Скрытый остров. Книга 1. Уходили мы из Крыма…

Дальнейшие вопросы и ответы Борис слушал вполуха. Сладко думалось о том, как было бы волшебно после венчания с Анастасией прямо из церкви лихо укатить в свадебное путешествие за границу. Он бы сумел подобрать самую роскошную коляску…

Вот только война, служивый… Не проехать, не добраться до музеев, замков, парков. Да и в мирное время такая поездка стоила бы целое состояние, вряд ли бы Борис на неё решился.

Поэтому извольте в деревню, в скромную усадьбу, пока вы её на корабельную каюту не променяли. Там тихо, уютно… Они с Настей вдвоём, пылает камин, из широкого окна виден лес… Какая может быть заграница?!. Уговаривали бы даром поехать – сам послал бы с порога в дальнее путешествие.

Вернул Бориса к действительности голос Штурмина, который вновь занял место за трибуной.

– Господа! – говорил он. – Если у вас, ваших родных и близких возникнут дополнительные вопросы, можете задать их в усадьбе, в сигарном салоне, где в течение месяца ежедневно и круглосуточно будет дежурить кто-либо из лиц, посвящённых в наши планы.

Номер счета в банке, куда предлагается перечислять средства, – на листках-памятках, что лежат на столике при выходе из зала.

На этих же листках адреса офицеров инициативной группы в различных городах.

В общий фонд возможно внести наличные средства или ценные вещи. В так называемом дегустационном салоне усадьбы, который расположен сразу за сигарным, кассиры с охраной у сейфов будут дежурить круглосуточно в течение месяца.

И ещё, господа! Хотел бы обратить ваше внимание вот на что, – Штурмин чуть повысил тон. – Безусловно, все мы, находящиеся здесь, доверяем друг другу. Ничего тайного, противозаконного или заслуживающего какого-либо порицания мы не делаем и не собираемся…

Хотел бы, однако, просить вас, тщательно позаботиться о том, чтобы знание о наших планах не распространялось далее родных и близких.

Надо избегать слухов, на которые дурачьё сбегается или к которым пачкуны разные липнут. В излишней болтовне добрые начинания вязнут.

На этом считаю наше собрание оконченным. Благодарю вас.

* * *

Когда друзья вернулись в Петроград и заехали за Анастасией, город пребывал в сумерках, но спать не собирался. Окна ресторанов, кабаков и кафе призывно горели. Гул кутежа выплёскивался через распахнутые двери на улицы. Столица провожала ещё один прошедший день. Вернувшиеся фронтовики выпивали за удачу и поминали погибших. Торговцы обсуждали сделки, чиновники – интриги.

Публика большей частью разгоняла хмелем дурные предчувствия – неясные и оттого ещё более пугающие. В бесконечных разговорах и отчаянных спорах люди пытались предсказать завтрашний день. Словам, что носились в воздухе, мало кто верил…

Семён заказал для ужина отдельный кабинет ресторана «Кюба».

Помещение оказалось темноватым, с тяжёлым застоявшимся воздухом.

Подняли шторы, распахнули окно. Стало уютнее, свежее. Приятно расположиться отдельной компанией – никто посторонний не мешает своим видом.

Официанты быстро, с купеческими изысками накрыли стол. Аппетитный вид блюд начисто отметал любые разумные доводы против обжорства.

Разлили вино. Тост – «Стряхнём пыль со старой дружбы!»

Вечер летел сквозь беззаботные остроты, искренний смех, наслаждение обществом друг друга…

Молодость вечна, счастье безоблачно, мир прекрасен, солнце никогда не заходит и не засыпают цветы. Вражда и ненависть – нелепица, выдумка. Зависть и подлость – явления вообще нереальные, потому что не бывает людей несовершенных или несчастных… Это – прописные истины, с которыми невозможно поспорить. Так казалось здесь и сейчас – в кабинете этого ресторана, в этой компании.

В нескольких сотнях вёрст отсюда – другие дела. Там призраки смерти клубятся над линией фронта, без устали уносят всё новые и новые жизни.

Призраков всё больше. Питаются они человеческой жестокостью, глупостью, жадностью. Пищи в избытке.

Скоро призраков станет тьма. Понесутся они ордами, закрывая от солнца губернию за губернией, пока не захлёстнут до краёв всю землю.

Сегодняшние божества молниеносно сгинут. Сейчас в них ещё кипят страсти, они плетут интриги, сражаются ради положения и власти. Завтра всё это окажется пустой вознёй ополоумевших мышей, никому не нужной, никому не интересной.

На прежних небожителей пойдёт азартная кровавая охота. Потом с жадной яростью накинутся на местных божков, начальничков, хозяев, их холуев.

После палачи прежней власти возьмутся изводить друг друга.

Намоленные иконы предков потеряют смысл. С них сорвут серебряные оклады, которые утрамбуют сапогами в ящик, чтобы побольше вошло…

К счастью, это неведомо друзьям. Они проживают чудный вечер.

Вообще, наверное, это хорошо, что, кроме некоторых безделиц, нам из нашего будущего мало что известно с безысходной точностью…

Скоро венчание… После Борис и Настя, приехав в имение, окажутся вне времени и пространства. Далее – Борис на офицерских курсах, Настя – на курсах медсестёр. Имение удачно продадут, большую часть денег внесут в качестве своей доли в покупку кораблей.

Потом…

Потом ничего, на первый взгляд, в России не произойдёт, но всё безвозвратно посыплется…

Глава 2. Стрелянные зайцы

Июль 1919 года

Умирающий мальчик просил дать волшебный порошок. Побольше волшебного порошка. Мальчик чувствовал приближение чего-то страшного и всеми силами души противился этому. Он клялся матери, что всегда будет хорошим, будет вечно любить и угождать. Обещал всё на свете, говорил ласковые, неизвестно где услышанные, совсем взрослые слова.

Мать с ужасом бессилия молча смотрела на сына выплаканными глазами. Спохватившись, гладила мальчика по голове, говоря что-то бессвязное, бесконечно нежное. Зашла медсестра, принесла порошок в пакетике, похожий на сахарную пудру.

Глаза мальчика засветились счастьем, он стал горячо убеждать, что дальше будет жить только заботами о матери и о доброй женщине, нашедшей волшебный порошок…

Ночевавший в избе Борис знал от доктора, что ребёнку не помочь. Нужен опытный хирург, оборудованная операционная. Не найти этого в войсках, наступающих сквозь какие-то деревеньки.

Стало невыносимо, и он ушёл в сарай. Есть для отдыха ещё пара часов. Потом бросок на арьергарды красных, бой. Лучшее, что сейчас возможно сделать, – попытаться забыться сном. К рассвету голова должна быть ясной. Нельзя, чтобы дрогнули голос при команде или рука при выстреле. Солдат надо сберечь…

Утром мальчик умер, улыбаясь во сне. В мире не нашлось для него настоящего волшебного порошка. Не смог он принести матери счастье, чего так страстно хотел…

Проклятой гражданской войны шёл второй год.

* * *

Полк в очередной раз выбил красноармейцев из какого-то населённого пункта.

Здесь проходила стратегически важная дорога. Когда-то на ней поселились люди, чтобы кормиться. Бойкое место разрослось до небольшого города, который погибал теперь из-за этой дороги – она понадобилась двум насмерть враждующим армиям. Одна вооружённая орда уже трижды выметала смертью с улиц орду другую. Побеждённые недолго собирались с силами и вышибали из городка победителей.

Когда-то вдоль этой дороги шли дети, держась за руки молодых красивых женщин в светлых платьях и шляпах с широкими полями… Теперь это дико представить – дорога не вела более ни к добру, ни к покою.

Обычных людей на улицах давно не было, кроме тех, кто вооружён, чумаз, оборван и сильно измучен дурацкими манёврами: город взять – город сдать.

Обычные люди скрылись: кто за горизонтами, кто в тёмных углах и в подвалах, а кто и вовсе под землёй.

Штурмующие войска лишили дома бессмысленных дверей, дворы – ненужных ворот. Улицы были в битом стекле, пухе вспоротых перин, во всевозможном мусоре и хламе.

Не красят битвы города, не до красот в бою солдату. Успевали только своих хоронить, чужих в ямы сбрасывать – и на том спасибо… Жить можно, потому что нужно…

После занятия городка добровольцами в третий раз Борис с несколькими офицерами устало сидел на земле, прислонившись к стене какого-то дома. Ждали отставших обозников – патроны и гранаты почти кончились.

Где-то далеко, в конце улицы, где скрылись преследующие врага передовые части, послышались выстрелы. Борис безо всякого интереса посмотрел в ту сторону.

По улице шёл Михась: не торопясь, держа в одной руке револьвер, а в другой шлем лётчика.

Борис задержался взглядом на шлеме:

– Знатная вещица, на обезьяньем меху, – тупо подумал он. – Вот только с чего это вдруг мне Неверов привиделся? Что вы за видение, Михаил Андреевич?

«Видение» заметило Бориса и широко улыбнулось. Они обнялись. Михась оказался настоящим: чувствительно похлопал друга по плечу. К тому же – призраки не пахнут машинным маслом и порохом. Не водится за ними такого.

Какое-то время стояли молча, разглядывая друг друга.

– Говори…

– С утра был чудесный день, – продолжал улыбаться Михась. – Сначала порадовал противника бомбами. Безнаказанно, в полное своё удовольствие. Вторым вылетом «подбил к обеду» разведывательный самолёт красных. В третий раз, будто я обидел кого, накинулись черти со всех сторон, всю машину изрешетили.

– Ты у нас известный пулеулавливатель, – кивнул Борис.

– Сел на опушке леса, – продолжал Михась. – Успел от расстрела с воздуха спрятаться за деревьями. Пошёл к нашим. Деревню удалось обойти незамеченным. Я же в кожаной куртке: примут крестьяне за комиссара – добро пожаловать на вилы. Кому интересно, что там бес верещит, когда православные за хвост тащат… Представь себе, чудесный день продолжился – тебя встретил…

Накаркал Михась – не был день чудесным… Улицу быстро заполнили крики и выстрелы – по ней бешено неслась конница красных.

Друзья забежали в переулок. Влетели в подъезд кирпичного трёхэтажного здания. Поднялись на чердак. Осторожно выглянули в окошко.

Городок быстро наводнялся большевиками. С разных сторон доносились звуки боя, но они постепенно угасали.

– Эта грязная тупая работа мне всё больше не по нутру, – устало дыша, произнёс Михась. – Утверждаюсь в мысли, что я создан природой, чтобы придаваться пустым прихотям…

– Самое время…

Друзья оглядели чердак: вокруг хлам всякий, преимущественно разбитая мебель. Приметили тёмный угол. Начали сооружать в нём баррикаду, из-за которой было бы удобно отстреливаться.

Приволокли древний тяжеленный шкаф, набили его деревянными останками столов и стульев. Баррикада получилась надёжной. Теперь они были готовы дать короткий, бессмысленный бой.

Только всё равно надо было что-то делать, чем-то себя занять… Старая привычка – умирать не хочется.

– Чтоб я ещё раз… услышал от тебя про «чудесный день»… – тихо сказал Борис. – Может поспать удастся. По очереди…

Стрельба в городке окончательно прекратилась. Мимо дома проскакал какой-то деятель и громким басом призывал спрятавшихся по углам сдаться добровольно. Обещал жизнь и достойные условия плена. Упрямым и непонятливым предсказывал быструю смерть.

Этот речистый друзьям не понравился. Стреляные зайцы не верят в морковку с неба.

– Надо будет нашему батюшке попенять, – заметил Михась. – Даром он полковой хлеб кушает. Плохо молебны об избавлении от большевиков служит. Может, молитвы у него неправильные?..

Около дома, где прятались друзья, остановились трое всадников. Спешились, привязали лошадей. Ничуть не осторожничая, громко разговаривая, вошли в дом. Поднимались по лестнице.

– Оказались мы с тобой, Боренька, в деликатном положении, – прошептал Михась.

– Пропасти на них нет…

Красноармейцы зашли на чердак. Один сказал:

– Показывай, Ванюша, где мешок спрятал. Солдаты подошли совсем близко к шкафу-укрытию. Ждать было нечего.

Борис и Михась выпрыгнули из-за баррикады. Ударами кулаков и рукояток револьверов одного гостя оглушили, двух вогнали в безвольный ступор. Спешно связали ремнями. Заткнули рты первыми попавшимися тряпками. Сняли с красноармейцев ремни, нашли какую-то верёвку и обездвижили пленников надёжнее. Сели передохнуть, прислушиваясь к звукам на улице. Михась закурил.

Пленники оказались людьми к битью привычными, в себя пришли быстро, зашевелились.

– Ну что, порубим сволочь, потешим душеньку? – равнодушным голосом спросил Борис.

– Для чего ж мы их ждали, – согласился Михась. – Только мешок посмотрим сначала. Этот, кажется, Ванюша…

Михась отвесил звонкую оплеуху самому молодому из солдат. Тот, мыча и выпучив глаза, задёргал подбородком в сторону остова дивана.

Спрятанное оказалось награбленным хламом, который солдатики оставили во время последнего отступления. На чердак они забрались, чтобы богатство изъять и поделить. Самой ценной вещью в схроне оказался серебряный подсвечник. Милая, изящная вещица со стройной девушкой в центре цветочной композиции – Борис даже засмотрелся на неё. Потом поразился нелепости происходящего – в городке, занятом красными, загнанный на чердак белогвардеец любуется подсвечником… Он зло швырнул серебряную безделушку за баррикаду.

– Что, Ванюша, помирать придётся? – обратился Михась к пучеглазому солдату. – Есть и хорошая новость: это последнее в твоей жизни огорчение.

– Давай обыщем сначала, – предложил Борис.

Из кармана Ванюши извлекли серебряные часы с надписью на крышке «За наездничество и джигитовку штабс-капитану Исакову Петру Сергеевичу».

– Краденым кормится… – зловеще зашипел Михась. Ванюша отчаянно замотал головой и замычал.

– Что же ты, сволочь косорукая, по карманам штабс-капитанов лазишь? – продолжал шипеть Неверов. – Видишь, что тут написано?

Борис вынул кляп у солдата.

– Я, господин офицер, грамоте не умею, – страстно, горя глазами, заскулил Ванюша. – Вещицу выменял, ваш бродь. Не отнимал ни у кого… Христом Богом умоляю… Детишки, старики…

– Мне твою свечку задуть – делов, что плюнуть, – зло выговаривал Михась. – Не врёшь, что капитана не убивал? Поклянись своим Лениным…

Страх на лице солдата сменился искренним удивлением:

– Мы против Ленина…

– Молодцы… Кто у вас за главного?

– Мы против царя и Ленина. Мы – за большевиков… Теперь удивился Михась.

– Это меняет дело, – подумав, сказал он. – Что ж ты раньше не сказал…

Ванюша поклялся всеми святыми, что не убивал штабс-капитана, и получил обратно свой кляп.

– Вот видишь, Борис, – сказал Михась. – Какой просвещённый представитель народа-богоносца. Становится интересно.

Он вынул кляп у самого старшего из солдат, почти пожилого мужичка с печальным лицом.

– А ты за кого воюешь?

– Какая разница? – пожал плечами мужичок. – За ту или другую дурь под пули лезть… Вы, белые и красные – только болтаете по-разному, по делам вас хрен отличишь.

– Принимается, – кивнул Михась и вернул кляп солдату.

Третий красноармеец, крепко сбитый мужик средних лет, смотрел волком. «Как бы не укусил», – подумал Борис, вынимая у солдата изо рта скомканную тряпку.

– Нас будут искать, – сразу и твёрдо заявил крепыш. – У входа наши лошади. Поэтому…

– Вы меня испугали, – оборвал Михась. – Сейчас заплачу… Прекрасно знаешь – терять нам нечего. Пленных офицеров вы расстреливаете, что бы там ни обещали…

Красноармеец промолчал.

– Не грусти, солдатик, – продолжил Михась. – Война – она весёлый дух любит. Ты зачем воюешь?

– Помещиков не люблю, – немного помедлив, спокойно заявил крепыш. – Они горбом мужика всегда добро наживали. Ни по закону людскому, ни по справедливости богатели… Потом на войну нас послали, чтобы побольше народу в России извести и землю ему не давать…

– Понятно: или воля голытьбе, или в поле на столбе…

Что же офицеры плохого вам сделали?

– Они тоже войны хотят. Те же баре, только в мундирах…

– Митинг окончен, – объявил Борис, сжал челюсти солдата и затолкал между ними скомканную тряпку.

Друзья сняли форму с крепыша и Ванюшки, с чувством омерзения облачились в эту вонючую дрянь. Свою форму сложили в мешок, который взяли с собой. Было без разницы: если попадутся – солдат из крестьян им без фальши не сыграть. Лучше не пытаться и не позориться перед смертью.

На прощанье Борис не удержался:

– Расходились бы по своим деревням, – сказал он солдатам. – Там хозяйство прекращено, всё сыпется, зарастает. Образа в паутине… Если с оружием на нашей дороге мельтешить продолжите, не будет вам доброго конца…

Немного сутулясь, друзья вышли из дома. Оседлали лошадей, не торопясь направились прочь из городка.

Минуя кладбище, увидели красных, охранявших дюжину пленных казаков, поверивших речистому агитатору и теперь рывших себе братскую могилу…

– Откуда берутся эти существа? – в бессильной злобе выдохнул Борис. – Какие-то совсем уж беспросветные глубины подлости. Раньше ни за что бы не поверил, что такие существуют…

– Ничего, Россия всех перемелет, – тихо отвечал Михась. – Мучителям воздастся. Если кто вдруг в этой жизни от возмездия уйдёт – его род в следующих поколениях нагонит. Проверено…

Заставу красных на окраине городка миновали неожиданно легко. Благо почти все красноармейцы были заняты оборудованием позиции. Друзья пришпорили лошадей. Парочка служивых у пулемёта на обочине жестами призвала их остановиться. Михась угрожающе проорал им в ответ какой-то бред с тремя отчётливыми словами: «комиссар… пакет… срочно…»

Первые минуты все мысли были о пулемёте, ствол которого смотрел им в спины. За поворотом дороги выдохнули – пронесло…

Едва не пристрелили свои. Уверовав в спасение, друзья забыли о своём красноармейском обличье. К счастью, наскочили на роту, где Бориса многие знали в лицо, что и спасло. Мало кого теперь брали в плен. Это военные действия разворачиваются по правилам; взаимному истреблению людей правила только мешают.

Доложили командиру. Перекусили у кухни. Определились с ночлегом. Прежде чем зайти в палатку, Михась поднял глаза к небу и негромко, чуть кивнув головой, произнёс: «Спасибо, Господи! Я знал, что ты нас видишь!..»

Глава 3. Один на бронепоезде

Борис и Анастасия не виделись две недели: непривычно, пугающе много. На войне вышел за порог до вечера – уже разлука, а тут половина месяца!..

Анастасия работала в санитарном поезде. Борис радовался за неё: подальше от линии фронта, комфортабельные вагоны. На двух врачей или сестёр – одно купе. Для раненых – теплушки с нарами, есть вагон-операционная, вагон-аптека, кухня, столовая и прочее, прочее…

Борис был офицером связи штаба. Должность так себе. В поисках постоянно перемещающихся войск офицеры связи изматывались, часто оказывались среди противника, служили недолго.

К тому же местное население, зверея от бед, не жаловало одиноких путников. Бывало, заходит офицер в избу воды испить, а там вилы в бок: понравилась крестьянину шашка, давно хотел в хозяйстве такую. Да и сапоги ладные.

Борис двигался мимо расплывчато-блёклых людей и предметов, огибая мрачно-серые постройки. Ни чувств, ни мыслей, одна досада на бесконечную дорогу… Дурной хмельной сон. Мучительно хотелось спать. Верх блаженства – сесть, прислониться к чему-нибудь, закрыть глаза… Только надо сначала доставить пакет командиру бронепоезда. Счастье отдыха – это потом. Всё хорошее обычно потом. В другом месте, в другой стране и не с тобой.

Поезд. Бронированные башенки, торчат в стороны стволы орудий, пулемётов… Нашёл!

Спросил, где командир, полковник Завадский, – показали.

Подошёл, представился, передал пакет.

Появление чрезвычайно секретного пакета Завадский встретил с полным равнодушием.

– Гонец прибыл, – без эмоций сказал он стоящему рядом адъютанту. – Вроде как нормальный. Не как прошлая сволочь.

– Почему сволочь? – спросил Борис.

– Пьян был в стельку.

– Как же он дошёл?

– Дошёл? Доскакал! От перегара конь под ним шатался…

Завадский распечатал пакет. Бегло пробежал глазами по содержимому бумаг, передал их адъютанту.

– Поверишь, Василий, – сказал он, – начальство награждает нас своим неудовольствием. Какая крупная, трагическая неприятность.

Затем повернулся к Борису:

– Вы уж извините за зря потраченные силы. Замечательно, что наши полководцы умеют прерывать глубокомысленное молчание. Но их приказы безнадёжно опаздывают. Не хотят они знать, что действительно происходит на передовой. Берегут от плохих вестей ранимые генеральские души…

Путь отхода у нас один, другого нет. Порядок действий известен: сдерживать красных последними каплями энтузиазма. Хотя лучше бы снарядами…

– Ваши дальнейшие планы, капитан? – неожиданно спросил Завадский, взглянув на безжизненное лицо Бориса.

– Возвращаться в штаб…

– Нам по пути. Обещали подвезти на станцию снаряды. Милости просим. Попутный бронепоезд в этих неспокойных местах всегда кстати. Василий, обустрой гостя! Секретный пакет – в топку!

Борис что-то благодарно промычал в ответ. Полковник кивнул и пошёл к штабному вагону.

– Господин капитан… – напомнил о себе Василий.

Борис направился за адъютантом, сосредоточившись на сером пятне широкой спины.

Оба паровоза бронепоезда уже разводили пары. Василий проводил Бориса в один из спальных вагонов, показал пустующую полку.

Потом адъютант исчез на минуту, вернулся с тонким матрасом и видавшим виды одеялом. Принёс он также нечто, набитое тряпьём, – очевидно, подушку, впитавшую в себя сновидения многих чинов и сословий.

Не мешкая ни мгновения, Василий попрощался и исчез.

Борис растерянно присел на край полки. Оцепенел.

Бронепоезд вздрогнул, лязгнул, тронулся с места.

Об этом можно было только мечтать: возвращаясь в штаб, поспать. При этом вокруг полно симпатичных и добрых людей, которые хорошо вооружены.

Борис расстелил матрас, стянул сапоги, пристроил подушку, улёгся.

Бронепоезд, уже набравший ход, вдруг начал резко тормозить. Через несколько секунд визг колёс прекратился – состав снова ускорялся. Прокатились крики любопытных вдоль вагонов: случилось что?..

Оказалось, на переезде чуть не сбили подводу с бабой.

«Дурной знак», – машинально подумал Борис. Закрыл глаза.

Что-то беспокоило, отгоняло сон. Больно широко улыбнулась удача, что настораживает. Эта дама шутить любит. Может, подвох в чём?..

Дело в вагоне? Стенки тонкие, местами ветхие – от степного ветра спрячут, от пули не спасут.

Большевиков в округе поболее сусликов. Палят по всему, что движется.

Вспомнилась история с капитаном Красавцевым. Опытный офицер, гонял подчинённых до седьмого пота. Учил на совесть: как на войне врага истреблять, себя беречь.

Перебрасывали их полк вдоль линии фронта в обычном пассажирском поезде. Состав из леса обстреляли – может, заблудился кто с пулемётом.

Шальная очередь – пустое происшествие. Караульные на крышах вагонов постреляли вслепую в ответ – некогда притормаживать и отвлекаться на придурков из леса.

Все быстро забыли об этом эпизоде, кроме Красавцева. Одна из пуль ранила его. Ладно бы ранила, не впервой, да только она в мягкое место попала, пониже спины… Так и умер бедняга. От стыда и с досады. Доктор, конечно, сказал, что от потери крови, – но разве медицина про солдата всё знает?.. Красавцев много раз смерти в глаза смотрел, а встретил её так, что и рассказывать не о чём.

«Мнительным стал», – подумал про себя Борис. Он сгрёб в охапку постель и пошёл искать место ночлега понадёжней. Поезд всё-таки местами бронированный…

Приглянулся ему раскуроченный изнутри вагон, который служил экипажу бронепоезда чем-то вроде передвижного чулана, забитого хламом на все случаи обустройства и ремонта. У стены лежал большой добротный железный шкаф.

Дверца шкафа распахнулась легко и гостеприимно – спи, солдатик, в полный рост. Не страшна шальная пуля – разве разбудит, да и то ненадолго.

Хлама в шкафу было не много, Борис быстро выкинул всё и соорудил постель.

Нырнул внутрь, прикрыл дверцу, как люк танка. Брусочек подложил – щель для воздуха…

Блаженный покой! Весь он такой – в солидном стальном макинтоше, безмятежно пуленепробиваемый. Вокруг него пушки, пулемёты – добро пожаловать, красная сволочь!

По-медвежьи валила усталость. Готов проспать и славу Отечества… Обступают сонные видения, ещё размытые, неизвестно о чём предупреждающие…

Сквозь вату забытья, уже без сновидений Борис услышал, как бронепоезд остановился. Никакой пальбы или паники. Какие-то дела: шаги, разговоры, негромкие команды. Что-то выгружали или загружали. Где-то звучали удары по железу кувалдой – может, ремонтировали что… Борис успокоился и снова перестал слышать жизнь за стенками шкафа.

Неизвестно сколько времени прошло, когда подсознание уловило что-то подозрительное, угрожающее. Он вынырнул из сна рывком. Где-то рядом была беда, от которой в железном шкафу не спрячешься.

Никаких звуков извне, кроме перестука колёс. Выглянул из шкафа – никого.

Прошёл в спальный вагон – ни единой живой души. Залез на крышу – караульные исчезли!

Пробрался на бронированную площадку – пусто. Панорамы и затворы с орудий сняты. Лёгкие пулемёты отсутствуют. Тяжёлые пулемёты испорчены ударами, очевидно, той самой кувалды, удары которой он слышал сквозь сон…

Холодея от плохих предчувствий, Борис пробрался на место машиниста – никого!

От топки исходил сильный жар.

Он был единственным пассажиром бронепоезда-призрака, который по какой-то причине все покинули.

Борис осмотрелся: куда так резво несёмся?.. Замечательно… В сторону красных!

Скорее всего, пока Борис спал, впереди бронепоезда были разрушены пути или мост. Красные наседали, грозило окружение. Помощи ждать неоткуда. Команде пришлось спасаться пешком. Чтобы бронепоезд не достался врагу, его привели по возможности в негодность и пустили в сторону станции, занятой большевиками, – устроить крушение напоследок. Будто дверью в сердцах хлопнуть…

Борис злился – сам виноват. Незачем было вам, офицер связи штаба, по железным шкафам лазать!

Он посмотрел вдаль, куда убегали рельсы, совсем как богатырь на известной развилке… Прямо поедешь – большевики голову отвинтят. Назад погонишь – свои не поймут: может, специально спрятался, для красных бронепоезд хотел сохранить… Дороги вправо-влево, скорее всего, окончатся встречей с вражеским разъездом, короткой и бессмысленной перестрелкой, последним патроном для себя любимого… Тоже не вдохновляет.

Может, капитан, вам лучше на месте застрелиться? Борис умел управлять паровозом – научил друг, который осваивал эту науку на занятиях в академии Генерального штаба. Загорали они месяц на узловой станции и от нечего делать гоняли поезд в три вагона до ближайшего озера – искупаться и обратно.

Он может притормозить состав, спрыгнуть… Безмозглое железо страшного веса прогрохочет по рельсам к месту крушения и прервёт много людских жизней… Вдруг это будут жизни бывших однополчан, друзей? Может, и не бывших вовсе?.. Почему Настя, если жива, не может оказаться на пути этой неуправляемой паровой бомбы?..

Всегда так в России. Знали бы точно, кого прибить, чтобы жизнь наладилась, – сделали бы ещё вчера. Без разницы, какие бы богатыри на пути стояли… Увы. Пока лишь усердно дубасим друг друга, отчего всем только хуже.

Обычное дело в этих климатических условиях – результаты бурной деятельности противоположны желаемым целям.

Борис вспомнил слова неизвестного ему автора:

«Нам пращуры работу дали, Создавши Русь своим горбом: Они Россию собирали,

А мы Россию разберём…»

Возмутились косностью и несовершенством законов – получили разгул беззакония.

Выступили против тупости царских чинуш – впали в безумие гражданской войны.

В борьбе за жизнь лучшую многие жизни лишились… Конечно, всё равно надо было подниматься, бороться.

Если по-другому зло никак не остановить, значит – война. Это естественно…

Только вот мать говорила: кто без крайней нужды отнимает чужую жизнь – вредит своей, как бы что потом не обернулось.

– А если это плохой человек? – спрашивал он.

– Потом поймёшь, почувствуешь, – отмахивалась она.

Он понял потом: если на гражданской войне есть малейшая возможность не убивать соотечественников – не убивай. Если есть шанс не множить безумие, ненависть – используй его, чтобы меньше плодились, меньше расползались эти тёмные сущности.

Старайся изо всех сил оставаться частичкой разумного и порядочного мира – и ты сделаешь его чуть сильнее…

Борис остановил поезд, затем пустил его тихим ходом в сторону своих – чтобы поменьше идти пешком…

Через некоторое время он разглядел на дороге, идущей вдоль железнодорожных путей, одинокого всадника, который оказался увешанным котомками мужичком. Восседал он на убогой лошадёнке, передвигавшейся каким-то собачьим аллюром.

Борис остановил паровоз. Спустил пар. Вышел на дорогу. Придал лицу дружелюбное выражение, достал из кобуры револьвер. Жестом предложил всаднику остановиться.

Мужичок не предпринимал попытки скрыться – поезд военный, от пушек в степь не убежишь.

Грабить селянина Борису не хотелось. Он нащупал в кармане золотую пластину – его жалование за три месяца. Захватили как-то обоз махновцев с золотом, награбленным по всей округе. Эдакий музей на телегах: золотые кресты, украшения, портсигары, статуэтки. Командир долго маялся, что с этим добром делать – не лавку же открывать. С собой таскать хлопотно. Кто-то подсказал переплавить золотые вещи в пластинки, помещающиеся в кармане, – ими жалование и выдали.

– Послушайте, любезный, – обратился Борис к мужичку, показывая ему жёлтый металл. – Хочу обменять эту ценную вещицу на вашего чахлого пони…

Владелец животного и грязных котомок округлил глаза, замычал и попытался выразить свою мысль жестами. Возможно было предположить, что условия предлагаемой сделки подходили крестьянину не вполне.

– Хорошо, – улыбнулся Борис. – Понимаю. Хотите просто подарить лошадку, бессеребряный вы человек…

Мычание собеседника стало громче, жестикуляция энергичней.

– Ладно, – Борис посчитал сцену торга затянувшейся. – Слазь, джигит. Накатался уже…

Оседлав лошадку, Борис посмотрел на поникшего мужичка:

– Не грусти – это золото! Хорошие деньги. Даже если бы ты продал своё сокровище на котлеты лучшему кабаку Одессы – выручил бы меньше…

Пластинка полетела под ноги мужичку.

– И помни, селянин! – на прощание чеканил Борис, взобравшись на животное. – Обмен товаром – не грабёж! Армия – это спасители Отечества! Она вообще должна жить и кормиться у населения за русское спасибо…

Мужичок не спешил поднимать золотую пластинку, не веря, что она что-то стоит. Офицер ограбил его, сволочь… Мало их большевики стреляют.

– Погоди, будет ещё наша воля, – беззвучно шептал мужичок, глядя вслед удаляющемуся Борису. Затем подобрал свои котомки, пластинку и удивлённо посмотрел на бронепоезд: ему показалось, что там никого нет… Селянин испуганно перекрестился и заторопился прочь.