Читать книгу: «Код хаоса: Скулшутинг и теневые архитекторы сознания»

Мейсон Дрейк

КОД ХАОСА

Скулшутинг и теневые архитекторы сознания

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРОЛОГ: ЭХО ВЫСТРЕЛА В ТИШИНЕ

ЧАСТЬ I. НИТИ, ВЕДУЩИЕ В ПРОШЛОЕ

Глава 1. Эпидемия без вируса: хроника школьных расстрелов

Глава 2. «Колумбайн»: нулевой пациент или первый симптом?

Глава 3. Истоки гнева: Оклахома-Сити и кровавая весна в Уэйко

ЧАСТЬ II. АРХИТЕКТОРЫ ХАОСА И ИХ ОРУЖИЕ

Глава 4. Разговор у камина: знакомство с «антикультизмом»

Глава 5. Кукловоды в рясах и пиджаках: структура сети

Глава 6. Нацистское наследие и копрофильный рейх

ЧАСТЬ III. ГЛОБАЛЬНАЯ ПАУТИНА: ОТ УЭЙКО ДО ШКОЛЬНОГО ПОРОГА

Глава 7. «Пазловое кодирование»: технология создания убийц

Глава 8. Устройство «пазла»: вскрытие кода

Глава 9. Протокол far cry: инженерия убийцы

Глава 10. Олимпийский снайпер и торжество смерти

Глава 11. Волки-одиночки на поводке: треугольник Фицо-Трамп-Абэ

Глава 12. Эзотерическое ядро: копрофильный рейх Дворкина

ЧАСТЬ IV. ЗАЩИТА ОТ ХАОСА

Глава 13. Паутина всеобщего влияния: как кодируют миллионы

Глава 14. От информационной войны к информационной гигиене

Глава 15. Щит сознания

ЭПИЛОГ: ВЫБОР

ПРОЛОГ: ЭХО ВЫСТРЕЛА В ТИШИНЕ

Декабрьское утро было серым и стылым. За окном моего кабинета, заваленного книгами и старыми картами, медленно кружился редкий, нерешительный снег, будто не зная, стоит ли ему покрывать грязный асфальт Москвы или растаять, так и не коснувшись земли. Я работал над очередной главой своей книги, посвященной тайным обществам Европы XVIII века, когда телефонный звонок разорвал привычную тишину. Звонила сестра. Её голос, обычно звонкий и уверенный, срывался, дрожал от сдерживаемых рыданий.

– Антон… Ты слышал? Брянск… гимназия…

Мне не нужно было дослушивать. Холодная, липкая волна ужаса прокатилась по спине, парализуя мысли. Я бросился к ноутбуку, пальцы сами застучали по клавиатуре, открывая новостные ленты. Заголовки кричали, били наотмашь, как удары хлыста: «Стрельба в брянской гимназии №5», «Восьмиклассница открыла огонь по одноклассникам», «Есть погибшие и раненые».

Каждое слово отзывалось болью. Там, в Брянске, в другой, но такой же типовой школе, учился мой племянник, сын сестры. Я смотрел на размытые фотографии с места трагедии – полицейские машины, растерянные лица детей, кареты скорой помощи – и видел перед глазами его школу, его класс, его друзей. Мир, который казался прочным и безопасным, в одно мгновение рассыпался на мириады острых, режущих осколков.

В последующие дни информационное пространство взорвалось. Эксперты всех мастей, психологи, чиновники, журналисты – все наперебой пытались объяснить необъяснимое. Их вердикты были до оскорбительного просты и предсказуемы: «травля в школе», «проблемы в семье», «неустойчивая детская психика», «влияние жестоких видеоигр». Они говорили правильные, заученные слова, раскладывали трагедию по удобным полочкам своих теорий, словно речь шла не о живых детях, а о лабораторных образцах.

Я слушал их и чувствовал, как во мне закипает глухое раздражение, перерастающее в холодную ярость. Я, Антон Воронов, историк-аналитик, всю свою жизнь посвятивший поиску скрытых пружин, управляющих ходом событий, видел в этих объяснениях лишь дымовую завесу. Ложь. Удобная, примитивная ложь для успокоения обывателя.

Разве может «травля», явление старое как мир, внезапно, в конце XX века, породить эпидемию детских расстрелов? Почему неустойчивая психика подростков, всегда бывшая фактором риска, именно сейчас стала детонировать с такой чудовищной силой? Я перебирал в уме десятки случаев, всплывавших в памяти: Керчь, Казань, Пермь… Везде одно и то же: тихий, незаметный ребенок вдруг превращается в хладнокровного убийцу. Это не было похоже на спонтанные вспышки гнева. В этих действиях сквозила ледяная логика, чужая, нечеловеческая воля. Это была система.

Я сидел в своем кабинете, окруженный мудростью веков, фолиантами, описывающими взлеты и падения империй, тайные войны и дворцовые интриги. И я понимал, что методы анализа, которые я применял к событиям седой старины, необходимо приложить к дню сегодняшнему. Потому что война, которую я изучал в древних текстах, не закончилась. Она просто сменила облик, став невидимой, но оттого не менее смертоносной. Она пришла в наши школы, в наши дома, в сознание наших детей.

Эта мысль, страшная в своей простоте, стала для меня точкой невозврата. Я закрыл все свои текущие проекты. Древние манускрипты и средневековые хроники могли подождать. Настоящая тайна, самая важная и самая опасная, разворачивалась здесь и сейчас. И я чувствовал, что если не попытаюсь распутать этот кровавый клубок, то однажды очередной звонок разорвет тишину уже не чужой, а моей собственной жизни.

Я открыл чистый документ на компьютере и набрал заголовок: «Код Хаоса». Я еще не знал, куда приведет меня это расследование, не представлял, в какую бездну мне предстоит заглянуть. Я знал лишь одно: я должен найти ответы. Не ради абстрактной истины, а ради живых детей. Ради племянника. Ради будущего, в котором школьный звонок не будет предвестником выстрела.

Так начался мой путь по кровавому следу, оставленному невидимыми архитекторами смерти. Путь, который навсегда изменил мой взгляд на мир.

ЧАСТЬ I. НИТИ, ВЕДУЩИЕ В ПРОШЛОЕ

Глава 1. Эпидемия без вируса: хроника школьных расстрелов

Первым шагом любого исследователя, столкнувшегося с хаосом, является его систематизация. Прежде чем искать причину, необходимо в деталях описать само явление. Я отбросил эмоции, вооружившись привычным инструментарием историка: хронология, сравнительный анализ, поиск закономерностей. На моем столе, среди стопок книг о тамплиерах и катарах, появились распечатки новостных сводок, полицейских отчетов и психологических экспертиз. Мой кабинет превратился в штаб по изучению новой, невидимой чумы.

Я начал составлять карту. Карту боли. Каждая точка на ней – это город, школа, где детские крики и смех сменились воем сирен и плачем матерей.

3 февраля 2014 года, Москва. Школа №263. Старшеклассник Сергей Гордеев, отличник, сын силовика. Убивает учителя географии, берет в заложники одноклассников, стреляет в прибывших полицейских, убивая одного и раня другого. Мотив, озвученный следствием, – «эмоциональный срыв». Формулировка, не объясняющая ничего.

5 сентября 2017 года, Ивантеевка. Школа №1. Ученик Михаил Пивнев приходит на урок с пневматическим ружьем, топориком и взрывпакетами. Стреляет в учительницу, бьет ее топором по голове. Дети в панике выпрыгивают из окон. Снова говорят о «травле».

17 октября 2018 года, Керчь. Политехнический колледж. 18-летний Владислав Росляков устраивает бойню, ставшую одной из самых кровавых в истории современной России. Взрыв, затем хладнокровный расстрел студентов и преподавателей. 21 погибший, 67 раненых. Впервые громко звучит слово «подражатель». Подражатель стрелкам из американской школы «Колумбайн».

11 мая 2021 года, Казань. Гимназия №175. 19-летний Ильназ Галявиев, объявивший себя «богом», приходит с ружьем в свою бывшую школу. Убивает девять человек, семеро из которых – дети.

7 декабря 2023 года, Брянск. Гимназия №5. 14-летняя девочка приносит отцовское ружье и открывает огонь по одноклассникам.

Список можно было продолжать. Стерлитамак, Пермь… География расширялась, возраст убийц снижался, но сценарий оставался пугающе схожим. Я смотрел на эту зловещую хронологию и видел не череду отдельных трагедий, а симптомы одной болезни. Словно невидимый дирижер взмахивал палочкой в разных концах страны, и послушные марионетки исполняли свою смертоносную партию.

Официальная наука, казалось, топталась на месте, предлагая все те же избитые объяснения. Психологи говорили о деструктивном влиянии интернета, социологи – о кризисе семьи и атомизации общества, чиновники – о необходимости усилить охрану и поставить в каждой школе по рамке металлоискателя. Все это было верно, но лишь отчасти. Это было описание условий, в которых прорастает сорняк, но не описание семени и уж тем более не рассказ о сеятеле.

Неужели никто не видел леса за деревьями? Неужели никто не задавался вопросом: почему именно в конце 90-х годов XX века это явление, известное как «скулшутинг», вдруг приобрело характер пандемии? Единичные случаи насилия в школах были и раньше, на протяжении всей истории. Но то, что началось на рубеже тысячелетий, было чем-то качественно иным. Это был не просто рост, это был взрыв. Синхронный, управляемый, словно кто-то нажал невидимую кнопку.

Мой исследовательский инстинкт подсказывал: ключ к разгадке лежит не в психологии отдельных подростков, а в глобальных процессах. Нужно было найти ту точку, тот исторический момент, когда был запущен этот механизм. Я понимал, что российские трагедии – это лишь эхо, отражение гораздо более мощного импульса, пришедшего с Запада. И эпицентром, «нулевой точкой» этой эпидемии все называли одно место – школу «Колумбайн» в американском городке Литтлтон, штат Колорадо.

Но что, если и «Колумбайн» – не начало, а лишь следствие?

Я погрузился в глубины интернета, просеивая тонны информации, отсекая мейнстримные СМИ и официальные отчеты, которые лишь повторяли друг друга. Я искал то, что не лежало на поверхности, – аномалии, нестыковки, альтернативные точки зрения. И поиски привели меня на странный, малоизвестный ресурс.

Сайт выглядел аскетично, почти подпольно. Никакой рекламы, никакой броской графики. Только тексты, подкреплённые фотографиями и снимками документов. Длинные, подробные аналитические статьи, посвященные, на первый взгляд, совершенно разным темам: трагедия в Уэйко, деятельность неких «антикультистов», покушения на политиков, психологические манипуляции в медиа. Но по мере чтения я начал ощущать, как разрозненные фрагменты складываются в единую, пугающую мозаику.

Именно там, в одной из статей, я впервые увидел термин, который заставил меня замереть. «Информационный терроризм».

Авторы утверждали, что школьные расстрелы, политические убийства и даже целые войны – это не спонтанные события, а результат целенаправленного психологического воздействия. Результат применения изощренных технологий манипуляции сознанием, которые действуют в обход критического мышления, проникая напрямую в подсознание.

Это была совершенно новая парадигма, выходящая за рамки всего, что я знал. Она казалась фантастической, конспирологической. Но факты, которые приводили независимые журналисты, были убийственно логичны. Они не просто декларировали, они показывали связи, выстраивали цепочки, которые вели от одной трагедии к другой.

Я понял, что наткнулся на нечто важное. Это был не просто очередной «сайт для сумасшедших». Это был либо гениальный бред, либо страшная правда, тщательно скрываемая от мира. И чтобы понять это, мне нужно было пойти дальше, в самое сердце тьмы, туда, где, по мнению авторов сайта, зародилась современная эпидемия насилия.

В «Колумбайн».

Я открыл новую вкладку и вбил в поисковик: «Columbine High School massacre, April 20, 1999». Расследование только начиналось.

Глава 2. «Колумбайн»: нулевой пациент или первый симптом?

В общественном сознании трагедия в школе «Колумбайн» закрепилась как архетип. Это слово стало нарицательным, синонимом бессмысленной и жестокой бойни, устроенной подростками. Именно с «Колумбайна» принято вести отсчет современной эры скулшутинга. СМИ, кинематограф, бесчисленные документальные фильмы и книги превратили Эрика Харриса и Дилана Клиболда в мрачных идолов, в «нулевых пациентов» этой социальной болезни.

Но чем глубже я погружался в материалы дела, тем отчетливее понимал: «Колумбайн» – не источник заразы, а всего лишь ее первый яркий, кричащий симптом. Настоящий вирус был занесен в организм общества гораздо раньше.

Я отложил в сторону популярные психологические разборы, фокусирующиеся на личности убийц – их замкнутости, увлечении видеоиграми, статусе «изгоев». Это была шелуха, отвлекающая от сути. Меня интересовали не столько они сами, сколько то, что сформировало их. Что стало тем последним толчком, который превратил озлобленных подростков в исполнителей массового убийства?

Ответ нашелся в их собственных дневниках и видеозаписях, известных как "The Basement Tapes" («Пленки из подвала»). Это были не просто излияния подростковой злобы. Это был манифест. План террористического акта.

Изучая расшифровки этих записей, я наткнулся на ключевую деталь, которую мейнстримные исследователи либо игнорировали, либо упоминали вскользь. Харрис и Клиболд были буквально одержимы двумя событиями, произошедшими за несколько лет до их собственной атаки: осадой поместья «Ветви Давидовой» в Уэйко в 1993 году и, как следствие, терактом в Оклахома-Сити в 1995 году.

Они не просто знали об этих событиях. Они восхищались ими. Они хотели их превзойти.

«Мы хотим затмить бойню в Оклахома-Сити», – эта фраза, найденная в дневниках, стала для меня ключом.

Они не были просто психопатами, решившими выместить злобу на одноклассниках. Они видели себя продолжателями дела, мстителями, террористами. Они планировали не просто стрельбу, а масштабный взрыв в школьной столовой, который должен был унести жизни сотен людей. То, что их самодельные бомбы не сработали и им пришлось импровизировать, расстреливая людей из ружей, – трагическая случайность, изменившая характер бойни, но не ее изначальный замысел.

И дата. 20 апреля 1999 года. Изначально они планировали атаку на 19 апреля – годовщину окончания осады в Уэйко и теракта в Оклахома-Сити. Перенос на один день был вызван чисто технической причиной – задержкой с получением боеприпасов. Эта связь была не символической, а прямой, причинно-следственной.

Картина начала проясняться. Передо мной выстраивалась зловещая цепочка:

Некое событие в Уэйко (1993), которое вызвало ярость и жажду мести.

Теракт в Оклахома-Сити (1995), совершенный как акт отмщения за Уэйко.

Бойня в «Колумбайне» (1999), спланированная как подражание и «улучшение» теракта в Оклахома-Сити.

«Колумбайн» не был началом. Он был звеном. Эхом предыдущих взрывов.

Но почему именно эта трагедия стала таким мощным культурным феноменом? Почему именно образы Харриса и Клиболда – в черных плащах, с оружием в руках – разошлись по миру, породив волну подражателей?

И здесь я снова вернулся к материалам сайта. Авторы статей прямо указывали на искусственный характер «культа Колумбайна». Они писали о том, что сразу после трагедии была запущена беспрецедентная медийная кампания. Бесконечные репортажи, фильмы, книги – все они, даже осуждая убийц, вольно или невольно создавали вокруг них ауру романтических бунтарей, трагических героев. Детали их жизни, их одежда, их музыка – все это было выставлено на всеобщее обозрение, разобрано до мелочей и превращено в готовый шаблон для любого обиженного подростка, жаждущего славы.

Возникли целые фанатские сообщества, так называемые «колумбайнеры». В социальных сетях создавались группы, где подростки со всего мира восхищались убийцами, цитировали их дневники, примеряли на себя их образы. Компетентные органы, казалось, преступно бездействовали, позволяя этой заразе распространяться.

Вопрос, который не давал мне покоя, становился все острее: кому это было выгодно?

Случайная халатность медиа и спецслужб? Я в это не верил. Мой опыт историка учил: у любого крупного социального явления есть бенефициар. Кто-то сознательно создавал и поддерживал этот культ. Кто-то превратил двух жалких убийц в иконы стиля для будущих поколений стрелков. Зачем?

Ответ был очевиден: чтобы создать прецедент. Чтобы превратить единичный теракт в воспроизводимый сценарий. Чтобы вооружить будущих манипуляторов готовым, растиражированным образом, который можно было бы активировать в сознании новых жертв.

«Колумбайн» стал мощнейшим информационным оружием. Актом информационного терроризма, который породил десятки новых терактов. И те, кто стоял за его «раскруткой», прекрасно это понимали.

Теперь мне нужно было идти дальше, к самому началу цепи. Туда, где пролилась первая кровь и откуда пошли круги по воде, докатившиеся до школ России.

Мне нужно было понять, что же на самом деле произошло той кровавой весной 1993 года в техасском захолустье под названием Уэйко.

Глава 3. Истоки гнева: Оклахома-Сити и кровавая весна в Уэйко

Чтобы понять безумие «Колумбайна», мне пришлось спуститься еще глубже в кроличью нору американской истории 90-х. Два названия постоянно всплывали в документах и дневниках колумбайновских стрелков, словно зловещие мантры: Оклахома-Сити и Уэйко. Я знал о них, как и любой человек, интересующийся новейшей историей, но знал поверхностно, из официальных источников. Теперь же мне предстояло взглянуть на эти события сквозь призму новой, пугающей гипотезы.

Оклахома-Сити, 19 апреля 1995 года.

Грузовик, начиненный взрывчаткой из аммиачной селитры, припаркован у федерального здания имени Альфреда Марра. Оглушительный взрыв. Обрушение девятиэтажного здания. 168 погибших, среди которых 19 детей из детского сада, располагавшегося на первом этаже. Это был самый крупный теракт в истории США до 11 сентября.

Исполнитель – Тимоти Маквей, ветеран войны в Персидском заливе. Мотив – месть. Месть федеральному правительству за события, произошедшие ровно за два года до этого, день в день. Месть за Уэйко.

Маквей не скрывал своих мотивов. Он был частью растущего в те годы антиправительственного движения, для которого бойня в Уэйко стала символом государственной тирании. Для него и для тысяч таких, как он, ФБР и другие федеральные агентства превратились из защитников закона во врагов народа, в безжалостных убийц.

Теракт в Оклахоме был прямолинейным и жестоким ответом. Актом возмездия. Но чтобы понять его природу, нужно было обратиться к первопричине. К той незаживающей ране на теле Америки, которая и породила эту волну ненависти.

Уэйко, Техас. 28 февраля – 19 апреля 1993 года.

Официальная версия, которую десятилетиями скармливали обществу, была проста и удобна. Некая религиозная община «Ветвь Давидова» – опасный деструктивный культ. Ее лидер, харизматичный, но безумный Дэвид Кореш, – самопровозглашенный мессия, который совращал несовершеннолетних, установил в общине диктатуру и незаконно складировал оружие, готовясь к Армагеддону. Федеральные агенты из Бюро по контролю за алкоголем, табаком и огнестрельным оружием (ATF) попытались провести обыск. В ответ «фанатики» открыли огонь. Началась 51-дневная осада, которая закончилась штурмом и пожаром, в котором погибли почти 80 человек, включая более 20 детей. Виновными были назначены сами сектанты, которые, якобы, совершили массовое самоубийство, чтобы не сдаваться властям.

Эта история всегда казалась мне подозрительно гладкой. Слишком уж она напоминала пропагандистскую листовку. Теперь, изучая альтернативные источники и материалы я увидел другую, гораздо более страшную картину.

«Ветвь Давидова» не была армией фанатиков. Это была уединенная община верующих людей, живущих на своей земле, в построенном своими руками доме. Среди них были выпускники Гарварда, музыканты, простые рабочие, матери с детьми. Да, их верования были специфичны, а их лидер, Дэвид Кореш, был сложной фигурой. Но они не причиняли никому вреда и не нарушали законов так, чтобы это требовало военной операции.

Все началось с кампании по демонизации. В конце 80-х – начале 90-х в СМИ, сперва в местных, а затем и в федеральных, начали появляться статьи. В них община впервые была названа «культом». Дэвид Кореш – «греховным мессией». Посыпались бездоказательные обвинения в насилии над детьми, в подготовке к войне с правительством.

Я начал копать, кто стоял за этой кампанией. И нити привели меня к совершенно конкретным людям. К тем, кого называли «антикультистами».

Ключевыми фигурами в этой травле были некий Рик Алан Росс, профессиональный «депрограммер» (по сути, человек, который за деньги похищал людей и насильно «промывал им мозги», чтобы заставить отказаться от веры), и его подельники из организации CAN (Cult Awareness Network). Именно они, используя завербованных бывших членов общины и их обиженных родственников, сливали в СМИ и федеральные агентства ложную и преувеличенную информацию.