Грешница Люсиль

– Да? – лениво усмехнулась Люсиль. – А может, в честь проститутки Марии Магдалины?

– Да как ты смеешь! – от негодования Мария начала покрываться красными пятнами. – Господь все видит! Я скажу ему все, и он…

– И он что? – засмеялась Люсиль. – Разрубит меня пополам ржавым топором? По-моему, негоже такой правильной девочке желать кому-то зла, ненавидеть. Твоему Господу это не понравится. Как и то,что ты подкидывала матери в постель дохлых крыс, если была обижена на нее. И то, что пила тайком ром с заезжими рабочими, а наутро сказалась простуженной. И то, что подглядывала, как другие занимаются любовью, и мечтала…

– Замолчи! – истерично закричала Мария. – Замолчи!! – и она убежала прочь, задыхаясь от стыда и негодования.

Аурелиано посмотрел ей вслед и слегка презрительно улыбнулся, Хорхе бессовестно хохотал.

– Здорово! – воскликнул он.

– Не знала,что ты так не любишь свою сестру, – Люсиль покачала головой.

– Я ее люблю как сестру, – Хорхе пожал плечами. – И терпеть не могу как человека. У меня от нее несварение желудка. – Он еще подумал и добавил: – И крапивница. Она молится, как надо, соблюдает все, что надлежит, и за своими сумасшедшими молитвами не видит ни бога, ни самое себя.

– Это печально, – согласилась Люсиль. – И заметно.

– Однако, есть же за тобой грех, – усмехнулся Хорхе. – Пре-лю-бо-де-яяяние. Что скажешь?

– Ну, как хочешь, пусть. А как насчет той дивной истории о твоей свадьбе, рассказанной бедной Лауре? Как насчет того, чтобы назваться чужим именем ради знакомства с Изабеллой? Как насчет работы в городе, которая для твоих родителей была «свадьбой дружище Алонсо»?

– Нет такой заповеди «не ври», – краснея, ответил Хорхе. – Так что врать – не грех.

– Ну-ну, – насмешливо проговорила Люсиль.

Когда стемнело, зажглись огни и костры, музыканты стали играть, и все затанцевали.

Женщины с раскрасневшимися щеками, хохоча, плясали со своими мужьями, забыв о разногласиях. Люсиль порхала в лучах света, и никто уже не называл ее грешницей. Все веселились.

Через пару часов все начали расходиться. Аурелиано почувствовал, что должен оставить Хорхе и Люсиль вдвоем, и заторопился домой.

– Аурелиано, – окликнула его Люсиль. – Зайди ко мне чуть позже. Я постараюсь тебя… не разочаровать.

Он кивнул, улыбаясь, и скрылся в темноте.

Злобный Хорхе набросился было на Люсиль со всякими «как ты могла?!» и «это что еще такое?», но вспомнил свои недавние слова о прелюбодеянии и сконфузился.

В конце концов, женщина обычно становится той, кем ее хотят видеть.

Он долго думал что сказать Люсиль, но так ничего и не придумал, поэтому просто вытащил из кармана чайку и протянул ей:

– Тебе.

– Надень, – лаконично отозвалась она.

Хорхе подрагивающими пальцами кое-как застегнул замочек, осторожно отодвигая мелкие рыжие локоны.

И вот она поворачивается, точь-в-точь как в его мечтах, вот она смотрит на него блестящими глазами, вот она произносит:

– Может, зайдешь ко мне?

Потрясающе!

Сто тысяч безрогих чертей, ну почему, почему он сказал «нет»?!

Злобный Хорхе вышел на берег внутреннего моря. На берегу было темно, пустынно и лунно. Ни Аурелиано, ни Люсиль рядом не было.

Хорхе вдохнул соленый ветер и прислушался. Вдруг откуда-то донеслись знакомые голоса и хохот. Он тряхнул головой и горько усмехнулся.

Первым порывом было найти камень потяжелее – и уйти туда, в глубину, как это делала Люсиль. Но он быстро передумал. Топиться во внутреннем море было,конечно, крайне увлекательно, но куда интереснее было топиться в море алкоголя наяву. Чем он, собственно,и занялся.

Следующие две недели до дня основания поселка жизнь шла как обычно. Мужчины, словно не замечая происходящего, ходили по вечерам к Люсиль. Но чаще всех со дня ярмарки, к удивлению соседей, у нее бывал Аурелиано Молина.

Сначала раз. Потом два. Ну, а где два, там и четыре, а где четыре, там и все двенадцать.

«Ишь, как разошелся, – с досадой думал Злобный Хорхе. – И чего это жена-то от него тогда ушла…»

Не зря же ему когда-то дали имя Глупый Хорхе.

День поселка, как всегда, был ярок, добродушен и пах яблочным пирогом.

Птицы щебетали, стрекозы и шмели весело жужжали, цветные гирлянды развевались на ветру…

Музыканты были готовы играть самую прекрасную музыку…

Но атмосфера была довольно напряженной. С одной стороны, женщинам не хотелось видеть Люсиль снова такой ослепительной. С другой, без нее им было бы попросту нечем заняться.

– Мой опять у нее был, – жаловалась Адриана. – За полночь вернулся! Довольный, как скотина!

– И не говори, – качала головой Ева Фернандес, – Мой по три раза в неделю ходит… Как по расписанию, честное слово!

– Кобели, – ворчала Росита. – И чего их к ней так тянет-то? Было бы, на что взглянуть…

Люсиль появилась, как всегда, неожиданно. Женщины не слышали ее шагов, но почувствовали ее присутствие. Она стояла рядом в черной блузе и желтой юбке, ее волосы были подобраны. И до того она была хорошенькая, что аж злость брала.

– Дамы, – мягко проговорила Люсиль, – я могу сказать вам только одно: вашим мужчинам с вами скучно, и я понимаю, почему. Вам стоило бы заняться собой и уделять мужьям больше внимания – и все!

– В советах шлюх не нуждаемся! – презрительно выкрикнула Росита. – И мы можем сказать тебе вот что: тебе бы стоило следить за собой, чтобы не оказаться в аду!

Женщины загалдели и закивали, выражая полное согласие.

– Послушайте! – воскликнула Люсиль, лучезарно улыбаясь. – Я очень тронута тем,что вы так заботитесь о моей грешной душе и судьбе ее в адском котле. Правда, я очень благодарна вам. Но,согласитесь, было бы не справедливо, если бы я не сделала для вас того же самого и не вспомнила о ваших грехах.

Все притихли. Никто не возражал, хотя стоило бы.

– С нашей любимицей, самой кроткой и религиозной Марией Кабрера я уже беседовала, -усмехнулась Люсиль. – И уж если мне место в аду, то я, так и быть, займу и ей котлишко. – На этих словах Адриана кинулась было к грешнице, но Хорхе-старший удержал ее. Люсиль, сделав вид, что ничего не заметила, продолжала: – Та, которая осуждает секс как явление и на каждом шагу кричит о грехе – подглядывает за теми, кто им занимается. Та, которая твердит о любви и милосердии – молится, помимо прочего, о несчастьях и даже смерти, к примеру, Хуаниты Мендес… ну, и Люсиль Гринье, разумеется, куда же без меня. Издевательства над собственной матерью и распускание сплетен о брате тоже стоит вспомнить. Ну, и еще – девушка, краснеющая при слове «гениталии», запираясь в комнате якобы для молитвы, ласкает себя всеми возможными способами. Трогает свое упругое, податливое юное тело, нежное, прекрасное… Впрочем, об этом теле лучше бы рассказала Анхелика Эспантар, не правда ли?

Люсиль перевела насмешливый взгляд на Анхелику, съежившуюся в тени акации:

– Мать считает ее ангелом. Ну, на то она и мать… Но, кажется, ангелы не спаивают своих подруг в лице Марии и не раздевают их при луне. Еще они не мучают годами парней, умоляющих их о свидании. И уж точно не завидуют таким, как я. Впрочем, Анхелика честна перед собой, лучше других себя не мнит. Это все грехи другой Эспантар, – Люсиль повернулась, выудила из толпы глазами нужное лицо и с удовольствием протянула: – Росиииты. Любезная Росита, видимо, сидит на какой-то особой диете, от которой чудовищно растет нос. Иначе я не могу понять, как он вечно оказывается в чужих делах.

По толпе прошелся смешок. Росита скорчила презрительную мину.

– Уважаемая Росита, – продолжала Люсиль, – если уж так сложилось, что ваш нос каким-то таинственным образом оказался между моих ног, то ладно, так уж и быть. Если ему там уютно – пусть, – мужчины смеялись, женщины шушукались и фыркали, – но в таком случае было бы очень мило с вашей стороны заглянуть в вашу собственную кровать и посчитать всех, кто в ней спал в определенный период вашей жизни – ну, хоть ради интереса. Только,прошу вас,не сбейтесь, и порассуждайте, кто бы мог быть отцом вашей Анхелики. Ваш муж, который уезжал в город? Какой-то заезжий поэт? А может, муж той, кого вы зовете своей подругой?