Читать книгу: «Вторники с Морри, или Величайший урок жизни», страница 2

Студент

Теперь же я хочу вам рассказать, что происходило со мной с того самого летнего дня, когда я обнял своего старого, мудрого профессора и обещал не забывать его.

Я не выполнил обещания.

Честно говоря, я перестал поддерживать отношения почти со всеми университетскими приятелями, включая женщину, с которой впервые в жизни проснулся однажды поутру. За годы после окончания университета я очерствел и превратился в человека, сильно отличавшегося от того по-детски самоуверенного выпускника, который направлялся в Нью-Йорк одарить мир своими талантами.

Как выяснилось, мир вовсе их не жаждал. Мне было тогда чуть за двадцать, и все мои занятия свелись к внесению платы за квартиру, чтению объявлений о работе и нескончаемому изумлению: почему мне не улыбается фортуна? Я мечтал стать знаменитым музыкантом (я играл на фортепьяно), но после нескольких лет в темных, пустых ночных клубах, невыполненных обещаний, музыкальных групп, что без конца распадались, и их руководителей в восторге от всех, кроме меня, мечта моя увяла. Впервые в жизни я потерпел поражение.

И в то же самое время я впервые всерьез соприкоснулся со смертью. Мой любимый дядя, брат матери, человек, который приобщил меня к музыке, дразнил девочками, научил водить машину и играть в футбол, тот самый взрослый, над которым я подшучивал, будучи ребенком, и о котором я сказал: «Вот кем я хочу стать, когда вырасту», умер сорока четырех лет от роду от рака поджелудочной железы. Мой дядя был хорош собой, невысокого роста, с густыми усами. Я жил с ним в одном доме, в квартире этажом ниже, и последний год его жизни мы провели вместе. Я видел, как его крепкое тело сначала усохло, потом вздулось, видел, как он мучился: согнутый дугой над обеденным столом, с закрытыми глазами, он сжимал обеими руками живот, и рот его искажался от боли. «А-а-а-а-а, боже! – стонал он. – А-а-а-а-а, господи!» Все мы – его жена, его двое сыновей и я – сидели рядом и, стараясь не смотреть на него, торопливо доедали обед.

Никогда в жизни я не чувствовал себя таким беспомощным.

Однажды майской ночью мы расположились с дядей на балконе его квартиры. Было тепло и чуть ветрено. Он устремил взгляд к горизонту и вдруг процедил, что дети его будут ходить в будущем году в школу уже без него. Он спросил меня, не присмотрю ли я за ними. Я ответил, что он не должен так говорить. Он грустно посмотрел на меня.

Через несколько недель дядя умер.

После его похорон жизнь моя переменилась. Я неожиданно почувствовал, что время бесценно, словно вода, текущая из открытого крана, и, чтобы не потерять его, я должен нестись во весь опор. Я не буду больше играть в полупустых ночных клубах. Не буду больше, засев в квартире, сочинять песни, которые никто не собирается слушать. И я снова пошел учиться. Получил степень магистра в области журналистики, а вскоре и первую работу – спортивного репортера. Я перестал гоняться за славой и стал писать о погоне за славой знаменитых спортсменов. Я работал в газетах и сотрудничал с журналами. Я работал со скоростью, не знавшей предела. Я просыпался утром, чистил зубы и садился за пишущую машинку в том, в чем спал. Мой дядя работал на одну из корпораций и ненавидел свою работу: изо дня в день одно и то же, одно и то же. Я же поклялся, что со мной такого никогда не случится.

Я метался между Нью-Йорком и Флоридой и в конце концов устроился на работу в Детройте – корреспондентом «Детройт фри пресс». Город этот обладал ненасытным спортивным аппетитом – там было четыре профессиональные команды: футбольная, баскетбольная, бейсбольная и хоккейная, – и для моего честолюбия это было как раз то, что надо. Через несколько лет я не только сочинял статьи для газеты, но и писал спортивные книги, готовил радиопрограммы и без конца выступал на телевидении, фонтанируя мнениями о преуспевающих футболистах и лицемерных спортивных программах колледжей. Нашу страну захлестнула журналистская буря, и я попал в струю. На меня был спрос.

Я перестал снимать квартиры. Я их покупал. А потом купил дом на холме. Приобретал машины. Я вкладывал деньги в биржевые акции и стал владельцем ценных бумаг. Я включил пятую скорость и все, что делал, делал по расписанию. Я занимался физкультурой как помешанный. Я водил машину на головокружительной скорости. Я зарабатывал столько денег – уму непостижимо! Я встретил темноволосую женщину по имени Жанин, которая полюбила меня, несмотря на мое расписание и постоянные отлучки. Мы встречались семь лет и только потом поженились. Через неделю после свадьбы я, как прежде, засел за работу. Я сказал ей и себе, что когда-нибудь у нас будут дети, то, чего ей так хотелось. Но это «когда-нибудь» так и не наступило.

Я весь ушел в достижение успеха, потому что успех, считал я, поможет мне контролировать все: я высосу из жизни все до единой капли радости и успею сделать это до того, как заболею и умру, что со мной наверняка случится в точности как с моим дядей.

А как же Морри? Что ж, время от времени я вспоминал о нем и о том, как он учил меня «быть человечным» и «думать о других», но все это было так далеко, словно в иной жизни. Все эти годы я выбрасывал письма, приходившие из университета Брандейса, считая, что все они об одном и том же: просят денег. Так что о болезни Морри я ничего не знал. Тех, кто мог мне рассказать об этом, я давно позабыл, номера их телефонов я похоронил в нераспакованных коробках на чердаке.

Так бы все и продолжалось, если бы однажды поздно вечером я не включил телевизор и, перескакивая с программы на программу, вдруг не наткнулся на нечто привлекшее мое внимание…

Наглядные пособия
Часть первая

В марте 1995 года возле заснеженной дорожки у дома Морри в Западном Ньютоне штата Массачусетс остановился лимузин, в котором сидел Тед Коппел, ведущий программы Эй-би-си «Найтлайн».

Морри уже не вылезал из коляски, привыкая к тому, что его перетаскивают, точно куль, из коляски в кровать и из кровати в коляску. Во время еды он теперь кашлял, и жевать стало тяжкой обязанностью. Ноги ему отказали, он больше не мог ходить.

И тем не менее Морри отказывался унывать. Он искрился идеями. Он записывал свои мысли в блокнотах, на конвертах, папках, клочках бумаги. Краткие изречения о жизни в тени смерти. «Прими как данность: что-то тебе под силу, а что-то нет». «Прими прошлое как прошлое: не отрицай и не искажай его». «Научись прощать себя и прощать других». «Не думай, что слишком поздно в чем-то участвовать».

Скоро у него накопилось больше пятидесяти «афоризмов», которыми он делился со своими друзьями. Один из друзей, коллега по университету Мори Штейн, был так захвачен идеями друга, что послал их репортеру «Бостон глоуб», тот приехал к Морри и написал о нем большую статью. Заголовок ее гласил: «Последний курс профессора – его собственная смерть».

Статью заметил один из продюсеров «Найтлайн» и привез ее к Коппелу в Вашингтон.

– Взгляни на это, – сказал он.

И вот теперь лимузин Коппела стоял перед домом Морри, а телеоператоры сидели в его гостиной.

Члены семьи Морри и несколько его друзей пришли познакомиться с Коппелом, и, когда этот знаменитый человек вошел в дом, они стали взволнованно переговариваться – все, кроме Морри, который выкатился вперед на коляске, нахмурил брови и высоким певучим голосом прервал шум:

– Тед, прежде чем я соглашусь на интервью, я должен тебя проверить.

Воцарилось неловкое молчание, они оба последовали в кабинет. Дверь за ними закрылась.

– Бог мой, – прошептал один из друзей другому, – надеюсь, Тед будет снисходителен к Морри.

– Хорошо бы Морри был снисходителен к Теду, – ответил второй.

* * *

В кабинете Морри жестом указал Теду на стул. Сложив руки на коленях, он улыбнулся.

– Скажите мне: что близко вашему сердцу? – начал Морри.

– Моему сердцу? – Коппел изучающе посмотрел на старика. – Ладно, – сказал он осторожно и заговорил о своих детях. Ведь они всегда были в его сердце.

– Хорошо, – сказал Морри. – Теперь расскажите мне о своей вере.

Коппелу стало не по себе.

– Я обычно не говорю об этом с людьми, которых знаю всего несколько минут.

– Тед, я умираю, – произнес Морри, внимательно глядя на него поверх очков. – У меня со временем очень туго.

Коппел рассмеялся. Хорошо. Вера. Он процитировал отрывок из Марка Аврелия, тот, что выражал его собственные чувства. Морри кивнул.

– А теперь позвольте мне задать вам вопрос. Вы когда-нибудь видели мою программу? – спросил Коппел.

Морри пожал плечами:

– Раза два, наверное.

– Всего два раза?!

– Не огорчайтесь. Я даже Опру¹ видел только один раз.

– Хорошо, а когда вы смотрели мою программу, о чем вы думали?

Морри ответил не сразу.

– Сказать честно?

– Так что?

– Я подумал, что вы страдаете нарциссизмом.

Коппел расхохотался.

– Для этого я слишком уродлив, – сказал он.

Вскоре перед камином в гостиной заработали камеры. Коппел был в синем костюме с иголочки, а Морри – в сером мешковатом свитере. Он наотрез отказался от нарядной одежды и услуг гримера. Морри считал, что смерти не надо стыдиться, и он не собирался наводить марафет.

Так как Морри сидел в инвалидной коляске, в камеру ни разу не попали его неподвижные ноги. Руками же он мог шевелить вовсю – а Морри всегда говорил, размахивая руками, – и потому с необычайной страстью объяснял, как встречает конец своей жизни.

– Тед, – начал он, – когда все это случилось, я спросил себя, собираюсь ли я отречься от мира, как это делает большинство, или буду жить. Я решил, что буду жить или, по крайней мере, попробую жить так, как я хочу: с самообладанием, смелостью, достоинством и юмором. Иногда по утрам я плачу и плачу. Оплакиваю себя. А бывает, что поутру во мне столько злости и горечи! Но это длится недолго. Я поднимаю голову с подушки и говорю: «Я хочу жить…» Пока что мне это удавалось. Удастся ли мне это дальше? Я не знаю. Но верю, что удастся.

Похоже, Морри производил на Коппела все большее впечатление. Он спросил, считает ли Морри, что приближение смерти делает человека смиренным.

– Ну как тебе сказать, Фред, – оговорился Морри и тут же поправился: – Я хотел сказать – Тед…

– Так вот что значит смирение, – рассмеялся Коппел.

Они говорили о жизни после смерти. И о том, как Морри все больше и больше зависит от других людей. Ему теперь уже помогали и есть, и садиться, и передвигаться с места на место. Коппел спросил Морри, что страшит его больше всего в этом медленном, коварном угасании.

Морри задумался, а потом спросил, может ли он сказать такое по телевидению.

Коппел кивнул:

– Говорите.

Морри посмотрел прямо в глаза самому знаменитому тележурналисту Америки и ответил:

– Ну что тут сказать, Тед, очень скоро кому-то придется вытирать мне задницу.

Передача пошла в эфир в пятницу вечером. Тед Коппел, сидя за своим письменным столом в Вашингтоне, солидно зарокотал: «Кто такой этот Морри Шварц? И почему к концу вечера многим из вас он станет близок?»

За тысячу миль от Вашингтона, в своем доме на холме, я сидел у телевизора и, как обычно, пробегая по программам, вдруг услышал: «Кто такой этот Морри Шварц?..» – и оцепенел.

Мое первое занятие с Морри было весной 1976 года. Я вхожу в его просторный кабинет и сразу замечаю нескончаемые ряды книг на бесчисленных полках от пола до потолка. Книги по социологии, философии, религии, психологии. Я замечаю большой ковер на паркетном полу и широкое окно, за которым вьется тропинка. В классе сидит с дюжину студентов, у них блокноты и планы занятий. Большинство студентов в джинсах и клетчатых фланелевых рубашках. Я тут же мысленно отмечаю: прогуливать уроки в такой маленькой группе будет нелегко. Может, этот курс не стоит и брать?

– Митчел? – спрашивает Морри, глядя в листок посещаемости.

Я поднимаю руку.

– Как вам больше нравится – Митч или Митчел?

Ни разу в жизни преподаватели не задавали мне такого вопроса. Я внимательнее всматриваюсь в этого мужчину в желтой водолазке и зеленых вельветовых штанах, с серебряной прядью, спадающей на лоб. Он улыбается.

– Митч, – говорю я. – Так меня называют друзья.

– Что ж, значит, будет Митч, – говорит Морри, словно ставя точку над i и закрывая тему. – Так вот, Митч…

– Да?

– Надеюсь, мы будем друзьями.