Время дарить любовь

Ветер по имени Фим

Возвращаются все, кроме лучших друзей…

Владимир Высоцкий

Коля познакомился с ветром уже давно – так ему казалось. Для Николеньки, как называли его мама и бабушка, всё, что происходило в прошлом году, казалось таким далёким. Наверное, это правильно. Есть люди, которые даже о событиях десятилетней давности говорят «совсем недавно». Впрочем, обычно так считают те, для кого это совсем уже и не срок. Например, бабушка Николеньки перешагнула рубеж девятого десятилетия. Поэтому ей, наверно, можно так выражаться. А вот для двенадцатилетнего Коли это звучит нелепо и смешно.

– Николенька! – донеслось со двора. – Время обедать! – это была бабушка.

– Сейчас иду! – крикнул он в ответ и обратился к друзьям: – После обеда выйдете на улицу?

– Не знаю. – Девочка Зина пожала плечами. – Мои собирались к кому-то в гости ехать.

– А ты с ними? – спросил Николай.

– Ну да! Кто ж меня одну дома оставит?

– Я вообще на обед не пойду, – сказал Тимофей. – Надо родителей дождаться.

– Голодный, что ли, будешь гулять? – удивлённо спросил Николай. – Тим, а пойдём ко мне, у нас поешь.

– Не! – Тот замотал головой. – Нельзя. Отец узнает – мне влетит.

– За что? – Николай вытянул лицо. – Мы же соседи…

– Папа строго-настрого запретил у кого-то есть. Буду потом неделю дома сидеть.

– Ну а ты сам есть-то хочешь? – поинтересовалась Зина.

– Нет, – ответил Тимофей. – Пока не хочу.

В створке калитки появилась грузная Людмила Алексеевна и, погрозив пальцем, сказала:

– Николенька, ну что это такое? Все собрались и ждут только тебя.

Проходя мимо бабушки, внук стиснул зубы и процедил:

– Ба, сколько можно тебе говорить, не называй меня при друзьях Николенькой, да и без друзей не называй. Какой я тебе Николенька? – Он скривил лицо и ещё несколько раз противным, гнусавым голосом произнёс: – Николенька-Николенька-Николенька. Тьфу! Как это звучит мерзко!

– Бог с тобой, Нико… Коля, что ты такое говоришь? Между прочим, Тургенев, по-моему… а нет, вспомнила, Толстой! Точно – Толстой даже рассказ написал, и там тоже есть мальчик Николенька.

– Вот пусть он у Толстого и будет! – Внук грозно посмотрел в глаза Людмиле Алексеевне. – А меня больше так не называй. В конце концов, я прошу тебя. Неужели так трудно пойти мне навстречу? Когда ты меня о чём-то просишь, я же соглашаюсь, помогаю, не упрямлюсь.

– Ну, хорошо-хорошо, Нико… Николай. Я больше не буду. Не обижайся на меня, внучек. Прости, ради бога. Честное слово, вырвалось. Случайно…

– Ладно, забыли. Я по-быстрому, меня Тимка ждёт.

За столом сидели родители и младшая сестра. Ей недавно исполнилось четыре года, но она уже считала себя взрослой.

– Колян! – Именно так Катя называла старшего брата. По правде говоря, он сам её этому и научил. – Мы тут уже с голоду помираем!

– Что-то по тебе не скажешь! – усмехнулся Николай. – Щёки, как у хомяка.

– Мама! Мама! А Колян обзывается! – закричала Катя.

Мама неодобрительно покачала головой и сказала:

– Николай, ты это нарочно? Хочешь нам всем обед испортить?

– Прости, ма! – улыбнулся Коля и, подойдя к сестре, обнял её. – Прости, Кать, я пошутил.

– Ладно, прощаю, – снисходительно ответила Катя.

– И куда ты садишься? – отозвался отец. – А руки кто за тебя будет мыть? Пушкин, что ли?

У отца была смешная привычка – во все дела вмешивать Александра Сергеевича. Чуть что, со всем и за всех отдувался Пушкин. Иными словами, поэт должен был заправлять за Николаем постель, мыть в спальне полы, в холодное время надевать шапку, ставить в гараж велосипед. Знал бы он, сколько на него возложено обязанностей, написал бы ещё один роман в стихах. Например, «Николай Звягинцев».

После обеда Кате объявили тихий час. Николай давно был освобождён от такой повинности. Основательно подкрепившись, он вышел на улицу. К его большому огорчению, Тимка куда-то исчез, наверное, ушёл на озеро. Каникулы только начались, а значит, пора проведать старого друга. Недолго думая, Николай отправился в лес, к ветру Фиме. Между прочим, своё имя он получил от Коли.

Впервые ветер заговорил с Николаем прошлым летом. Мальчик забрёл в берёзовую рощу, там было прохладно и тенисто, он сел на землю, опёрся спиной о дерево и закрыл глаза. Вокруг щебетали птицы, поскрипывали стволы деревьев, шумела листва, а солнце, словно балуясь, время от времени бросалось солнечными зайчиками и заставляло уклоняться от них. И вдруг…

– Фим-фим! – Кто-то сказал совсем рядом.

Николай вскочил, посмотрел по сторонам, заглянул за дерево, но никого не обнаружил.

«Странно! – подумал он. – Кто бы это мог быть? Может, птица какая новая завелась? Сколько сюда прихожу, никогда такого странного щебетания не слышал».

– Фима-фима! – послышалось вновь.

– Эй, ты кто? – крикнул куда-то вверх Николай. – Что за Фима?

В ответ – тишина. Николай прислушался. Вдруг среди леса прозвучало протяжное «фи-фи-фи-фима-а-а-а-а»!

– Фима, ты кто? – повторил Коля, и вдруг услышал ответ:

– Ветер! Ветер я!

– Давай знакомиться! Я Николай. А тебя как зовут?

– У нас, у ветров, нет имен! – прошуршал невидимый собеседник.

– Как это нет? – удивился Николай. – Быть такого не может. Нам в школе рассказывали, что ветры бывают разные. Всякие бризы, бури, штормы, ураганы, тайфуны. А ты кто?

– Это мои старшие братья, – прошептал ветер. – И это не имена, а названия. Хотя особо сильным ветрам люди придумывают имена, в основном почему-то женские. Но это где-то далеко-далеко, и они сюда не прилетают, мне дедушка рассказывал о них.

– Как интересно! – воскликнул Николай. – У ветров тоже есть папы, дедушки, мамы, бабушки?

– Конечно, – сказал ветер и где-то там, наверху, свистнул.

– Слушай, ветер, а ты не будешь возражать, если я буду называть тебя Фимой? Хочешь быть моим другом? – спросил Николай.

– А разве могут человек и ветер быть друзьями?

– Я думаю, могут.

– Тогда дружим, – согласился ветер.

– Ты так и не ответил, тебе имя Фим нравится?

– Красивое имя, – шепнул ветер и взъерошил Коле волосы, добавил: – Мне нравится.

– Отлично! – радостно произнёс Николай. – Считай, мы познакомились: я – Николай, а ты – Фим.

Он ещё долго в тот день бродил по лесу и разговаривал с Фимой. Затем они вместе пели песни, на лужайке поднимали вверх зонтики от одуванчиков, и ветер разносил их в разные стороны, за лесом погоняли большие перекати-поле из высохших растений.

Вечером Коля спросил у отца:

– Пап, а человек может дружить с ветром?

Оказалось, человек и ветер дружат уже тысячи лет.

– Конечно, – неожиданно ответил отец. – Даже когда наши предки были дикарями, ветер всегда помогал им.

– Как? – удивился Коля. – Расскажи, пожалуйста.

– Например, на охоте. Когда человек ходил на дикого зверя, всегда подкрадывался с ветреной стороны, то есть шёл навстречу ветру.

– Но ведь против ветра неудобно идти!

– Правильно! – подтвердил отец. – Зато зверь не услышит запах охотника. Понимаешь?

– Понимаю! А ещё? Ещё как помогал?

– Человек не сразу сообразил, как использовать силу ветра, но постепенно научился многому. В далёкие времена люди поставили на корабли паруса и ещё до нашей эры в Китае, запускали воздушных змеев. Сейчас они в магазине продаются, а мы в детстве с пацанами сами их делали…

– И они поднимались в небо? – Николай от удивления раскрыл рот. – Самодельные?

– Конечно! – улыбнулся отец. – А для чего же мы их мастерили? Для красоты, что ли?

– Пап, научи меня делать змеев! – воскликнул Николай.

– Зачем? Поедем завтра в магазин да купим…

– Нет-нет-нет! – запротестовал Коля. – Так неинтересно! Давай сами соорудим.

– И охота тебе с ним возиться? Целый день убьём! – попытался отец отговорить его.

– Ну и что? Хочешь, я тебе секрет открою? – загадочно спросил Коля.

– Валяй!

– Только ни-ко-му! Договорились?

– Рыба! – Отец ладонью закрыл рот. – В смысле молчу как рыба.

– У меня в лесу друг появился!

Папа даже крякнул от неожиданности.

– Ну-ка, подробнее! – насторожился отец. – Что за друг? Где он живёт?

Коля увидел, как напрягся папа, и громко рассмеялся.

– Да он не человек, пап!

– А кто? – вздохнул с облегчением отец.

– Это ветер. Обыкновенный ветер, а зовут его Фим.

Отец откашлялся в кулак, поцеловал сына в лоб и тихо сказал:

– Сынок, у меня к тебе просьба: ты тоже больше об этом никому не говори! Хорошо? Даже своим друзьям. Ты, кстати, никому ещё о Фиме не рассказывал?

– Нет! – Коля замотал головой.

– Вот и отлично! Пусть это будет нашей тайной.

– А у тебя нет среди друзей ветра? – спросил Николай.

– Пока не встречал, – ответил отец. – А ты как со своим-то познакомился?

– Гулял по роще, а он мне на ухо говорит: «Фим-фим»! Ну, я сначала думал, птица какая. Он снова: «Фим-фим». Я спросил: «Ты кто?»

– А он что? – настороженно спросил папа.

– Как что? – усмехнулся Николай. – Говорит: «Ветер я».

– И что дальше?

– Дальше мы познакомились и договорились, что его будут звать Фим и что мы будем дружить.

– Ясно, – тяжело вздохнул отец. – Ты знаешь, Колюнь, я что-то сегодня устал. Ты не возражаешь, если я пойду отдыхать? Готовься: в выходной день соорудим с тобой воздушного змея. Ты пока подумай, как мы его назовём.

Коля обнял папу и прошептал:

– Спасибо, я попрошу Фиму, чтобы он нашего змея поднял высоко-высоко.

– Отлично! – сказал отец и отправился к себе в спальню.

Ночью Николаю снились океан и бушующий ветер. Он то завывал, то гудел, то рычал, словно медведь. Коля стоял на берегу и дышал полной грудью. Ветер хватал большие клочки тёмно-серых облаков и расшвыривал их по сторонам. Потом собирал их в охапку и сооружал из них разные фигуры. Вот большая лошадиная голова, вот большой корабль, а вот воздушный замок. Красотища!

На следующий день Николай рассказывал своему новому другу, что они с отцом в выходные дни изготовят воздушного змея и придут на поле его запускать.

– Фим, ты же нам поможешь запустить его высоко-высоко? – спросил Коля.

– Ф-ф-ф-ф! – ответил ветер. – Помогу! Только вы правильно его сделайте.

– Мой папа ещё в детстве запускал воздушных змеев. Мы решили с ним не покупать, а сделать.

– Это хорош-ш-шо! – шепнул Фим. – Я тоже люблю запускать воздушных змеев. Мой папа учил меня в детстве правильно держать их в воздухе. Это тоже нужно уметь делать правильно! Чуть ошибся – и змей уходит в штопор.

– Слушай, Фим, а где сейчас твой папа? – неожиданно спросил Коля. – Может, его познакомить с моим папой?

– Не получится. Взрослые ветры не живут вместе с родителями, мы лишь изредка встречаемся…

– Так ты здесь совсем один?

– Ну почему один? – фыркнул Фим. – Теперь у меня есть ты.

– А до этого был один?

– Да, – угрюмо прогудел ветер.

– А ты никуда не улетишь? Будешь здесь всегда?

– Улечу-у-у-у, Николай. Улечу на Север. А сюда прилетит другой ветер.

– Я буду скучать, – с грустью произнёс Коля.

– Я тоже, – ответил Фим.

В субботу, сделав воздушного змея, отец и сын отправились проводить лётные испытания. Радости и шума было столько, что на поле сбежались едва ли не все мальчики и девочки посёлка. И на следующий день Фим поднимал в воздух уже не один, а пять воздушных змеев – идея для многих оказалась очень заразительной. Правда, самодельный был только Колин, чем он несказанно гордился. Накануне вечером, после первых испытаний, они с отцом нарисовали на своём змее ярко-красную звезду, а под ней написали название «корабля» – «Звезда».

– А что, звучит! – сказал Коля.

Так получилось, что за лето «Звезду» несколько раз пришлось ремонтировать. Зато Николай стал опытным пилотом и теперь мог соорудить воздушного змея с закрытыми глазами. А конце августа Коля попрощался с Фимой – они договорились встретиться следующим летом.

* * *

И вот тот день сегодня наступил.

– Фим-Фим! – войдя в лес, громко крикнул Николай. – Отзовись!

Лес молчал, деревья не шевелились. Лишь кто-то шуршал в траве.

– Фи-и-им! – ещё громче крикнул Коля.

Но и на этот раз ответа не последовало.

«Наверное, улетел на Север, – подумал Николай и тяжело вздохнул. – Даже не попрощались…»

Вечером он рассказал отцу грустную новость. Папа погладил сына по голове и сказал:

– Не грусти, сынок, он ещё вернётся. Ветры, они ведь вольны летать там, где им захочется. Так что вы обязательно с ним снова встретитесь. Друзья всегда когда-то встречаются.

Сирота

Ванька Брызгалов пришёл к нам в третьем классе. Это был первый детдомовец, которого мы увидели живьём. Мне он почему-то сразу не понравился. Тихоня, вечно хмурый и чем-то недовольный. А тут ещё эта дура, Катька Белоногова, в него втрескалась. Бегает за ним, будто хвостик: «Ваня, Ваня, Ванечка!» Дура! Нашла себе женишка! Он же круглый сирота. У него ни матери, ни отца. Потому он и оказался в детдоме. А к нам он попал из-за того, что его усыновила одна семейка. Такая странная парочка. Я их знаю: тоже с головой не дружат. Они раньше по вечерам гуляли у нашего дома. Умора! Идут, как в старинном фильме, под ручку, что-то друг дружке нашёптывают, хихикают, остановятся и целуются. Ну не придурки ли? Давно я их не видел. Как Ваньку усыновили – перестали прогуливаться. «Сыночка» своего, наверное, вечерами ублажают, не до прогулок.

Баба Зина из третьего подъезда сказала нам с Серёгой по секрету, что Ванька даже не сын этой парочке, а пасынок. Так называют усыновлённых сирот. Какие некрасивые слова: «сирота», «пасынок», «детдомовец»… Бр-р! Какие-то холодные и склизкие. Интересно, а почему у него нет родителей? Алкаши, наверное, были. У всех нормальных детей кто-то, но есть. Или мама, или папа. А если нет ни мамы, ни папы, то тут уже что-то не то. У нас в классе есть и пацаны, и девчонки, у которых только один из родителей. И с ними вполне приятно общаться. А Ваня… Да ладно, что-то много я о нём говорю. Лучше расскажу, какой сегодня «прикол» случился.

Мой приятель, Антоха из пятого «Б», говорит мне:

– Костик, давай приколемся над вашим Пасынком! – Теперь у Ваньки такое прозвище.

– Что ты ещё придумал? – спрашиваю я, ведь Антоха юморист ещё тот.

– Давай на стенде «Лучшие ученики» маркером на фотке Ваняхи напишем: «Лучшая сирота школы». И усы какие-нибудь, как у кота, пририсуем. Прикольно?

– Ага, – согласился я.

Мы задержались после уроков и разрисовали портрет Пасынка. Получилось очень смешно.

Вечером ко мне в комнату вошла бабушка. Она была вся в слезах и ловила ртом воздух.

– Ба, ты чего? – Я вскочил с кровати. – Что случилось?

– Вот! – Она протянула мне трубку телефона. – Эсэмэс…

Бабушка упала на пол. Я метнулся к городскому телефону, вызвал неотложку. Мне пообещали, что скоро будут.

Я поднял с пола телефон и прочитал сообщение: «Мама, держись. Косте пока не говори. Варя и Олег погибли в Египте в автокатастрофе».

Я не сразу понял, что речь идёт о моих родителях. Врач скорой помощи сказал: к бабушке они опоздали.

Больше у меня никого нет…

Старуха

Вы не знаете нашу старуху? И никогда не слышали о ней? Дарья Семёновна Рюмина – наша историчка. Она самая старшая училка в нашей школе. Ей столько же лет, сколько, наверное, Михайло Ломоносову. Это не учительница, а какой-то монстр. Попробуй у неё на уроке повернись назад. Всё – «неси дневник», и пара обеспечена. Никого не щадит: ни отличников, ни хорошистов. Ей всё побоку. Главное, говорит, чтобы историю знали на отлично. И действительно: у неё предмет вызубрили все. Да она и не успокоится, если кто-то в классе не будет знать её урок. Заживо съест.

Но мне кажется, многие неправы, когда называют её злюкой. Хотя и я вот обозвал её монстром. Если честно, никакой она не монстр и не злюка. У неё просто лицо строгое: острый нос, морщин, как в луже во время дождя, седые волосы под лентой. И голос с хрипотцой и каким-то скрипом, что ли. Но глаза! Вы бы видели её глаза! Дарья Семёновна, когда говорит нам о… да о ком угодно: хоть о декабристах, хоть о Несторе, хоть об Александре Невском, – поверьте, это уже не исторические личности. Нет-нет. Это её дети. Я серьёзно! Об исторических личностях так не рассказывают. Так можно говорить только о своих родных. Моя бабушка, когда кому-то рассказывает обо мне (я нарочно несколько раз подслушивал), так всё вывернет – хоть стой, хоть падай! Я и послушный, и смышлёный, и помогаю родителям по дому, и книги читаю, и вежливый, как ангелочек. Врёт ведь бабуля моя.

Ой, как врёт. Соседке одно говорит, а меня потом воспитывать начинает: я у неё и лоботряс, и лентяй, и грубиян – кем она меня только не называет. Зато для соседки я – чистый ангел.

Но дед говорит, что сор из избы нельзя выносить. Наверное, она потому и привирает. Вы как думаете? Ну да ладно. Мой рассказ не о бабушке.

Продолжу о Дарье Семёновне. О старухе. Она меня на прошлой неделе из класса выгнала. Мне кажется, я не заслужил такого отношения к себе. Хотя, конечно, палку немного перегнул. Но вроде и не виноват даже. Всё эта Олечка с задней парты. То в спину меня пальцем тычет, то линейкой бьёт, то бумажки в меня кидает. Достала! Ну, я и наехал на неё. Слово грубое сказал. Старуха услышала, стала за неё заступаться.

В общем, отказался я извиняться и был с урока изгнан.

Дурак я. Мало того, что с Олечкой поссорился, так я ещё и стару… Дарье Семёновне нагрубил. Так, выходя из класса, и ляпнул: «У-у-у, старуха».

Куда это годится? Придурок! Стыдно теперь, аж жуть. Нужно было сразу после урока подойти и извиниться. Но не перед Олечкой, а перед Дарьей Семёновной. Глупо как-то вышло. А на следующий её урок я не смог в школу попасть – семейные обстоятельства. В воскресенье ездили к родственникам за город, и родители задержались – на обратной дороге ночью колесо на трассе пробили. В общем, домой вернулись в понедельник под утро. Ну какая там уже школа? Попадали спать, все уставшие.

Я так переживал за тот срыв. Представляете? Подумает, что нарочно не пришёл на урок, чтобы не извиняться. Если бы сразу извинился, она бы поняла, я уверен. Говорю же, это мы так только называем её злюкой, а на самом деле она добрая. И никакая она не старуха. Если и можно сказать, то старушка – мягко, по-доброму. По-есенински…

«Простите меня, пожалуйста, Дарья Семёновна, – мысленно произносил я, идя в школу. – Ради бога, простите. Дурак я. Больше никогда в жизни не буду вам грубить. Буду всегда на ваших уроках вести себя прилично. Честное слово! Простите, а? Дарья Семёновна!»

Я был уверен, что простит меня наша добрая и ласковая старушка. Простит. Стыдно-то как.

Обязательно простит. Переступив порог школы, я вдруг оцепенел: на стене у входа висел большой портрет с чёрной лентой. Это была фотография Дарьи Семёновны Рюминой.

Притворщик

Скажите честно: вы притворялись когда-нибудь спящим, неслышащим, невидящим, непонимающим? Ну, только вот честно, хорошо?

Ладно, даже если вы ответите, что не было такого, я о себе всё равно правду скажу: притворялся – и не раз. Особенно в метро, электричке, трамвае, автобусе, троллейбусе. Иногда так не хочется уступать место, такой облом – хоть башкой о стекло бейся. Лень, просто лень. А другой раз – спать хочется. Как подумаешь, что стоять тебе до самой своей остановки – и жизнь не в радость. Да и вообще, рыжий я, что ли? Сколько я знаю людей, никто не уступает место. Каждый норовит отвернуться, сделать вид, что это его не касается, что он вообще не понял ничего, не заметил.

Моя бабушка рассказывала, что раньше было проще. Ребята вскакивали при виде пожилого человека, женщины, а иногда даже и девушки. Предлагали присесть. А если те и отказывались, уже не садились – неловко как-то было. А что сейчас? Вы разве не видели? Ну, стоит бабулька или дед. И что с того? Да пофиг! Я такой же пассажир, как и они. Я тоже плачу за проезд, покупаю билет. Почему я должен стоять, если я первым сел в трамвай? Ничего не случится. Пусть постоят, у нас равноправие. Я такой же чел, как и они. Ну и что, что старые? Я тоже когда-нибудь буду старым. Думаете, кто-то мне уступит место? А вот фигушки…

Хотя кто мне может уступить место в автобусе или троллейбусе, если я сам никогда никому не буду уступать? Наши предки ещё что-то делали, помогали старушкам переходить улицу. При всём этом мы кем растём? Вон она стоит, старая, седая, сгорбленная, в проходе, а я ведь не вскакиваю, не тороплюсь уступить. Почему? Мои родственники вели себя иначе, а я вот думаю: встать или нет? А что же будет с нашими детьми? Они не только не уступят место, наверное, ещё и сгонят, если я, например, буду стареньким сидеть. Никто не пожелает терпеть сидящего старика. Скажут: «Пошёл вон!» Блин, ну что она так и жмётся ко мне, эта старуха. Не видит, что ли: у меня глаза закрыты! Я же так старательно не замечаю её. Нет же, наглая бабка всё равно наваливается на меня, стучит рядом своей противной клюкой. Как они надоели! Не успеешь сесть в метро, как вот они – встают рядом и начинают кряхтеть, стонать, а некоторые прямо открыто возмущаются, ну, типа, молодёжь пошла наглая, невоспитанная. Ага, как будто воспитанность только этим и измеряется. Нашли чем упрекать. Я, например, с девчонкой встречаюсь, всегда дарю ей розочку или гвоздику, а она и рада. Это и есть воспитанность, галантность. А что же тут невоспитанного, если я, к примеру, вздремнул в трамвае и не заметил старушку? Понятно, что я притворился. Но вдруг это правда? За что меня винить? Не заметил – и всё… Да ёлы-палы, старуха какая-то действительно нагловатая. Чё она на меня наваливается. Уступить, что ли? Или сейчас она мне на голову залезет. Что это такое? Чего она? Что это с ней?

Бабушка рухнула на пол. Стоявшая позади неё женщина вдруг закричала:

– Мама! Мамочка!!! Что с тобой?

Она упала на колени, нагнулась над старушкой. Затем подняла голову, и наши глаза вдруг встретились. Я почему-то вскочил, но, чтобы выйти, мне пришлось бы перешагнуть через старушку. Я не решился…

Трамвай встал на очередной остановке. Туда же подъехала скорая. Бабушку вынесли на носилках. Один старик протянул дочери визитку и сказал: «Дочка, сообщи, как доехали». Через десять минут, как раз перед моим выходом, старик громко объявил, что наша бывшая пассажирка умерла. Не могу никак уснуть. Может, это я её убил своим притворством и равнодушием?