Правдивые сказки

Холодоша

В селе Зимушкино все готовилось к приближающемуся празднику – Рождеству. В ночном небе зажигались волшебные звезды. И на земле, в каждой избе, не жалея жгли свечи. Сквозь ледяные узоры на окошках блестели огни наряженных елок. На потеху ребят на них вешали медовые пряники и кренделя.

Праздника ждали и стар и млад. Из больших скрипучих сундуков жители доставали яркие наряды, чтобы удивить соседей. Из домов выметывали мусор. Дворы вычищали, нагребая огромные сугробы. Добрые хозяйки стряпали жирные пироги с капустой, с грибами, с яблоками да с куриными потрошками.

По улицам, по заснеженным дорожкам расхаживали разудалые молодцы с гармошками и звонкими песнями, приглашая девиц на прогулку. А дети малые бегали по окрестным дворам с пестрыми мешками, набитыми разным добром, и распевали:

 
Пришла коляда
Накануне Рождества.
Дайте коровку,
Масляну головку.
 

Но не только люди были увлечены праздничными хлопотами: мороз сковал речку Зимку, что течет через все село, он же развесил сосульки на мостах и крышах, покрыл инеем хрупкие ветки деревьев. А снежок устелил землю, голую и холодную, чтобы ей всю зиму тепло и сладко спалось.

Этими важными зимними делами усердно занимались два седых бородатых старика из зимушкинского леса. Они зорко следили, чтобы льда и снега было много и в селе и в его окрестностях. А накануне Рождества они и вовсе не ведали отдыха. Весь день и всю ночь, кряхтя и тяжело ступая огромными валенками, протоптали они немало дорог. То елочку неукрытую увидят – засыпят снежком, то трещинку на реке найдут – законопатят ледком. А уж сколько им пришлось постараться для детишек – сказать трудно: и сугробов для снеговиков намести, и ледяных горок для катанья настроить, и сосулек-леденцов поразвесить. Умаялись старички, присели на бревно отдышаться. На небе звезды горят праздничными свечками, снег искрится в их сиянии ледяными блестками.

– Эх, хорошо! – крякнул один из них.

– Да, хорошо! – подтвердил другой. – Глянь-ка, как небушко вызвездилось. Знать наутро мороз знатный будет.

– Оно-то и нынче мороз нешуточный. Да что мороз! Вот я рученьки свои замучил-то, намедни махаючи.

Так говорил старик по прозванью Холод Иванович, а по роду занятий самый что ни на есть снежный мастер. Он ходил в длиннополой белой шубе и старательно размахивал огромными рукавами. Один взмах – и на высокой сосне целая шапка рыхлого снега. Еще взмах – и заячья нора укрыта хорошим сугробом.

– Тебе бы все поворчать да посетовать, – возразил его приятель.

И вправду, Холод Иванович был страсть как склонен к размышлениям вслух. А более находил он наслаждение пожаловаться на свою старческую немощь своему старому доброму другу – Морозу Васильевичу.

Вот-вот! Другого старика и звали-то в аккурат Морозом Васильевичем. Нравом тот был молчалив, даже угрюм, не любил не в пример Холоду Ивановичу лишних слов. Смотрел на вещи здраво и говорил лишь по существу. Редко в его пышных усах можно было увидеть улыбку. Держался он всегда стойко. И хотя скрипели его ледяные косточки, старался и виду не подать.

Нынче и он шибко притомился. Хотя работа-забота его была вовсе другая – лед ковать да сосульки чеканить. Он все ноги себе оттоптал, выбивая звонкий хрусталь на ручьях и реках. Постарался он и для ребятишек – сладил большую гладкую горку, чтоб весело им было кататься по высокому склону на речке Зимке. Теперь только ставь салазки и лети!

– Вот уж знатная горка! Отродясь таких не видел, – не мог нахвалиться Холод Иванович. – А сколько снегу-то положено, батюшки, и не сосчитать. Все детворе на забаву. Да, и ты мне здорово подсобил, Васильевич. Эх, если бы не я, если бы не мы..

Холод Иванович все говорил и говорил, а другой старик в это время мирно засыпал, убаюканный однообразным бормотаньем приятеля, гулким скрипом заледенелых деревьев и крепким морозным воздухом звездной январской ночи.

Яркий солнечный свет праздничными лучами пробирался в узкие улочки села Зимушкино, играл озорными огнями на широких заснеженных полях, заглядывал в окна домов, будя заспанных жителей и выгоняя радостную детвору во двор. Детский смех слышался во всех деревенских уголках. Никакой мороз не был страшен маленьким сорванцам.

На окраине села, за старым перекошенным амбаром, притаились два старика. Один в пышной снежной шубе, сверкающей на солнце веселыми искорками. Он с ног до головы усыпан снегом, даже на бровях и белых усах лежит снег, лежит и не тает. Другой же старик будто изо льда весь. Шуба, и шапка, и валенки – все ледяное. Нос и щеки тоже прозрачные, словно стеклянные, и не краснеют на морозе. И, конечно же, это Холод Иванович и Мороз Васильевич. Они с удовольствием наблюдают, как катается с высокой горки ребятня. Разрумяненные мальчишки и девчонки шумной гурьбой съезжают как попало вниз, налетая друг другу на спины и головы. Спадают на снег шапки, переворачиваются салазки, рассыпаются в пух огромные сугробы, и еще громче поднимается ввысь задорный детский хохот.

Даже маленькая белая собачка с рыжим ухом по кличке Вершок оказалась втянутой в веселую забаву и с отчаянным лаем кубарем катится вниз. Там ее нагоняет метко запущенный снежок. Собачка огорченно взвизгивает.

– Ай-ай-ай, какой негодник! – сетуют из своего укрытия старики и грозят ледяным пальцем краснощекому вихрастому мальчишке. А тот, знай себе, лишь смеется звонко да швыряет снежки в кого ни попадя. Одет он в плохонькое пальтишко, на ногах латаные валенки, большие, не по ноге. Шапка же, напротив, шибко мала и плохо прикрывает красные от мороза уши. А он будто не замечает холода и все хохочет.

Старики сразу признали озорника. Это Ванька – сын местного кузнеца и бедной крестьянки Акулины. Кузнец Федор ковал подковы для всех зимушкинских лошадок и для барских вороных. Да еще телеги умел починять да колеса на кареты налаживать. Богат он был несказанно: косая избенка, тощая лошаденка, детей мала куча – семеро головушек да одна пара валенок на всех.

Вот нынче и случился Ванькин черед их обуть. А младшие – Мишка да Аришка – в окошко глядят, братцу завидуют. А он, неугомонный, снежки все метает да и не видит, что старушка по дорожке по скользкой идет, с трудом с ноги на ногу переваливается. А в руках-то у нее ведерце пустое – знать, по воду собралась. А снежок-то Ванькин, глядь, в ведерце и попал в самый раз. Старушка руками всплеснула и свое добро догонять. А оно катилось, катилось и до амбара прикатилось, у доброго снеговичка остановилось. Снеговичок, ребятами слепленный, хорош был: большой, круглый, глаза черные, из угольков, нос шишкою еловой, в руке метелка сломанная, а вот на голове-то ничегошеньки.

Холод Иванович и Мороз Васильевич, стоявшие неподалеку, лукаво переглянулись, подхватили пустое ведерко, на голову снеговику нацепили, а сами в лес под гневные причитания старушки.

– Да, шутки шутками, а службу нести все же надобно, замечает Холод Иванович, когда друзья оказались далеко в лесной чаще.

Морозу Васильевичу трудно не согласиться с ним. Оба хоть и старые, а поспешать все равно приходится: и снега наметать, и льда нагнетать. Идут дедки, раскачиваются; скрипят старые кости, скользят непослушные ноги. Но вот откуда ни возьмись подул попутный ветерок, подхватил их и понес. Обрадовались приятели легкой дороге, да только ветер был недолог и скор. Чуть разогнался и улетучился тут же. Холод Иванович не удержался на мерзлой земле и с сильным грохотом свалился, лишь крякнуть успел. А вслед ему и Мороз Васильевич не удержался и упал да так, что треск раздался. Покатились оба под рябиновый куст, сбили с него снежную одежу, оголили красные грозди ягод. Барахтаются в снежной пыли, чертыхаются, моргают, чихают да на чем свет бранятся на лед, на ветер и друг на друга и хоть что-нибудь увидеть пытаются. И увидали: сквозь белый дым глядят на них испуганно чьи-то черные косые глаза и тоже моргают. Когда снег улегся, оказалось, что это заяц-беляк сидит, дрожит, уши к голове прижал. Одно ушко у него длинное, а другое короткое, кем-то обгрызанное.

– Никак испужался, косой? – захлопотал Холод Иванович.

А Мороз Васильевич за рукав его дергает: гляди, мол, кто там за пнем прячется. Видят, пушистый рыжий хвост мелькнул. Это лисица-плутовка зайкины следы распутывает, на белого трусишку охоту ведет. Тогда Холод Иванович, не раздумывая, замахал своими рукавами да рукавицами, намел пурги на всю округу, и спрятались под снежным покровом заячьи следы.

– Так-то ладно, так-то надежно, – расчувствовался он. – Потому как пособлять надобно братьям нашим меньшим и всякому, кто…

Но Мороз Васильевич не слушал приятеля, а, подойдя осторожно к зайке, спросил его:

– Ты скажи нам, косой… Ах, нет, лучше покажи. Может, есть где местечко для нашей работенки снежной али ледяной. Ты, чай, далеко бегаешь, много знаешь. А то мы уж давненько ходим, бродим все без делу, зазря землю мнем.

Зайчик радостно закивал разноухой головкой и поспешил в глубь леса, увлекая за собой ковыляющих старичков.

Долго добирались они со своим попутчиком, наконец пришли к большому ручью, радостно журчащему среди сугробов. За дело взялся Мороз Васильевич, и скоро толстый ледяной панцирь охватил весь поток, спускавшийся с пригорка в сосновый бор.

Потом зайчишка прискакал на поляну, почему-то забытую ветрами и вихрями. Едва припорошенная земля вся дрожала от холода, а тонкие стебельки пожухлой травы зябко склонялись под легкой снежной простынкой.

– Вот уж, истинно, безобразие! – заохал Холод Иванович и пониже спустил рукава.

Он так увлекся работой, что в пылу усердия нагнал снега не только на поляну, но и на себя, и на недовольного Мороза Васильевича, и на одинокую ворону, важно восседавшую на дряхлой осине. Вороне такая шутка пришлась вовсе не по вкусу, и она с громким карканьем резко взметнулась с ветки, – огромный снежный ком соскочил с дерева и упал на бедного зайчишку. Тот, прижавши уши, задал такого стрекача, что снег стоял столбом, а старики смеялись до слез.

– Однако, – задумчиво заметил Мороз Васильевич, – а ведь заяц нас привел бог весть куда. Где же она, дорога?

Тут уж было не до смеху. Места незнакомые, и нужно скорей возвращаться в родной зимушкинский лес, пока не стемнело.

Много времени ковыляли дедушки по темным лесным закоулкам. Солнышко давно скрылось за высокими елями, ночь быстро приближалась. Ни одна птица, ни один зверь не попадались больше в глухом безлюдном лесу, снег уже не скрипел весело под ногами, а затягивал, словно топкое болото, прямо по пояс.

– Я больше не могу, – взмолился Холод Иванович и в бессилии свалился на огромный сугроб.

– Э-э! Так дело не пойдет. Эдак мы пропадем тут зазря, – возмутился Мороз Васильевич. – А, кстати, что это за странный такой сугроб.

Он сунул руку в снег и вытянул оттуда пучок соломы. Ну, конечно, это самый обыкновенный стог сена, прикрытый снегом. И в подтверждении этого совсем близко послышалось конское ржание и лай сторожевых псов.

– Сдается мне, здесь жилье жилое, – Мороз Васильевич схватил друга в охапку и поторопился на шум.

Лес, и вправду, закончился, и им открылся незнакомый вид: большое село, посреди которого – высокий каменный дом, с колоннами, черепичной крышей, флигелями и конюшней, позади – вереница сереньких изб, амбаров, дальше – овчарня и мельница, а в стороне, на пригорке, – стройная белокаменная красавица церковь с уснувшими колоколами и заснеженными золотыми крестами.

– Эх, диво-то какое! – всплеснул руками Холод Иванович. – Это куда же мы забрели с тобою? Ась?

– Чудится мне, село это будет Романово. Верст осьмнадцать от нашего, от Зимушкино, небось. Вот уж занесла нелегкая. Тут, известно мне, князья живут по прозванью Романовы. А вон, глянь-ка, не сама ли княгиня…

Действительно, возле барского дома, на краю овражка, стояла высокая худая дама в шляпке, очках и с очень строгим и умным видом.

– Си ву пле, си ву пле. Домой! Уже на улица темнеть. Маман волновать. Ляля, ты слышат меня?

Дама плохо говорила по-русски. Она очень нервничала, и очки то и дело подпрыгивали на ее остром носу.

– Нет, это вовсе не княгиня, – рассудил Мороз Васильевич и почесал свою ледяную бороду. – Это, сдается мне, мадама такая будет аглицкая али хранцузская. Она, видишь ли, к дитяте приставлена для тонкого, понимаешь, воспитания. Вот!

В самом деле, серьезная «мадама» пыталась управиться с маленькой краснощекой девочкой, в красивой беличьей шубке, пушистой шапке и с муфточкой на шнурке. На ногах у той были нарядные сафьяновые сапожки, в косах – яркие атласные ленточки, а в руках она держала резные деревянные салазки. Девочка вовсе не хотела слышать вразумительных слов няни и упрямо пыталась съехать в овраг.

– Ну, разок, ну, еще один только разочек, добрая-добрая мадам Журит, – плаксиво умоляла она. – Салазки у меня волшебные, честное слово. Я скачуся быстро-пребыстро. Вот увидите, мадам!

На строгую воспитательницу эти увещевания не подействовали. Да и вряд ли, поверила она в волшебную силу санок. Не такая она была! Но в тот самый миг откуда ни возьмись раздался звонкий ледяной хлопок, будто разбилось стекло об лед. Девочка только успела выкрикнуть «Ой!», с головы Холода Ивановича слетел снег, а с носа мадам – очки. Потом вдруг сильный озорной вихрь сбил с ног и маленькую девочку в красивой шубке, и ее грозную няню и понес их, точно ком, с горки вниз. Следом полетели, кувыркаясь в снежной пыли, деревянные салазки.

Холод Иванович и Мороз Васильевич не успели ничего сообразить. Только из темноты оврага доносился радостный детский смех и громкие ругательства няни на непонятном языке вперемежку со словом «Ляля». А именно так звали непослушную девочку. Ляля смеялась от души, а грозная наставница, ползая на четвереньках, нащупала на снегу свои очки, усадила их на прежнее место и сквозь залепленные стекла с негодованием посмотрела на воспитанницу.

– Несносный девчонк! Мадам все рассказыват вашая маман. Вот!

Девочка перестала наконец смеяться, успокоилась, однако звонкий смех почему-то не прекращался. Ляля и мадам с недоумением подняли головы и увидали наверху какого-то озорного мальчишку довольно странного вида. На нем был, несмотря на январский мороз, только тонкий легкий кафтанчик светло-голубого цвета, шапки же и варежек не было и вовсе. А сам он казался невероятно бледным. Бледным, почти прозрачным было его тоненькое лицо и маленькие, точно выточенные изо льда руки с узкими белыми пальчиками. Няня с Лялей растерянно переглянулись, а старики многозначительно подмигнули друг другу. Они-то сразу узнали этого мальчишку-шалуна.

– Это ты сталкиват Лялю? – возмущенно спросила мадам.

– Я! – весело ответил тот, и его голос звонким ледяным эхом разнесся по всей округе.

Всем вдруг стало ужасно холодно. Даже Холод Иванович с Морозом Васильевичем поежились.

А мальчишка принялся вновь залихватски смеяться, и тут терпение многострадальной няни лопнуло. Она с дерзкой решимостью, подхватив испуганную девочку, в один миг взмыла на горку. И не успели старики опомниться, а мальчишка был уже в ее цепких руках. С барахтающимися малышами мадам, не раздумывая, направилась к барскому дому. У крыльца отчаянно залаяли собаки.

– Надо что-то предпринять, – забеспокоился Мороз Васильевич, а Холод Иванович лишь беспомощно всплеснул руками.

Однако они все же поспешили за строгой воспитательницей в надежде спасти детишек. Холод Иванович при этом отчаянно размахивал руками, но снег едва успевал угнаться за скорыми шагами решительной женщины и неровными сугробами ложился на пути преследователей. Напрасно старался и Мороз Васильевич: топал что было сил, а лед лишь достигал пяток беглянки. Зато они сами немало намучились, путаясь в шубах и спотыкаясь на скользком льду. Намяв прилично себе бока, с тяжелым оханьем бедные старики повалились на землю.

А в это время женщина с детьми уже подошла к чугунной ограде. Из широкого окна дома доносилась тихая нежная музыка, а на дорожку перед крыльцом падал теплый мягкий свет. Остановившись у ворот, няня на минуту выпустила из рук мальчика, чтобы дотянуться до звонка. Она так старательно дергала за шнурок, что тот не выдержал и оторвался. Однако громкий звон колокольчика не умолкал, а продолжал заливаться по темным дворам и улицам. Оказалось, это шустрый мальчишка, освободившись от оков мадам, стоя в стороне, отчаянно бил в ладоши, а с них, с его маленьких ладошек, и слетал этот удивительно тонкий ледяной звон, будто сосулька стучала об сосульку.

– Вот молодец! – обрадовались старики и стали пуще подбадривать. – Давай, давай сильнее!

Вмиг налетел резкий ветер, и снежная буря заволокла всю округу, а сквозь ее завывания продолжал звучать озорной смех.

Когда же стихия успокоилась, старики увидели лежащую поперек дороги перепуганную няню. В руках у нее был оторванный колокольчик. Рядом, в огромном сугробе, барахталась маленькая Ляля. А мальчишки-сорванца и след простыл.

В это время в открытых нараспашку воротах показалась взволнованная женщина. Желтый свет, выбивающийся из двери, освещал ее хрупкие плечи с накинутой наспех легкой белой шалью. Она, дрожа от холода, кинулась к упавшей Ляле. В глазах женщины светилась доброта и тревога.

Девочка, выбравшись из сугроба, поспешила к ней навстречу с радостным криком:

– Мама, мамочка! Я каталась на волшебных салазках. Они сами ехали. Было так весело! И мадам Журит тоже каталась.

Она задорно смеялась, показывая на няню. Та стояла с растерянным видом, перекошенными очками, вся в снегу и пыталась сказать что-то гневное, но только беспомощно раскрывала рот.

Мама Ляли в ответ виновато улыбнулась и крепко прижала к себе дочку.

– Это есть неслыханный безобразие! Это есть кошмар! – наконец выдавила растревоженная воспитательница.

– Не стоит расстраиваться, мадам Журит. Ребенок, возможно, только хотел поиграть. Ляля у меня такая выдумщица!

Теплый взгляд матери успокоил мадам, согрел малышку и двух стариков, притаившихся за забором. Холод Иванович так расчувствовался, что даже прослезился, и с его снежных усов потекла капель. Он уже было сделал шаг в сторону милой дамы, как Мороз Васильевич поспешил увести его побыстрее в лес.

– Удивительные события!

– Прямо чудеса!

– А какая злая няня…

– А какая добрая мамаша…

– А как он их заметелил, настоящий снежный ловкач.

– Молодчина ветрюган, просто кудесник-расчудесник, какие кренделя со снегом выделывал! Пошибче, чем у нас с тобой будет.

Так-то радовались минувшим событиям и проделкам озорного мальчишки оба старика-холодовика. Даже Мороз Васильевич не отставал от приятеля и щедро сыпал похвалами. Но вскоре, опомнившись внезапно, он забеспокоился:

– Куда же он запропастился, этот проказник?

Холод Васильевич беспомощно поглядел вокруг. Он старательно закряхтел, засопел, но ответа на вопрос придумать не смог. Только усердно хмурился да размахивал невпопад рукавами, сбивая с толку Мороза Васильевича. А тот зачем-то внимательно разглядывал макушки деревьев. Холод Иванович поспешил за ним по узкой лесной тропинке и тоже захотел узнать, что же интересного нашел тот в темной вечерней выси.

– Не иначе, ты совсем свихнулся от этого снеговорота. Что ты ищешь на елках-то?

– А погляди-ка, Холод Иванович. Вишь, на тех деревах снега нет вовсе, а другие вон все в шапках.

– Что тут удивительного! Прошел ветер, смахнул снег.

– А шел-то он в аккурат прямо по этой самой тропинке. Э-эх, голова!

Мороз Васильевич постучал по своей ледяной голове, и звонкий гул покатился по лесу. Снег посыпался с шапки Холода Ивановича. Он пристально поглядел вдаль. И вправду, вдоль дорожки, по которой они шли, тянулись цепочкой «раздетые» елки и скрывались в лесной чаще.

– Это же он, Холодоша, натворил. Вот проказник! По этой самой тропинке полетел-поскакал, снег посбивал. Но теперь-то от нас не уйдешь. Эй, давай за ним. Лови пострела!

Мороз Васильевич еле удержал ретивого попутчика за полы его длинной шубы.

– Погоди ты, старый. Куда нам за эдаким шустряком угнаться, да и шибко уж поздно. Вот присядем туточки на поляночке. Небось, утро вечера мудренее.

Холод Иванович удрученно вздохнул, махнул широким рукавом и вместе с добрым другом умостился на большой мягкий сугроб под старой елью. Сон не пошел к нему, и под мирный храп своего соседа он предался чудесным воспоминаниям о делах минувших.

Итак, давным-давно, зим тому много назад, а может, и немного, а всего-то несколько, когда оба были еще довольно бодры и лишь начинали стариться, вобщем на самое на Крещение стояли морозы, ох, какие ядреные. Разгулявшиеся вьюги и бураны властвовали тогда на зимушкинских просторах, а бедному населению приходилось прятаться от холода по избам. Даже старикам-холодовикам приходилось туго. У Мороза Васильевича сильно ломило его ледяную спину, а Холод Иванович, все время охая и ахая, натягивал сдуваемую ветром шапку. В ожидании лучших времен они предпочитали отсиживаться в глухом сосновом бору, в расщелине скалы. Холод Иванович, глубже кутаясь в бесчисленные складки шубы, прижимался в надежде согреться к холодном боку товарища, а тот все время поглядывал в небо, пытаясь угадать перемены погоды. Но суровое хмурое небо не сулили никакого потепления ни на Федосью, ни и на Татьянин день.

Но как-то раз жестокая метель успокоилось, тучи все бесследно пропали, и миллионы звезд, больших и малых, украсили ночной небосвод. Вдруг одна из них, самая маленькая и самая яркая, сорвалась с темного купола и, оставив своих золоченых подружек, упала вниз, на землю, да не куда-нибудь, а прямо в зимушкинский пруд. Раздался звонкий треск, будто разбилась сразу дюжина хрустальных плошек. Еще какое-то время звездочка продолжала слабо тлеть на льду, а потом и вовсе погасла.

Первым спохватился Мороз Васильевич. За ним и Холод Иванович, тяжело кряхтя и отдуваясь, поспешил к пруду. Там они увидели свежую прорубь и следы чьих-то маленьких ножек, убегающие в лес.

– Это кто же мог вылезти из ледяной воды и убежать? – недоумевал Холод Иванович.

В тот самый миг они услыхали где-то за кустами звонкий озорной смех.

– Это кто же над нами потешается? – недоумевал Мороз Васильевич.

И оба приятеля пустились по следам неведомого беглеца, но сразу же сбились с пути в ночной мгле, так и ничего и не узнав.

А на пруд уже спешили добропорядочные зимушкинские жители: бабы – с метлами, мужики – с вилами, мальчишки – с рогатками и громким улюлюканьем. Это неслыханное событие многих побудило покинуть теплые дома и выскочить в мороз на улицу, чтобы увидеть своими глазами чудо, а уже на другой день рассказывать о нем соседям, дорисовывая невероятными выдумками и небылицами. Но никто так и не узнал в ту морозную ночь разгадку маленькой звезды. Она так и осталась притчей в устах матушек, в утеху малых ребятишек.

А после этого случилось как-то старикам заночевать возле небольшой деревушки под названием Шаповские Лужки. Там, в пойме реки Зимки, на широких заснеженных заливных лугах, вечными гостями были ветра да метели. И в тот раз тоже сильнейшая вьюга совсем не собиралась униматься. Что делать? Пришлось старикам улечься прямо посреди снежной завирухи. Им ли привыкать к эдакому?

Первым проснулся Холод Иванович, проснулся и стал блаженно потягиваться в ласковых лучах наступившего утра. Он открыл глаза. Вокруг тишина и покой, никакого ветра, на зимнем небе радостно светит солнце. Старик сладко зевнул, но так и остался сидеть с раскрытым ртом: перед ним всего в двух шагах стоял маленький озорного вида мальчишка в легком голубом кафтанчике, стоял и насмешливо улыбался ему. Не успел тот о чем-нибудь подумать, как внушительного размера снежный ком залетел ему прямо в раскрытый рот.

– Ха-ха-ха! – послышалось вслед за этим, и суровым ледяным ветром повеяло на Холода Ивановича и разбудило Мороза Васильевича.

Однако проделки маленького озорника еще не закончились. Он начал отчаянно хлопать в свои белые звонкие ладошки, и налетевшая внезапно вьюга тут же запорошила всю округу. В снежном мареве ничего не было видно. Громко чихали и с трудом отдувались несчастные старики, а когда вихрь стих, увидали, что лежат беспомощно на большом сугробе и встать не могут. Зато мальчишка-шалунишка скачет вокруг них да, знай себе, заливается смехом.

– Ты кто такой есть? – недовольно спросил Холод Иванович и пригрозил ему снежной рукавицей.

– Холодоша! – звонко ответил тот и все продолжал смеяться.

– А откуда ты взялся такой-растакой? – с любопытством поинтересовался Мороз Васильевич.

– С неба! – задорно восклицает мальчишка, но старики лишь хмурили брови да качали сердито головами.

 
– Я из звездочки родился,
В ветерок я обратился.
Не плохой я, а хороший
И зовуся Холодошей, —
 

выпалил он разом.

Тут уж и холодные стариковские сердца размякли, на строгих лицах заиграла улыбка.

– Так ты, стало быть, из той самой крещенской звезды рожденный, что в пруд упала?

Мальчишка радостно закивал.

– Да уж… Чудесно рожденный, ты и есть мастер на чудеса всякие: вьюгу веять да ветер нагонять.

Мороз Васильевич все сидел в задумчивости, разглаживая свою ледяную бороду. А Холод Иванович так и оставался с открытым от удивления ртом.

– А давайте дружить! – радостно предложил Холодоша.

Старики переглянулись и, не сговариваясь, оба протянули ему свои большие холодные руки. Так и сошлись-сдружились они с маленьким озорником и стали почитать его навроде внука и своего подмастерья в их трудном холодецком ремесле. Бывало, не хватит Холоду Ивановичу по его стариковской нерасторопности силы замести снега на высокую сосну или березу, он и попросит:

– Холодоша, похлопай в ладоши.

И легкий шаловливый ветерок под звонкое хлопанье маленьких ладошек поднимается снежной лавиной выше деревьев и осыпает серебристыми искрами все-все вокруг.

– Холодоша, похлопай в ладоши, – скажет Мороз Васильевич.

И ледяной ветер налетает на малый ручеек или реку и затягивает прочным мостом – ступай, не упадешь.

– Ты нас, милый, слушай, мы худому не научим, – увещевали старики. – Ты зазря-попусту не метель, снега ненароком не поднимай, дороги не ледени. И силу-то, слышь, силу береги.

Однако стариковские премудрости не очень-то приживались в сердце маленького баловника. Он все больше любил поиграть да поозорничать, чем делом заняться. Потехи ради хлопал в свои чудесные ладоши и засыпал снегом все подряд: то лисью нору, то расчищенную санную дорогу, то стог сена, то погреб во дворе доброго селянина. А раз заледенил прорубь на речке, где бабы белье полоскали. И те причитали потом весь день, посылая всякие напасти на голову шалуна.

А тому все с рук сходило. И долго не могли Холод Ивановичем с Морозом Васильевичем сердиться на маленького проказника то ли потому, что по своей душевной природе добрыми были, то ли потому, что понимали – не обойтись им теперь без Холодошиной помощи, то ли потому, что звонкий, полный радости смех подкупал их ледяные сердца.

Так или иначе, а год шел за годом, зима за зимою, старики старели, а Холодоша рос, но не делался ни взрослее, ни серьезнее.

И вот в рождественские праздники близ романовской усадьбы и бедокурил он в самый раз. Проснувшись поздним утром, уставшие, измотанные старики к своему ужасу обнаружили, что сидят по пояс в снегу, а их сугроб превратился за ночь в огромную снежную гору. Было ясно, чьих это рук дело. Лицо Холода Ивановича нахмурилось, а у Мороза Васильевича крепко сжались ледяные кулаки.

– Ха-ха-ха! – услышали они над головой звонкое заливистое эхо. И по макушкам деревьев поскакал мальчик в голубом кафтанчике.

– Холодоша, ты куда? Не убегай, мы все простим!

А того уж и след простыл. Маленького озорника трудно было удержать подле себя мирным старикам. Его непрестанно тянуло в другую сторону – к ребятам, в Зимушкино, туда, где веселые шумные игры, крутые горки, снежные бабы и громкий мальчишеский смех.

Как-то дело было на Афанасия. С утра стоял добрый мороз. На улицах ни души. Даже собаки попрятались – не лают, петухи на заборы не садятся – зарю не кричат, волк из логова не вылезет – стужу пережидает. И лишь к полудню погода разгулялась: небо повеселело, над Зимушкиным выглянуло яркое солнышко, позвало ребятишек на прогулку. Но мороз не отступал.

Акулина, Ванькина мать, затеяла было еще с утра стряпню – хлеба напечь, хватилась, а воды-то не натаскала. Думала мужа своего Федора послать, да тот в кузне пропал на весь день. Так оттуда веселый перестук и слышится. Пошла Акулина в горницу – покликать кого из ребят, а там и вовсе ни кого нет. Будто мор какой напал. Женщина перекрестилась на образа да и стала присматриваться повнимательнее. Глядь, а детишки ее кто на полатях, кто под лавку залез, кто в углу втихаря спрятался – рогожею прикрылся.

Учинила тогда мать строгий допрос детям, что, мол, это за безобразия такие. Дети в слезы. Это Ванька старшой напужал всех. Он, дескать, увидал за печкой домового. Те глянули – впрямь, из темноты угла высовывается огромная голова с зеленой бородой.

Однако Акулина не шибко-то поверила и пошла сама посмотреть, что к чему.

– А, так вот где мой горшок из-под каши! Намедни обыскалась его. Слава богу, нашелся родимый. А чтой-то навешано тута?

Ребятишки робко потянулись вслед за матерью. Из-за печки в углу на них «глядел» необычный предмет, затянутый паутиной: пустая глиняная посудина, к которой для пущей важности был прилеплен умелой рукой кусок замшелого мха и посажены два глаза-уголька.

– Вот разбойник! Вот я ему задам!

Да не тут-то было. Самого Ваньки нету нигде. И шубейка его овчинная, и валенки тоже пропали. Мать только вздохнула и махнула рукой.

А сам «разбойник» тем временем победоносно восседал на корявой палке, предводительствуя войском таких же отчаянных оборванцев, как и он. Мальчишки и девчонки с разных дворов да белая собачонка с рыжим ухом, несмотря на жгучий мороз, с громким улюлюканьем вслед за Ванькой гоняли по пустынным заснеженным улицам. У одних в руках были рогатины, на головах деревянные плошки, чтобы меч боевой не достал, у других имелись собачьи цепи да лыковые плети – вражину вязать, третьи же так запросто, с голыми руками шли в бой. Даже самая меньшая девчонка Машка бежала за всеми, не отставая, да еще со своей «лялькой» – поленом, затянутым в холстину.

Однако в безлюдный холод никакого противника так и не удалось повстречать. Долго еще скакало лихое войско по окрестным дорогам, распугивая кур и дразня сторожевых псов. Наконец примчалось к крутому берегу реки Зимки – любимому месту всей сельской детворы.

Ах, до чего хороша замерзшая Зимка! Лед на ней крепок, не пробьешь, точно чугунный засов на воротах приходской церкви. Самая серединка, раскатанная доброй сотней детских валенок, гладкая и прозрачная, будто стекло в большом окне господского дома. А какие пушистые сугробы на берегах! Так ни Тишкина, ни Аришкина, ни Ванькина мать не взобьет пуховую перину. Купайся в этих снегах, сколько душа пожелает! Правый склон реки пониже, зато левый, на той стороне, крут необычайно и раскатан так, что не устоишь. Только надобно быть поосторожней. У самого края большая полынья с хрупким ажурным ледком по кромке. Над водой белая дымка, словно пар из бани.