История войны 1813 года за независимость Германии

Одновременно с движением корпуса Винцингероде к Калишу послан был отряд генерал-майора графа Воронцова из Западной (бывшей Дунайской) армии, от Бромберга к Познани, и совершена экспедиция партизанского отряда под начальством генерал-адъютанта Чернышева, от нижней Вислы к Одеру. В эту пору вице-король с главными своими силами стоял в Познани, а Бюлов формировал в Померании войска, которых назначение тогда еще было неизвестно: надлежало, направляясь вице-королю в тыл (что подвергало Чернышева опасности потерять связь с прочими нашими войсками), обеспечить себя со стороны Бюлова. Посланный Чернышевым с этой целью в прусский корпус ротмистр граф Мусин-Пушкин возвратился с ответом Бюлова: «Не только не буду, – сказал он, – мешать вам, но отправлю к королю офицера испросить позволение действовать заодно с русскими». Таким образом, убедившись в безопасности со стороны прусских войск, Чернышев двинулся на Шнейдемюле, к Филене; там узнал он о расположении у Цирке, за Вартой, князя Гедройца с 2000 польской конницы. Лед на реке едва держался, и потому Гедройц, считая себя совершенно обеспеченным от нечаянного нападения, растянул свой отряд от Вронки до Бирнбаума, более 30 верст. У Чернышева, за рассылкой партий, оставалось не более 500 казаков с двумя орудиями; но, несмотря на малочисленность отряда, он решился продолжать безостановочно движение к Цирке и, совершив в одни сутки переход около 9 миль (более 60 верст), подошел 30 января (11 февраля), с наступлением ночи, к местечку Цирке. Так как подъемный мост на Варте был поднят и охранялся цепью стрелков, то Чернышев послал в обход по льду полковника Ефремова, который, перейдя через реку, напал с тыла на неприятеля, изумленного внезапной атакой, прорвался до подъемного моста, и, опустив его, открыл путь Чернышеву с остальными казаками и с находившимися при отряде орудиями. Поражение неприятеля, застигнутого врасплох, было совершенно. Захвачены в плен: дивизионный генерал князь Гедройц, полковник, сын его, 20 офицеров и 400 нижних чинов^[40].

Из Цирке генерал Чернышев обратился в местечко Пинне, на большую дорогу, ведущую из Познани во Франкфурт-на-Одере, и, распространив тревогу и смятение в тылу вице-короля, направился к Дризену^[41].

Одновременно с этими действиями граф Воронцов, выступив из Бромберга к Познани, в конце января получил на походе известие о расположении в Рогазене 4‐го полка польских войск и нескольких депо, в числе 2000 человек атаковал неприятеля 29 января (10 февраля), выбил его из местечка и преследовал на протяжении 5 верст. Получив подкрепление, состоявшее из нескольких сот человек вестфальской пехоты, поляки покушались остановить наш отряд, но снова были опрокинуты и преследовались до наступления ночи. Неприятель потерял много убитыми и до 200 человек пленными. В этом деле, по свидетельству графа Воронцова, особенно отличились квартирмейстерской части (генерального штаба) полковник Понсет и артиллерии капитан Арнольди^[42].

Наступление русских войск, угрожавшее вице-королю отрезанием от Одера, побудило его оставить занятое им расположение. Присоединив к себе баварцев, стоявших в Гнезне, он выступил с французской и польской дивизиями 31 января (12 февраля) из Познани к Франкфурту-на-Одере; баварская же дивизия отошла к Кроссену. 6 (18) февраля войска вице-короля уже находились за Одером; а на следующий день прибыл в Глогау Рейнье с остатками своего корпуса^[43].

Успехи, одержанные нашими войсками, подавали нам надежду к занятию линии по Одеру, но осторожный фельдмаршал изъявлял намерение приступить к тому не иначе, как с содействием прусских корпусов: Бюлова, собиравшегося в Померании, и Йорка, стоявшего в Восточной Пруссии. Надеясь на содействие их, князь Кутузов предписал графу Витгенштейну присоединить к его войскам корпуса Йорка, в 20 000 человек, и Бюлова, в 10 000, и, переправившись через Одер между Штетином и Кюстрином, двинуться к Берлину, стараясь отрезать неприятельскую армию от Магдебурга^[44]. Фельдмаршал полагал, что граф Витгенштейн мог сосредоточить от 30 000 до 35 000 человек собственных войск, и, усилив их 30 000 Йорка и Бюлова, собрать 60-тысячную армию; но в действительности у Витгенштейна были гораздо меньшие силы, а прусские генералы отклонялись от содействия ему, не имея на то повеления от своего государя. Да и не могли они поступать иначе: пока Фридрих-Вильгельм оставался в Берлине либо Потсдаме, в кругу действий французских войск, можно было предполагать, что он не приступает к союзу с Россией единственно из опасения подвергнуться мести Наполеона; но, когда король удалился в Бреславль, то, действуя независимо от влияния французов, мог прислать своим генералам повеления о неотлагательном содействии русской армии, и потому, не получив их, они имели основательную причину не решаться самопроизвольно на важный шаг, подвергавший их ответственности.

Фельдмаршал, получив от графа Витгенштейна донесение, что генерал Йорк не хотел без разрешения короля идти далее Шлехау, приказал Витгенштейну остановиться с вверенными ему войсками на некоторое время в окрестностях Дризена, и разместить корпус на кантонир-квартирах между сим городом и Арнсвальде, расположив авангард в Ландсберге. Главная армия расположилась в окрестностях Калиша, куда перешла 12 (24) февраля главная квартира императора Александра и князя Кутузова; передовые корпуса Винцингероде в Равиче (не нарушая нейтралитета Силезии) и Милорадовича в Гостине. Для обеспокоивания же неприятеля повелено выслать несколько партизанских отрядов на левую сторону Одера^[45]: на основании этого распоряжения были отряжены партизаны: от графа Витгенштейна: генерал-майоры Чернышев и Бенкендорф и полковник Тетенборн; от Винцингероде полковник Давыдов и подполковник Прендель; от Милорадовича флигель-адъютант ротмистр Орлов^[46].

Таково было положение дел в то время, когда наконец последовало заключение союзного договора между Россией и Пруссией, в Калише.

Глава II
Народные вооружения в Пруссии

Одновременно с движением русских войск от Вислы к Одеру ополчились на французов жители Пруссии.

Не будем подражать немецким писателям, искавшим отнять у нас славу освобождения Германии. Воздадим должное нашим сподвижникам. Мы, русские, никогда не колебавшиеся, в годину бедствий матери-России, жертвовать последним достоянием и самими собой, мы вполне сочувствуем великим подвигам самоотвержения прусских граждан. Эти подвиги совершены чужеземцами, но они нам не чужды: они находят отголосок в душе нашей.

Чтобы получить ясное понятие о всеобщем восстании [в] Пруссии, необходимо бросить взгляд на современное положение этой страны.

По договору, заключенному в Тильзите, прусская монархия, возведенная гением Великого Фридриха в степень первоклассных государств, снизошла в ряд владений, порабощенных Наполеоном. Пространство, народонаселение, а вместе с тем и средства королевства уменьшились вполовину; государственные доходы были поглощаемы в течение 5 лет военными контрибуциями, наложенными Наполеоном и содержанием французских войск, оставленных между Эльбой и Вислой; почти все прусские крепости были заняты французскими войсками. Страна обеднела совершенно; многие землевладельцы, войдя в неоплатные долги, оставили наследственное достояние свое и скитались по миру; капиталисты терпели огромные убытки от застоя в делах либо скрывали свои капиталы. Общее уныние подавило дух народа: многие, потеряв надежду на возможность какой-либо перемены к лучшему, освоились с позором и предлагали скрепить цепи, в коих держала их мощная рука завоевателя, теснейшим союзом с Францией, то есть совершенной покорностью Наполеону. Наконец, армия была ограничена условием: содержать не более 42 000 человек; да ежели бы и не существовало такого условия, то Пруссия, по недостатку в средствах, не могла бы иметь более многочисленную армию. Ко всему этому присоединилась континентальная система, со всеми ее последствиями, имевшая пагубное влияние на торговлю Пруссии и бывшая причиной разрыва ее с Англией, Швецией и Северо-Американскими Штатами.

Таково было положение Пруссии: казалось, померк невозвратно последний луч надежды в душах жителей сей несчастной страны. Но Всевышний Промысел послал им в помощь мужей, не отчаявшихся в спасении Отечества, – Штейна и Шарнгорста. В то время еще, когда, вскоре по заключении Тильзитского трактата, Пруссия была наводнена французскими войсками, король Фридрих-Вильгельм III, удалившись на крайнюю черту своих владений, в Мемель, поручил Штейну начертать проект преобразований, имевших целью восстановление монархии. 23 сентября (5 октября) 1807 года ему вверено, в звании министра, управление всеми внутренними и иностранными делами. Одаренный в зрелых летах^[47] пылкостью юноши, Штейн соединял в себе глубокую веру в Божественное Евангелие с непреклонной твердостью в задуманном им предприятии – возвышении падшей Германии во всем прежнем ее величии и славе. Гордый, как феодальный барон, он, вместе с тем, был преисполнен любви к народу и душевного участия в судьбе его. Самая наружность этого великого мужа выказывала его душевные свойства. По словам коротко его знавшего Арндта, отличительными чертами плотного, широкоплечего, хорошо сложенного Штейна были высокий лоб, орлиный нос, маленькие карие весьма быстрые глаза и несколько выдавшийся подбородок. До самой старости он сохранил юношескую живость, всегда был душой общества и не находил подобного себе в находчивости и остроумии. Постоянно спокойный, погруженный в глубокие думы, он иногда увлекался горячностью своего характера, и в эти минуты его взоры имели блеск молнии, и голос его раздавался подобно грому. 27 сентября (9 октября) 1807 года, через 4 дня по назначении Штейна в обязанности министра, появилось давно уже задуманное им, впоследствии столь знаменитое, уложение, в коем заключались основные преобразования государственных учреждений: отменен закон, в силу которого только лишь одни дворяне могли владеть поместьями; небольшие крестьянские участки земли приписаны к мызам; крепостным крестьянам дарована личная свобода. По прибытии 3 (15) января 1808 года короля в Кенигсберг, продолжались реформы: законодательная часть совершенно отделена от административной и все министерства преобразованы.

Невзгоды, постигшие Пруссию, и порабощение Наполеоном Германии поселили в сынах ее мысль теснейшего соединения между собой, имевшего целью приготовить средства к восстанию, в ожидании благоприятного к тому времени. Таким образом, образовался Союз добродетели (Tugendbund), под руководством Штейна. Но реформы, задуманные и исполненные великим министром, вызвали сильное противодействие: люди отсталые либо себялюбивые, пользовавшиеся исключительно выгодами при прежнем порядке вещей, были естественными врагами Штейна. В числе их были: по военной части фельдмаршал Калькрейт, а по гражданской – старший министр Фосс. Нашлись в Пруссии люди, не устыдившиеся передать французскому правительству одно из Штейновых писем по делам Тугендбунда; следствиями того было удаление Штейна от должности министра в ноябре 1808 года и конфискация его имения в нассауских владениях. Его управление министерством продолжалось только год с небольшим, но составило эпоху нового порядка дел, и многие мудрые уставы, впоследствии обнародованные при государственном канцлере Гарденберге, были приготовлены Штейном^[48]. При открытии военных действий в 1812 году Штейн, вызванный императором Александром из Праги в Главную квартиру русской армии, прибыл в Вильну, потом отправился в Петербург и находился там до отъезда государя в армию в конце года.

Одновременно с общими государственными реформами в Пруссии последовало совершенное преобразование военных учреждений. Душой этого важного дела был генерал Шарнгорст. Поступив в прусскую службу из ганноверской, уже 45 лет от роду, в 1801 году, когда в прусской армии преимущественно гонялись за выправкой и формой, Шарнгорст, кривобокий, небрежный в отношении к щегольству одежды, объяснявшийся вяло и невразумительно, считался в кругу своих товарищей мало способным, непрактическим человеком. Один из подчиненных ему тогда штаб-офицеров сказал напрямки, что всякий унтер-офицер может принести более пользы службе, нежели Шарнгорст. Несмотря, однако же, на такие толки, он был оценен по надлежащему начальством и в 1807 году, уже будучи в чине полковника начальником штаба у Лестока, способствовал блистательным действиям его в сражении при Прейсиш-Эйлау. По заключении Тильзитского договора Шарнгорст, произведенный в генерал-майоры, был назначен председателем комиссии, учрежденной для восстановления армии; в числе членов ее были приобретшие впоследствии громкую известность Гнейзенау, Борстель, Грольман и Бойен. Подобно Штейну, Шарнгорст встретил сильное противодействие со стороны бессознательных поборников системы Фридриха Великого, полагавших, что коренные реформы могли поколебать в самом основании прусскую военную систему. Но никакие препятствия не могли остановить твердого, непоколебимого Шарнгорста; затаив во глубине души свои виды и не открывая вполне даже самым близким к нему лицам свои намерения, он приводил их в исполнение не вдруг, а по мере того, как оказывалась необходимость в нововведениях; таким образом, успел он незаметно приготовить силы и средства в ожидании зари освобождения Германии. В эпоху Тильзитского трактата прусские войска состояли всего-навсего из нескольких тысяч человек; вся материальная часть армии находилась в руках французов; нравственные силы народа и войск были в совершенном упадке. Надлежало: создать новую армию, народную, подобную неприятельской; снабдить войска, при самых ограниченных средствах государства, артиллерией, оружием, одеждой, амуницией, лошадьми и сбруей; ввести уставы и тактику, сообразные с современными требованиями военного искусства; наконец, вдохнуть в народ и армию доверие к собственным силам, без которого слабы все вещественные средства.

Чтобы придать прочность новым постановлениям, надлежало, прежде всего, поддержать уважение к прежним. Еще во время пребывания короля в Мемеле последовал приказ о предании суду малодушных комендантов, сдавших без сопротивления неприятелю вверенные им крепости; тогда же исключены из службы все офицеры, сдавшиеся в плен у Пренцлова. 22 июля (3 августа) 1808 года объявлен новый воинский устав, о преступлениях и наказаниях, на основании коего уничтожена гоньба сквозь строй и вообще отменены все телесные наказания за какие бы то ни было преступления, кроме бесчестных поступков. Военная служба сделана обязательной для всех подданных Пруссии. На основании приказа 25 июля (6 августа) 1808 года производство в офицеры уже не зависело исключительно от происхождения, а обусловливалось в мирное время образованием, поведением и сведениями; в военное же время давали право на повышение только храбрость и отличные подвиги. Вместе с тем определены познания, необходимые для производства в офицеры, а для облегчения средств к приобретению сих познаний учреждены школы. В продолжение 1810 и 1811 годов Шарнгорст, с содействием нескольких офицеров, составил строевой устав, отличавшийся простотой и удобством и по справедливости могущий называться образцовым.

Главнейшим же из всех соображений Шарнгорста было образование вооруженных сил на случай восстания против Наполеона. По конвенции, заключенной 27 августа (8 сентября) 1808 года принцем Вильгельмом с французским правительством, прусская армия была ограничена числом 42 000 человек. Но Шарнгорст нашел средство приготовить несравненно большие силы, не увеличивая постоянной армии. Для этого рекруты, получив тактическое образование, с содействием кадров, составленных из старых солдат, были распускаемы по домам, а на место их собирались вновь другие, которые, в свою очередь, были увольняемы, и т. д. Молодые солдаты, возвратившиеся на родину, числились в резерве либо употреблялись для сооружения крепостей и на другие государственные работы. Несмотря на скудость финансовых средств Пруссии в эту эпоху, артиллерия, оружие, амуниция и военные припасы были заготовлены в большом количестве, и найдено 60 000 лошадей, годных на службу^[49].

Уплата военной контрибуции Наполеону, поглощавшая доходы тогдашней Пруссии, заставила правительство прибегнуть к ограничению государственных расходов. Король, во время пребывания своего в Мемеле и потом в Кенигсберге, жил весьма просто; а весной, по желанию королевы, переезжал в селение Гюбен, в соседстве Кенигсберга, где со всеми детьми помещался в нескольких комнатах. Пример его побудил многих из окружавших его лиц к умеренности и пожертвованиям на общую пользу, но этого было недостаточно для уплаты контрибуции в определенные сроки; а в ожидании того надлежало содержать на свой счет огромную французскую армию, занимавшую прусские владения. Правительство, для удовлетворения притязаний Наполеона, было принуждено прибегнуть к внутренним и внешним займам, к продаже государственных имуществ и к выпуску под залог их казначейских обязательств (Schatzscheine). Но внешним займам мешали зловещие слухи об уничтожении прусской монархии, что в действительности зависело от прихоти Наполеона.

25 мая (6 июня) 1810 года Гарденберг, в звании государственного канцлера, стал в челе управления Пруссии; а в конце октября того же года обнародовано состояние прусских финансов и объявлено о предстоявшем созвании областных депутатов в Берлине (куда переехал король еще в декабре 1809 года) для объяснения нужд и желаний народа и для приискания средств к окончательному удовлетворению французского правительства. Затем последовал целый ряд узаконений, заключавших в себе многие реформы по косвенным налогам^[50]. 11 (23) февраля 1811 года было открыто собрание областных депутатов речью канцлера, в которой, стараясь доказать необходимость предпринятых нововведений, он торжественно обещал от имени короля введение представительного образа правления. 2 (14) сентября того же года обнародовано положение о взаимных обязанностях помещиков и крестьян, на основании коего последние получили в полную и неотъемлемую собственность свои усадьбы, обязываясь платить владельцам за наделение прочей землей ренту, определенную комиссией, составленной из экспертов^[51].

В 1811 году уже была уплачена половина военной контрибуции, и на основании договоров следовало французам очистить крепость Глогау. Но Наполеон нарушил это условие. При открытии войны между Россией и Францией Пруссия, волнуемая справедливыми опасениями насчет намерений императора французов, находилась в необходимости заключить с ним союз на каких бы то ни было условиях. Наполеон, пользуясь выгодами своего положения, включил в союзный договор 24 февраля 1812 года условие о продолжении занятия Глогау французскими войсками и ввел свои гарнизоны во все прочие прусские крепости, за исключением Грауденца и Кольберга. Таким образом, в 1812 году, содержа насчет Пруссии в Глогау, Кюстрине и Штетине 23 000 человек, он увеличил гарнизоны в Магдебурге до 12 000 и в Данциге свыше 20 000 человек; следовательно, мог совершенно господствовать в стране, где, за отбытием прусского вспомогательного корпуса на Двину, оставалось под ружьем только 20 000 человек собственных войск. Наполеон безжалостно воспользовался правом сильного, обременив несчастных жителей Пруссии огромным постоем войск и доставкой вслед за ними продовольствия и военных запасов.

Неудачный поход «Великой армии» в Россию возбудил надежды Пруссии, но жители ее и сам король, окруженные французскими войсками, по-прежнему находились в совершенной зависимости от Наполеона. К тому же – Фридрих-Вильгельм, несмотря на многие примеры вероломства, поданные Наполеоном, не решался нарушить заключенные с ним договоры. Таковы были причины, побудившие короля отрешить от командования войсками генерала Йорка. Желая избежать разрыва с Францией, канцлер Гарденберг покушался согласиться с Меттернихом о нейтралитете Пруссии совокупно с Австрией; но венский кабинет остерегался обнаружить свои намерения. Фридрих-Вильгельм был принужден выжидать, пока французское правительство явно подаст ему повод к сближению с императором Александром, отказав в справедливых требованиях Пруссии насчет ликвидации сумм, должных ей Наполеоном, и вывода гарнизонов из прусских крепостей^[52]. А между тем, желая быть готовым на случай войны, король повелел 3 февраля (н. ст.) 1813 года обнародовать, что опасность, которой угрожало государству приближение к его пределам военных действий, требовала быстрого усиления армии, но что финансовые средства правительства не позволяли увеличить издержки на содержание войск; поэтому было постановлено, что молодые люди, от 17 до 24-летнего возраста, не обязанные к поступлению на службу, но имевшие возможность одеться и приобресть амуницию на собственный счет, составили пешие и конные дружины вольных егерей (freiwillige Jägerschaaren zu Fusse und zu Pferde), которые предполагалось придавать к пехотным и кавалерийским полкам. Этим волонтерам были предоставлены многие права и преимущества^[53]. Те же из молодых людей, которые отказались бы явиться на призыв отечества, не были принуждаемы к службе, но не могли надеяться ни на какие награды либо повышения^[54] во все продолжение войны. 6 дней спустя, 28 января (9 февраля), было отменено всякое увольнение от службы в войсках^[55]. По-видимому, Фридрих-Вильгельм, все еще не надеясь побудить народ к общему вооружению, повелел 10 (22 февраля) обнародовать следующее объявление: «Король, находя, что, при общем достохвальном стремлении всех и каждого принять участие в защите отечества, необходимо обнаружить и подвергнуть наказанию немногие случаи малодушия либо хладнокровия к общей пользе, постановил, чтобы, во-первых, всякая передача недвижимых имений от отца к сыновьям, не состоящим на службе, считалась недействительной, если отец имеет менее 50, а сыновья достигли 24 лет и совершенно здоровы; во-вторых, каждый из уклоняющихся от службы по какому-либо ничтожному предлогу лишается прав состояния, поступает в опеку и не может ни носить прусскую кокарду, ни занимать общественные должности, и, в-третьих, каждый отец семейства либо опекун, затрудняющий своим сыновьям или состоящим в его опеке молодым людям вступление в военную службу, подвергается также потере прав состояния»^[56].

Впоследствии оказалось, что прусский народ, возбужденный чувствами долга и чести, превзошел ожидания короля и изгладил память постыдных событий 1806 года. Еще до обнародования королевских указов о всеобщем вооружении на общем собрании областных депутатов Восточной Пруссии 24 января (5 февраля) по предложению генерала Йорка постановлено: набрать резерв в 13 000 человек для укомплектования его корпуса; выставить Ландвер силой в 20 000; сделать Ландштурм (поголовное вооружение) из всех людей от 18-ти до 45-летнего возраста и сформировать конный отряд из 700 охотников, которые обяжутся экипироваться на свой собственный счет и послужат рассадником для офицеров Ландвера^[57]. Исполнение этого проекта было поручено комиссии под председательством бывшего государственного министра^[58] графа Доны, а производителем дел назначен известный ненавистью к французам доктор прав Гейдеман^[59].

Как только узнали в Берлине, тогда еще занятом французскими войсками, о призыве короля к вооружению, то в продолжение трех дней поступило в охотники 9000 молодых людей. Несколько дней спустя король усмотрел из окон своего бреславльского дворца значительный обоз: это были некоторые из берлинских охотников, приехавшие в Бреславль на 80 повозках. На вопрос Шарнгорста: «Убедились ли вы, Государь, в истине слов моих», король отвечал слезами, показавшими доблестному министру, что все прежние сомнения исчезли. И ежели призыв народа к оружию требовал некоторых побудительных распоряжений со стороны правительства, то, к вечной славе Пруссии, жертвы имуществом на алтарь отечества были принесены добровольно, порывом общего народного увлечения. По совершенному истощению Пруссии в 1813 году пожертвования частных людей не могли равняться с огромными суммами, предложенными дворянским и купеческим сословиями в Отечественную войну 1812 года. Но и в Пруссии, подобно тому, как было в России, каждый жертвовал многим и многие жертвовали всем. Большие города и зажиточные люди выставляли пеших и конных егерей в полном вооружении, нередко обязываясь снабжать их жалованьем в продолжение всей войны; другие, имевшие менее средств, жертвовали, по возможности, на вооружение и экипировку волонтеров; некоторые предлагали половину получаемого ими жалованья, пенсии, либо отдавали единственную остававшуюся у них пару серебряных ложек; довольно значительные суммы были присланы от лиц, пожелавших остаться неизвестными. Многие дамы жертвовали серьгами, браслетами и даже обручальными кольцами, изъявляя сожаление, что им нечего было дать более. В Бреславле, где присутствие короля, нашедшего там убежище от врагов отечества, возбуждало особенный восторг, одна молодая девушка, желая участвовать в пожертвованиях, но не имевшая ничего, отправилась к куаферу^[60] и просила его оценить ее волосы, красота коих удивляла всех ее знавших. «Они могут стоить 10 талеров», – отвечал он. «Ну так остригите их и дайте мне за них деньги», – сказала великодушная красавица. Пораженный неожиданным предложением, куафер несколько раз брался за ножницы и наконец объявил девушке, что он не решается лишить ее такого бесценного сокровища. Но это не остановило ее: она сама обрезала свои волосы и отослала их в комитет, учрежденный для принятия пожертвований, со следующей запиской: «Куафер N. N. предлагал 10 талеров за мои волосы; считаю себя счастливой, имея возможность принести отечеству эту ничтожную жертву». Комитет приказал сделать из присланных волос браслеты и кольца, которые, в воспоминание такого прекрасного поступка, продавались дорогой ценой и доставили в кассу комитета 250 талеров.

Одному из берлинских ювелиров был сделан от правительства большой заказ железных колец, определенной формы, с надписью: Gold gab ich für Eisen. 1813^[61]. На получение такого кольца имели право исключительно те, которые жертвовали отечеству какой-либо золотой или серебряной вещью. Как только узнали об этом распоряжении, то в первый же день было обменено полтораста золотых обручальных колец на железные; вообще же доставлено: золотых колец, серег, цепочек и прочих драгоценных вещей около 160 000. Впоследствии железные кольца, с надписью Gold gab ich für Eisen, сделались сокровищем семейств, служили воспоминанием пожертвований, ими сделанных^[62].

Многие прусские граждане жертвовали всем достоянием, а жены и дочери их последними своими украшениями и драгоценными вещами; другие посвящали себя призрению больных и раненых; были даже и такие, которые, не ограничиваясь тем, переодевались в мужское платье, поступали в ряды воинов, сражались храбро и умирали за святую родину: имена 18-летней Элеоноры Прохаска, поступившей в партизанский отряд Люцова под именем Августа Ренца и павшей славной смертью в деле при Герде, и Шарлоты Крюгер, произведенной в унтер-офицеры и получившей Железный крест 2‐й степени, – эти имена достойны почетного места в истории войны за независимость Германии. Одна молодая девушка, родом из Стральзунда, служила в кавалерии под именем Карла Петерсена, была произведена в вахмистры, получила две раны и в награду своих подвигов украшена Железным крестом 1‐й степени^[63].

Испанский посол в Берлине, дон Хосе Писарро, писал в Мадрид, что в Пруссии народ вооружается по-испански. В одном из своих отзывов он говорит: «Во всей Германии господствуют в высшей степени чувства народной самобытности и преданности к законным владетелям. Но нигде эти благородные чувства не обнаружились столь сильно, столь сходно с событиями нашей славной Испании, как в прусских владениях…

Сестра короля отослала все свои драгоценные вещи в государственное казначейство, на военные издержки, и тот же час все женщины пожертвовали своими украшениями до последней безделицы. Я говорю все, нисколько не преувеличивая, потому, что едва ли были какие-либо исключения, кроме бедных, ничего не имевших. Все обручальные кольца были принесены на алтарь отечества, и в замену их розданы железные перстни с надписью: “Я отдала золото за железо”. Эти перстни, драгоценные по напоминаемой ими народной доблести, отличаются изяществом работы. Ежели дамы и носят еще какие-либо вещи, то единственно железные. Такие патриотические перстни невозможно достать ни за какую цену, потому что они выдаются исключительно в замену пожертвований золотыми и серебряными вещами…

Берлин представляет зрелище столь же величественное, сколько и трогательное. Все улицы наполнены ранеными^[64]; на каждом шагу встречаются увечные – на костылях, с подвязанными руками и проч., либо только одни женщины, старики и дети. Зато – на всех площадях учатся целые батальоны рекрут, кавалерийские взводы занимаются сабельными приемами и манежной ездой…

Король – первый солдат своей армии. Благодушие и важность, коими украшены черты лица его, простота его одежды, его приветливость, бережливость, живое участие, принимаемое им в благосостоянии своих подданных, соделывают его предметом обожания и восторга прусских граждан, которые никогда еще не являли себя столь великим народом, как в настоящее время»^[65].

Подобное настроение народа должно было неминуемо вовлечь правительство в открытую борьбу с притеснителем Германии. Но король, по прибытии в Бреславль, все еще колебался в нерешимости, которой главной причиной были внушения некоторых из близких к нему лиц, страшившихся разрыва с Францией. Вступление генерала Шарнгорста снова в должность генерал-квартирмейстера, сопряженное с правом присутствовать в Совете министров, усилило поборников союза с Россией, но не доставило им несомненного перевеса. Нашлись люди, уверявшие короля, что Наполеон, после понесенного им урона в истекшем году, совершенно оставил мысль о всемирной монархии, и что будто бы надлежало преимущественно опасаться преобладания России. Полагали, что император французов, имея в то время необходимую нужду в союзе с Пруссией, готов был согласиться на все ее требования и образовать из сей монархии, увеличенной соседственными владениями, обширное государство, которое могло бы служить ему преградой против России. К тому же некоторые, сомневаясь в бескорыстии видов императора Александра I, думали, что он, заняв вооруженной рукой польские области, прежде принадлежавшие Пруссии, воспользуется случаем удержать их в своей власти. Носились слухи, что многие из сподвижников нашего государя предлагали ему расширить пределы России насчет Пруссии. Несмотря, однако же, на то, личные отношения короля Фридриха-Вильгельма к императору Александру, сочувствие прусского народа к русским и отложение Йорка от французов должны были неминуемо побудить Пруссию к союзу с Россией. По прибытии короля в Бреславль он хотел немедленно послать доверенное лицо для переговоров к императору Александру; но, вместе с тем, не желая подать повода к недоверчивости Наполеону, испрашивал его согласие на отправление переговорщика в нашу Главную квартиру; целью же или предлогом переговоров с русским правительством было признание нашим государем нейтралитета Бреславля и южной Силезии. Наполеон отклонил это предложение; но король все-таки послал в начале февраля (н. ст.) своего генерал-адъютанта, полковника Кнезебека, инкогнито, под именем купца Эделинга, в Главную квартиру русской армии. 28 января (9 февраля) Кнезебек отправился в нашу Главную квартиру, тогда находившуюся в Клодаве, в двух переходах от Калиша, и прибыл туда 3 (15) февраля. Император Александр, приняв его в тот же день, объяснил ему определительно свои виды: «Желаю, – сказал Государь, – чтобы Пруссия была восстановлена во всем прежнем, и даже, если успех увенчает наши усилия, еще в большем блеске; тот день, в который возвратятся королю законно принадлежащие ему владения, будет прекраснейшим днем моей жизни».