Достигая крещендо

1

«Никогда не понимал одной вещи: как взрослый состоявшийся человек, педагог с опытом и сотнями детей за плечами, может позволять себе стебаться и шутить над учениками, место которых в жизни еще ему неизвестно? Мало ли, кем станет Саша Петров, носивший среди учителей прозвище «дуралей» – возможно, повезет ему в жизни так, что любой училке, плюнувшей ему в спину, Вася безнаказанно и законно набьет морду. Метафорически, разумеется…

Надутые педагоги, с высоты поглядывающие на детей, считающие их бесполезными, давно опостылевшими существами, воспринимают себя, как героев–тружеников, на которых стоит русская земля. Хотя, по сути, таким возвышенным отношением к детям делают из себя дураков. Лишь учитель, ставящий себя на равных с учеником, позиционирующий себя ни начальником, ни тираном, ни, не дай Бог, первым отцом или второй матерью – учитель, занимающий нишу старшего друга и товарища, который может позволить себе шутку в адрес ученика, но также самоиронично отреагирует на ответ, такой учитель достоин оставаться в школе XXI век!»

Кажется, так начиналось первое выступление премьер–министра Божесова в Государственной Думе в мае 2024 года. Прекрасно помню, как за три месяца прошли выборы, стрельба в избранного Божесова, и последовавшее через два часа после этого заявления Избирательной комиссии о том, что из–за технического сбоя президентом на самом деле становится Сергей Николаевич Лапин… Прошло три месяца, и в конце апреля Божесов вышел из комы. Его назначили премьер–министром. Власть сформировалась, а Путин как–то тихонько отошел в сторонку, оставив еще более неясными поправки 2020… И вот Божесов начинал обещанную им реформу образования. А я заканчивал 9 класс, и жизнь только начиналась.

Первый, по–настоящему учебный майский день начался сразу после 9–ого Мая. Отгремели салюты, отшагали солдаты, отзвучали речи, отыграла музыка, отгорланились песни. Моя школа, как и всегда, приняла активное участие в торжествах, поэтому я, совмещая три функции на городских мероприятиях, провел этот праздник в хлопотах и заботах.

10 мая. Пятница. Уроки никто не подумал сокращать. Первый – история. Все сонные, ленивые и уставшие. Некоторые живо обсуждают, как провели вчерашний день, находясь под лучами солнца и исполняя песни – это «певцы– хористы», о них вспомним позже и пошутим о них не раз (и даже не два)… Буднин и Кленов вечно пересмеиваются через парты – Кленов со вкусом подшучивает над Будниным и его хором, "удивительно вкусно, искристо и остро" иронизируя на тему фонограммы.

– Да это вообще капец! – возмущается Буднин. – Мы стоим на сцене, жара, солнце печет, а колонны еще не приходят! Стоим, стоим, стоим… Ну, вроде, пришли… Эльвира Георгиевна замахнется, и поем это убожество «Летите голуби»!

– Поете сильно сказано! – прерывает Кленов. – Под фанеру ума не надо…

– Так мы ее сами записывали… – пищит кто–то из хористок, но замолкает под грозным взглядом Кленова, выражающим глубокое отсутствие интереса к озвучиваемому мнению.

– А еще этот губернатор речь затеял на 15 минут, а нам уже плохо! – продолжает кривляться Буднин.

– Герман, хочешь анекдот о хоре? – не дожидаясь конца речи Буднина, прерываю я. – Решил я посетить 82 гимназию… Ну, она ведь музыкальная, песни такие хорошие поют, послушать решил… Захожу. В фойе, в полной тишине, стоят люди, будто в очередь. Думаю, что за диво? Школа музыкальная, а тишина в фойе абсолютная. Прохожу мимо очереди к кабинету, к которому она выстроилась, смотрю, на двери написано «Кабинета хора». Ничего не понимаю… Что же тогда здесь за тишина такая?! И все в очереди молчат. Смотрю ниже, а там табличка «Тихо, идет запись»!

Дичайший хохот вырвался из Кленова с Будниным. Девочки–хористки вновь возмущенно запищали о великом труде записывания фонограммы, и почти уже серьезно обиделись на традиционную шутку, но в этот момент зашла Людмила Николаевна, не менее усталая на вид, чем присутствующие, а потому не совсем готовая разделять шутки о школьном хоре.

Все встали, я же сонно не проявлял признаков жизни и нависал над партой.

– Я жду вашей готовности, – в этот раз сурово произносит Миланская любимую фразу, обращенную главным образом ко мне.

– Ага… – демонстративно зевнул я и, сонно кивая ей, продолжил, – С пятницей вас, Людмила Николаевна! Давно не виделись, ужасно соскучился!

– А я как! – отвечает она, положительно иронизируя мне, значит, настроение можно еще исправить, я для этого сделал первый шаг.

Урок начинается. Все садятся. После коротких лирических отступлений начинается монотонный разговор о внутренней политике Александра III. Все традиционно – Миланская говорит, мы слушаем и смеемся там, где она желает. Меня отношение подхалимства к учителю серьезнейшим образом раздражает, поэтому, в знак протеста, я сижу за первой партой перед Людмилой Николаевной и одобрительно смеюсь только над действительно удачными шутками (их тоже хватает). Особенно безумно раздражают моменты, когда не очень воспитанные одноклассники смеются над трагичными вещами истории. Фраза Людмилы Николаевны: «Из–за отсутствия инфраструктуры Крымская война была проиграна. Войска не могли быстро проехать по русским дорогам на фронт» – вызывает смех у дураков, я же страдаю от подобного пренебрежительного отношения к бедам страны.

Бывают и обратные ситуации, когда мой остроумный и довольно уместный юмор не вызывает никаких чувств у Миланской. В основном это связано с моим соседом по парте – полный надежд на светлое будущее человек, с плохой успеваемостью, но живым умом и «стеснительным чувством юмора». Шутки, конечно, бывают немного идиотскими, а иногда даже нетолерантными для всех возможных областей. Но исключив такие темы, потеряется большая часть юмора, ибо в школе много оскорбительных и нетолерантных высказываний составляют комический рацион учащихся. Это более чем приемлемая форма поведения, не подразумевающая ничего злого, но частенько ни учителя, ни тем более консервативные родители не обладают высокой самоиронией и простым уважением себя, болезненно, абсурдно и дико реагируя на подобного рода шутки.

Сегодняшний урок о женском образовании в Российской Империи вызывает бурю плоского юмора. Тут и гибель империи из–за образованных дам, и простое: «КАКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ?! РОЖАТЬ, ГОТОВИТЬ, УБИРАТЬ!»… Кто оскорбиться на такое? Точно не нормальный человек, а зацикленный на несуществующих проблемах. Тот, кто произносит такие «сексистские» высказывания, совершенно спокойно воспринимает женщину–директора, женщину–судью, женщину–депутата. Просто такой юмор популярен на фоне нездорового феминизма, юмор здесь высказывает гражданскую позицию. А то, что чей–то муж говорит: «Иди стирай и убирай, ты же женщина!» – это не проблема государства и общества, а проблема конкретного мужика…

Признаться, уроки у Миланской всегда способны поднять настроение! Вот и сейчас она выдала нам весь материал и решила поболтать:

– Так, я всем вам хочу кое–что предложить… – интригующе произносит она тихо, чтобы затихло перешептывание. – Я со своим классом задумались о Последнем звонке… Кажется, только в мае об этом и пора думать… – самоиронично замечает она. – И пока предложений нет, но скоро уже надо бы начинать… Поэтому подключайтесь те, кто хочет принять участие…

Пока поднимались руки, пока с задней парты Кленов недовольно бубнил о необязательности поздравления учителей в конце 9 класса, дверь в кабинет истории нерешительно отворилась. Вошла красивая девушка–блондинка в белом халате. Я, как и многие, осмотрел ее с головы до ног, определив все удачные стороны и вспомнив, что видел ее в коридоре перед уроком. Медсестра своими перчатками, ощупавшими головы уже более 90 учеников, сообщив цель визита Миланской, пошла по рядам трогать просветленные после урока головы с пестрыми волосами…

Во время ее наглого вторжения в шевелюры одноклассников, я, сидевший напротив Миланской, изменил свое скептическое отношение к Последнему звонку и начал активно закидывать Людмилу Николаевну вопросами…

Вдруг моя светло–русая голова ощутила на себе теплую руку медсестры… Реакция была, по словам и впечатлениям очевидцев, просто восхитительна!

«Мы с вами не знакомы, а вы меня уже трогаете…» – бархатным баритоном, нагло заметил я, и весь класс взорвался от этого.

Смутившись, медсестра не смогла дать достойный в этой ситуации ответ, а механически продолжала шариться в моих волосах.

«Может познакомимся для начала? Я – Александр, вот уже сколько лет… А ваше имя?» – спросил я, подстрекаемый слезами (от смеха, разумеется) Миланской, но уже более сладким голосом.

«В медкабинет придешь – отвечу» – очень робко, направляясь к двери, говорила медсестра относительно приемлемый ответ.

«Постойте! Куда вы?!» – театрально «вскричал» ей вслед я, вытянув руки в сторону закрывшихся дверей…

Класс лежал. Опухшее состояние после праздников окончательно сменилось весенним настроением как у Людмилы Николаевны, так и у детей, которых ждала впереди геометрия…

2

Как можно было понять, 9 класс завершался очень весело. Молодые и, признаться, симпатичные девушки обладают удивительным природным свойством притягивать внимание подростков, стремительно оценивающих каждую деталь внешнего вида, отмечающих наиболее выдающиеся стороны в основном фигуры, а не души, и строящих не совсем приличные планы… В этом есть пошлая «самцовость», противная лично для меня, общающегося с большинством женщин по стандартам Печорина…

Возможно, именно поэтому я, хоть и не был моральным и физиономическим уродом, до определенного момента не мог установить адекватные отношения с противоположным полом – мое вечное возвышенное поведение, цинизм слов и поступков, легкая форма эгоистичного вампиризма и многое–многое другое делало мою натуру противоречивой и не вызывающей доверия. По большому счету зря, любой человек мог бы уверенно доверить мне свой самый страшный секрет, рассказать о своих переживаниях, раскрыться и не бояться неблагородных поступков с моей стороны (излишняя, порой демагогичная принципиальность мне свойственна).

Я, конечно же, не испытывал никаких проблем со школой – оценки достойные, желание есть, приближавшиеся экзамены меня совсем не волновали. А вот личная жизнь была весьма сумбурной…

Так получилось, что из всей массы активных мальчиков по отношению к новой медсестре наиболее удачливым и наглым оказался я. Было очевидно, что высокая стройная блондинка с пропорциональным телосложением и приятными изгибами, обречена на успех в общеобразовательной организации. Задорные мысли от обсуждения нового человека, советовали мне, для достижения большей театральности, найти способ попасть в медпункт… И случай представился.

Во вторую декаду мая вместо английского весь класс пошел в медпункт на осмотр врача–психотерапевта. Медпункт (по до сих пор непонятным мне причинам) находился в отдельном здании вместе с библиотекой. Все счастливо галдели, наслаждаясь лучами весеннего солнца и радуясь пропущенному английскому. Я зашел в кабинет крайне тихо, сел напротив врача (пожилой, жизнерадостной женщины).

– На что жалуетесь? – спросила она с улыбкой, взяв в руки мою карту, переданную Оксаной Сергеевной (так звали медсестру).

– Все нормально… Ни на что не жалуюсь… – более чем скромно ответил я. Медсестра удивленно на меня посмотрела.

– Доктор, – видя краем глаза реакцию собравшихся, поманил я пальцем врача, – Мне кажется… Подвиньтесь ближе!.. Мне кажется – за мной кто–то наблюдает, – после этих слов медсестра вышла за дверь, не оценив остроумия подобного юмора.

– У меня и не на такое жаловались! – невозмутимо ответила женщина. – Комплексы у всех разные…

– Какая жалость! А так хотелось чем–то вам запомниться!

– Я вас всех помню, – так же спокойно сказала она. – Как учишься?

– Никто не жалуется, – кратко ответил я.

– Какие отношения с учителями и одноклассниками?

– Более чем дружеские… И с теми, и с другими.

– С профессией определился?

– Знаете, очень хочется работать с людьми. Конечно, не так как вы! Мне бы что–то спокойнее – юрист, прокурор, судья, чиновник, дипломат… – в моей голове проскочила еще одна профессия, но я не решился озвучивать ее вслух.

– В десятый класс, видимо, пойдешь?

– Все в ваших руках, признаете вменяемым – пойду.

– Ты вменяемый, вызывай следующего!

Выйдя из кабинета, я увидел медсестру, закономерно окруженную мужской половиной класса (собственно, только эта половина проявляла интерес к Оксане).

– А вот этот человек, – посмотрев на меня, как всегда излишне эмоционально, воскликнул Буднин. – Будущий кардинал!

– Видите, какую прекрасную судьбу мне пророчат? – напрямую, в своем наглом стиле обратился я к медсестре, решив перебить напор одноклассников и взять инициативу на себя. – А вот раз кто–то очень умный заговорил о возвышенном… Вы верите в Бога? – спросил я у медсестры, обнимая ее за плечо и смотря прямо в глаза.

– Атеист, убежденный атеист! – тоже смотря мне в глаза (скорее от безысходности) отвечала она.

– Почему же? Потому что врач? – сочувственным тоном и не меняя положения рук, спросил я.

– Потому что девушка… – глубокомысленно ответила она, отводя глаза в сторону, хоть и занималась демагогией.

– Вы не верите в чудо? – теми же интонациями спросил я.

– Нет, – более уверенно и даже серьезно произнесла она.

– Напрасно! Чудо существует, и это я! – с безумно шутливыми интонациями сказал я и обнял ее.

Это вызвало бурную реакцию одноклассников, до сих пор почтительно молчавших и даже не дышавших (так показалось мне). Словом, после еще семи минут разговоров, не отличавшихся оригинальность, мужская половина класса еле–еле увела меня на оставшиеся минуты английского…

Но зря я иронизировал над медсестрой – шутки над этой прекрасной, двадцатилетней девушкой пробудили в моем сознании желание. Я часто стал наведываться в медицинский кабинет, получая смешки от тайно завидовавших по–доброму друзей. С Оксаной Сергеевной мы мило общались на самые разные темы, в некоторых же она была достаточно откровенной (хоть и не смогла обогнать меня в суровой прямолинейности). В один из дней, когда делать мне было нечего, разговор наш затянулся и я проводил медсестру до дома (прогулка принесла массу удивительных эмоций – мы шли пешком, по не самым лучшим дорогам нашего города, слава Богу, жив остался). Прощаясь, я приобнял ее и поцеловал руку (этот жест был исключительно театральным, и я не вкладывал в него ничего серьезного).

В течение оставшейся недели я еще несколько раз прогуливался с ней до дома, болтал о всякой ерунде (и узнал много интересного о ней). А однажды, во время прощания, она подставила щеку… Возможно, я неправильно оценил ситуацию, но именно это стало толчком. Я начал проявлять большую заинтересованность и даже предложил ей «случайную встречу» (конечно, я все выполнял в шутливой и наглой манере), от которой она благоразумно отказалась, сославшись на профессиональную этику и человеческую совесть. Однако от меня избавиться сложно и я продолжал с ней видеться… а разговоры среди друзей дразнили мое тщеславие и вызывали притягательный самоироничный смех у моей медсестры. Нельзя было назвать подобное глубокими чувствами любви и уважения, я не сильно интересовался ее внутренним миром, который казался мне довольно ограниченным. В основном меня завораживали ее движения и ее походка, когда на длинных ногах она проносилась по коридору, заставляя провожать себя взглядом. Все же от такой плотской слабости надо было избавляться…

В разговоре с нашим завучем, которая в шутливой форме намекала на это общение, я рассказал о моем предложении «случайной встречи» и профессиональном отказе. Она сказала: «Не отчаивайся, терпение и труд все перетрут!» – я немного удивился (серьезно, неожиданные слова от педагога, хоть и очень грамотные). Кроме этого, мне предложили принять участие в очень интересном мероприятии, проходившим в здании Областной администрации Лимска…

На следующий день я величественным шагом протопал по ступеням Областной администрации, по которым, когда–то спускался Божесов! Председатель Комиссии Лимской облдумы по реформе образования, рассказала нам суть всего происходящего, серьезно меня воодушевив. Новой ступенью божесовской реформы была демократизация школьного процесса. Для реализации этого Михаил Александрович решил наделить учащихся официальной властью, создав в крупных городах Школьные Парламенты, члены которых обладали бы широкими полномочиями и могли влиять на атмосферу в учебных заведениях, не трогая сакральность урока… Для полноценного существования Парламента требовался Спикер и Вице–спикер. На первом же заседании было принято решение выбрать и того, и другого. Стать Спикером захотело три человека, в том числе и я… Нам дали десять минут на подготовку, в результате один мальчик полностью вышел из игры, а к моему конкуренту я подошел с фразой, произнесенной шепотом:

– Выигрываю я – ты вице–спикер, выигрываешь ты – я вице–спикер, – сказано было с чувством абсолютного бюрократического превосходства.

– Да без проблем, – согласился этот блондин с одобрительной усмешкой, произведя впечатление не самого дальновидного политика.

Стремительно наступил момент голосования. Он вышел первым. Начал говорить глубоко окрашенным, с незаметной картавостью голосом какую–то ересь о дружбе, взаимопонимании и «тех чудесных эмоциях, которые мы испытаем, работая вместе и придумывая разные… штуки». Какой у него был придурковатый вид… Боже мой! Ничего хуже этого я никогда не видел… Но он вызвал улыбку одобрения у 37 уже уставших школьников.

Следом поднялся я, с сияющей физиономией, с видом отдохнувшего буржуя, с чувством тотального превосходства. Я окинул взглядом помещение… Зал для Парламента выделили просторный – четыре метра в высоту, пять окон, 40 сидячих мест со столиками для бумаг, президиум на возвышении для 5 человек и закрытая монолитная трибуна. В тот момент я возбужденно дышал, вцепившись пальцами в трибуну, а взгляд хищно пылал.

– Дети мои! – в своей обычной манере обратился к унылым школьникам я. – Во времена тяжелых реформ в образовании государство нуждается в нашей поддержке и в нашем мнении. Во всех крупных городах создаются Школьные Парламенты, которые будут помогать демократически принимать полезные решения и делать Россию лучше… Выбрав меня, Лимская область добьется успеха и станет образцовым регионом по осуществлению решений реформ, которые инициировал наш с вами земляк и бывший губернатор…. Голосуя за меня, вы выбираете Божесова! Выбирая Божесова, вы выбираете будущее!

Я мягким баритоном говорил правильные вещи, которые уже были названы или прочитаны мною в новостях и Твиттере премьера. Мой конкурент был разгромлен… Считал я… Но увы! За него проголосовали 22 человека, а за меня 13… Поразительно бестолковые люди, не понимающие важности той миссии, выполнять которую они были призваны – впервые за долгие века дети России могли стать основой и приоритетом. Но «приоритетные» отнеслись супер халатно. Без–дар–нос–ти!

Хотя, конкурент Вячеслав сдержал слово – я стал вице–спикером. В этом он проявил детское благородство – я бы, победив, не выполнил обещанного… Как же по факту разделились обязанности? Он стал заниматься официальными мероприятиями, стал лицом Парламента, а на меня взвалилась вся работа по внутренней организации конкретно Лимского отделения.

После этого дня я забыл про медсестру, а сама она куда–то исчезла… Я каждый день сидел и писал регламент заседаний и Устав, которые и представил всему Парламенту. Их, разумеется, приняли уже через неделю. Также мне удалось ввести несколько новых персон в Президиум (распоряжение Правительства по поводу Школьных парламентов предполагало только Спикера и Вице–спикера, но не запрещало создавать новые должности) – Секретарь и Пресс–секретарь Парламента. Секретарь занимался вопросами подготовки заседаний – уведомление, повестка дня, контроль регламента (придуманного мною), вел протокол заседаний, а Пресс–секретарь отвечал за освещение всех решений в СМИ, писал посты в наших соцсетях, отвечал на вопросы и занимался еще какой–то ерундой… Догадайтесь, за кого проголосовали эти люди?

3

В одну из майских ночей мне приснился странный сон о групповой поездке класса в Восточную Европу. Сейчас уже трудно вспомнить был ли этот сон наполнен хорошими событиями или больше походил на кошмар… Но что–то подсказывает, что мое подсознательное отношение к одноклассникам принимало именно форму последнего.

Я проснулся. Небо в окне было темным, и желтый фонарный свет пробивался через шторы. «Весело, – подумал я. – Красивая картинка была, надо записать этот сон… Половина третьего, через три часа в школу вставать. Эх!»

Отбросив одеяло, я выскочил из постели. В глазах резко потемнело, и голова закружилась.

– О молодость, молодость… – пробормотал себе под нос сонно.

Сладко зевнув, я пошел на кухню. В квартире было темно и тихо.

– Люблю, когда никого нет дома, – проговорил я вслух, успокаивая себя.

Открыл дверь холодильника, достал графин с соком и сделал несколько глотков. Чувствуя, что нужно сделать еще что–то, я подошел к окну и выглянул на улицу. Стеной шел дождь. Во внутреннем дворе было непроглядно темно, но проезжая часть ядовито освещалась желтыми (а может оранжевыми) фонарями, не очень хорошо справляющимися со своей задачей. На стене соседнего дома блистал свет от маячка то ли скорой, то ли полиции. Все еще сонный я вернулся в кровать, закрылся с головой одеялом и сомкнул глаза. Сон тем не менее не шел. Я протянул руку к телефону и начал пролистывать новости. «Премьер против собственной демократизации образования» – гласила одна из статей.

– Интересно…

«Премьер решительно отказывается от своих предвыборных слов о необходимости создания демократически устроенных школьных организаций. Он сказал: "Дети не должны вмешивать в образовательный процесс. Все, что происходит на уроке – это зона ответственности учителя. Целью создания Парламентов является ни включение учеников в формирование учебных программ и требований – на уроке хороший учитель всегда диктатор, – цель проекта – сделать так, чтобы ребенок получал всестороннее развитие личности, а не только какие–то (весьма спорные) знания, чтобы занимался различными социальными проектами и программами после тяжелого учебного дня. Может быть нам придется рекомендовать в обязательном порядке отмену письменных домашних заданий во всех школах страны конкретно для таких учеников, но мы пойдем на это".

Противоречивое и непонятное утверждение премьера приводит экспертов в шок. Отменить домашние задания, сделать так, чтобы учащиеся тратили время в школе не только на уроки, но и на различные (к слову, неясные по своему содержанию) дополнительные программы и проекты – очень размытые части основной программы премьера с амбициями президента. "Реформа Божесова не оформлена и безумна" – констатирует лидер думского большинства С. В. Корнев».

Они сильно переврали слова Божесова, поддавшись вольной интерпретации и не слишком умелой пропаганде. Парламенты были одним из многочисленных положений реформы, почему–то никто не обратил внимания на огромный поток финансов, влитых в материально–техническую базу образовательных организаций, почему–то никто не стал рассматривать развитие спорта в каждой школе…

Большинство детей выходит из школы в три часа. И куда они идут? Шляются впустую по злачным местам в не очень приличных компаниях, не делая при этом уроки, которые все равно задают в огромном количестве. Но Божесов же предлагает, чтобы школа не заканчивала свою работу в три часа, чтобы дети были социально активны? Чем плоха эта его пионерия? Проблема в том, что не все школьники найдут себе дело в школе после уроков… Дополнительные занятия, дискуссионные клубы, концерты, общественная работа – это хорошо. Но учителями на эти мероприятия не напасешься, да и не все дети согласятся в этом участвовать… Точно не состоявшееся гнилое поколение моих сверстников – этим товарищам, за редким исключением, абсолютно справедливо ничего не хочется делать в школе, кроме как обсуждать подробности своей внешкольной и оттого не менее интересной жизни (какая порою бывает Санта–Барбара!). Только нынешняя же начальная школа лет через пять будет грамотным продуктом реформы.

Одним из самых замечательных предметов в моей школе, к которому я относился с завидным трепетом и от упоминания которого в моей душе расцветал букет из всевозможных воспоминаний, чувств, желаний и надежд, была химия. Ее я терпеть не мог. Это было нечто дьявольское.

В понедельник мы с Кленовым, не дожидаясь, когда вечно опаздывающая на первые уроки химичка доползет до работы, взяли ключ от кабинета и, предварительно посетив магазин, разложили на последней парте небольшой фуршетик для подтягивающихся одноклассников (конфетки, кексики еще какая–то закуска и всего–навсего три бутылочки какого–то лимонада). Было весело. Мы с Кленовым стояли у доски и радостно импровизировали на ней тему урока.

– Пишите, Артемий Алексеевич, – диктовал я голосом Ельцина. – Тема урока «Правила самогоноварения». План урока: теория, история происхождения, практическое задание, дегустация.

Артемий бодро выводил мелом слова.

– Домашнее задание, – продолжал я. – Параграф 13, теория этилового спирта. Принести монастырский кагор «Буйный монах».

Настроение поднималось у каждого.

– Задание на лето. Посмотреть сериал «Во все тяжкие».

– Это точно про этот предмет, – усмехнулся Артемий, поставив на доске точку.

– А теперь диктантик по периодической таблице, Артемий Лексееч… Записываете: алюминий, калий, мышьяк, водород.

На доске появилось: Al–K–As–H. Это вызвало очередные подхихивания.

В этот момент Снежана Петровна ввалилась в кабинет. Ее и без того всегда унылая физиономия потеряла последние человеческие черты от вида происходящего веселья. Я как лебедь подплыл к ней, вручая коробку конфет:

– С началом последней учебной недели, – елейно говорил я. – Давайте последний урок химии в 9 классе проводим достойно, Снежана Петровна!

Она вновь доказала свою непробиваемость и только пропищала вечным, ни в каких обстоятельствах не меняющимся голосом:

– У нас сегодня лабораторная… Уберите пока все…

Класс воспринял эту информацию негативно и подозрительно покорно. Пока Снежана «Альдегидовна» юркнула в свою лаборантскую, как мышь в норку, мы с Артемием вышли в коридор.

– Вот дура, – сказал Артемий.

– Полная… – кивнул я.

Когда мы вернулись в кабинет, к величайшему огорчению парты очистились от наших угощений, а доска была помыта.

– Эти тоже умом не блещут, – прошептал Артемий.

– Дураки, – громко согласился я.

Началась лабораторная работа. Унылая и малопонятная штуковина, в процессе которой нужно было сыпать какой–то порошок в пробирки, зажимать отверстие и, отпустив палец, ждать слабый хлопок. По сути, даже не совсем безопасная работа. Уже тогда надо было жаловаться на училку в прокуратуру…

В руках Снежаны Альдегидовны была колбочка с гораздо большим, чем у нас, количеством порошка и прозрачной жидкостью. Она самоуверенно химичила и проникновенно говорила:

– А сейчас будет хлопок… – в этот момент Артемий достал нетронутую бутылку ЛИМОНАДА и вместе со Снежаной Петровной, открывшей горлышко колбочке, вышиб пробку, вместе с терпением Альдегидовны. Хлопок действительно был…

В столовой мы вшестером сидели за столом, обсуждая реакцию Снежаны Альдегидовны на хлопок от бутылки.

– Так–то прикольно вышло, – говорил Юрий, еще не до конца выспавшийся после выходных, а потому сидевший в солнечных очках.

– А «это» сразу директору пошла звонить. Ну не дура? В последний урок давать лабораторную? – возмущался Артемий.

– Чмо, одно слово, – подтверждал, даже как–то уныло Буднин.

– Ой, бросьте, – сказал я. – Кто это такая, чтобы мы из–за нее расстраивались? Химичка и химичка… Даже не надо обращать внимания.

Мы начали изощренно обсмеивать Снежану Альдегидовну, вспоминая все ее промахи и ошибки за этот учебный год. Было весело и настроение поднялось практически у всех, кроме меня с Артемием.

– Юрусик, – обратился я к сонному Юрию. – Как хоть вы день рождения встретили?

– Весело было…, – ответил он. – Подрались правда немного. Серый ладонь на шампур насадил, а так нормально…

– Баню не сожгли?

– Нормально, – процедил сквозь зубы Юрий, допивая четвертый стакан воды. – В 16 лет все–таки наступает новая полоса сексуальной жизни…

На подобное романтичное заключение все только засмеялись, прекрасно понимая историю его возникновения. Перемена заканчивалась. Мы поплелись на третий этаж.

– Саш, – спросил Артемий тихо, – А что будет–то?

– Да расслабься, максимум поругают чуть–чуть и все… Пригрозят чем–нибудь. Ерунда, Тем, – успокоил я его, непривычно взволнованного. – Они с потолком, упавшим в 310, разобраться как следует не могут, а тут такая чушь. Прорвемся.

К директору нас все–таки вызвали.

Арина Валерьевна своим вечно суровым голосом предприняла попытку провести воспитательную работу. Делала она это не без очарования и могла производить впечатление прямолинейностью своих слов и выражений, однако, после завершения разговора в сознании собеседника начинали формироваться вполне обоснованные противоречия с ее позицией, которые раскрывать, доказывая свою правоту, оказывалось невозможным… Хоть ее претензии и гнев в нашем случае имели основания, уже на третей минуте мы с Артемием поняли, что она блефует, находясь в некоторой ловко скрываемой растерянности. Потому мы встали в позу и начали оправдываться, критикуя Снежану Петровну за ее преподавание и отсутствие маломальского умения держать внимание и дисциплину у класса. И вообще, где это написано, что учителя надо уважать просто так? Любой человек, даже родитель, должен еще доказать, что достоин нашего уважения – а уж если не способен, то прости, тебя можно и не слушать…

Наконец, разговор зашел в тупик и все мы, изрядно выдохшись от этого спора, ограничились применением символических угроз о том, как легко все повернуть против нас, и блефа по поводу строгой ответственности. Разговор закончился.

– Князев, – сказала Арина Валерьевна устало, – На тебя приказ пришел. После экзаменов поедешь в Москву от твоего этого Парламента, программу Конференции пришлют позже…

Я самодовольно кивнул и вышел.

– Потолок этот упавший надо было Арине припомнить, – прошипел взвинченный Артемий. – «Все хорошо, никто не пострадал, никого не было», – передразнил он ее комментарии для СМИ. – Могли бы и пойти куда следует, сказать правду!

Забавно это выглядело.

– Зря я так Альдегидовну беспристрастно в столовой защищал, – сказал я Кленову, вдохнув майский воздух, стоя на ступенях крыльца. – Все–таки чмо редкостное.