Ни слова о магах

Глава 2

Торпухово стояло в самой гуще леса, словно бы прячась от всего остального мира.

Добрых три часа Стас шел по едва заметной тропке, петляющей среди деревьев. Пару раз он терял ее, но, на счастье, тут же вновь находил. Порой под ногами чавкала болотная жижа, порой звуки шагов скрадывал толстый слой мертвой хвои.

Сбившись в очередной раз с тропинки, он забрел в заросли крапивы и какое-то время вслепую продирался сквозь высокую жгучую траву, выставив перед собой гитарный футляр. Деревню он заметил лишь когда запнулся о жердь старой, полусгнившей изгороди и, неловко взмахнув руками, повалился на влажную землю. Крапива расступилась перед ним, и он выпал в аккурат на потерянную стежку.

– Черт! – досадливо сказал Стас, почесывая обожженные запястья. Он встал и осмотрелся.

Во всей деревне было семь изб, причем только в трех еще могли жить люди. Остальные – с провалившимися крышами, покосившимися дворами, утонувшие в крапиве и кустах, явно были нежилыми.

За избами, возле леса, зеленели ухоженные грядки. Трава меж домами была тщательно выкошена. И значит, люди здесь есть, отметил про себя Стас. Кто-то еще живет в этом забытом богом уголке.

Стас направился к ближайшему дому. Не успел он сделать и трех шагов, как откуда-то выкатилась маленькая белая собачонка и завопила истошно, забегала кругами по выкошенному лугу, облаивая нежданного гостя. В окошке мелькнуло пятно лица. Мелькнула и пропало.

Стас остановился у высокого перекошенного крыльца, ожидая, что хозяева сейчас выйдут. И он не ошибся. Скрипнула дверь, из избы выглянула старушка. Прищурившись, всмотрелась в Стаса, приветливо кивнула ему.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Цыц, Малка! – прикрикнула старушка на собачонку.

– Варвара Ивановна? – спросил Стас.

– Что? – не услышала она, поднесла ковшик ладони у уху.

– Варвара Ивановна? – повысив голос, повторил Стас.

– Я, милый, я! – она закивала, улыбнулась, вышла на крыльцо.

– Вам привет от Саши Ростоцкого.

– От кого?

– Саша! Ростоцкий!

– Не кричи ты, сынок, так, курей напугаешь. Заходи-ка лучше. Дома поговорим…

В избе было на удивление чисто. Некрашеный пол, застеленный тряпичными вязанными дорожками, сверкал выскобленной белизной. На аккуратно заправленной кровати, спинки которой блистали никелем, громоздилась пирамида взбитых подушек. Белая русская печь, большая, в половину избы, казалась вырубленной из снега.

Стас встал в дверях, не решаясь топтать чистые половики своими пропыленными насквозь ботинками.

– Заходи, милый, заходи, – радушно сказала Варвара Ивановна. – Не стой на пороге-то.

Он разулся – носки были немного чище – снял рюкзак, положил его вместе с гитарой у порога и, немного смущаясь, прошел в комнату.

– Присаживайся, милый. Находился, небось, сегодня? Сиди, сиди! Отдыхай. Я щас чайку поставлю, водица у нас знатная, ключевая. Ты такой больше нигде не попробуешь… – Старушка ушла за занавеску, на маленькую кухоньку, застучала, зазвенела там чем-то и все бормотала весело, говорила что-то неразборчивое, радостное, легкое…

Стас присел на табурет, стоящий у окна, чуть сдвинул на подоконнике цветок, растущий в банке из-под зеленого горошка и выглянул на улицу.

Уже вечерело. Солнце клонилось к западу, медленно опускалось в лес, нанизывалось на острые вершины темно-зеленых елей. В небе появились облака, их рыбьи животы золотились закатными отблесками, и Стас подумал, что ночью, возможно, пойдет дождь.

– Дождя бы не было, – сказался Варвара Ивановна с кухни. – Что-то ноги сегодня так и ноют, так и ноют… – Занавеска отдернулась, и появилась хозяйка с блюдом вареной картошки.

– Вот, чем богата. Покушай. Как звать-то тебя?

– Стас.

– Сейчас огурчиков с подпола достану. Молочка налью. Козье-то пьешь?

– Пью.

– Вот и ладно. Я ведь раньше коровку держала, а потом тяжело стало. Ей ведь и сенца надо сколько, и пойло готовить. Морока сплошная! Теперь вот козу завела – травки накосишь чуть – и хорошо, в самый раз. А молочко хорошее, жирное. Я и творог их него, и сыр делаю. Сейчас, достану сыру-то, у меня цельный круг в подполье лежит, выстуживается, попробуешь. Только вот хлеба нет у меня.

– У меня есть, – сказал Стас. – Я принес.

– Вот и славно. Я уж сама сколько не пробовала хлебца-то. Самой делать лень – печь топить надо, тесто замешивать, а в село-то идти далеко. Раньше возили к нам, Степаныч возил, на лошади, а теперь кому мы тут нужны? – она махнула рукой. – Три старухи, да дед. Почта и то бывает не каждый месяц. Порой сама за пенсией-то ходишь, через лес, в село, на почту, к Марине. Так ведь и денег-то не всегда дают. Придешь, иной раз, а потом ни с чем домой возвращаешься. Летом-то еще ничего, а коли зимой? А весной, когда тут все затопляет, не пройти, не проехать?..

Стас вполуха слушал старушечьи жалобы и поглядывал по сторонам. Его внимание привлекли листки на бревенчатой стене, детские неумелые рисунки. Варвара Ивановна, заметив его интерес, довольно пояснила:

– Внуки рисуют. У меня двое их: Мишутка и Алешка. В селе живут, дочка моя, как замуж вышла, перебралась туда. Хорошо живут, все к себе зовут, дом большой у них, а я не могу. Здесь все как-то ближе, свое. Вся жизнь моя здесь. А там что?.. Нет, пока хожу, туда перебираться не буду. Так им и говорю. Пока ноги держат… – она спохватилась, всплеснула руками. – Что-ж я, старая, заболталась совсем! Картошка-то стынет. Сейчас огурчиков принесу, – она сорвалась с места, ускользнула за занавеску.

– Да не надо, я так поем. – сказал Стас ей вслед. – Спасибо.

Но она уже звякнула щеколдой, стукнула крышкой хода в подполье, с головой погрузилась во влажную, пахнущую прелью темноту.

Стас поднялся, подошел к входной двери. Достал из рюкзака буханку хлеба и маленький радиоприемник, вернулся за стол. Посидел какое-то время, затаив дыхание, прикрыв глаза и вслушиваясь в какую-то прямо первобытную тишину.

Клонило в сон.

На улице стрекотали кузнечики. Щелкали маятником ходики на стене. На кухонке, за занавеской негромко что-то потрескивало, должно быть горела лучина в самоваре. А внизу, под половицами, ходила Варвара Ивановна, бормотала чуть слышно, словно разговаривала с кем-то.

Наговаривала что-то…

Время остановилось.

Налилась тяжестью голова. Опухли веки.

Словно воск в горячей воде, растеклись мысли…

Она там одна.

Во тьме.

Среди седой паутины.

Бродит по бескрайнему подвалу в поисках выхода, натыкаясь на балки, проваливаясь в ямы. Из-под ног выпрыгивают слепые жабы. Наплывы ядовитой плесени слабо светятся на стенах.

Баба-яга…

Избушка на курьих ножках…

«Переночуешь, если не испугаешься…»

Стас спал, но часть его сознания бодрствовала…

Скрипнула дверь. Легкие частые шаги прошлепали по выскобленным доскам.

Что-то коснулось его ноги. Липкое, как паутина, холодное, словно жаба.

Волосатое, как тарантул.

И тотчас рядом оглушительно грохнуло.

Стас вздрогнул, едва не свалившись с табурета. Вздернул голову. Сон отлетел. Словно выброшенная на берег рыба трепыхалось сердце.

На какое-то мгновение ему показалось, что это вовсе не сон – липкое, холодное касание.

Ему показалось, что какая-то серая тень метнулась из-под стола и бесследно исчезла.

Показалось, что раздавшийся грохот это…

Из-за занавески вышла Варвара Ивановна. Она держала в руках тарелку с солеными огурцами и неровный круг сыра.

– Заждался?

Конечно же, это хлопнула тяжелая крышка люка в подпол!

– Вот огурчиков принесла.

Стас зевнул, помотал головой. Сказал, массируя кулаками глаза:

– Нож есть у вас? Давайте я хлеб порежу.

– Сейчас принесу, – хозяйка поставила тарелку с огурцами перед гостем, положила сыр. Принесла с кухни нож с тонким источившимся лезвием.

– Долго вы там бродили, – сказал Стас, нарезая буханку щедрыми ломтями. – Я даже задремал слегка.

– Сыр искала, – объяснила старушка. – Я его у входа положила, приступочка там деревянная есть, а Хозяину, видно не понравилось. Оттащил в самый дальний угол. Проказничает.

– А где хозяин-то? – спросил Стас. – По делам ушел?

– Куда он уйдет? Здесь где-то.

– Так пускай ужинать идет.

– Ужинать? – Варвара Ивановна негромко засмеялась. – Так ты про деда моего, что ли? Он пятнадцать годов как умер.

– А кто же?..

– Хозяин-то? Домовик. Хозяюшко. Кто ж еще?

Стас дернул рукой, едва не порезавшись. Вновь сердце провалилось куда-то, заколотилось, застучало, требуя выпустить его из тесноты грудной клетки.

А сон ли это был? Легкое касание, холодное и липкое. Тень, метнувшаяся в сторону.

Сон ли?..

– Так как там Сашка поживает? – словно ни в чем не бывало, спросила Варвара Ивановна.

– Какой Сашка? – механически переспросил Стас.

– Ростоцкий. Он ведь родственник мне. Дальний, конечно, но, какой-никакой, а родня.

– Нормально. Шоферит… И давно он у вас?

– Кто?

– Домовой.

– Дедушко-то? Да всегда был. Что за дом без Хозяина?

– Видели вы его?

– А как же, – Варвара Ивановна кивнула, – видела… А ты кушай, милый. Разговорами-то сыт не будешь. Вон и самовар закипел, сейчас чайку свежего заварю.

Она встала и вновь убежала на кухню.

Стас взял картофелину, откусил задумчиво.

Домовой. Неужели правда? Нет, не может быть! Выдумала пожилая одинокая хозяйка себе помощника, с ним не так скучно.

А касание?

Почудилось!

А леший, про которого говорил Саня? Тоже почудилось?

А Зона, где пропадают люди, где перестает работать электроника, где ночное небо порой светится золотом, где появляются странные миражи и слышатся необычные звуки?

Может все это как-то взаимосвязанно?

Странные следы, фотографии которых Стас видел в одном журнале. Огненные шары, парящие в воздухе. А теперь еще домовой и леший.

Зона. Что же это такое?..

– Вот и чаек поспел, – Варвара Ивановна принесла две кружки на блюдечках. – Я-то есть не буду, а чаю с хлебцем попью.

– У меня только черный, – сказал Стас.

– Ржаной-то он самый полезный… А ты ешь, милок…

Они сидели до самого вечера, попивая чай и разговаривая. Когда стемнело, на огонек к ним заглянула соседка, Валентина Павловна.

– Здравствуйте, – поздоровалась она, без стука войдя в комнату.

– Здравствуйте, – сказал Стас.

– Присаживайся, Валя, – хозяйка освободила гостье свой стул, принесла с кухни табурет для себя. – Как твой-то?

– Спать лег. Завтра утром в село собрался, за покупками. Тебе надо чего?

– Сахару бы надо. Конфет каких подешевле. И хлебца бы.

– Скажу, купит.

– Про пенсию пусть узнает, когда нам получать.

– Это я ему уже наказала.

– Почту пусть поглядит. А то когда к нам почтальон соберется?..

Соседки все беседовали о своих делах, словно позабыв про Стаса, а он сидел тихо и слушал, слушал… Женщины жаловались на маленькую пенсию, на то, что людей в деревне не осталось, даже дачники теперь не приезжают, и детей на лето к бабушкам не привозят. Сетовали на то, что электричество стали часто отключать, иной раз на несколько дней, а керосин теперь купить большая проблема. Вспоминали старые времена, когда в деревне был колхоз, неподалеку стоял птичник и коровник, молодежь никуда не разъезжалась, до села была хорошая дорога и по ней два раза в неделю ходил автобус.

Потом соседка несколько раз прощалась, вставала и снова, вспомнив что-то, разговорившись, садилась. В конце-концов, попрощавшись окончательно, она вышла из избы. Варвара Ивановна пошла ее провожать, и они еще долго о чем-то говорили под окнами – Стас слышал их неразборчивые голоса. На улице было темно, в пустой избе стояла тишина. Стас, сидя у окна, не шевелился, почти не дышал, и ему вдруг сделалось жутко. Показалось, что он один во всей этой мертвой деревне, что никаких домов здесь нет, только сгнившие срубы с провалившимися крышами, а то, что он сейчас видит: стол с постеленной скатертью, большой шкаф, кровать с горой подушек, выбеленная печь – обман зрения, мираж. Ничего этого на самом деле нет – только голые черные бревна стен, мох и скользкая плесень. И словоохотливые старушки – это призраки, единственные жители этой давно обезлюдевшей деревни…

Стас почувствовал, как зашевелились волосы на голове. И, чтобы прогнать страх, он включил свой маленький радиоприемник.

Диктор объявил курс доллара, а потом долго и нудно рекламировал какое-то лекарство, но Стасу было все равно, что слушать. Лишь бы это был настоящий живой человеческий голос. Только бы не слышать звенящую, сводящую с ума тишину в доме.

– Холодно-то как сегодня! – Варвара Ивановна вернулась с улицы вместе с маленькой собачонкой. – И темно уже. Сколько времени?

– Половина двенадцатого, – сказал Стас, взглянув на свои часы.

Ходики на стене показывали полночь.

– Радио у меня не работает, сломалось что-то, – сказала хозяйка, переводя стрелки и подтянув опустившуюся за день гирю. – Проверить не по чему.

– Давайте, я посмотрю, – предложил Стас.

– Радио-то? Да ладно! – Варвара Ивановна махнула рукой. – На ночь-то глядя? Завтра поглядишь, если не передумаешь. А сейчас ложись-ка ты спать. Вон, вижу, глаза-то слипаются, красные совсем. Отдохнуть тебе надо. Где тебе постелить на полу или на печке?

– На полу, – сказал Стас и тотчас вспомнил холодное липкое касание. Его передернуло от отвращения. По коже холодной волной пробежали мурашки.

– Сейчас, – сказала Варвара Петровна. Она ушла за занавеску, скинула с печи большой матрас и лоскутное одеяло. Вернувшись в комнату, достала из шкафа серую простыню. Расстелила матрас в середине комнаты, накрыла простыней, сверху бросила одеяло. Сказала:

– Подушку сам бери на кровати, любую выбирай.

– Спасибо, – сказал Стас, чувствуя, что его непреодолимо клонит в сон. День выдался напряженный, он страшно устал, и теперь, до отвала наевшись, напившись горячего чаю, он желал только одного – лечь, закрыть глаза и спать, спать, спать.

– Я утром уйду, – сказал он. – В лес.

– До утра дожить надо, – улыбнулась хозяйка, и он, в который уже раз, испугался – вспомнил и домового, и свои мысли про мертвую деревню, про призраков…

Глупости!

– Ты ложись.

– А вы? – спросил он, без стеснения снимая куртку и футболку, стаскивая джинсы.

– А я погожу. Радио твое хочу послушать. Ты только покажи мне, как его выключать.

– Вон той ручкой. Да-да… До щелчка…

Варвара Ивановна несколько раз щелкнула ручкой громкости, включая-выключая радиоприемник, довольно улыбнулась и повторила:

– Ты ложись…

Стас забрался под одеяло, поерзал на колючем, набитом соломе матрасе. Блаженствуя, вытянулся во весь рост, зевнул широко и долго. Сказал:

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – Варвара Ивановна сидела возле темного окошка и, склонив голову, зачарованно слушала голос из радиоприемника.

– … в Ярославле и Рыбинске кратковременные дожди, ночью восемнадцать градусов, утром возможен туман… – успел услышал Стас и провалился в небытие.

Он очнулся, как ему показалось, почти сразу. Но свет был выключен, радио молчало, и непроницаемо черная ночь смотрела в незашторенные окна. Он перевернулся на бок, лицом к громадной печи, смутной сереющей во мраке. Прикрыл глаза и уже задремал, но тут в руку, лежащую поверх одеяла, ткнулось что-то мокрое и холодное.

Стас обмер.

Горло разом пересохло.

Сердце зашлось ритмом отбойного молотка.

По руке проползло что-то влажное и шершавое. Словно… словно кто-то лизнул руку.

Именно – лизнул!

Стас, не смея открыть глаза, медленно-медленно заполз под одеяло, втянул за собой онемевшую руку.

Кто-то живой, маленький прижался к нему и заскулил тихонько.

Стаса под одеялом бил озноб. Сонливость разом улетучилась. Он понял, что теперь не заснет, так и проведет всю ночь, просидит скрюченный под одеялом до самого утра. Если оно вообще наступит. Он понял, что ни в какую Зону завтра не пойдет, ни за что.

«Дожить надо…»

Скуление сделалось громче. Кто-то навалился на него сверху.

И вдруг громкий голос сказал:

– Цыц, Малка! Цыц, кому говорю! В угол иди, а то на улицу выгоню!

И Стас подавился истерическим смехом, он глотал рвущиеся звуки, икал, приглушенно фыркал и никак не мог остановиться.

Испугался крошечной собачонки! Это было невыносимо смешно, просто дико смешно, его разрывал хохот, но он жевал одеяло, не решаясь выпустить смех наружу.

– Тихо, Малка! Чего ты там? – Скрипнули пружины кровати, и Стас представил, как Варвара Ивановна, приподнявшись на локте, вглядывается в темень.

Он высунул голову, выпростал из-под одеяла руки, нашарил кудлатую собачью спину, слегка погладил. Шершавый язык благодарно лизнул пальцы.

– Кыш! – грозным шепотом сказала Варвара Ивановна. Стас легонько подтолкнул собачонку, и та соскочила с одеяла, отбежала к порогу, цокая когтями по дереву половиц.

– Сиди там! – сказала хозяйка. – Спи! Что за беготня посреди ночи? Вот я тебе задам!

Вновь заскрипела кровать.

Стас улыбался.

Через несколько минут он вновь заснул, твердо решив, что никакие глупые страхи не смогут остановить его на пути в Зону.

Остаток ночи прошел спокойно. Только Малка, свернувшаяся клубочком у порога, иногда поднимала голову и, принюхиваясь, негромко скулила. Она слышала, как за стенами дома ходит кто-то большой и страшный, не зверь и не человек. Он дважды подходил к окнам, заглядывал в избу, и тогда Малка ворчала, скаля зубы. Она чуяла неуверенность и страх этого страшного существа. Он был здесь чужаком. А она была дома. И поэтому она отважно скалилась в темноту. И поэтому, ближе к утру, существо убралось в лесную чащобу, туда, откуда пришло…

Стас проснулся, когда ходики на стене показывали пять минут седьмого. За окнами серела предрассветная мгла. На кухне за занавеской постукивала посудой хозяйка, стараясь шуметь как можно меньше, чтобы не тревожить постояльца. Кровать была заправлена, гора подушек громоздилась сверху. В комнате пахло блинами и керосином.

– «… в Японии произошло землетрясение. Сила подземных толчков составила четыре-пять баллов по шкале Рихтера…» – вещал из радиоприемника приятный женский голос.

Стас зевнул, потянулся. Перевернувшись на живот, несколько раз отжался, тыкаясь лицом в мятую подушку. Сказал громко:

– Доброе утро!

– Встал уже? – откликнулась Варвара Ивановна. – Ранехонько! Что не спится-то?

– Кто рано встает, тому Бог дает, – ответил Стас.

– Это верно. А я вон тебе блинов напекла, муки у меня немного было. Хорошие блины, на простокваше, в городе таких не делают. Вставай, попробуешь.

– Сейчас, умоюсь только, – Стас выскользнул из-под одеяла, натянул джинсы и выбежал на улицу.

Было студено. От леса к деревне тянулись щупальца тумана. Жемчужно-матовая роса усыпала траву и листву деревьев. По небу в восточной стороне словно кто-то расплескал кровь – бордовые, алые подтеки на бледной синеве. Пламенеющий шар солнце не спешил выглядывать из-за леса, прятался за вершинами деревьев, а, быть может, и за линией горизонта.

Стас, ежась и охая, пробежался по холодной мокрой траве, поднырнул под низкие ветви растущий неподалеку рябинки, тряхнул ее. Выскочил словно ошпаренный из-под ледяного душа, запрыгал, растирая тело ладонями, смывая остатки вчерашней усталости. Взбодрившийся и посвежевший вернулся в избу. Тщательно вытер ноги о коврик у двери, сел за стол, рядом с лопочущим приемником.

Варвара Ивановна принесла тарелку со стопкой блинов, поставила перед гостем, села напротив, сказала:

– Не люблю на керосинке готовить. В печи все вкуснее получается. Да только топить ее – морока одна. Ладно зимой – там без этого нельзя. А сейчас – ленюсь. Да и тяжело, старая я….

– «… в очередной раз размер пенсий будет увеличен…», – сказало радио, и Варвара Ивановна насторожилась, замерла, прислушалась.

Стас тем временем поглощал невообразимо вкусные блины.

– Большая ли у вас пенсия? – спросил он, когда диктор закончил говорить и пригласил к микрофону известного политика.

– А! – отмахнулась хозяйка. – Какое там! Триста рублей с копейками. Вон у Валентины почти полторы тыщи, так она воевала…

По радио обсуждали грядущее повышение пенсий.

– Политиканы хреновы, – пробормотал Стас. А Варвара Ивановна все говорила:

– Ветеранам-то сейчас хорошо платят. А я что? Всю жизнь в колхозе, птичницей… – она стала вспоминать старые времена, называла какие-то имена, фамилии, жаловалась на председателя, который давным-давно умер. Стас внимал, то и дело кивая, но пропускал все мимо ушей. Он думал о том, что пора выходить.

Зона ждет.

– Спасибо за угощение, давно так вкусно не ел.

– Все уже, что ли? – всполошилась хозяйка. – Ты ж и не съел ничего.

– Больше не лезет, – Стас в подтверждение слов похлопал себя по голому животу. – Да и идти мне пора. Только давайте, гляну радио ваше, как обещал вчера. Что там у него сломалось?

– Кто его знает… – Варвара Ивановна залезла в шкаф, достала со дна картонной коробки старинную радиоточку с потрескавшимся корпусом из синей пластмассы, положила на стол. Вопросительно глянула на гостя: можно ли здесь что-то сделать?

– Отвертка есть у вас?

– Откуда, сынок?

– Ножик какой-нибудь подходящий.

– Сейчас, – Варвара Ивановна принесла с кухни своей единственный нож с истершимся лезвием. – Вот.

– Пойдет. – Стас вывернул шурупы, снял заднюю панель, рукой собрал густые пыльные тенета с высохшими скелетиками пауков. Спросил:

– Розетка-то где?

– А вот, под столом, на стене.

Он воткнул вилку в розетку – тишина.

– Может у вас провода перерезали?

– У соседей работает.

Стас послюнявил пальцы и коснулся контактов первичной обмотки трансформатора. Напряжение было. Он, выключив трансформатор из схемы, накоротко перемкнул контакты.

– «…московское время семь часов…» – громко, чуть хрипя сказало радио.

– Ой! – всплеснула руками Варвара Ивановна. – Заговорило!

– В трансформаторе обрыв, – сказал Стас. Он, аккуратно оторвав припаянные проводки, зачистил их и примотал так, чтобы сигнал через переменный резистор шел прямо на динамик, минуя испорченный трансформатор. – Теперь все отлично. Даже громкость работает, – он продемонстрировал. – Но на полную мощность лучше не включать.

– Не буду, – с готовностью согласилась Варвара Ивановна, – Спасибо тебе, Стасик! Руки твои золотые! Хорошо-то как! А то ведь мне совсем дико, без радио, без телевизора. Все теперь не так скучно будет. Голос человеческий в избе.

– Вам спасибо, – сказал Стас. – Накормили, приютили, а ведь я для вас совсем чужой.

– Полно! – хозяйка отмахнулась. – Кто к нам заглядывает, порой милей родного… Хотя рубаха-то у тебя страшная.

Стас улыбнулся. «Страшная» футболка висела на спинке стула – острые буквы AC/DC пронзали глазницы черепа, бушующее адское пламя рвалось из оскаленной пасти, кровь стекала с хищных клыков, капала на скрещенные электрогитары, по струнам которых вились вспышки электрических разрядов.

– Грешно такое на себе носить, – Варвара Ивановна покачала головой. – Ну да Бог тебе судья, а я вижу – человек ты хороший. Куда идешь, не спрашиваю, но пусть в дороге твоей все будет гладко.

Стас через голову натянул футболку, надел кожанку, подхватил рюкзак, положил на место свой радиоприемник.

– Пора мне.

– Возьми с собой блинков-то. Я себе еще напеку, тесто осталось. И сыр возьми, что вчера не доели. Это тебе вместо платы, за радио.

– Спасибо, – Стас не стал отказываться, запас карман не тянет, сложил все в целлофановый пакет, убрал в рюкзак. – Спасибо большое, Варвара Ивановна. Возвращаться буду, обязательно к вам зайду, – он взялся за гитарный футляр.

– Не загадывай, – отозвалась хозяйка.

Она проводила его, провела через темные сени, вывела на крыльцо. Махнула рукой вслед:

– Будь осторожней, лешак у нас здесь ходит. Не зли его, в лесу не шуми, деревья не порти.

– Хорошо, – Стас сбежал по ступеням, на ходу обернулся, кивнул.

Варвара Ивановна стояла на крыльце, босая, простоволосая, взволнованная. Стас видел, как в уголках ее глаз блестят росинки слез. Он поднял руку, сжал кулак:

– Счастливо оставаться! – развернулся и торопливо пошел по выкошенной лужайке мимо покосившихся, заброшенных изб к лесу. Он не любил долгих прощаний.

Перед тем, как войти в лес, он обернулся.

Варвара Ивановна все стояла на ступенях. Встрепанная Малка носилась кругами у заднего двора, облаивала копошащихся кур. Чуть в стороне вышагивал гордо самодовольный петух, грозно поглядывая в сторону бестолковой собачонки.

Деревенские дома жалобно смотрели на уходящего гостя, и в стеклах окон пламенели отсветы багряной зари.