Вам нравится поддерживать дома комфортную температуру – скажем, около 20 ℃. Но вы часто замечаете, особенно когда на улице холодает, что термостат установлен на 25 ℃. Хотя ничего не говорится вслух, вам очевидно, что партнер исподтишка подкручивает термостат, хотя вы и возвращаете его на нужный уровень. В то же время дети заявляют, что предпочитаемая вами температура слишком высока и нужно просто самому одеться теплее, чтобы сэкономить электричество на обогреве. Вы уверены, что есть какая-то устраивающая всех температура – ни жарко, ни холодно. Около 20 ℃, надо думать.

Это один из тех споров, которые длятся бесконечно. С вашей точки зрения, комфортная температура в доме – около 20 ℃, но семья не согласна. Ваш партнер думает, что это холодновато, а ваши дети – жарковато. Можно спорить до посинения, но они не передумают. Но не могут же быть правы все, не так ли?

На самом деле, Протагор (ок. 490–420 гг. до н. э.) сказал бы, что могут. Он указал бы, что ваше мнение и есть ваша точка отсчета, оно верно именно для вас. Так вы в своей перспективе воспринимаете мир. Но тогда придется признать, что ваш партнер тоже имеет право на собственное мнение. Он полагает, что 20 ℃ просто недостаточно тепло для комфорта. И кто вы такой, чтобы утверждать, что это неверно? Разве эта точка зрения не равноправна?

Ну да, ответили бы вы: вы признали бы ее, будь она последовательна. Но ваш партнер хочет, чтобы зимой в доме было теплее, чем летом. А когда весной вы идете вместе гулять, то оба согласны, что на солнышке приятно. А там как раз около 20 ℃, ну правда же!

Вы упускаете суть, сказал бы Протагор. Неважно, последовательно ли мнение вашего партнера. Дело в его восприятии тепла и холода, а не в градусах. Протагор привел бы пару примеров, чтобы пояснить свою мысль. Скажем, когда вы ездили в Египет поглядеть на пирамиды, было жарко, помните? Очень некомфортно. Даже за две недели к такому пеклу было тяжело привыкнуть. А после возвращения домой, хоть и была прекрасная погода, казалось прохладно. Видите ли, все относительно. Холодно или жарко может быть только в сравнении. С вашей точкой зрения.

Другой пример. Вы наслаждаетесь прекрасным солнечным днем в Лос-Анджелесе: температура воздуха около 20 ℃, как вы любите, – и тут замечаете приезжих. Семья с Аляски одета в футболки с шортами и подыскивает тенек, а туристы из Ирака жмутся друг к другу в пальто и шарфах (сразу понятно, что им известно, как сохранять тепло).

Абсолютный релятивизм, который является ни больше ни меньше скептицизмом в современном смысле этого слова, – это и есть высший триумф здравомыслящего разума.

Мигель де Унамуно

Вы не можете сказать приезжим, что они неправы, чувствуя жару или холод: они просто так чувствуют. У каждого из них, как и у вас, есть правомочная точка зрения. Протагор сказал бы, что множество других вещей тоже относительны, что ответы на вопросы не всегда делятся на верные и неверные и что люди имеют право на разные точки зрения в вопросах чувств и вкусов и заодно в вопросах морали. На ваше мнение, на вашу точку зрения будет влиять то, откуда вы, – это как с приезжими в Лос-Анджелесе.

Таким образом, например, когда для вас нормально есть свинину и пить алкоголь, кто-нибудь из строгой мусульманской культуры может счесть это неприемлемым. И хотя вы возмущены варварством корриды, для некоторых она – вид искусства. Ваше понимание того, что нормально и приемлемо – от предпочтений острой или пресной еды до мнений о смертной казни – зависит от культуры, в которой вы воспитывались.

Протагор зарабатывал на жизнь ходатайствами в судах Древней Греции и несомненно, как и все юристы, часто приводил аргументы в защиту того, во что не верил сам. Поэтому к его словам, что у спора всегда есть две стороны, стоит отнестись сдержанно. Это просто риторическая фигура, которая передает суть релятивизма. Протагор признал бы, что есть вещи, которые просто неправильны. Тем не менее масса людей поверила ему, и релятивизм, особенно культурный релятивизм, стал критерием толерантного, либерального общества – до такой степени, что чрезмерно восторженная приверженность политкорректности запрещает любую критику крайне сомнительных практик, например женского обрезания. Однако Протагор предостерег бы от попыток надеть белое пальто и от заявлений, что некоторые вещи самоочевидно неправильны, молча указав на то, что до недавнего времени американская и европейская культуры считали приемлемыми такие позорные обычаи, как работорговля и использование детского труда.

Писатель, утверждающий, что истин не существует или что все истины «лишь относительны», просит вас не верить ему. Вот и не верьте.

Роджер Скрутон

Все это относительно

Казалось бы, довольно сложно спорить с релятивизмом, и похоже, что вы не выиграете битву за термостат. Однако у релятивизма бывают степени. Протагор выдвигает убедительные аргументы против абсолютизма – представления, что нет ничего относительного, что дело не в субъективных точках зрения и что всегда есть верный или неверный ответ. С другой стороны, есть радикальные релятивисты, которые настаивали бы, что относительно вообще все – даже если бы это значило, что нужно принять некоторые этически отвратительные взгляды за правомерные точки зрения.

Именно здесь вам на помощь мог бы прийти Платон (ок. 427–347 гг. до н. э.). Аргументы Протагора он не воспринимал всерьез, считая их дешевым адвокатским приемом, способом снять с себя ответственность. Он нашел логический прокол в фундаментальном утверждении релятивизма. Если вы считаете, что любая точка зрения относительна и тем уже правомочна, то вы подрываете свою собственную. Ваша точка зрения, что все относительно, лишь точка зрения, верная для вас. А моя точка зрения, что все не относительно, верна для меня, и она так же правомочна. Аргументы радикального релятивизма выставлены как противоречащие самим себе.

Однако большинство людей согласились бы с представлением о том, что есть вещи правильные и неправильные, истинные и ложные, а есть те, что зависят от перспективы. Однако непросто обосновать подобную золотую середину, если вы не Исайя Берлин (1909–1997), конечно. Он подошел к проблеме с позиции здравого смысла: ни абсолютизм, ни строгий релятивизм не выдерживают критики. Берлин сказал, что, хотя в вопросах вкуса, морали и суждения нет абсолютных параметров, у большинства людей в любой культуре обнаружатся общие ценности и общие мнения. Например, ложь, кража, убийство и тому подобное считаются дурными, а свобода, справедливость и так далее – хорошими. Эти ценности универсальны и отличаются только деталями в теории или на практике.

Итак, ваша позиция по вопросу термостата – абсолютистская: есть идеальная температура, и это не вопрос перспективы. Тогда правы либо вы, либо ваш партнер. Но позиция вашего партнера – релятивистская: некоторые более чувствительны к холоду, это не вопрос правоты и неправоты. Возможно, вы могли бы прийти к компромиссу в соответствии с аргументами Берлина. Хотя и могут быть небольшие различия во мнениях (несколько градусов, только и всего), все же возможен консенсус, какую температуру считать приемлемой или, по крайней мере, какой диапазон. Примите это.

Принимая решение

Оно зависит от того, согласитесь ли вы с идеей Протагора о том, что ваше мнение и мнение вашего партнера в равной степени правомочны. Если да, то нужно подыскать компромисс, советует Берлин. В противном случае вы или ваш партнер должны будете подыскать убедительные аргументы – или продолжить сражение.

Я только что узнал, что мой отец – это не мой отец!

Сократ • Платон • Аристотель • Эдмунд Геттиер • Уильям Джеймс

Ваш мир переворачивается с ног на голову, когда то, что вы считали очевидным, перестает быть таковым. Это заставляет задуматься, а можете ли вы вообще знать что-нибудь наверняка. Все-таки иногда приходится принимать нечто как истинное. Но отрицает ли это новое знание то предыдущее, которое вы считали правдой? Возможно, верить, что он ваш отец, было «достаточно истинно» для вас раньше, тогда как сейчас нужно просто изменить представление о том, что вы знаете. Может быть, существуют различные степени «истины», а ваше восприятие истинного меняется, когда вам становятся известны новые факты.

Если вы подумали, как трудно смириться с новостью, что ваш отец не тот, кем вы его считали, имейте в виду – философия не облегчит эту задачу. К какому бы мыслителю вы ни обратились, ему будет интереснее рассматривать то, что вы знаете (или думаете, что знаете), чем ваши чувства по этому поводу. То, что вам сейчас необходимо, – разобраться в ситуации. А это не так-то просто.

Все зависит от того, что вы знаете, и от того, что вы думали, что знаете. Чтобы в этом разобраться, лучше всего обратиться к Сократу (ок. 469–399 гг. до н. э.), которого Дельфийский оракул признал мудрейшим человеком в Афинах. Потому что он не знал ничего. И, что еще важнее, он знал, что ничего не знает. Вместо того чтобы рассказывать всем о своих знаниях, он ходил и расспрашивал других, что знают они. А потом он выяснял, откуда они знают, что они знают то, что, как они думают, знают (вас предупреждали, что это будет нелегко). И почему они думают, что это правда: была ли это простая убежденность или они действительно это знали?

Этими настойчивыми и, несомненно, надоедливыми вопросами, которые стали известны и уважаемы как «сократический метод» диалектического мышления, он подрывал допущения и условности, заставляя людей противоречить самим себе и в итоге сомневаться во всем, во что они (как им казалось) верили. Но он не просто набирал очки в игре «Да, но». Сократ был мудрее, чем делал вид, и, разоблачая общераспространенные заблуждения, он пытался найти суть таких понятий, как «знание» и «истина».

Какое отношение это имеет к вашему отцу? Ну, Сократ спросил бы вас (сам он ничего бы не утверждал, помните?), знали ли вы, что это ваш отец, до того, как получили это сообщение. И откуда именно вы это знали. И что именно вы знаете теперь, и откуда, и так далее. Положим, эти рассуждения хороши, только они не помогут вам принять сделанное открытие о вашем отце (или не-отце). Скорее всего, вы оказались бы в состоянии, когда вы не знаете, что же вы знаете, и правда ли вообще все то, что вы будто бы знаете. Ученик Сократа Платон сказал бы вам тихонько, что расспросы учителя тоже немного сводят его с ума, и порекомендовал бы просто принять тот факт, что всегда есть реальная возможность ошибаться в своих убеждениях. Но ученик Платона Аристотель (384–322 гг. до н. э.) так просто бы этого не оставил.

В отличие от Платона, который слыл немного мечтателем, Аристотель был систематичен и методичен до зацикленности. Ему было бы недостаточно просто сказать, что убеждения могут быть ошибочны. Он хотел определить точно, что значит «знать нечто» применительно к реальному миру. Он пришел к такому определению знания, как «обоснованного истинного мнения». Например, он мог бы спросить вас: знаете ли вы, где родились. Да, ответили бы вы, я знаю, что родился в Афинах. Очевидно, таково ваше мнение, но он бы еще спросил, есть ли у вас что-то, чтобы его подкрепить. Да, вот свидетельство о рождении. Значит, ваше мнение обосновано. Когда он проверил его у повитухи, оказалось, что оно верно. Поскольку это обоснованное и истинное мнение, вы имеет право сказать, что вы действительно знаете место своего рождения.

Возвращаясь к вашему вопросу, Аристотель спросил бы, верили ли вы, что он ваш папа. Да, ведь все говорили, что это так. Ага! Ваше мнение было обоснованным. Но, как выясняется, он не ваш отец, так что это мнение неверно. И значит, вы на самом деле не знали, что он ваш отец. Ну да, сказали бы вы, я знал, что он что-то скрывает от меня. Действительно знали? Вы могли думать, что да, скрывал, и выясняется, что это правда, но у вас не было основания для такой мысли. Поэтому еще раз: вы не знали, что он вас обманывал. И теперь вам говорят, что он не ваш отец. Подумайте: знаете ли вы, что он не ваш отец? Верите ли вы в это? Есть ли причина предполагать, что он не ваш отец? Верно ли это?

Люди ничему так твердо не верят, как тому, о чем они меньше всего знают.

Мишель де Монтень

Достаточно верно

Определение «обоснованного истинного мнения» – хороший способ проверить, знаете ли вы что-либо, хотя он и не непогрешим. Если бы вы спросили Эдмунда Геттиера (р. 1927 г.), он бы возразил. Допустим, вы говорите, что получили результаты анализа ДНК, и они показывают, что ваш отец на самом деле не ваш отец. Теперь вы это знаете. Но знаете ли? Геттиер объясняет, что в лаборатории произошла путаница и вам прислали чужие результаты анализа. Тогда как верные результаты (хотя вы этого еще не знаете) действительно показывают, что это не ваш отец. Ваше мнение о том, что он не ваш отец, оказалось верным, и вы обосновали свое мнение, потому что получили результаты анализа ДНК. Но вы не можете на самом деле сказать, что вы «знаете», потому что ваше знание истины основано на ложных данных.

Даже когда вы думали, что обладаете доказательствами верности вашего обоснованного мнения, вы не знали этого на самом деле. Имеет ли это значение? Теперь вы это знаете. Насколько вам известно, по крайней мере. Перед тем как появилась ошеломляющая новость о том, что он не ваш отец, вы думали, что знаете, что он ваш отец. Но дело в том, что вы не знали о своем незнании. Бывшего министра обороны США Дональда Рамсфелда широко (и несправедливо) высмеивали за объяснение такой ситуации: «…Как мы знаем, есть известные нам известные; есть вещи, которые мы знаем, что мы знаем. Мы знаем также, что есть известные неизвестные: то есть мы знаем, что есть вещи, которых мы не знаем. Но есть и неизвестные неизвестные – те вещи, о которых мы не знаем, что мы их не знаем». Вы верили, что человек был вашим отцом, и, хотя на самом деле это могло быть неправдой, для вас оно правдой было. И пока вы не узнали фактов, это знание было «достаточно верно» для ваших целей.

Подобное рассуждение может казаться какой-то отговоркой, но, вероятно, оно поможет вам понять ваше замешательство в вопросах своего происхождения и разобраться с ними – лучше, чем все абстрактные размышления о «знании» и «истине» и о том, что они означают. Идея отказаться от абстракций в пользу чего-то, что действительно помогает, обладает хорошей подтверждающей аргументацией. Уильям Джеймс (1842–1910) был не только врачом и одним из пионеров психологии, но и весьма уважаемым американским философом. Он именно тот человек, от которого получают практические советы. Он присоединился к философскому направлению, известному как прагматизм, которое, говоря простыми словами, не видело смысла в какой-либо философии, если у той не было практического применения.

Говорить о чем-то, обладающим неким свойством, что оно им обладает, или о чем-то, не обладающим им, что оно им не обладает, – истинно.

Аристотель

Если вы истинный искатель правды, вам необходимо хоть раз в жизни усомниться во всем, насколько это возможно.

Рене Декарт

Джеймс сказал бы, что обсуждения на тему вашего знания и незнания смахивают на попытки носить воду в решете. И примерно так же полезны. Совершенно неважно, что вы не можете доказать свое знание о чем-то: имеет значение только то, насколько полезно ваше убеждение для вас самих. Как объяснил бы Джеймс, если вы верите во что-то и это верование полезно, тогда для вас оно становится «истинным мнением». Например, ваш отец. Вы верили, что он – ваш отец. Предположим, что на самом деле это неверно, но это было верным для вас. Вы верили, что это верно, и потому могли использовать это как основание для других представлений и убеждений о вас самих и о ваших отношениях с «отцом». Вы опирались на свое убеждение, чтобы придать вещам смысл, так что оно было вам полезно. По определению Джеймса, это было истинным мнением.

И, поскольку это было полезное убеждение, оно сделалось для вас истиной (это нелегко осмыслить, но попытаться стоит). Оно соответствовало фактам, которые были вам известны, и стало основанием для других истин. Да, факты есть факты, они не меняются, но вам могут открыться новые факты, которые заставят вас изменить свое мнение, и это приведет вас к появлению новой истины – иной (хотя не лучше и не хуже), чем ваше предыдущее истинное убеждение. Истина меняется – факты остаются. Когда-то вы верили, что этот человек был вашим отцом, а сейчас не верите; тогда как факт состоит в том, что вашим отцом он никогда не был.

Принимая решение

Осмысливая эту новую информацию, вы задумаетесь не только о своем происхождении. Вслед за Сократом и Аристотелем вы могли бы задаться вопросами о том, что такое знание и истина и можем ли мы на самом деле достичь истинного знания. Или вы можете согласиться с Джеймсом, что «истина» может меняться, когда появляются новые факты.