы это значило.

– Да ты что, совсем малахольная?!! Да он влюблён в тебя давным-давно! Весь класс знает!

– Влюблён? С чего это вдруг?

– Ну, это ты у него спроси. Сама-то ты к нему как?

– Да никак. Равнодушна. Я, если на глаза не попадается, и не вспоминаю о нём никогда. Да и вообще ни о ком.

– Жди теперь атаки.

– Атаки? Ну, лучше бы ему силы поберечь для более подходящей жертвы.

– Ой, не зарекайся!

– Вот ещё, зарекаться. Даже и не подумаю. Просто это не моё, вот поэтому он обречён на проигрыш.

– Только он?

– Все. Пока для меня все одинаковы, они могут спокойно заниматься своими делами.

– А если не все окажутся одинаковыми, что тогда?

– Откуда я знаю? Погляжу, как оно будет.

– Мне расскажи обязательно!

– Куда же без тебя!

Следующая неделя оказалась чрезвычайно трудной.

Во-первых, хоронили Нину. В закрытом гробу. Кто так решил – неизвестно, но Вера была согласна с этим решением: лучше помнить её живой. Хотя и забыть её такую, какой увидели в тот день в лесу, тоже вряд ли удастся.

Во-вторых, Вера обнаружила, что Выдра приставила к ней соглядатая. Шпиона. Куда бы Вера не пошла и чем не занималась бы, за ней непременной тенью следовала Серафима. Она была из старшего, восьмого класса. Вера, кроме этого её волшебного имени, о ней не знала ничего. Сима была слишком невзрачной, чтобы оказаться для Веры интересным собеседником. Тем более, что самый лучший собеседник – книга – у Веры уже был.

Немного подумав, вечером, в спальне, она попросила Катю сходить к дяде Мите и сказать ему, что происходит.

– Я не хочу приходить к нему и притаскивать туда Симу. Для меня это как осквернение святыни… Но ему ты эту фразу не передавай. А когда это закончится, я обязательно приду и мы с ним чайку попьём.

Оказалось, что это чрезвычайно изматывает, когда за тобой постоянно следят, причём нагло, в открытую. Вера благодарила Бога, что уродилась такой молчаливой и так трудно принимающей людей. Если бы у неё было друзей не двое, а двадцать, то и за всеми бы установили слежку? А что она дружит с Катей и Славиком, было известно всем.

Славик, то есть Вячеслав, был таким же бросом, как и покойная Нина. Но он, в отличие от Нины, никого не искал и не собирался. А если и собирался, то только тогда, когда вырастет и достигнет уровня три «Д»: дом, диплом, деньги. Если (и когда) ему удастся всего этого достичь, то лет ему будет, вероятнее, в два раза больше, чем сейчас. Тогда и только тогда он, возможно, что-нибудь и предпримет, чтобы узнать хоть что-то о своих родственниках. А, может быть, и не предпримет.

Так что неприятности разгребаем по мере их поступления.

– Тебе помощь не нужна? – спросил он, узнав о Симе.

– Да нет. Смысла избавляться от слежки не вижу. Уйдёт Сима, появится кто-то ещё. А так она уже привыкла к тому, какая я, где бываю, с кем разговариваю (а разговариваю я, сам знаешь, в основном с книгой, да с тобой, да с Катей). К дяде Мите я временно ходить не буду, не хочу её туда тащить. А остальное – пусть смотрит.

Славик почесал в затылке.

Ситуация странная. Более того, уникальная: никогда и никто ни за кем из детдомовцев раньше слежки не вёл. Если и шпионили, так по собственному интересу или интриге. Но чтобы воспы так откровенно приставляли шпика?!!

– Да ну её, – сказала Вера, имея в виду, конечно же, Выдру. – Что же мне, директору на неё жаловаться? А ты полагаешь, что это выдрина самодеятельность? Зачем ей проблемы? Так что жаловаться пособнику палача на самого палача смешно, по крайней мере!

– Но ведь РОР может быть просто не в курсе!

– Да? Тогда он плохой директор.

– Он хороший. Сама знаешь.

Вера пожала плечами: хороший то хороший, да до каких пределов эта хорошесть простирается?

– Чем же это закончится, а?

– Слежка-то? Да ничем. Пока воспа не изобретёт ещё какой-нибудь методы меня уесть.

Видимо, изобрести не удавалось, потому что Выдра вдруг отправила Веру на поломойные работы.

– Ты сделала все домашние задания? – спросила она.

– Да.

– Тогда пошли со мной.

Но оставить группу без присмотра она себе позволить не могла, а потому вместо себя Выдра предусмотрительно оставила другую воспу, у которой, видимо, этот день был выходным.

Выдра привела Веру на третий этаж жилого корпуса и велела:

– Мой коридор.

– Но я не дежурная и это не мой этаж.

– Не волнуйся, все этажи будут твоими.

– Но чем?

– В туалете возьми.

Вера взяла, промыла весь коридор, причем, по привычке, сделала всё тщательно. Тем более, что Выдра наблюдала за её усилиями, отступя примерно шагов на пять: чтобы не оказаться случайно обрызганной, но чтобы ни одного движения Веры не упустить. Воду, по указаниям Выдры, Вера меняла каждые пять метров.

Когда она таким манером помыла все четыре этажа, Выдра высокомерно и зло сказала ей:

– Пока не согласишься, будешь мыть коридоры. А на чтение у тебя времени не останется.

Помолчав, Вера тихо спросила:

– А Вы знаете, что сирот защищает Матерь Божия?

– Какая ещё Матерь?!?

– Узнаете, Какая!

– Ты мне угрожаешь?

– Нет. Просто информирую.

Выдра задохнулась, и, возможно, именно потому не нашлась с ответом.

– Я могу идти?

– Иди.

Назавтра состоялся бунт уборщицы тёти Маши. Ей было удобно прибежать посреди дня, на скорую руку помыть четыре этажа и получать ощутимую прибавку к пенсии. Прибегала она как раз в то время, когда детдомовцы сидели по залам и выполняли домашние задания. В это время она мыла коридоры. Потом детвора шла на ужин, а тёть Маша быстренько мыла классы.

– Вы меня что, уволили?

Ростислав Романович ошалело вытаращился на тёть Машу.

– Нет, конечно. А что?

– А кто помыл вчера коридоры? Я даром денег получать не хочу. Выживаете меня? Так я в районо с жалобой пойду!

Тёть Маша не знала и не ведала, что этим бунтом своим спасла Веру от настоящей каторги. Потому что девчонке тринадцати лет таскать вёдра и мыть такие площади каждый день гарантировало слом психики и физического здоровья.

Богородица помогла практически мгновенно.

Вмешался в ситуацию директор. Оказалось, не давал он приказа и даже позволения Веру травить. Это Выдра решила, что до детдомовцев никому дела нет и заступиться за них некому. Она, недавно оказавшись в числе восп и не собираясь тут задерживаться, была уверена, что эти бросы оказались в её полной власти. В такой власти, какой не имели над своими рабами даже рабовладельцы.

Но она ошиблась. Ей пришлось предстать пред ясны очи директора и отвечать ему на очень неудобные вопросы. А поскольку РОР был человек умный и правильно мыслящий, то сделать выводы о намерениях Выдры для него труда не составило.

А она эти планы скрыть не сумела. То, что Выдра измыслила ещё более коварные и злобные планы навредить Вере, неизбежно выплывало из неизбежных ответов на грамотно заданные вопросы. Так что убрать её из детдома – хотя бы на время – было единственным верным способом Веру (да и других) защитить.

Директор предположил, что больше пяти дней Выдра от травли не удержится, а за это время придётся организовать какой-либо законный способ её удалить: отправить на курсы, дождаться пока заболеет она или кто-то из членов её семьи, послать в командировку…

Но сработал закон бумеранга. Буквально через неделю после бунта тёть Маши, благодаря которому мыть полы она Веру уже не заставляла, муж Выдры попал в страшную дорожную аварию. Теперь она разрывалась между работой и больницей. А когда его выписали, ей сначала пришлось взять больничный по уходу, а потом и отпуск. А ещё через полгода она тихо исчезла совсем.

***

С трудом поверив, что тирания Выдры закончилась, Вера смогла, наконец, пойти к дяде Мите. Убедившись, что Сима больше не ходит за ней по пятам, она выбрала время, когда там не должно было быть особо много посетителей: сразу после ужина, когда работники не столько старательно, сколько торопливо, заканчивают все дела, чтобы разбежаться по домам, а детвора уже поужинала и с дядей Митей наобщалась. Сам он, как обычно по вечерам, планирует завтрашнее меню, проверяет свои закрома и составляет список: что имеется в наличии, а что ему предстоит прихватить завтра частью из собственной кладовки, частью – с небольшого рыночка, который открывался в несусветную рань – в шесть утра. И дядя Митя как раз успевал приготовить завтрак.

Увидев Веру, которая тихо стояла на пороге кухни, не решаясь оторвать его от хлопот, дядя Митя просто подошёл и обнял её. Как обнял бы собственную внучку, которую слишком сильно наказали родители за мелкую провинность. Провёл рукой по её волосам и отпустил.

– Компоту хочешь? Вишнёвого!

Вера кивнула.

– А у меня и плюшки есть. Будешь?

– Твои-то? Ты полагаешь, что я такая аскетка, чтобы от них отказаться? Даже не рассчитывай, что откажусь!

По лицу дяди Мити промелькнуло нечто похожее на довольную улыбку и он метнулся к кухонным шкафам.

«Повезло же кому-то с таким дедом! – с лёгкой завистью подумала Вера. – Человек с таким характером и с такими привычками вряд ли хуже относится к собственным внукам, чем к ним, совершенно чужим, безхозным и ненужным».

– Скучала без плюшек?

– А то!

Больше дядя Митя не спросил ничего: благородный человек! Ибо что он мог спросить: паршиво ли ей пришлось? Это и без вопросов было очевидно. Утешать её? Незачем. Это был урок жизни и Вера его твёрдо усвоила. Устала, да. Всяко устала. Особенно психологически. Отдышаться ей нужно помочь, в добре отдышаться, только и всего. А если захочет потом поговорить, так у дяди Мити времени сколько хочешь и желания выслушивать рассказы подопечных – не меньше. Понадобится совет, дядя Митя его даст. Единственно верный совет. Не из собственного опыта, так по выводам из разных, бывших за сорок лет его тут служения, случаев с детдомовцами, которых он кормил.

Но Вера редко просила советов, она и так была умная девочка. Но вот именно, что девочка. В таком возрасте ребёнку всегда нужен нормальный взрослый – просто как доказательство, что не все они выдры.

Ей надо бы спросить у него, не встречались ли ему похожие особы, но если даже и встречались, что он мог бы сказать о том, почему люди становятся выдрами? Что их побуждает травить более слабых и почему, чем слабее их жертва, тем жесточе будет травля?

Конечно, Вера словно бы сама напросилась: своей нестандартностью в учреждении, где всем положено, вроде бы, одинаковыми и стандартными. Но до сих пор эту Верину неформатность принимали как данность и никому в голову не приходило её даже за это укорять.

Ну, склонен человек к уединению и молчанию, ну предпочитает всем на свете прочим занятиям чтение, ну сходится трудно даже с очень хорошо знакомыми людьми – это ведь не преступление. Таким этого человека создали папа с мамой. Гены, пресловутые гены сложились в такую именно конструкцию. Это просто реальный факт и его просто следует признать. А лупить кувалдой по конструкции, которую ты не можешь установить на именно ту грань, которая удобна только тебе, неграмотно: конструкция от этого просто разрушится и в ней вообще не останется грани, на которую её в принципе можно было бы поставить. Или трансформируется в другую конструкцию, функции которой могут оказаться опасными.

***

Для Кати, которая училась ровно, но без особого интереса, куда более притягательными, чем уроки, были события из жизни окружающих. Она знала всегда всё и обо всех. О Вере – тем более: они не только сидели за одной партой, но и в спальне кровати их стояли рядом. Лучшего шпиона за Верой, наверное, трудно было бы отыскать, если бы Катя была склонна к доносительству. Но, при всех прочих достоинствах и изъянах любого детдомовца, болезнь ябедничества, стукачества была самым позорным, что только могло случиться с человеком.

Взять ту же Серафиму, которую в своё время Выдра заставила открыто шпионить. Видимо, был у Симы какой-то изъян, за который, как за крючок вытаскивают рыбу, вытащила её Выдра на этот вселенский позор. Если были у Симы раньше друзья – их не стало. Если было хорошее отношение работников, включая учителей – оно закончилось…

Впрочем, что для Выдры значило чьё-либо будущее, в том числе и Симино? Для неё детдомовцы были отбросами человечества, рождёнными такими же отбросами.

Кате не раз и не два пришлось стоять под градом вопросов Выдры, но единственным ответом на все вопросы было:

– Я не знаю.

– Как ты можешь не знать, если почти всё время рядом с ней?

– У меня свои дела.

Выдра не скупилась на угрозы, посулы и наказания, но взять на испуг детдомовца удаётся крайне редко. Практически никогда. Причём даже если пытаются узнать что-либо даже о практически незнакомом, а если и знакомом, то так, вприглядку, издали, детдомовец на всякий случай промолчит. Чтобы в другой раз промолчали о нём.

Это была не только принадлежность к касте изгоев. Это было и своеобразное благородство, верность: своих не сдавать!

Конечно, не все даже воспы, не говоря уж о преподавателях, были выдрами. Но и они, коснись вопрос какой-либо проблемы или конфликта, на стороне ли своих или же детдомовцев, окажутся?

Да и, разве они понимают, каково это, не иметь в этом мире никого, кто бы озаботился забрать тебя хотя бы на длинные летние каникулы в нормальный дом? А уж на более короткие, зимние, изредка уезжали куда-либо лишь несколько человек.

Впрочем, до лета было далеко, пока на дворе стояла поздняя, на грани зимы, осень, на удивление тёплая. Вера много гуляла, но никогда больше не ходила в тот лес, где сделала последний вдох воздуха Нина. Да и другие тоже обходили лесок этот стороной.

Но Нину помнили. Помнили все вместе и каждый в отдельности. Косвенным тому доказательством было то, что все, полностью, разом, не сговариваясь, прекратили поиски родственников, которых пытались найти, по примеру Нины, некоторые детдомовцы. Нарваться тоже на получение письма с последним и решительным отказом признать тебя за человека? И, тем более, родного человека?

Вера, и до последних грустных событий, не бывшая особенно весёлой и общительной, замолчала практически совсем. Общалась она, кроме дяди Мити, только со Славиком да с Катей. Но и тут общение сводилось к выслушиванию другой стороны да к коротким ответам.

Ей надо было это внутри себя перемолоть. Эту боль перемолоть в тончайшую муку и развеять по самому сильному ветру. Но пока не удавалось.

Катя решила её встряхнуть.

– А тебя Валера ищет.

– Зачем?

– У него спроси.

– Мне неинтересно.

– Ты даёшь! В неё влюблены до потери пульса, а ей неинтересно.

Вера только плечами пожала. Ей действительно не было дела до чужих любовей, страданий, рыданий и прочих страстей. Со своими бы страстями управиться.

– Слушай, так нечестно, – возмутилась Катя, – ты просто права не имеешь на него никакого внимания не обращать!

– Мне можно.

– Это ещё почему?

– Потому что я это я.

– А что такое ты?!!

– Мне не до любовей, интрижек и не до прочих забав. У меня серьёзные проблемы. Мне нужно понять, откуда берутся «выдры» и как от них защищаться.

– А как же Валера?

– Никак. Поизображает и бросит. Всякая игра требует зрителя. Не будет зрителей – игра закончится. Актёр устанет и пойдёт чем-нибудь путным займётся.

Видимо, разговор это Катя затеяла не по собственной инициативе, потому что после школы Валера возник рядом с Верой:

– Поговорить надо.

– Говори.

– Что я тебе сделал?

– Ничего. Мне просто не до тебя.

– А был бы кто-то другой?

– Да мне до всего мира дела нет.

– Понятно.

Пока они так стояли напротив друг друга, Катя поневоле смотрела ему в лицо. Но она умела смотреть сквозь – сквозь кого угодно и видеть всё, что душа пожелает – не теряя при этом нити разговора.

– Эх, была б ты парнем, я бы тебе врезал.

– А и так можно. Врезай.

Он повернулся и побрёл куда-то в сторону, по уходящей налево улице, хотя к детдому было прямо.

Вера не стала его останавливать: пусть с самим собой побудет немного. Глупости затеял, пора излечиваться.

Катя так и не появилась рядом, как обычно, через пять минут: то ли не предугадала, что разговор будет таким коротким, то ли боялась Вериных укоров. Но укорять ведь было бы напрасно: Катя ведь хотела как лучше. В её понимании лучше.

Вера же шла и удивлялась, вспоминая Валеркины глаза: поначалу серые, с мелкими серыми же, но чуть потемнее, точками, она вдруг набирали цвет почти мгновенно и становились синими, как летнее небо. И тут же, мгновенно, превращались во множество точек цвета стали, не становящихся единым целым, а так точками и остающихся…

***

«Немка» Фрида Генриховна всегда здоровалась с учениками по-немецки. Отвечали все дружно. Но что Фрида говорила по-немецки дальше, понимали, а тем более – отвечать ей так же, по-немецки – могли считанные единицы. Вера входила в число избранных, свободно изъяснявшихся на немецком языке.

Сегодня «немка» повела себя странно: не стала проверять по списку присутствующих, не стала вызывать к доске с домашними заданиями. А прямо обратилась к Вере:

– К доске!

Удивлённая до шока Вера вышла.

Немка заговорила по-немецки и настолько быстро, чтобы и те немногие, кто на слух воспринимал немецкую речь, лишились шанса её понять.

– К тебе скоро приедут люди, вполне возможно, что знакомые, а может быть и вовсе незнакомые. Они предложат тебе сделку. Откажись сразу же и не раздумывая.

– Gut, – ответила Вера, не задавая никаких вопросов.

– Эта сделка, – торопливо продолжала Фрида Генриховна, – через несколько лет обеспечит твоё будущее. А они хотят тебя этого обеспечения лишить. Откажись, обещай мне!

– Хорошо, – повторила Вера.

– Я тебе добра желаю. Ты ещё маленькая и не понимаешь опасности! —немка продолжала торопливо трещать по-немецки, заставив класс замереть и начать прислушиваться.

Но почему Фрида была так настойчива? Что предстоит Вере узнать в ближайшем будущем? Откуда немка об этом будущем узнала, Вера даже не спросила: в учительской, скорее всего, что-то услышала. Это ведь только кажется, что школа – сама по себе, а детдом – сам по себе. Если со второго в первую и обратно шесть дней в неделю курсируют несколько десятков учеников, разделить эти два учреждения будет потруднее, нежели сиамских близнецов…

Это будущее наступило в тот же день, как только закончились уроки и детдомовцы вернулись, успев к обеду. Вере дообедать не дали, вызвали к директору.

– К тебе приехали, – сказал ей дежурный.

«Приехали? Кто это приехал? Сроду никто не приезжал, а тут вдруг приехали!» – Вера была сильно удивлена.

В кабинете Ростислава Романовича она увидела двух мрачных незнакомцев, лица которых сильно суетились, а глаза не желали встречаться с Вериными.

– Тут такое дело, Вера, – сказал директор. – Это адвокаты твоих родственников. У тебя есть несколько родственников по отцу, которых они представляют.

«Адвокаты? Ну-ну!!!»

Заговорил старший из визитёров:

– Дело в том, что твоя бабушка, мать твоего отца, недавно умерла. А перед смертью записала на тебя свой дом в станице – названия Вера не расслышала – Ростовской области. – Тут адвокат несколько запнулся, то ли обдумывая, как лучше выразиться, то ли оценивая Верин интеллект и характер. – Тебе этот дом совершенно не нужен, да тебе и не позволит никто в нём одной жить. По крайней мере, до совершеннолетия. А у твоего отца были братья и сёстры, которым бабушка не оставила в завещании ничего. Они будут судиться с тобой, если ты добровольно не откажешься принимать наследство.

«Вон оно что?!!».

– Твои родственники согласны выплатить тебе часть стоимости дома, если ты согласишься им его уступить. – Это второй адвокат, помоложе и лицом погаже, решил дополнить информацию.

– Я должна подумать. У меня адвоката ведь нет.

– Если будет суд, тебе его дадут прямо в суде.

– Тогда подождём суда.

Оба визитёра побледнели так, что, казалось, каждую минуту могли потерять сознание. И оба, отведя уклончивые взгляды от Веры, уставились на директора. Взгляды их были, видимо, такими многообещающими, что теперь побледнел РОР.

– Я могу идти? – спросила у директора Вера.

– Можешь, – каким-то шелестящим голосом ответил он.

Вера немедленно отправилась к дяде Мите: это был единственный взрослый, который мог толково не только оценить новость, но и подсказать Вере, что с этой новостью делать.

Впервые Вера увидела, как дядя Митя чешет в затылке в некоторой растерянности.

– А где эта станица?

– Я не знаю. В Ростовской области.

– Где мы, а где Ростов!

А пока дядя Митя раздумывал, то прибег к обычному способу потянуть время: даже не спросив согласия Веры, стал готовить угощение. И, пока наливал Вере чаю и подавал шанежки, всё-таки пришёл к выводу, что торопиться не стоит.

– Ты правильно ответила насчёт суда, – начал он, присев рядом. – Пусть их поволнуются. Я так полагаю, что пока ты не достигла совершеннолетия, то есть не стала юридически дееспособной – а это ещё целых пять лет – никакого суда не будет. Но юриста знакомого я попробую всё же порасспрашивать, как тебе в этой ситуации быть.

– Самое странное то, – решила уточнить Вера, – что отец никогда не упоминал ни о каких братьях или сёстрах. Ни разу. О родителях говорил, это я помню. И даже помню, как звали ту бабушку, которая подарила мне дом, Мария Фёдоровна, как звали дедушку – помню: Дмитрий Иванович, а ни о ком другом отец не вспоминал. Не странно ли?

– А почему отец твой жил так далеко от родителей?

– Получил распределение после института и женился там на матери. Она красавица была по молодости.

– Как ты?

– Я не красавица. Не уродина и только.

– Почему так думаешь?

– А я не в мать, я в отца лицом. Наверное, потому он меня так и любил, больше чем братьев и сестру.

– А у тебя тоже есть братья?

– Есть. Двое. И сестра. И куча родни по матери.

– Так что ты делаешь в детдоме?

– Живу я тут.

Дядя Митя промолчал. Знакомая история: лишний рот нигде не нужен. При том, что ещё неизвестно, что из этого лишнего рта вырастет и как он себя в будущем покажет.