За гранью света

Запах

Вначале появился запах. В коридоре едва уловимо тянуло трупной вонью, и я списал это на завалившийся куда-то мусор из пакета, который часто ставил у двери, чтоб потом вынести и не забыть. Обшарив и отмыв все закоулки и ничего не найдя, я решил, что, может, что-то испортилось в шкафу, стоящем в коридоре. Обычно там лежали обувь и одежда не по сезону, но иногда туда же я ставил пакет с луком, когда его некуда было деть на кухне. Сгнивший лук тоже воняет о-го-го. Обыск шкафа показал, что и эта версия оказалась ложной.

– Ну всё, – подумал я. – Видать, мышь сдохла под полом.

Полы в моем доме были старыми, деревянными, покрытыми обычным недорогим линолеумом, но перспектива вскрывать их меня совсем не радовала. Запах тем временем усиливался день ото дня.

Примерно через неделю с момента появления вони я решился: сдвинул шкаф, содрал плинтус и линолеум и принялся снимать доски. Дело оказалось весьма трудным, и только через два дня я снял весь пол в коридоре. Кроме пыли, там ничего не было. Выругавшись, я стал собирать всё обратно. Ломать не строить, поэтому восстановительные работы затянулись на неделю. Запах же становился всё сильнее и невыносимее, причем ощущался только в коридоре и нигде больше.

Примерно через месяц с момента появления вони, когда было обследовано всё вплоть до розеток и выключателей, я решился переклеить обои, надеясь на это, как на самый последний вариант. И вот, стоя на стремянке под потолком, я понял, что запах усиливается в районе люстры. Проверил – так и есть. Я незамедлительно снял люстру, разобрал патрон для лампочки, потрогал пальцем место крепления светильника к потолку около крюка. Там ничего не было, просто рядом воняло в воздухе.

Я слез с лестницы и, не повесив люстру на место, пошел на кухню, сел и задумался. Источник вони казался каким-то нереальным, но он совершенно точно был. Причем запах ощущал не только я, но и все приходящие гости, так что списать его на обонятельный глюк не вышло. В результате я плюнул и смирился.

Примерно через месяц после неудачной поклейки обоев, проходя мимо шкафа в коридоре, я заметил в полированной поверхности мутное отражение продолговатого предмета под люстрой. Он напоминал серый кокон. Стоит ли говорить, что ничего подобного в реальности не было. Я немного занервничал и списал это на галлюцинацию и мутную дверцу шкафа. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что отражение ведет себя как настоящее – меняется в зависимости от точки зрения. Аномальное место я стал обходить по стеночке. А что еще оставалось?

Каждый день я наблюдал за предметом в дверце и каждый день отслеживал еле заметные изменения. Он словно приобретал форму: прорисовывались руки и ноги, странно повернутая голова… В отражении шкафа постепенно проступил образ висельника.

Отвлекусь на минутку, чтобы уточнить, что в этой квартире совершенно точно никто не вешался. Не было висельников и по соседству, так как дом являлся ведомственным и мой отец получил тут квартиру сразу после постройки. Все квартиры были заселены работниками МВД и их семьями.

Поняв, что именно вижу в отражении, я надел тапки и пошел к соседу – подполковнику полиции в отставке. Бравый полицейский открыл мне дверь и, ничуть не смущаясь того, что из одежды на нем были только семейные трусы и тапки, а на роскошных седых усах остатки борща, сказал:

– Ну привет, Сашка, зачем пожаловал?

Я помялся на пороге:

– Здравствуйте, Михалвасилич. Я того… Можете ко мне зайти на пару минут?

Подполковник исподтишка кинул взгляд через плечо и прошептал:

– Сейчас, Катерину Семеновну спрошу. Она сегодня вечер воспоминаний устраивает, – с этими словами он повернулся и зашел в квартиру, не прикрыв дверь. – Катеринсеменна, Александр пожаловал, нужно помочь парню, я отойду? Нельзя же человека в беде бросать! – пробасил полицейский, углубляясь в комнаты.

– Ой, а что случилось? – раздался тонкий голос его жены и, обогнув подполковника, в коридор выпорхнула Катерина Семеновна собственной персоной.

Дама она была колоритная: ростом около метра шестидесяти и примерно ста килограммов веса. Муж боялся ее до дрожи в коленях, но обожал и превозносил, как богиню. Она была доброй и хозяйственной, обожала детей и животных, но почему-то перед ней тряслись все. Впрочем, у генерала дома начальник – генеральша, так и тут, видать, было.

– Здрасьте, – пробормотал я. – Там немного помочь… по дому, – я запнулся, идей не было, а соседка смотрела хоть и взволнованно, но испытующе. – Мужской совет нужен, – выпалил я, внезапно озаренный. – По поводу проводки и фазы.

Лицо Катерины Семеновны расслабилось.

– А, ну хорошо. Ничего в этом не понимаю, – она улыбнулась и, пропустив вышедшего из комнат подполковника, уже одетого в спортивный костюм, удалилась на кухню.

Мы прошли ко мне, и я остановился в коридоре.

– Ну вот, собственно, – промямлил я, топчась около шкафа и указывая на него кивком головы.

Было страшно, что Михаил Васильевич ничего не увидит, а я просто сумасшедший.

– Твою мать, – сказал подполковник и вытаращился на отражение. – У тебя водка есть?

– Есть… На кухне, – промямлил я.

Что он собирается с ней делать? Как оказалось, водка была для нас. Я разлил ее по стопочкам, и мы выпили не чокаясь.

– Дела, сынок, – проговорил подполковник. – Я такого раньше и не видел, только слышал всякое разное. Или мы с тобой вдвоем с ума сошли, или это чертовщина какая-то. Ты бы съехал отсюда, а то, знаешь, я в работе странных случаев много повидал, мало ли что.

– Как съехать? – ошалел я. – Может, попа позвать или бабку какую?

– Вот точно нет, – рубанул подполковник. – Я этого шарлатанья насмотрелся, только деньги вытянут.

Он замолчал. Мы посидели с полчаса, выпили почти всю бутылку, и сосед ликвидировался домой, напоследок пробормотав:

– Ты об этом лучше никому не говори и не показывай. Шкаф выкинь, сам съезжай, а квартиру сдай кому-нибудь.

Я кивнул, закрыл дверь и задумался. Если переживу ночь, то завтра точно выкину шкаф, а там посмотрим. Утро началось с головной боли и вони трупа. Вчерашнее решение не казалось таким уж безумным, и учитывая, что была суббота и идти на работу было не нужно, я принялся за дело. Стараясь не смотреть на отражение, разобрал шкаф и вынес его на помойку. Запах остался, и я, вздохнув, полез в интернет искать съемную квартиру, благо зарплата позволяла. Квартира нашлась быстро, не очень большая и простенькая, зато с хорошей хозяйкой и без вони. Свою я закрыл пока что – сдать этот морг вряд ли получилось бы.

Первые месяцы прошли гладко, всё было как всегда, жизнь шла своим чередом. В свою квартиру я наведывался примерно раз в неделю и ощущал тот же запах – видимо, труп никуда не делся. Я вздыхал, закрывал дверь и уходил. Месяца через четыре после того, как я съехал, мне среди ночи позвонил сосед и сказал, чтобы я срочно приезжал, так как с квартирой какие-то проблемы. Я сорвался в тот же миг, ожидая ужасов, но то, что меня встретило, вызвало просто панику. Дверь в квартиру была открыта, на площадке топтались соседи, полиция и врачи, которые выносили из моего дома человека на носилках. Другой человек сидел в углу под пристальным взглядом двух полицейских и, рыдая, бился головой о стену.

– Заходи, Саш, – раздался голос за спиной, и я увидел выглянувшего из-за соседней двери подполковника.

Я вошел к нему и спросил с ходу:

– Что случилось? Здравствуйте.

– Привет, привет, – ответил он, поглядывая мне за плечо в подъезд. – Это я вызвал полицию. Пошли на кухню, расскажу.

Он прикрыл входную дверь и прошествовал вглубь квартиры. Грузно усевшись на табуретку, Михаил Васильевич посмотрел на меня и начал рассказ:

– Спал я сегодня плохо. Вышел на кухню попить и слышу вопль. Ну я к глазку прильнул – пусто на площадке. А там орут что-то, и вроде как из-за стены, где твоя хатка-то. Я в подъезд – дверь твоя приоткрыта, и крики из-за нее. Ну я сразу вызвал наряд, в момент приехали-то, как к своим. Вломились, а там эти двое – грабители, видно. Отмычки при них, фонарики, морды протокольные. Один без сознания со следами удушения на горле, а второй сидит в углу и воет. Выволокли его, а он и тут воет сидит, про мертвеца говорит, – с этими словами он взглянул на меня и снова отвел глаза. – Ты это, показания там дай, квартиру закрой. Смотри только, скорее всего, они что-то не поделили, вот и подрались, а этот, воющий, под дурачка закосил. Всё понял? – он твердо взглянул мне в глаза, и я кивнул.

Куда уж понятнее, не про висельника же рассказывать.

Недели две меня таскали по допросам и опознаниям, вымотали вкрай, и как-то в запарке я не заметил, что на работе творится что-то не то. Когда закончились проблемы с грабителями и полицией, я вдруг обнаружил, что фирма, где я много лет трудился, приходит в упадок. Как-то резко снизились доходы и перестали выплачиваться зарплаты, куда-то пропал хозяин, а еще месяца через полтора мы закрылись. Я спешно искал работу, деньги таяли, съемная квартира стала непозволительной роскошью, и я с тревогой переехал обратно к себе.

Время шло. Ужасы домашние и мистические затмили ужасы обычные. Новая работа не находилась, друзья давно растворились в туманной дали, денег не просто не хватало, их не было вообще. Я начал пить. Пил и плевал, что долг по квартплате растет. Плевал, что по ночам слышу шаги. Не мылся уже несколько недель, не просыхал, продавал имущество. Меня всё это сломало ко всем чертям. И однажды, недопив последнюю бутылку, я понял, почему появился этот запах и труп. Я встал и, шатаясь, побрел к кладовке, достал старую бельевую веревку, еще советскую, прочную и толстую, снял в коридоре люстру с крюка и накинул на него петлю. Мне всё стало предельно ясно: это я висел в отражении. Табуретка, удушье, боль и темнота. Я ушел, сдался.

Боль в горле была неприятной, тяжело глотать, во рту сухо. Черт. Я пошуршал сухим языком по нёбу, вдохнул, закашлялся и тут же всё вспомнил. Открыл глаза: рядом со мной стоял весьма несвежий труп. Мужчина с синеватым лицом, в трупных пятнах. На шее четко прорисовывался черный след веревки, глаза были мутными и мертвыми. Моя петля лежала рядом, а труп смотрел на меня с сожалением. Он попытался что-то сказать, но из сломанной гортани вырвался лишь сухой, как труха, шорох.

– Ты меня спас, что ль? – просипел я и снова закашлялся.

Труп растянул губы в кривой улыбке, кивнул и что-то прошуршал мне в ответ. Я не боялся. Встал, прошел мимо него в ванную, умылся и напился воды. Пару раз меня стошнило ей же, но часть всё же попала внутрь. Труп стоял на том же месте и смотрел на меня. Я взглянул на него, прошел на кухню и спросил оттуда:

– Водку будешь? Тут на дне осталось.

Шлепающие шаги раздались в ответ, и мертвец зашел в кухню. Он сел неловко на табуретку, принял от меня стопку и с трудом выпил.

– Ну что, брат? Как мы до такого дошли-то? – спросил я мертвеца, тот только вздохнул в ответ.

Прошло еще полгода. На улице цвела весна. Брат, как я звал мертвеца, жил со мной, а у меня дела внезапно пошли в гору. На следующий день после моего неудачного повешения мне на карту упала приличная сумма от бывшего начальника: как оказалось, его пытались кинуть, устроили развал бизнеса, но он каким-то чудом выкарабкался и как честный человек раздал всем долги, а потом снова открыл фирму, которая быстро набрала обороты и стала процветать. Потом мне свалилось на голову наследство от какой-то многоюродной тетушки – я о ней и не слышал никогда, в виде отличной трешки почти в центре Москвы и нескромной дачи в Подмосковье.

В личной жизни тоже всё пошло на лад, но домой я женщин не вожу – брата испугаются или, что хуже, обидят его. Мы сидим с ним вечерами на кухне, пьем пиво или чай, я рассказываю ему о радостях и бедах, а он улыбается в ответ или похлопывает по плечу. Я не знаю, кто он и откуда взялся, почему именно у меня, но я рад, что теперь у меня есть лучший друг, пусть и немного пахучий.

Лестница

Лестница уходит вглубь, в черноту, куда-то, где нет ничего… или есть всё. Я спускаюсь. Очень медленно, глядя в зияющий чернотой провал, на уходящие во тьму ступени. Тут есть этажи, как в подъезде самого обыкновенного дома. Первый – вход, тут горит свет, есть звуки. Второй – там тоже лампы, дверь в помещение. Свет есть и на третьем этаже, но более тусклый, и на четвертом, но уже совсем бледный. Все это видно в провале между лестницами. Я могу разглядеть смутные ступени до пятого или шестого этажа, а дальше – тьма.

Я никогда не спускалась ниже третьего этажа. Почему? На втором этаже открыта дверь, и за ней стоят фигуры. Обычные манекены в одеждах семнадцатого и восемнадцатого века: платья, парики, камзолы, треуголки, роскошные ткани. Очень красивые, как в музее, но мимо них нельзя пройти. Они оживают и тянут руки, стоит только ступить на площадку второго этажа. Я знаю, они порвут в клочья того, кто не успеет. Они будут отщипывать своими пластиковыми пальцами куски живой плоти, погружать в живое мясо свои конечности и бесстрастные пустые лица с яркими красками румянца и помады. Арматура, заранее запасенная мной, разнесла с пяток фигур, когда я спускалась туда в очередной раз. Стоит ступить на лестницу, и они замирают, они снова куклы.

Третий этаж. Дверь. Тусклый свет, как от 45-ваттных ламп. Фигуры людей, нет, трупов. Гнилые, зловонные, с трупными пятнами, обвисшей и отслаивающейся кожей. Они, как и манекены, неподвижны, пока не ступишь на площадку. Невыразимо мерзкие существа начинают хватать тебя, оставляя липкие клочки кожи, слизь и вонь на том, чего коснулись. Гнилые зубы и синие холодные рты пытаются оторвать кусок. Я перебила их той же арматурой, почти всех, но не смогла спуститься ниже из-за животного ужаса темной бездны лестницы…

– Это всего лишь сон! – Инесса выпустила колечко дыма и вздохнула. – Он означает глубины твоего подсознания. Ты должна спуститься и познать себя.

Инесса эзотерик, как она сама себя величает. Высокая, крупная и статная блондинка с персиковой кожей, пухлыми губами, ярко-голубыми глазами слегка навыкате и нарисованной родинкой над верхней губой слева. Она гадает на таро, изучает литературу вроде Кастанеды и Блаватской и крайне уверена в своих силах.

– Еще иногда лестница означает спуск в жизни и карьере, но это не тот случай, – Инесса снова затягивается сигаретой, кашляет. Пышная грудь колышется в такт спазмам. – Чертовы сигареты.

– Ин, а подсвечивать-то там можно? – дурацкий вопрос, но почему-то он меня волнует больше всего. Я этот сон вижу очень часто, просыпаясь в холодном поту, и курю потом на кухне до рассвета.

– Свет загорится сам, как только ты победишь свои страхи, – авторитетно заявляет Инесса.

– А если не поборю? – робко спрашиваю я.

– Станешь одной из них, будешь мучить и убивать живых, – голубые глаза смотрят серьезно, но тут же проскакивает искорка смеха, и подруга заливается звонким хохотом. – Проснешься, дурында! Это же сон!

Я кривенько улыбаюсь: легко тебе говорить и смеяться. Мы просидели за разговорами и гаданиями до глубокой ночи, после чего я распрощалась и пошла домой. Страшновато ездить на лифтах, боюсь я их, но лестницы стали вызывать у меня просто панический ужас, особенно в темных подъездах. Я быстренько добежала до дома, благо жила через дом от Инессы, умылась, почистила зубы и легла спать.

Сон не заставил себя ждать. Дверь, лестница, этажи. Я спустилась на второй: обломки старых манекенов и новые, ожившие. Арматура, крошево, второй пролет. Третий этаж. Трупы. Занесла арматуру для удара и… «Пи-пи-пи-пи-пи-пи», – раздалось над ухом.

Будильник? Разлепив глаза, я нашарила телефон, разбудивший меня так не вовремя – суббота же, выходной. Но раз уж проснулась – туалет, сигарета, попить. Посетив заведение мыслителя, я вошла в кухню и закурила. Может, поесть? Ночное обжорство – штука вредная для фигуры и самомнения, но полезная для психики и довольной улыб…

Тут мне стало страшно: за дверью холодильника была она – лестница. Я захлопнула дверцу. Поморгала. Открыла. Она всё еще была там. Я ущипнула себя – больно, покраснение. Сосчитала до двадцати пяти и обратно – по-моему, не сплю. В голове не укладывалось происходящее, это было похоже на сон или полусон, когда уже встал, но еще в том мире. Что за черт, мать вашу, а?! Меня трясло. Осталось последнее средство проверки – набрать номер на телефоне. Я потянулась к смартфону и ввела домашний Инессы. С первого раза. Не путаясь в цифрах. Это, едрит его, не сон. Не сон!

– Алло? Чего тебе надо? – сонный голос подруги вернул меня к жизни.

– Инель, у меня проблема. – Я открыла холодильник в надежде – где там! – лестница никуда не делась. – У меня в холодильнике лестница!

– Обдолбанная дура! Чего ты там, опять накрылась шизой? Совсем долбанулась! – заорала подруга на меня из динамика.

– Я не шучу, – похоже, в моем голосе было что-то, что заставило поток мата прекратиться.

– Серьезно? – Инесса, кажется, проснулась.

– Ага, – мой голос был даже не обреченный.

Видимо, сильное потрясение спалило в мозгу какие-то предохранители, и я реагировала теперь на всё с каменным спокойствием. Ну сходят люди с ума, вот я переработала и сошла. Добрый доктор, укольчики, месяцок отдыха в палате, и буду как новая.

– Иди ко мне, быстро, – почему-то забеспокоилась Инесса.

Ну пойду, и чего такого?

– Я н-не м-могу п-прийти, – я стояла перед открытой дверью кухни и смотрела в коридор.

– Почему? – голос Инессы стал очень тихим.

– Тут тоже, того, лестница.

Скулеж из трубки оповестил меня о том, что Инесса в растерянности или даже в шоке – не знаю, раньше такого не слышала от нее.

– Ты уверена, что это не глюк? – спросила она спустя пару секунд.

– Не знаю, – я и правда ничего уже не понимала.

– Проверь! – голос в трубке стал командным, параллельно раздавалось шуршание. – Одеваюсь и бегу к тебе.

Я аккуратно придвинулась к дверному проему и вздрогнула от вопля в динамике:

– Только не молчи!!!

– Ок, я подхожу. Лестница там. Я делаю шаг ближе – оттуда пахнет сыростью и пылью.

– Аккуратно, я уже выбегаю! – в трубке раздался стук двери подъезда и пыхтение бегущей Инессы.

– Смотрю вниз. Ни черта не видно, нужно наступить на площадку.

– Осторожно там! Давай аккуратно посмотри.

Я сделала шаг за дверь.

– Не вижу. Может, глубже? Очень страшно, Ин.

– Аккуратно, я почти рядом. Сейчас в домофон позвоню.

– Ок. О-ой! – застонала я.

– Что?! Что случилось?! Эй!

– Как я тебе открою? – я потерла лицо. – Я сейчас всё же зайду, посмотрю вниз.

Нет, я не дура. Я прихватила с кухни тесак, фонарик (недавно ремонтировала слив в раковине, так фонарь тут и остался) и красную монтировку (даже не смейтесь: да, я фанат, и у меня бардак!), и шагнула в коридор. Дверь за спиной хлопнула.

– Что это было? – Инесса насторожилась.

– Дверь. Это была дверь на кухню, и теперь у меня за спиной стена. Инес, по-моему, это конец.

– Твою мать! – закричала она. – Стой там! Не сп… ся я-я ш… пшшш-пшш. Г…е ы…е…я с… шшш-пшшшш.

Связь оборвалась, но страх так и не появился. На этот раз я спущусь, у меня нет выхода, и либо выйду отсюда, либо… Либо ждите меня в своих снах. Удачи вам, ребята. Я буду ску…

Сладкий страх

Он затянулся сигаретой и выпустил колечки дыма. Они, медленно тая, уплыли в потолок.

– Страх, говоришь? Страх тут ни при чем. Когда я говорю «меня пугают» или «я боюсь», совсем не значит, что это страх. Точнее, не такой страх, к которому ты привык.

– А какой страх? – мальчик с непониманием смотрел на Него. – Я боюсь монстров под кроватью, ну то есть боялся. Я боюсь двойки, но это один страх, хоть и разных вещей. Я потею, у меня трясутся ноги и, наверно, эти, поджилки – не знаю, где они, но они точно трясутся. А как это – не такой страх?

Он посмотрел с усмешкой на мальчика: мелкий, синяки под глазами, тощенький. Умный парень, но еще ребенок.

– Вырастешь – поймешь, – Он снова затянулся сигаретой.

– Все так говорят. Объясни!

Мальчик обиделся и сидел, надувшись, но интерес заставлял его спрашивать дальше.

– Когда она говорит, мне больно. Нет, не так. В языках людей слишком мало слов, чтоб это описать. Я не потею, не трясусь. Я просто хочу вжаться глубже в пол, в стену, просочиться сквозь поры земли и спрятаться от этого визга, от этого грома. Будто тебя обливает раскаленной карамелью… Ты же трогал расплавленную карамель?

– Трогал. Больно, – мальчик поморщился, – но она сладкая.

– Именно, сладкая! Боль и сладость, эти руки, голос. Страх, как на американских горках, но тебе хочется исчезнуть, – Он задумался. – Нет, снова не то.

– А… – начал было мальчик, но в коридоре раздались мягкие крадущиеся шаги. Ребенок застыл, глядя на дверь комнаты, та медленно раскрылась.

– Мой масик маленький, пупсик, печенька любимая. Ты моя конфеточка. Чего не спишь, малипусик?

– Я об этом, – прошуршал Он, спешно утекая в темноту гардеробной.

– Мам, монстр под кроватью сказал, что у него от тебя страх сладкий. Это как?

Мама крепко прижала сына к себе, целуя его в лоб и лицо:

– Спи, малыш сладенький, монстров не существует, моя прелесть нежная. И кто накурил под окном, что так воняет в комнате?