Темный бог вечности. Червивое яблоко 2

6

Волосы Лины разметались по подушке, глаза ее были закрыты, лицо расслаблено. Стратег потерся щекой о горошину ее левого соска и потянулся к нему губами.

– Прекрати, – Лина, не открывая глаз, лениво отмахнулась от него. – Ты можешь полежать спокойно хотя бы несколько минут?

– Не знаю, – честно ответил Стратег. – Я не пробовал.

– Так попробуй.

Стратег расправил сбитую простыню, поудобнее устроился на боку и подпер голову рукой. Некоторое время он задумчиво смотрел на нее, потом скользнул рукой под одеяло и медленно-медленно, длинно-длинно погладил.

– Лина… – он старался говорить спокойно и даже беспечно, но голос его предательски дрогнул.

– Да? – Лина по-прежнему лежала с закрытыми глазами, но тело ее заметно напряглось.

– Я хочу тебя спросить… можно?

Лина ответила не сразу. Какое-то время она молчала, потом вздохнула, открыла глаза, повернулась к нему лицом и сказала:

– Спрашивай.

– Ну, вот вытащат парни твоего бывшего шефа из-под ареста, переправят сюда, на Азеру и… что дальше?

Лина молчала.

– Пойми меня правильно. Операция вот-вот начнется. Вся ваша группа соберется в Гнезде. Потом перед вами откроется столичный портал. Потом вы конвертируетесь туда, где держат доктора с Лансом, освободите их… и что дальше?

Лина молчала.

– Я просто хочу знать. У меня теперь от каждой близости с тобой остается такое ощущение, что это в последний раз.

– Дорогой, – сказала Лина, еще не зная, что именно она будет дальше говорить. И в этот момент где-то в недрах ее одежды, валяющейся на полу ячейки, кошачьим мявом взвыл инфор-коммуникатор. Орал он сигнал "Боевая тревога", причем в варианте двухминутной готовности. Лина, не скрывая облегчения, метнулась к одежде. Лицо Стратега напряглось и застыло. Пробегая мимо ложа, Лина на секунду прижалась к нему, потом ткнула пальцем в "горячую клавишу" конвертора, раздался хлопок, на мгновение перед глазами Стратега мелькнула каменная скамья Айвена, и… двор Гнезда исчез. Вместе с Линой. А конвертирование-то ей не слишком удалось, – мелькнула в его голове ненужная лишняя мысль. – Разница между поверхностями здесь и там оказалась, пожалуй, и не менее метра…

В Гнезде Лина оказалась третьей, и результат это был великолепный, если учесть, что в момент вызова она была в чем мать родила. Слава богу, ее окно находилось за спинами обоих парней, а остальные посыпались во двор, когда она уже спрыгнула на Айвенову скамью и с нее на землю. Ошибки в конвертировании никто не заметил, не то сраму не обралась бы. А виновен в ошибке был, конечно же, заданный ей вопрос… ждала его, ждала, кучу вариантов ответа мысленно перебрала, и все впустую. Откуда ей было знать, что отвечать, в самом деле?! Вот после завершения операции, тогда уж и… в смысле – там видно будет. Впрочем… лицемерила она, похоже, сама перед собою, а в глубине души все было ею давно решено. Стратег, конечно, чудный мальчик, и будущее его ждет великолепное, и много моложе он, хотя это обстоятельство еще неизвестно, в какую сторону повернулось бы. В итоге.

Мысли были несвоевременные, никак не соответствовали "текущему моменту", так что Лина из головы их весьма решительно выкинула. В Гнездо она попала впервые, но как бы ей ни хотелось все тут переобсмотреть и перещупать руками, обстановка и время к подобному времяпрепровождению тоже не слишком-то располагали. Кибердинеры Гнезда проводили всех конвертировавшихся в кабинет-рум Кулакоффа, где она и застала в полной боевой готовности Шульца с его мальчиками и всяческих иных заинтересованных лиц. К ней тотчас же подскочили какие-то шустрые люди и киберы, и уже через несколько мгновений по своему внешнему виду она ничем не отличалась от товарищей по предстоящему походу – была так же экипирована и так же увешана с ног до головы всяческими приспособлениями для смертоубийства.

Обстановка в кабинет-руме показалась Лине странной. Будто на прием какой-то великосветский попала – все разбились на маленькие группки, слоняются по руму и жужжат. Смени им оружие на хайболы – и уж точно не отличишь.

– Чего ждем? – улучшив минутку, спросила она у Шульца.

– Спироса. Он везет важнейшие разведданные насчет Вашего шефа, в смысле – где содержат, какова охрана, и все такое. Его вот-вот привезут, получим вводную, и вперед. Нет, это просто с ума сойти, как у аталанцев поставлена разведка! Обзавидуешься. Имперцы отдыхают, мне кажется, хотя Вы, как имперский профессионал, возможно, с этим и не согласитесь.

Лина вспыхнула и злобно ощерилась. Это самое "имперский профессионал" ее, можно сказать, уже до печенки достало.

– Ну, что ж, – сказала она с вызовом, – значит, время еще имеется, можно расслабиться, оглядеться. Так сказать, человек из народа имеет возможность изнутри ознакомиться с бытом своих народных заступников, а по совместительству грандов Первой Империи.

Шульц сделал большие глаза, покрутил головой, покосился на Линины никелевые контакторы и спросил телетаксерным шепотом:

– А Вы из народа?

Лина опомнилась – что это она, в самом деле? – демонстративно хмыкнула и сказала:

– Это по сравнению со здесь живущими-то?.. Шутить изволите? Я так, второимперская мелочь, пусть и титулованная… Ну, так и что? Вы пойдете со мной осматривать близлежащие "покои", пока время есть, или будете уверять, что Вам вовсе даже и не любопытно?

Шульц весело рассмеялся.

– Все дело, видите ли, в том, что я тоже здесь живу.

М-да, сказала себе Лина, предварительно самокритично обозвав себя дурой, знала ведь, что имеешь дело с Рексом Азерски, могла бы и сама догадаться.

– Впечатляет? – веселился Шульц.

– Конечно, еще бы, – Лина сделала вид, что не так его поняла. – Где еще это можно увидеть воочию? Все такое… материальное. Вещественное такое. Все-все. Никаких тебе трансформеров, никакой стандартной опространственной мебели из силовых полей, никакой голографии. Все вокруг состоит?.. имеет?.. является?.. да-да, именно является изготовленным из материи, даже статуи вот эти, даже картины. Причем не просто из материи, а из материи природной. Из натурального дерева, камня и все такое, а отнюдь не из пластика и бетона, потому и выглядит очень… как бы это сказать… очень красиво и изящно. Штучно, вот как все это выглядит. Нигде, дорогой полковник, я не встречала даже намека на что-нибудь подобное. Мы, дворянство второй Империи, если уж самокритично, в сравнении с этим, – Лина широким жестом обвела пальцем вокруг себя, – как в народе говорят, так-себе, "пописать вышли". – Лина споткнулась на этой своей вульгарности, мысленно обругала себя, поморщившись, и продолжала уже вполне серьезно. – Мы, правда, в отличие от многих, все-таки способны понять, какой мощный энергетический заряд несет в себе настоящее большое искусство, и какое воздействие оно, овеществленное, тысячелетиями оказывает на своих хозяев. Сейчас, когда я все это вижу, должна сознаться, что оно чуть не раздавило меня. Поверьте, полковник, очень многое в Рексе я начинаю понимать только сейчас.

Шульц похлопал глазами, молча глядя Лине в лицо. Потом с явным трудом оторвал от нее взгляд и оглядел кабинет-рум с озадаченностью.

– В общем-то, я в этом во всем совершенно не разбираюсь. Ничего подобного раньше я не видел вообще. Происхождения я самого плебейского, и судить более или менее внятно могу только об одном аспекте всей этой красоты – о ее стоимости. Да и то в терминах типа "обалденно" и "запредельно". Люди моего ранга охраняют богатые дома, а не болтаются по их залам для возвышения, так сказать, собственной культурности. Разве что сериалы телетаксерные из исторической жизни и видим. Я, в отличие от Вас, до Азеры даже у… в общем, ни у кого верхнего дома не бывал, не то чтобы у имперских грандов, – сказал Шульц, явно, хотя, может быть, и невольно демонстрируя знакомство с имевшими хождение по Корпусу сплетнями о ее интимной жизни. Лина внутренне усмехнулась и продолжала.

– Я бывала и у людей много более высокопоставленных, чем Вальтер Сальм, если Вы это имеете в виду, полковник. Все это культурное наследие здесь не только веками собирали. Здесь его холят и лелеют. Оглядитесь повнимательнее. Тут все поражает изысканностью естественного, выразительной красотой настоящей штучной работы. Тем, что в древности, собственно, и называлось этим странным – если честно – до конца так и не понятным современному человеку словом искусство. Взять хотя бы вот эти изображения на стенах. Даже рамы, в которые они помещены, есть настоящая неподдельная роскошь. Они не изображают позолоту, они именно что позолочены. Нет, конечно, в каждом сериале из жизни всяческих "Луёв", четырнадцатых, там, пятнадцатых или еще с какими-нибудь номерами, подобные штуки являются обязательной принадлежностью дворцовых или замковых румов, но – заметьте! – там их никогда не показывают крупным планом. Только издали, потому что имитировать такие вещи невозможно. А здесь даже помещения отделяются друг от друга не портальными мембранами, пусть и украшенными стразами и перламутровыми блестками, как в телетаксере, а самыми настоящими резными деревянными дверями. Посмотрите, полковник, на дверные ручки, на все эти панели и накладки. Это же настоящая бронза, настоящий, подлинный фарфор! Обалденная, невероятная, сумасшедшая красота и роскошь.

– Чисто женский взгляд на проблему, – пробормотал Шульц самому себе, потом пожал плечами и громко повторил, уже адресуясь к собеседнице: – Типично женский взгляд. Все это, безусловно, красиво, производит впечатление, и все такое, но хотите я покажу вам тут кое-что, мимо чего не может равнодушно пройти ни один мужчина?

Зал, в который он провел Лину, и залом-то, собственно, назвать было нельзя. Это была длинная и довольно узкая галерея, одна стена которой была стеклянной и представляла собою сплошное окно, выходящее во внутренний сад, а вторая была сплошь увешена старинными живописными портретами в тяжелых рамах – потемневшими от времени изображениями всех Азерски за много веков – и от одного взгляда на эти портреты мороз продирал по коже. Со стены на зрителя смотрела сама история человечества.

– Ну, и где же тут Сам? – тихо спросила Лина.

– Айвен?.. Его портрета тут нет, портреты стали писать позже, начиная с его внука, Николая. Но на одной картине он тут все-таки есть. Вот он, сидит на каменной скамье, видите? Типичный Азерски, не знать, так подумаешь, что Рекс… разве что ростом поменьше.

– А рядом с ним кто? Вот этот бородатый толстяк? Из команды, или родственник какой-нибудь?

– Это его друг, о котором практически ничего больше и не известно, кроме того, что он тоже был капитаном Космического Патруля и носил прозвище Пабмейкер.

– Непонятно, – удивилась Лина. – Как можно было совмещать капитанство в Патруле с созданием пабов и вообще любых других увеселительных заведений?

Шульц пожал плечами.

– Не знаю. Может, деньги инвестировал?

В дальнем торце галереи хлопнула дверь, послышались торопливые шаги и громкие голоса. К собеседникам стремительно приближалась группа людей, во главе которой шагали Кулакофф, Спирос и Айно.

Черный Барон, шедший впереди, коротко кивнул Лине и обратился к Шульцу.

– Здравствуйте, полковник. Где Ваши люди?

– В кабинет-руме господина Кулакоффа. Ждут вводную… – Шульц покосился на Спироса и спросил, не удержавшись, – поездка была удачной?

– Более чем, – буркнул Спирос нервно. – Где содержится господин Сальм, мы теперь знаем. Но мы знаем и кое-что другое. В Империи затевается какая-то гадость. Зашевелились военные, зашевелилась санация. Куда-то исчез флот гроссадмирала Хилтибранта, а это один из самых мощных флотов Империи. А у нашего друга Советника от Информации при Координаторе по делам колоний на его базовой планете "Темная" творятся, извините за каламбур, совершенно темные дела. Там орудует один из лучших моих агентов, легенда у этого агента железобетонная, ну и повезло ему, конечно, не без этого. Подобрался этот агент к Полигону вплотную, и гоняют на нем – уверенность практически полная – именно клона вице-короля. Так что, ребята, давайте, давайте, завершайте поскорее свою благородную миссию с Сальмом и – вперед! Настоящая работа вас заждалась.

– Освобождение доктора Сальма совсем не есть благородное чистоплюйство, – сама себе удивившись, резко сказала Лина. – Во-первых, мы показываем своим, что никого в беде не бросим ни при каких обстоятельствах. А во-вторых, демонстрируем имперскому руководству, что от нас никому, нигде и никогда спрятаться не удастся. Что каждый из них в случае чего за художества ответит собственной головой. Что никакая охрана защитить их не сможет, мы вполне способны появиться перед ними и за спинами охраны. И вот это, пожалуй, важнее всего.

– Мадам совершенно права! – решительно заявил Спирос. – Это, и в самом деле, наиважнйшая задача. Только вы, уж пожалуйста, присмотрите там за моими парнями, они среди вас новички, и опыта вашего у них нет.

Глава десятая

1

Жизнь напрочь отказывалась входить в нормальную колею. Объект номер один с шеи, конечно, свалился, но вот что касается объекта второго, тут дела шли, скажем прямо, просто отвратительно.

С Аной-Сурией работы было невпроворот, так что Генрик вначале даже обрадовался, что лаборатория решением сэра Советника была напрочь отстранена от Трассы. Казалось бы, тело у Аны-Сурии с оригиналом одно и то же… ну, практически… тем не менее, любой Генриков сотрудник, даже знакомый с оригиналом только по видеозаписи, отчетливо видел разницу. Все, что из прототипьего тела и сознания можно было выкачать – выкачено, проклассифицировано, разбито на файлы и предоставлено в ее, Аны-Сурии распоряжение. Все, что возможно, нужно и даже просто могло пригодиться, введено в компьютер, согласовано и упрятано в системных файлах отложенного фантома – что Ана-Сурия есть всего лишь отложенный фантом, а не полноценная человеческая личность, Генрику все время приходилось себе напоминать. Надо было сделать так, чтобы это все воспринималось клонфильтром как неотъемлемая принадлежность форматирующего фанта. Удалит еще к чертовой матери. Работа проведена такая, что, по самому искреннему убеждению Генрика, за нее каждому из его лаборантов следовало присваивать докторскую степень. Да и сама девушка старалась изо всех сил. Но, чем больше Генрик работал, тем крепче утверждался в своем убеждении, что поставленная цель – изготовление подлинного двойника реального человека – вряд ли вообще была достижима для отложенного фантома. В принципе.

Наконец, наступил момент, когда Генрик вынужден был признать, что давно уже топчется на месте, и что дальнейший прогресс подопечной в требуемом направлении совершенно невозможен.

На первое место для него теперь выходила одна задача: устроить дела так, чтобы не отвечать за неизбежный провал ее миссии на Азере. Да и девчонку было жалко до слез, за время совместной работы Генрик успел к ней привязаться. Теперь он уже и сам не знал, сколько в его действиях по отношению к ней было холодного, трезвого и циничного расчета, а сколько искренней заботы и сочувствия. Все как-то перепуталось. Перемешалось все как-то. Оставалось только посмеиваться над самим собой – ну, не получается из тебя, парень, законченного подлеца, как ты не старайся!

В том, что поставленная Координатором цель – уничтожение Азерски – никогда не будет достигнута, Генрик был не то что бы уверен или даже убежден, он это знал. Он сильно подозревал, что знают это и другие участники Проекта "Троянский конь". Он был уверен, что Информант-то уж точно знает, и не вылезает со своим знанием к Координатору исключительно из чувства самосохранения, предпочитая колебаться совместно с генеральной линией начальственных предначертаний. Ну, в самом деле, почему для себя сэр Координатор и иже с ним считают возможным обретение бессмертия в использовании собственного фанта и клонированного тела, а тому же Азерски они в такой сообразительности отказывают? Они, что же, всерьез полагают, что Азерски или тот же Кулакофф глупее их?

Самой сложной частью его отчетов Советнику стало манипулирование коэффициентом идентичности Аны-Сурии прототипу. Уже давно коэффициент застыл на значении восемь целых двадцать одна сотая. Это, по мнению Генрика, был потолок, которого она и достичь-то сумела только предельным напряжением всех сил.

В отчетах "наверх" Генрик систематически занижал этот показатель, поставив себе за правило не показывать его выше уровня три целых шестнадцать сотых. По его расчетам, Ану-Сурию должны были у него забрать не позже послезавтра. Именно поэтому, начиная со вчерашнего дня, он начал обозначить в ней скачкообразное увеличение фактора идентичности. Генрик хотел иметь возможность потом, когда Координатор приступит к "раздаче слонов" после провала, орать, что ему преступно не дали возможность развить наметившийся успех. Опасность было только в одном. Дату он установил, исходя из поведения Гольденцвикса. А вдруг он ошибся? Вдруг неправильно истолковал действия сэра бывшего Наместника? Вдруг Гольденцвикс его, Генрика, "играет"?

С Гольденцвиксом пришлось столкнуться буквально "зубы в зубы", и ставил его на место Генрик в самой жесткой форме. Дело чуть до поединка не дошло. Свое назначение куратором объекта номер два барон воспринял как последний шанс вернуться в "сферы" и снова оказаться на виду. Да и поквитаться с этой сволочью Азерски ему хотелось, пожалуй, не меньше. Любое препятствие, вне зависимости от степени его объективности, воспринималось Гольденцвиксом как личный выпад против любимого себя.

Сэр бывший Наместник, можно сказать, плешь Генрику проел своим "когда все будет готово? " и совершенно кретинистическими указаниями и советами. Не тривиально надоел, а именно осточертел до последней крайности. Он заявлялся в лабораторию с завидной регулярностью и нагло пытался командовать и распоряжаться. Когда эти его поползновения были Генриком пресечены, он стал являться в фантоме и по-прежнему всюду совать свой нос, нудить и погонять исполнителей. В конце концов, выведенный из себя Генрик наорал на него, не стесняясь в выражениях, и запретил охране в каком бы то ни было виде пускать его в лабораторию вообще, а на все лабораторные фантоматоры велел установить соответствующие фильтры.

Перепуганный сэр "Внутренняя Безопасность" противоречить не посмел, помня о крутом нраве главного Научного актуализатора и о судьбе своего предшественника. Он в панике кинулся за инструкциями к самому Советнику, все еще пребывавшему на Темной в истинном теле. Советник, по горло занятый объектом номер один, турнул его так, что бедный ВБ с тихим визгом залез к себе в нору зализывать раны.

Однако экс-наместник и не думал сдаваться. Не яйцеголовому же, в самом деле, тягаться в игре на нервах с махровыми солистами подковерных филармоний? Сэр Гольденцвикс, и не появляясь лично, продолжал доставать Генрика со всей возможной изощренностью. Он включил "обратный счет" времени, контрольный срок которого истекал именно завтра, и принялся бомбардировать ненавистного адресата видеопосланиями в виде числа дней, часов, минут и даже секунд, оставшихся до истечения этого срока. Большего подарка Генрику он сделать не мог, если не "играл" его, конечно.

Цифры виртуалили перед Генриком чуть ли не постоянно. Во всяком случае, они были и первой информацией, что попадала ему на глаза по утрам, и последней перед сном. Отключить их было не то, чтобы невозможно, но неразумно и нерационально – если в планах сэра Советника случатся изменения, то сэр Гольденцвикс их отследит. Обязательно и старательно. Неизбежно отследит, одним словом. Приходилось терпеть.

А была – все-таки была! – еще и Трасса.

Формально работы на Трассе замыкались на сэре Графенбергере – своем родном, но-таки теологическом сукином сыне. Ему подчинялись службы слежения, служба сопровождения, служба захвата – люди таинственного Изегрима. Группы технических специалистов, посменно дежурившие в ЦПТМ, тем же решением сэра Советника были переподчинены непосредственно Графенбергеру – факт, с одной стороны, снимающий с Генрика всякую ответственность за любые тамошние безобразия, но, с другой-то стороны, в высшей степени тревожный. Авторитет Генрика в лаборатории после всего наслучавшегося вокруг первого и второго объектов был непререкаем. Ребята, прикомандированные к ЦПТМ и постоянно прибегавшие к нему советоваться, приносили ошеломляющие вести – объект развивался так стремительно, как и не снилось ни одной предыдущей модели. Похоже, наихудшие опасения разжалованной культуристки Брунгильды начали потихоньку сбываться.

Что касается Аны-Сурии, то стоило бы – решил Генрик еще в самом начале их новых взаимоотношений – за все ее старания, да заодно и для поддержания собственного имиджа опекуна и покровителя, обеспечить ей весомые поощрения. После долгих надоеданий начальнику, Генрику удалось добиться для нее разрешения на свободное перемещение, правда, только в пределах лаборатории. Подземный город и – тем более – поверхность по-прежнему оставались для нее закрытыми. Советник и на снятие с ее рума запоров согласился только и исключительно под личную ответственность Генрика.

– Если она кого-нибудь трахнет, – сказал Советник, накладывая на докладную разрешающую резолюцию, – да потом еще и пришьет, чем это тебе грозит, ты понимаешь?

Генрик позволил себе фамильярную ухмылку.

– Уверяю Вашу светлость, что ни какой-нибудь герр Латриненшайсер из кордегардии, ни сэр Факмен из научных отделов, ни даже мсье де Мерде из отдела клонбоди и близко к ней не подойдут.

– А если подойдет она?

– Каждый тут же и с места не сходя примется оправдывать фамилии, и нам придется тут же задействовать всех кибердинеров. Для уборки румов… от дерьма, я имею в виду.

Так или иначе, решение было принято. Генрик лично проследил за сменой внешнего запора в ее руме на двухсторонний, причем обставил этот процесс весьма торжественно.

– Дорогая, – сказал он, даже не дожидаясь ухода технических специалистов, устанавливавших новый замок – с этого момента ты смело можешь считать себя не… как бы это сказать… объектом всяких там воздействий, а моей личной гостьей и коллегой по работе.

– А что, – спросила Ана-Сурия, ехидно улыбаясь, – бывают еще какие-то коллеги? – и жизнерадостно, широко раскрывая рот, взахлеб рассмеялась. – Спасибо, Генрик, спасибо, я это все очень ценю. Правда. Ты мне веришь?

– Разумеется! – не менее весело отвечал Генрик, не преминувший отметить про себя, что та, другая, которая прототип, смеялась бы совсем иначе: и пасть, как багамут, не разевала бы, и вульгарностью от ее ржания за милю не несло бы.

Их занятия теперь, собственно говоря, напоминали скорее дружеские беседы. Причем проходили эти беседы не только в осточертевшем Ане-Сурие лабораторно-жилом руме. Генрик показывал ей все рабочие помещения лаборатории. Он живо интересовался ее прошлым, и Ана-Сурия, проникшись полным доверием, рассказывала ему о своей прошлой жизни все без утайки. О том, как когда-то, безо всяких контакторов она умудрилась взломать защиту Центрального банка Азеры и украсть у Старой Дамы о-очень большие деньги. Как вживила себе контакторы. Как впервые убила первого в своей жизни человека – полового партнера – и каким потрясением для нее было обнаружить у себя наклонности секс-маньячки.

– Как ты умудрилась попасть на корабль, под завязку набитый скрыплами? – удивлялся Генрик.

– А вот так и умудрилась. Люди Старой Дамы мне говорили, что летят за скрыплами, но я не верила и решила, что хотят они пошарапить имперского флагмана. Может, ты не знаешь, на нем осталось чертова прорва наградных пластиковых банковских карт. Целые ящики.

– Я в курсе.

– Ну, вот. Я их уговорила взять меня с собой. На поверхность Рибартона они меня не пускали, да я и не рвалась. Видел бы ты, в каком виде они оттуда возвращались, причем сперва-то все с пустыми руками. Наконец, вваливаются радостные, счастливые, орут ура, целуются.

– А дальше?

– Спереть у них ящик и смыться оказалось всего лишь делом техники. Откуда мне было знать, что эти идиоты все время говорили правду, что в ящиках икра скрыплов, а не пластиковые карты, и что хранить их надо в холоде?

Когда Генрик повел Ану-Сурию осматривать внеслужебные блоки лаборатории, они и не подозревали, что видятся в последний раз.

Под ногами гулко гремели прутья металлического настила. Попадавшиеся навстречу сотрудники лаборатории и охранники шарахались в сторону, испуганно бормотали неизменное "здрасьте" и старались бочком – бочком прошмыгнуть мимо. В глаза никто не глядел. Генрик хмурился, потихоньку зверея. Ана-Сурия философски пожимала плечами. Разговор привычно съехал в проторенную колею.

– Арест был полной неожиданностью для меня, – рассказывала она. – Я думала, что никому и никогда не удастся проследить деньги, что я украла. Но, как видишь, ошиблась.

– Понимаю, – Генрик задумчиво кивал головой. – Не тех людей ты выбрала для грабежа. Рекса Азерски провести трудно.

– Это был не Рекс. Рекса тогда на Азере вообще не было. Ловили меня даже не люди Старой Дамы, Гнезду в это время было не до финансовых расследований. Ловили меня люди Фетмена, как ни странно. Наши азерские богатеи страшно перепугались. Воровать деньги друг у друга дозволено только людям их круга. Если хапнул кто-то посторонний, все распри побоку и – ату его!

– Тут есть одна непонятка, – задумчиво сказал Генрик. – Черный барон вживил себе контакторы даже чуть раньше, чем ты. Как же так вышло, что ты замки открывать могла, а он нет?

– Это-то как раз совсем просто. Стрессов моих он не имел. Вот и все. Сейчас-то, небось, щелкает их как орешки. А тогда вся эта гнездовая гоп-компания на меня чуть ли не молиться была готова. Вот и показалось мне очень весело и прикольно наколоть своих новых друзей. Я и наколола. А когда в ящик полезла, чтобы заглянуть, там от тепла из икры уже и скрыплы вывелись.

– Да. Невезуха жуткая.

– И не говори.

– Но Рекса пришить все-таки хочешь?

– Больше всего на свете.

Когда они, миновав последний пост охраны, вышли в центральную шахту жилого квартала, Ана-Сурия испытала настоящий шок.

С правой стороны вдоль всей стены тянулись ровные ряды люков жилых ячеек. Слева зиял провал шахты, впрочем, неглубокой – этажей на пять-шесть – и узкой. На той ее стороне, как и здесь, находились этажи жилых ячеек, вдоль которых тянулись настилы из металлических прутьев, отделяемые от провала шахты невысокими перилами. Картина была до жути знакомой. На какое-то мгновенье ей почудилось, что она снова оказалась в проклятом азерском санатории, что вот сейчас, сию минуту вывернется навстречу сама густопсовая лесбиянка и садистка Жаба. Ана-Сурия невольно потрясла головой, отгоняя наваждение – воспоминания накатили отнюдь не сладостные. Она повернулась к Генрику и не без ехидства спросила:

– По ночам здесь пол под током?

– Здесь-то зачем? – удивился Генрик. – Как тогда народу общаться в свободное время? В переходах к лабораторным румам – да, под током… был, пока я не отменил этот идиотизм, а здесь-то и вообще с какой стати? – Генрик споткнулся о ее иронический взгляд и нахмурился.

– В твоих словах есть какой-то подтекст. Но я его не улавливаю. В чем дело? Что ты имеешь в виду?

Ана-Сурия вздохнула.

– Вот там у вас, я так понимаю, центр развлечений? Кафе, тренажерный зал, боулинг какой-нибудь? Вот та площадка внизу, это место для переклички личного состава смен, правильно? Вон там лифтовые блоки, и на каждом этаже возле лифтовой площадки пост охраны, хотя лифты наверняка исключительно внутренние. А наружные лифты, что ведут на поверхность или в тоннель метро, это я уже видела, это вообще за кордегардией, и доступ туда без пропуска заказан, небось, даже для тебя… я права?

– В общем-то, да. Ошибки, если и есть, то незначительные. Не только кафе, а еще и ресторан с танцевальным залом и кабинками от приличного дома моды, не Оксфорд, конечно, и не Ла Скала с Мулен Ружем, но все-таки. Не тренажерный зал, а спортивный комплекс. Я лично передвигаюсь совершенно свободно и бесконтрольно, да и доступ на местный общеимперский Бродвей для моих сотрудников совершенно свободный. Не похоже, чтобы ты решила мне продемонстрировать проницательность. Тебя все это очень больно и очень лично задевает. Почему?

– Почему… В санаториях ты, судя по всему не сиживал, милый друг. Там, в Старых Мирах. Правильно?

– Разумеется, неправильно. Я вел в Столице довольно бесшабашную жизнь. Однажды провел в заключении почти две недели. За дуэль. Правда, санаторам тогда ничего так и не удалось мне пришить.

– Я говорю о настоящем санатории, а не о Кабинете Предупредительной Заботы. КПЗ это не санаторий. КПЗ в сравнении с санаторием просто курорт. Я, как ты знаешь, много времени провела в санатории. В каком-то смысле это был элитный санаторий, там содержались подсанационные, необходимые Городу. Мы занимались управлением грузопотоками Объединенных Компаний на Азере. Так вот я что тебе скажу. Ваша, так называемая, лаборатория и наш санаторий сооружались чуть ли не по одному типовому проекту. Да и жизнь санаторная от вашей лабораторной если и отличается в смысле свободы и комфорта, то все равно очень далека от идеала.

Генрик угрюмо молчал.

– Извини, – сказала Ана-Сурия, легонько тронув его за рукав. – И спасибо, что ты мне все это показал. Не думай, что я свинья неблагодарная, и не ценю. У тебя неприятностей из-за этого не будет? А то, я гляжу, биопы косятся.

– Переживу, – буркнул Генрик. – И не на меня они тут косятся. Ну, что, развлекательный блок смотреть будешь? Могу и на общеимперский Бродвей тебя протащить, плевал я на все эти запреты. Туда даже местные аристократы захаживают из особо приближенных. Маски на рожи напялят и – вперед! У меня такие маски тоже имеются, так что, если захочешь…

– Потом как-нибудь. Пошли назад, надо заняться этикетом. У прототипа это было в крови. На автомате. Говорят, она даже обхамить при желании могла так, что не сразу и поймешь, что тебя обхамили. Очень, говорят, аристократично. Очень. Не дотягиваю я до прототипа. Надо работать.

В кармане у Генрика дурным мявом взвыл коммуникатор. На связи был Советник… ну, и что там опять стряслось? Генрик махнул Ане-Сурие рукой, чтобы шла одна, и соединился с разгневанным шефом.

– Никогда тебя на месте нет, когда ты нужен, – орал Советник. – Где тебя черти давят?!

– Работаю, как и велено, с объектом номер два.

– Отправляй все свои дела под хвост крысе и вали немедленно сюда! Твои дела со вторым объектом закончены. Ее сегодня же заберет у тебя Гольденцвикс!

– Нельзя! Ни в коем случае! – завопил Генрик во все горло. – У меня наметился прорыв! Посмотрите в отчетах на коэффициенты…