Битва за страну: после Путина

– Ну, хоть чем-то обрадую на десерт, – сказала Татьяна. – В прошлом году был опрос в московских школах, в трех заведениях. Взяли гимназию, также что-то среднего уровня и бурсу с окраин. Тогда половина выпускников, если конкретно, пятьдесят один процент сказали, что готовы уехать из России. Основания: если нет родителей с конкретным капиталом или теплым местом, то самому не пробиться. Нынче опрос повторили. Таких теперь сорок процентов. Спрашивали тех, кто хочет остаться: почему? Те отвечали – посмотрим, чем закончится новое шоу. Больше радостей нет.

– Тогда пусть порадует Батяня, – сказал Столбов.

Поднялся Батяня, начальник безопасности еще с прежних, коммерческих времен. Человек неторопливых движений, в свои пятьдесят раненый четыре раза, способный хоть сразу после совещания выполнить спецназовскую физкультурную норму. Из тех бесценных спецов по безопасности, что понимают весь комплекс интересов охраняемой персоны. Не спорят, не ворчат. И очень редко говорят: «Так нельзя». Зато бесповоротно.

Сейчас у него появилась дополнительная функция – работа в фонде «Возвращение». Этот орган был создан еще до прошлогодней победы и занялся сбором информации о патриотах тогдашнего режима. Россию эти патриоты любили. Вот только не доверяли ей и хранили деньги на ненавистном Западе. С теми, кто имел более-менее очевидную собственность, от торговых сетей до футбольных клубов, разговор был особый. Но это ведь верхушечка айсберга. Остальные скромняги более-менее успешно делали вид, будто у них лишь два-три миллиона в России. А то, что в других странах тоже миллионы, да не два-три, да не в рублях – бессовестные слухи.

Задачей «Возвращения» было скорректировать патриотизм этих граждан, убедить их вернуть деньги домой. Причем совсем уж одиозно не обоснованные миллионы – передать в бюджет. Основное средство – грамотно составленное досье, которое принял бы и Интерпол, и полиция страны пребывания капитала.

Фонд возглавлял заслуженный борец с жуликами Леша Навальный. Но в Избранную Раду он не входил, доклад делал Батяня. В украденных и увезенных деньгах он разбирался вполне – второе высшее образование в Финэке, а когда доходило до беседы с бессовестными патриотами, то со своей вежливостью и убедительностью был незаменим: молодым только учиться.

Героем сегодняшнего доклада оказался господин Каравайчик, директор стройкомплекса из Восточной Сибири, строивший панельные дома по госпрограммам, по цене мраморных вилл. Понятно, был он лишь звеном в цепочке. Но, как выяснилось, за десять лет звено скопило сто тридцать миллионов долларов. Хранились они не в России.

– Вчера была проведена конструктивная беседа с товарищем Каравайчиком, – доложил Батяня. – Он напросился сам: понял, что докопались. Хотел оценить степень нашей информированности. Разговор вышел легким: товарищ сейчас в России, дело заведено, он невыездной. Подумал и решил тюремную статистику не портить, передать в бюджет три четверти и воспользоваться законной амнистией. Расстались друзьями.

– Вот единственная заморочка в Думе, – сказал Иван. – Они расстались друзьями, а коммунисты возмущаются на каждом заседании: почему разоблаченные воры не идут на лесоповал?

– Товарищи-ленинцы десять лет в Думе помалкивали, хотя о том кто и сколько украл – знали, – усмехнулся Столбов. – Каравайчик не предлагал договориться?

– Само собой, – ответил Батяня. – Я ответил – согласен. Мне восемьдесят процентов, ему – двадцать. Меньше нельзя – мне придется делиться со всей рабочей группы, а в ней ребята с большими запросами. Матюгнулся и решил: лучше отдать в казну. Кстати, о рабочей группе. Особо хочу отметить Максима Олеговича и его виртуальное подразделение.

– Рад стараться, – Максим Олегович привстал и поклонился благородному собранию, но тут же пожаловался: – Я из-за выжимания жуликов почти забросил свои президентские шкафы. Когда до них дойдем-то?

Таня улыбнулась. Каждый раз, когда она глядела на Максима Олеговича, который и по возрасту и по повадкам соответствовал имени Макс, то каждый раз удивлялась: как этот гик, или этот фрик, или еще много подобных определений, оказался в компании Столбова? Этому Гаррипоттеру для таких совещаний лишь составлять сводки, отчеты, справки, самому же на них присутствовать не следует никак. Как говорится: «Это вы, батенька, не в тот анекдот заехали».

Кто такой Макс? Хороший сисадмин, талантливый хакер. Однажды проявил незаурядную честность, после чего нашел свое место в провинциальной коммерческой империи Столбова. Отвечал за всю виртуальную составляющую предвыборной кампании. Причем, как тогда же, прошлой осенью, заметила Татьяна, начальником оказался правильным. Бывало, брался за что-то сам, но потом говорил на совещании: «Я защиту наших ресурсов не гарантирую, нужно взять такого-то перца, а так как он политический пофигист, то заплатить надо, не пожалев». Так же, не пожалев, отказывал в работе друзьям, если находил профи, готового мучиться у компьютера двадцать четыре часа в сутки, с результатом. Друзья были хорошие: однажды у Макса случилась алкогольная истерика после расставания. Зато вся предвыборная кампания прошла без проблем: последствия вражьих кибератак устранялись быстрее, чем тает майский снег, зато врагов, если надо, и ломали, и спамили до полной дезорганизации.

Что же касается президентских шкафов, то это была особая региональная программа, придуманная не Максом и одобренная еще до Столбова. Просто до недавних времен она была лишь средством изящного инновационного нанораспила.

В чем суть? По просторам огромной России, преимущественно в селах и маленьких городах, предлагалось установить терминалы, назначение которых – избавить граждан от многочисленных каждодневных проблем. Гражданин, введя свой личный код, мог выплатить любой полицейский штраф, узнать, не должен ли он по судебному приговору или оператору сотовой связи, выплачены ли все налоги. А также получить любую бумажную справку, написать заявление в прокуратуру и т. д. Одним словом, обойтись без унылого ходжения по различным государственным присутствиям. Чтобы граждане поменьше сталкивались с конторами, и немалую часть чиновников удалось бы сократить не на словах.

С тех пор, как за проект взялся Макс, дело сдвинулось. Дума приняла закон, создалась рабочая группа, появились первые образцы. Как и полагается, все оказалось дороже, чем планировалось. Макс легко переносил шуточки и подколки коллег, постоянно напоминая: «Идея рассчитана на тех, у кого нет компьютеров, значит, виртуальные фрики, вроде меня, наконец-то подумали о народе».

– Президентские шкафы – в следующий раз, – сказал Столбов. – Подготовишь короткий доклад о том, что накосячено и как исправлять. Сегодня отвлекаться не будем. Выслушали, как все плохо. Значит, надо подумать о том, как сделать жизнь еще хуже.

– Про водку? – вздохнул Батяня.

– Про нее самую.

Макс уже успел сесть, нарочито вздохнул, заметил: «Михаилу Викторовичу надоели сравнения со Сталиным, хочет, чтоб и с Горбачевым теперь сравнили».

Столбов махнул на него рукой: молчи, трепло.

– Предложения были собраны, исследованы, пора подводить итог, – сказал президент. – Общий смысл понятен и прост: любые напитки крепче четырех градусов должны для населения стать малодоступны. А для граждан, не достигших двадцати одного года – недоступны вообще. Подростковое пьянство само по себе – административное преступление. Штраф или арест на сутки. Сумма снижается, арест отменятся при условии, если юноша-девушка укажут, где им продали водку.

– Без исключений? – спросил Батяня.

– С одним, – уточнил Столбов, – если у юноши до двадцати одного года государственные боевые награды. Такому налью сам. Других исключений не ждать.

Прочие антиалкогольные меры выглядели столь же грозно. В крупном поселке или небольшом райцентре, тысяч на десять жителей, мог быть только один винный отдел. В райцентре покрупнее – два или три. В областном центре – побольше, но при соблюдении пропорции: одна точка торговли спиртным на двадцать пять тысяч жителей. Так же и в областных городах. Этим отделам полагалось торговать с десяти до восьми вечера, воскресенье – выходной. Почти шведская система.

Правда, гуманнее, чем у скандинавов. В крупных магазинах отделы останутся. Но именоваться они теперь будут «элитными», без всяких «народных» и «президентских» водок или пакетов крепленой синтетической бормотухи. Впрочем, баночные коктейли и прочая дешевая химическая дрянь запрещалась повсеместно. Шампанское, виски, мартини, прочие ингредиенты для коктейлей, водка многократных очисток – пожалуйста. Но с двойной наценкой. Принцип был, как и в случае с казино: невозбранно портить себе печень могли лишь богатые россияне.

Ресторанам и прочим сидячим заведениям было бы чуть легче. Но принцип тот же: дешевую рюмку не налить и там. А совсем уж дешевым рюмочным и забегаловкам пришлось бы закрыться.

Возрождались лечебно-трудовые профилактории. За количеством и даже охватом не гнались: лишь там, где найдется квалифицированный персонал. Направлять туда планировалось по решению суда, а выпускать – когда вылеченному гражданину обеспечены жилье и работа.

– Ну и до кучи, – Столбов показал двухлитровую бутыль с жидкостью цвета разведенной марганцовки. – Называется эта радость «Три семерки», к напитку юности отношение имеет разве что по цене. Сделано во Владикавказе. Подготовить, причем оперативно, технические изменения в госрегламент, чтобы такой коммерческий терроризм был бы исключен.

– Насчет кавказской бормотухи – согласен, – неторопливо сказал Батяня. – Насчет остального не уверен. По деревням начнут гнать «табуретовку», в городах появятся пьяные углы.

– И будут покупать стеклоочиститель, – усмехнулся кто-то.

– Сказка, – резко возразил Столбов. – Вся русская интеллигенция знает рецепт коктейля «Сучий потрох». Таня, помнишь?

Татьяна, склонившись к ноутбуку, строчила очередное письмо-рекомендацию по сегодняшним утренним событиям. Услышала, ответила будто готовилась:

– Пиво «Жигулевское» – пятьдесят грамм, шампунь «Садко – богатый гость» – тридцать грамм. Резоль для очистки волос от перхоти – пятьдесят грамм…

– Семьдесят грамм – перебил ее Столбов. – А ты его пила?

Татьяна буркнула, что «сучий потрох» такая же романтика, как «вересковый мед»: все читали, никто не пил.

– Вот именно, – кивнул Столбов. – Вся интеллигенция знает рецепт «Сучьего потроха», но не пьет. А также знает, что народ гонит по деревням первач. На самом деле, если взяться резко, чтобы все видели: не болтовня, то самогонная партизанщина будет по минимуму. Сначала много воя и плача, разные жуткие истории: там инвалида в очереди задавили, там денатурата хлебнули. Потом, лет через пять, пойдет честная статистика: раза в два меньше пьяных травм, смертей и зачатий. Только по горбачевским реформам эта статистика была опубликована, когда спирт «Ройяль» продавался во всех киосках, двадцать четыре часа в сутки.

Спор насчет самогона продолжался.

– Вот скажи, деревенский детектив, – обратился Столбов к белобрысому парню, почти одного возраста с Максом, – сдохнет русская деревня от спиртовых суррогатов, если сработает проект «Антиводка»?

– Так я же работал на земле не в совсем русской деревне, – смущенно улыбнулся парень. Что было понятно – на таком серьезном совещании, он присутствовал второй раз.

– Хорошо, сдохнет ли русско-чухонская деревня?

– Нет, – уверенно ответил парень. – Любители суррогатов вымерли в девяностые. Кто не пьет – тот не будет. Остальные станут затовариваться заранее, если повод.

– Будем считать – финальная реплика, – подытожил Столбов. – Что же, проект «Антиводка» разрабатывается, доводится, объявляется народу.

* * *

Белобрысого парня звали Кирилл Степанов, был по званию капитан полиции, жил до недавних пор в Ленинградской области. В прошлом году, когда полпредом округа стал Столбов, на Таллиннском шоссе, «земле» Степанова, произошла автокатастрофа с машиной, официально перевозившей бананы, а на самом деле – синтетические наркотики из нового порта в Усть-Луге. Степанову грубо объяснили, что два сгоревших транспортных средства и один труп ему померещились.

Капитан не утопил обиду в водке, не выложил в инет гневное обращение, а связался с полпредом, тот дал совет и вооруженное подкрепление. И вот в дымном августе – небывалая сенсация: капитан из райотдела, с двумя экипажами ДПС, накрыл перевалочную базу и контейнеры с веселыми таблетками, общей стоимостью в консолидированный месячный фонд полицейской зарплаты всей Российской Федерации.

– Ты не боись, – говорил тогда Столбов. – Это, конечно, серьезная гопота, но она не мстит. Сомневаешься? Давай пари держать, что не отомстят. Ты всяко в выигрыше.

Степанов тогда посмеялся, пари не состоялось.

Прошло полгода. Столбов стал лидером России. С прежним мобильным номером расставаться не спешил. И однажды позвонил ему Степанов.

– Михаил Викторович, узнали?

– Степанов? Привет, шериф.

– Здравствуйте, вождь всея Руси. Помните, мы спорили, что со мной ничего не будет?

– Было дело. И?

– Проиграли вы спор, Михаил Викторович.

– Понял. На что спорили?

– Не помню. Но если на «американку», то берите меня к себе. Иначе убьют.

* * *

Запись в ЖЖ известного блогера zloyfaker.

«Фотий в гробу полеживал с приятностью.

В доме графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской на Дворцовой набережной он устроил себе подземную келью. Посередине кельи – гроб. Фотий спал в нем ночью, а иногда и днем отдыхал».

Так, по версии Мережковского, развлекался один из самых мрачных русских мракобесов XIX века. Сегодня утром Лидер всея Руси решил поиграть в такую же игру. Улегся в гроб и стал следить через хрустальную крышку, как страна обсуждает эту приятную новость в твиттерах и фейсбуках.

Вот одно непонятно: зачем потом вылез из гроба? Лучше бы там и остался. И ему приятно, и нам хорошо.

* * *

21.45

– Ну что, Миша, еще один день прожит?

– Танюша, прикалываешься, – недовольно произнес Столбов, вспомнив утреннее происшествие.

– Нет, серьезно.

Как-то так сложилось, что Татьяна называла Столбова «Мишей» лишь раз в день. Происходило это вечером. Запланированные дела отработаны, нерадостных неожиданностей не предвидится. Ну, разве что совсем уж дурных событий, о которых положено докладывать двадцать четыре часа в сутки.

Кремль напоминал подводный крейсер: огромен, как дом на триста квартир, а уютных помещений почти и не найдешь, весь предназначен для боя. «Каюту» для Столбова выделить смогли. Для Татьяны нашлась тоже, по соседству, чуть поменьше.

Сейчас она собиралась к себе. Понимала: Столбову нужно вечернее одиночество. Прежде, в зимовецкие времена, он имел его, сколько хотел и когда хотел. Принадлежал себе. Теперь, простите за пафос, принадлежит России.

Принадлежит ли он ей? Хоть чуть-чуть? Об этом Таня предпочитала не думать.

– День прожит, и ладно, – сказал Столбов. – Вы-то как себя чувствуете?

– Прекрасно. Я готовилась к большому интервью, он меня слушал и запоминал.

Первое УЗИ Татьяна сделала в январе. Как и предполагала, был парень. На всякий случай она уже сейчас вводила его в курс государственного управления.

Ночевать под одним одеялом с мужем врачи не рекомендовали. Вот и еще одна причина, по которой вечера они проводили раздельно.

– До завтра! – Татьяна поцеловала Столбова и вышла.

«Сейчас ему самое время накатить сто грамм и выбраться какой-нибудь тайной калиткой в город, снять номер для особо ценной „бабочки“. Ну почему мы, девочки, такие добрые, а мысли у нас такие сучьи», – подумала Таня уже за дверью.

* * *

22.55

В кабинете пришлось задержаться – разговор с китайским коллегой. Длился он почти пятнадцать минут и оказался хоть и не напряженным, но все равно трудным. Переводчики не суетились, подбирали правильные аналоги слов. Еще было важно не повторять комплименты.

В этом мутноватом зеленом чае требовалось найти оборванные листики упреков. Кстати, если не оправданных, то объяснимых. Россия дала понять: прежние соглашения по нефти и газу могут быть пересмотрены и цены станут, если не такими же, по каким топливо идет в Японию, то приближенными. Миграционные службы на Дальнем Востоке, как и прочее чиновничество, после победы Столбова объявили неофициальный, «коррупционный мораторий». Пусть чинуши быстро поняли: никого не расстреляют. Но несколько тысяч нелегальных китайцев не смогли откупиться по старой привычке, и были высланы.

И, конечно же, защита российского текстиля жесткими пошлинами. Столбов говорил с самого начала: ВТО не ВТО, а свою легкую промышленность губить не дадим. Теперь выяснилось: не шутил.

Китайский генсек не упрекал, не перечислял обиды. Он намекал на них, как на погодные условия: было лето, почему же сейчас похолодало? Столбов темы старался обходить, а если не удавалось, то так же намекал: после горбачевского замирения Россия сделала своему великому восточному соседу много хорошего: подарила островки на Амуре, не мешает китайцам богатеть на российских рынках, продает нефть и газ по таким ценам, что Европа завидует. Лето не прошло, но градус выгоды должен чуть-чуть измениться.

Собеседник опять ушел в комплименты. Лишь намекнул, что при встрече будет о чем поговорить. Столбов не сомневался.

Итак, дела закончены. Теперь можно чуток размяться, выдавить тугой ручной выжималкой стакан сока из разных фруктов. Отвлечься, почитать что-нибудь не из современной литературы, а классику детства, например Джека Лондона. Кстати, вот что любопытно: и бродяжил, и золотишко копал, и в тюряге посидел. А когда стал строить виллу, не уследил, что пролетарии кидают разное дерьмо между стенами. Книжки про пройдох-золотоискателей писать легко, а вот попробуй, уследи за пройдохами, когда их нанял построить дом.

Столбов уже взял в руки книгу, но вспомнил – забыл вечернее дело, обычное для большинства менеджеров. Щелкнул мышью, осветил экран компьютера, вошел в почту. Адрес этот знали немногие, вряд ли больше тридцати человек. Старые друзья и Избранная Рада.

Лишь одно новое письмо. Раскрыл, прочел, поморщился.

«Как Вы, наверное, знаете, информация о Вашей „смерти“ привела к непродолжительной панике на Гонконгской бирже. За этот период был приобретен крупный пакет акций ОАО „Сибирская медь“, принадлежащие г-ну Луцкому. Приобретателем оказалась трастовая компания с Каймановых островов, принадлежащая г-ну Луцкому».

«Человек советской культуры, – подумал Столбов, закрывая почту. – Подписался „Доброжелатель“».

О чем-то другом думать не хотелось.

Глава 2

У победы сотня отцов, поражение – сирота. Еще Столбов не въехал в Кремль, а у победы нашлись тысячи отчимов, незваных, горластых и злобных. Недавние враги партии «Вера» оказались сторонниками, а сторонники из рядовых членов превратились в отцов-основателей, главных героев успешного похода на власть. Полноправных акционеров победы. И каждый второй из них вел себя, как держатель контрольного пакета.

Мелкой местью победителей стали вывешенные на дверях подъездов списки членов «Единой России», живущих в доме. После этого начиналась парковка на месте, прежде занятом тачкой «единоросса». Если тот не сдавался, шины прокалывали, стекла разбивали, а на бампере оставляли листок:

«Вор и жулик». «Опять жулика обидели», – вздыхали в ментовке, принимая очередной вызов.

Впрочем, такие инциденты бывали редко. Гораздо чаще граждане вспоминали о правах, подлинных и мнимых. Ну, к примеру, о праве сосать пивцо из бутылки на Невском проспекте или Тверской. А также покупать водку двадцать четыре часа в сутки. Первые два месяца после столбовской победы контролеры в электричках появлялись лишь в полицейском сопровождении. За ними из вагона в вагон тащились добровольцы-преследователи и орали: «Не платите монополистам, пока не снизят цены!». На некоторых станциях Москвы и Питера граждане отпинали до полного разрушения электронные турникеты. Полиция не мешала: вдруг Столбов и это разрешил?

По той же причине – борьбе с монополистами-кровососами – жуткий кризис неплатежей постиг управляющие компании. Если бы им не платили! С них требовали перерасчетов за прежние платежи. Работничек, полгода назад получивший ведомственную жилплощадь, писал заявление на приватизацию, а когда отказывали, орал: при Столбове людей обижать нельзя.

Некоторое время на дорогах можно было услышать лишь пожарные, полицейские и медицинские сирены – обладатели «мигалок» боялись их использовать; прочий автомобильный народ реагировал на них, как лесные птицы на сову, имевшую дурость показаться днем^[1]. Нашлись умники, арендовавшие для быстрых поездок частные «скорые», но пару раз такие проказы – «скорая» у супермаркета, рядом тележка с шампанским, попали в объектив, оттуда роликами в инет. Независимо от наличия или отсутствия мигалок, умножилось количество ДТП. Водилы считали, что на дорогах быкуют путинцы, и быковали сами.

Все, что прежде запрещалось – воспрянуло, можно сказать, стало на крыло. К примеру, даже в самом малом городке появились три-четыре центра народной медицины, исцелявших от алкогольной, табачной, дуревой и прочей зависимости. Методы отличались разнообразием: от розог и многочасового стояния на горохе до очистки кармы в процессе левитации. Открывались и обычные клиники народного знахарства: в одной из них, в качестве профилактики почечных болезней, предлагалось пострелять из пейнтбольного ружья по манекену в белом халате.

Некоторое время режиссеры телесериалов могли прямо на улице снимать эпизоды из веселых девяностых, а именно массовую торговлю. Бабушки, и, конечно, не только бабушки, подсаживались с коробками, баулами, корзинами к витринам бутиков, торговых комплексов, к дверям супермаркетов, выкладывали товар. И попробуй отгони! Сразу крик: «Олигархи наняли бандитов, чтобы людей обижать!». Охрана, махнув рукой, принималась за основное занятие: следить, чтобы клиенты не ушли, не заплатив – и так бывало.

Праздник вольной торговли был скомкан тем, что в нем почти не участвовали южные и восточные гости. Они старались появляться на улицах как можно реже, между собой говорили по-русски, если и продавали на перекрестках «зелень-мелень», то уж по совсем демпинговым ценам.

Южакам было с чего беспокоиться: ДПНИ и прочие организации с особым интересом к мигрантам поднялись, как степные цветы после ливня. В электричках, на вокзалах и автостанциях появились «зверьковые патрули»: иногда они волокли в полицейское отделение даже граждан, загоревших в Египте. Бывало хуже: в Медноуральске атмосфера накалилась так, что объединенная кавказская диаспора перевезла в гостиничный комплекс свои семьи и охраняла его по периметру с автоматическим оружием. Столбову пришлось прилететь на полдня, только что морду не бил дурным энтузиастам, а потом посетил гостиницу и вывез оттуда двенадцать «калашей»; от ответственности освободили всех.

Национальные страсти объяснялись легко: еще до Нового года был распущен отдел Э и отменен закон о борьбе с экстремизмом. Эйфория победы напомнила реальный случай в Петербурге: после смерти Павла Первого офицер на коне выскочил на тротуар с криком: «Теперь все можно!».

* * *

Приказ об аресте Римского папы Наполеон снабдил инструкцией: обращаться с пленником, как с королем, у которого двести тысяч солдат. Трудно сказать, знал Сталин это или не знал, когда спрашивал про главу Ватикана: «Сколько у него дивизий?». Может, не знал. А может, знал, но намекал – католик нынче не тот пошел, слабоват в вере.

У собеседника Столбова была своя армия. Но ее точную численность, а главное качество не знала самая лучшая разведка мира. Только Господь, царь Небесный. Столбов встречался с Патриархом.

Перед встречей Михаил Викторович лишний раз поблагодарил Лужкова. Сколько ругали бывшего столичного мэра за избыток технических помещений в главном храме России! Зато теперь если лидеру РФ и лидеру РПЦ необходимо встретиться с глазу на глаз, то переговорных комнат – выбирай, не хочу.

Патриарх предпочел для общения кабинет с самым простым дизайном. Очевидный намек: переговоры – полностью деловые. Только Спас на белой стене – перекреститься, когда войдешь. Стол, два стула, садись и беседуй.

Столбов заранее трудился над речевым фильтром, чтобы все слова были скромными и, как говорят духовные лица, благоуветливыми. Чтобы не робеть, вспомнил все свои встречи с духовенством, в основном – с приходскими батюшками. И когда крестился, и когда начинал бизнес. Батюшки были самые разные. И пузатые, и физкультурного телосложения, и с длинными бородами, и с невнятным намеком на браду, и златоусты, и слабые на проповедь. Еще, как давным-давно понял Столбов, у хорошего батюшки время – как горбушка, брошенная в голубиную стаю. Придешь к нему в офис на церковном дворе поговорить о благословении районного футбольного турнира, и задать давно изъевший душу вопрос… Так за эти двадцать минут к батюшке подойдет со своим вопросом и свечная бабушка, и алтарник, и бригадир строителей – ремонт колокольни, и чиновник с административной проблемой. Мобила семь-восемь раз прозвонит. Да еще пожилая тетенька спросит, можно ли дочке обвенчаться с православным негром, а дядька в очках спросит, кто прав: Бердяев или Флоренский, и спасутся ли православные сталинисты? И всех еще надо благословить – с улыбкой и ангельским терпением.

«Вот из таких попов и нужно набирать идеальных менеджеров среднего звена, – подумал Столбов. – Нет, не надо, еще отлучит меня Патриарх за переманивание кадров».

Улыбнулся и с улыбкой вошел в комнату. Патриарх улыбнулся тоже, благословил, и разговор начался.

Сначала, как некогда древние послы обменивались дарами от царей, они обменялись комплиментами. Патриарх заметил, что наконец-то в Кремле появился лидер, который не побоялся публично сказать: «Россия и русский народ созданы православием». Столбов ответил: если в каждой русской семье было бы столько детей, сколько в православных воцерковленных семьях, то наши демографические страхи были бы забыты давно.

Патриарх кивнул. Предложил дальше говорить только о проблемах. Начал сам. Говорил негромко, но напористо, будто собеседник чуть-чуть в чем-то неуверен и должен быть убежден до конца.

– Из всех революций и перемен за прошедшую четверть века нынешняя – самая оптимистическая. Все равно люди боятся реформ. Вы многое делаете правильно, жаль, что до вас сделано очень много ошибок. Поэтому старайтесь, чтобы обошлось без резких движений.

Столбов слушал, кивал – понимаю. Голос Патриарха становился все энергичней, а седые морщинистые брови постоянно сдвигались, будто он сам удивлялся: зачем убеждать в очевидных вещах?

– Слышал с приходов, опять заговорили об электронных паспортах и чипах. Новые технологии часто полезны, пусть и не все. Но вводить их надо так, чтобы Церкви потом не приходилось месяцами успокаивать кликуш. Необходимо окончательно решить с ювенальной юстицией. Сейчас ювенальщики притихли, но некоторые дела все еще в судопроизводстве. Еще: мне известно, что многие родители хотели бы, чтобы в школах преподавались не только основы православной культуры, но и Закон Божий. Богословие должно быть признано как дисциплина на государственном уровне. И вот еще что: идет очень жесткая антицерковная кампания, особенно в интернете. Я не предлагаю вводить цензуру, но что-то делать нужно.

Столбов смотрел на собеседника. Удивительная все же эта организация – Русская Православная Церковь. Армия за двести лет пять раз форму меняла, если не десять. А в церкви, все, от Патриарха до дьякона, одеты как тысячу лет назад. Без реформ нельзя ни Церкви, ни стране. Но кто в России самый популярный реформатор? Царь Петр. А в церкви кто самый известный реформатор? Патриарх Никон, ругаются при его имени не одни раскольники.

Этот патриарх тоже реформатор. Сильный, властный, готовый диктовать свою волю царю, как тот же Никон. Пока власть не устоялась, оттянуть на себя кусок власти.

– Хорошо, Ваше Святейшество, – ответил Столбов. – Теперь скажу я. Только не обессудьте, говорить буду не как со своим духовником, а как с руководителем корпорации, которая одной ногой на небе, другой – на нашей грешной земле.

Собеседник кивнул.

– Цензуру вводить не буду. Лучше вести себя так, чтобы не упрекали. А упрекают чаще всего роскошью. Насчет машин надо быть скромнее. Понимаю, в городах без иномарки нельзя, да она к тому же экономичней. Все равно, Церковь должна продумать, где нельзя, а где можно обойтись приличным ВАЗом. Будь по-моему, так дьяконы, кроме Кураева, вообще катались бы на «Оке» или «ё-мобиле». Раньше ведь существовали ранжиры, какому чину какой конный экипаж положен. Если бы такой документ появился в Церкви, было бы хорошо.

Патриарх чуть сдвинул седые брови, кивнул. Согласился или нет, но вслух не возразил.

– Насчет уроков в школах. Здесь нужно идти от возможностей. Если есть тысяча церковных педагогов, умеющих работать с детьми так, чтобы те слушали – уроки будут вестись в тысяче школ, с согласия родителей. Если таких есть сто – в ста школах, профанации не будет. С ювенальной юстицией разберусь.

– Хорошо, – коротко сказал Патриарх, но взгляд стал чуть жестче: он рассчитывал на другие ответы.

– Дальше. Надо быть суровее с кликушами и, вообще, всякими самодурами. В январе в Стругинске прихожане выкинули детскую художественную школу из церковного здания. Сами понимаете, поговорку «Какой поп, такой и приход», не я придумал.

– Отцу Иоанну сделан выговор, здание освободили, – ровным тоном сказал Патриарх, будто зачитал официальную бумагу.

– И хорошо. На первый раз достаточно. Если повторится – запрет в служении. Можете считать это вмешательством в церковные дела, но ничего другого посоветовать не могу. Кроме церковных кликуш есть и либеральные кликуши, зачем их подкармливать такими скандалами?

– А мне можно требовать отставки министров? – ответил Патриарх. Вроде, шутливо, но не без напряженности.

– Можно. Если ваше мнение совпадет с моим, то отставлю. Но, – быстро продолжил Столбов, не дав собеседнику возразить, – я тоже буду предлагать вам снимать с должностей некоторых митрополитов и епископов. Особенно из-за скандала, который на министерском уровне может закончиться только отставкой.

Патриарх глядел внимательно, но молчал. «Хочет возразить, но не может решить, как, – подумал Столбов. – На конфликт со мной идти ему не с руки. Пожалуй, я для РПЦ самая подходящая фигура в президентском кресле».

– Какие еще проблемы? – наконец спросил Патриарх, и стало ясно: спора не выйдет.

– Только пожелания, – улыбнулся Столбов. – Я рад, что Церковь признала мою победу, как свою. Но праздники прошли, пора работать. Знаю, вы, Ваше Святейшество, энергичней и сильнее предшественника, и реформатором ругают вас не зря. Сегодня у РПЦ такие возможности, каких не было в начале девяностых. Только тогда не было зданий и денег.