Те же и Скунс – 2

– Я бы, честно говоря, в отмене смертной казни исключения сделал, – задумчиво проговорил Лёша уже в машине. – Нет, честно… Таких я бы сразу стрелял.

Он выглядел очень усталым.

– Твои слова да Богу в уши, – усмехнулся Благой. Он очень хорошо знал такую усталость. Наверное, её чувствует рыба, безнадёжно бьющаяся об лёд.

– А что, Борис Дмитриевич, скажете нет? – встрепенулся Лёша. – Перевоспитывать их ещё?.. Вот такую Нечипоренку?.. И она всё поймёт, и раскается, и человеком жить будет?.. Добро людям делать?

Благой промолчал.

Следующий

Последние месяцы Владимир Игнатьевич Гнедин не выключал по ночам свет. Нет, детские комплексы, в которых нынче принято видеть корень всех зол, были здесь ни при чём. Просто в один из вечеров, где-то через неделю после гибели Мишки Шлыгина, Владимир Игнатьевич, как обычно, вернулся на свою холостяцкую квартиру, нацедил рюмочку сладкого «Бэйлиса», посмотрел по телевизору интересную, отвлекающую от скорбных мыслей передачу и завалился в постель, чтобы вроде крепко и без сновидений уснуть… Однако очень скоро его разбудил шорох. Может, примерещившийся, а может, и нет. Он рывком сел на кровати и напряжённо прислушался… Всё было тихо, да и откуда бы?.. Он лёг снова, но едва начал уплывать в сон, как опять раздались невнятные звуки. Которые вполне можно было принять за осторожные шаги в прихожей…

Над кроватью у изголовья висело бронзовое бра чудесной старинной работы – обнажённая Венера с факелом в руке. Эта Венера сопровождала семью Гнединых ещё с дореволюционных времён. Хоть и числились те по социальному происхождению самыми что ни есть пролетариями, босяками из знаменитого Сормова, а значит, доступа к таким вещам иметь вроде бы не могли по определению, но, как известно, неисповедимы пути… Маленький Володя отчётливо помнил, как однажды обнаружил на антресолях «голую тётку», и родители тут же спрятали её подальше, дабы оградить его нравственность. Начали бы ещё прикрывать передничками столь же «голые» статуи в Эрмитаже. Нравственность не пострадала, а вот воспоминание о бронзовой красоте сохранилось и выжило. В дореволюционные времена факел в руке Венеры заканчивался ёмкостью для масла и зажимом для фитилька. Лет десять назад по заказу повзрослевшего Володи народный искусник подвёл электричество и приладил патрон, чтобы можно было вкручивать лампу-миньон. А Мишка Шлыгин (тогда подобные вещи у нас были в диковинку) привёз ему из-за кордона лампочку в виде языка пламени. Лампочка была не простая. Она мягко и очень натурально мерцала. Это мерцание не раздражало глаза, оно не мешало, например, читать, но и засыпалось под бронзовой Венерой на удивление уютно и сладко…

…Вот только сейчас Владимир Игнатьевич с удовольствием променял бы её на «заливающий» тысячесвечовый прожектор.

Он судорожно протянул руку и включил бра, потом, стиснув зубы, заставил себя слезть с постели и выглянуть в прихожую. В квартире, ясное дело, никого постороннего не было.

Если бы он сумел до утра выдержать характер, возможно, всё на том бы и кончилось. Многие могут припомнить беспокойную ночь после впечатляющего фильма ужасов или книги Стивена Кинга, но не у всех же возникают стойкие фобии. С другой стороны, не у каждого близкие друзья погибают от рук киллеров, являющихся в ночи… И Гнедин запаниковал. Он напомнил себе, что завтра у него совещание, а значит, нужно непременно как следует выспаться. Он вызвал машину и среди ночи прикатил на улицу Стахановцев, повергнув зевающую Ирину в полное недоумение. Он, конечно, не стал ей ничего объяснять. Не сознаваться же, что до смерти напуган. Он просто рухнул в разобранную постель – и тотчас заснул…

Днём на работе страх отчасти забылся. Но стоило вечером вернуться к себе – и всё повторилось. На сей раз к благоверной Гнедин не поехал. Просто зажёг в каждом углу свет. Во всех комнатах, в кухне, в ванной, в сортире и даже в кладовке… Это помогло: он заснул.

По счастью, был человек, которому Владимир Игнатьевич мог раскрыть душу, не опасаясь насмешек и унизительных намёков насчёт психиатра. Этот человек зачастую бывал жутким хамлом, а про Фрейда если когда и слышал, то мимолётно. Зато он прекрасно чувствовал границу между опасностью мнимой и реальной. И если требовалось, умел справляться с обеими.

С Виталиком Базылевым они встретились на Мишкиных сороковинах. Гнедин к тому времени был уже издёрган бессонницей до предела. Одноклассники выпили за помин, и тогда-то Владимир Игнатьевич вывалил Виталику всё как на духу.

– Я, по-моему, следующий… – сказал он, и губы натурально запрыгали.

Прозвучало пафосно до отвращения. Однако Базылев помнил, что в школе Вовка действительно иной раз чётко угадывал, кого следующего вызовет к доске строгая математичка. Может, он и теперь не ошибся, печёнкой угадывая в потёмках какую-то неясную, но жуткую тень. И всесильный лидер пулковской группировки лишь рубанул ладонью, чуть не перевернув стол:

– Накаркаешь, на хрен!..

А потом хмуро пообещал: ребята, мол, в натуре, присмотрят. Аккуратненько-аккуратненько… Мишкина смерть и ему даром, видимо, не прошла.

На несколько недель страх вроде бы отпустил, тем более что никакого «топталы» базылевские ребята не обнаружили… Но недавно, когда Гнедин сопровождал почётного гостя – министра юстиции из Дании – в Мариинский театр, там, сидя в директорской ложе, он вдруг совершенно ясно почувствовал, что из пёстрой шевелящейся массы партера на него глядит смерть. Рубашка под официальным костюмом мгновенно прилипла к лопаткам, он медленно, точно кролик под взглядом удава, повернул голову в направлении опасности… и, конечно же, никого не увидел. Никто не целился в него из снайперской винтовки, и красная лазерная точка по пиджаку не плясала. Однако жуткое ощущение продолжалось ещё с полминуты. Явственное ощущение наведённого дула. Сквозняка из чёрной пустоты небытия…

Может, всё это были фокусы измордованного воображения. А может, и нет.

Он снова встретился с Виталиком. А на другой день позвонил в «Эгиду». Естественно, изучив для начала всю подобающую информацию. Определяющим фактором, как ни парадоксально на первый взгляд, была глухая вражда, существовавшая между «Эгидой» и пулковскими. И тот факт, что Мишку, убитого на территории собственной фирмы, обнаружили именно эгидовцы…

Вот поэтому Базылев и посоветовал ему к ним обратиться.

Плещеев, эгидовский начальник, терзал Владимира Игнатьевича уже более часа, с дотошностью матёрого киллера вникая во все детали гнединской жизни. Когда тот сообщил ему о пришедшей на ум ассоциации, Плещеев даже не заметил иронии.

– А что ж вы хотите? – спросил он, недоумённо глядя на клиента поверх сильных очков. – Конечно, нас интересует та же информация, что и наших противников. Только с разными целями.

Рослый, очень красивый командир группы захвата, сидевший рядом с Плещеевым, слегка улыбнулся и ничего не сказал, а Владимир Игнатьевич начал потихоньку прикидывать, кого бы из эгидовских силовиков загадать себе в ангелы-хранители. Нет, конечно, не этого синеглазого красавца, от которого кипятком писали бы в Голливуде. Но уж и не бритоголового неандертальца со шрамом на лбу, что возился внизу с собаками, когда он входил… Воображением Гнедина успела окончательно завладеть монументальная мощь рыжего великана Фаульгабера – вот это да, вот это я понимаю! – когда Плещеев нарушил его размышления, неожиданно произнеся:

– Так. Я, кажется, понял, кто именно вам необходим. – И повернулся к голливудскому супермену: – Познакомь.

Каким образом он ему сообщил, о ком именно шла речь, Гнедин так и не понял. Синеглазый потянулся к устройству громкой связи и нажал кнопочку:

– Заместителю командира группы захвата подойти в кабинет к шефу!..

Дверь открылась едва ли не прежде, чем Гнедин успел обернуться в ту сторону. И увиденное сначала вызвало у него мысль о какой-то ошибке: на пороге стояла девушка. Облачённая в выцветший камуфляж, но в целом далеко не тяжелоатлетка. Нормальной внешности, нормального роста…

– Вызывал, командир? – буднично спросила она.

– Познакомься. – Супермен легко поднялся и встал между ними. – Это Владимир Игнатьевич Гнедин, заместитель начальника юридического управления в Смольном. Возможно, твой будущий принципал.

«Будущий принципал» был до того ошарашен, что ему изменили рефлексы, и он позабыл привстать в кресле хотя бы из вежливости.

– А это, – продолжал командир группы захвата, – Екатерина Олеговна Дегтярёва. Моя заместительница… и наше лучшее предложение по вашей защите. Решение, естественно, за вами.

– Да вы что? Какое решение? – развёл руками Гнедин минуту спустя, когда Катя вышла за дверь. Он улыбался, не зная, возмущаться ли уже всерьёз или обратить всё в шутку. – О чём тут вообще думать?

– Ну, – Плещеев тоже улыбнулся, – уговаривать вас мы, конечно, не будем…

– И правильно. Пока я не решил, что у вас тут феминистки командуют. Женщину, знаете ли, лучше использовать по прямому её назначению… – Гнедин всё-таки решил обойтись без открытых конфликтов. – Как ни крути, а всё равно из ребра…

Его личному вкусу полностью отвечал бодигард, с которым он прибыл в «Эгиду». В настоящий момент парень дожидался в приёмной – обширный, точно шкаф, с невозмутимым фейсом и, как сразу заметил Плещеев, при стволах на левой голени и под мышкой. Было в нём даже что-то от Люцифера из старого японского мультфильма про Кота в сапогах. Страж был суров, не улыбался и мерил окружающих взглядом – бдел. Типичный образец демонстративной охраны на американский манер.

Звали парня Мишаней. Официально Гнедин нанял его через тридесятую фирму, но был он, естественно, базылевцем, и Виталя, рекомендуя, ручался за него головой.

– Знаете древний анекдот? – Гнедин потёр ладонь о ладонь. – Угодила красивая женщина в ад… Ну, черти варить её, жарить, что ещё там, кожу драть… стандартная процедура. Тут в горячий цех заходит сам сатана: «Эх вы, черти, черти. Это же в сыром виде употребляют…»

Командир группы захвата никак не отреагировал на его остроумие. Плещеев вежливо улыбнулся:

– Повторяю, выбор за вами, уважаемый Владимир Игнатьевич. Навязываться не будем. Но и без небольшого дружеского банкета категорически не отпустим…

– Даже так?

– Даже так. И на этом банкете, уж вы нас простите великодушно, телохранителей у вас будет двое. Ваш нынешний – и Катюша. Мы ведь тоже, знаете ли, не цитадель, злоумышленники повсюду могут проникнуть. А не дай бог с гостем что-то случится…

Так называемый банкет собрали мгновенно. Группа захвата во главе с командиром просто вылетела наружу и оперативно «сделала план» ближайшим ларькам, оптом закупив два больших торта, конфеты, печенье, кофе в пакетиках и тьму-тьмущую фруктов. Выволокли из подсобки спортзала раскладные столики и весёленькие пластмассовые креслица… Алгоритм был накатанный.

– Смотри в оба, – шёпотом предупредил Гнедин Мишаню, когда спускались по лестнице. – Что-то крутят они… как бы провокацию не устроили…

Бодигард, по обыкновению, молча, величественно кивнул, а с другой стороны к Владимиру Игнатьевичу уже подплыла эгидовская секретарша, длинноногая Алла, бывшая «Мисс Московский район».

– Банкет… – проворковала она, снайперски стреляя из-под длинных ресниц. – Очень хочется чего-нибудь этакого… сочного и горячего…

– И сладкого, – ответил Гнедин ей в тон. Что-то внутри вздрогнуло.

– Прошу вас… прошу… – Блистательная Алла решила быть хозяйкой банкета и умело устраивала гостей за столом. И в какой-то момент Гнедин с приятным волнением осознал, что, кажется, и сам ей понравился: она расположилась напротив и очаровательно улыбнулась ему. При этом изысканное импортное платье чуть сдвинулось с плеча, и он увидел, что у неё ещё не сошёл нежный летний загар – холёное плечико отливало шоколадным мороженым.

«Есть контакт», – весьма прозаично думала при этом красавица-секретарша. Задачу перед ней Плещеев поставил вполне определённую, и выполняла она её с удовольствием.

Торты, к некоторому сожалению, оказались приторными, а печенье – пресным: зарубежная выпечка кажется вкусной только с большой голодухи. Впрочем, особо это никого не расстроило. Народ дружно ругал осточертевший импорт, весело вспоминал бабушкины ватрушки и шоколад производства фабрики Крупской. И надо ли говорить, что по окончании кофепития всех потянуло на фрукты.

К этому времени молчаливый диалог между гостями и хозяйкой банкета вышел на необходимые обороты. Алла томно покуривала и загадочно улыбалась ничего не подозревающим жертвам. Время от времени она поправляла волосы, давая полюбоваться прозрачной кожей запястий, а то вдруг медленно проводила язычком по влажной верхней губе… Это были, в общем-то, старые как мир завлекающие сигналы, но бодигард со своим принципалом о «языке тела» если когда-то и слышали, то успели благополучно забыть, а потому вели себя естественно. Сиречь как глухари на току. Или петухи на заборе. Сдували с плеч несуществующие пылинки, выпячивали грудь, поправляли галстуки – мол, ты нам тоже нравишься, красавица, прям спасу нет!.. Грозный бодигард – кремень и гранит, как в разговоре с Плещеевым охарактеризовал его Гнедин, – встретился с Аллой взглядом и ажно выродил скупую улыбку… Близилась кульминация.

На столе появилась хрустальная ёмкость, полная экзотических плодов. Круглых, вытянутых, шишкообразных…

– Смотри-ка ты, спелый! Тыщу лет не едал… – Осаф Александрович Дубинин принялся терзать ананас. – От него, знаете, если корочки посушить, так потом хоть чай с ними пей. Такой аромат…

– Старый скряга, – вполголоса прокомментировала Марина Викторовна Пиновская. – Плюшкин несчастный.

Сама она носила гордое прозвище Пиночет.

Гнедин потянулся за манго, Мишаня предпочёл киви, Алла же выбрала банан. Группа захвата постаралась на совесть – перед ней лежал самый длинный, должным образом изогнутый… Сладкий, но не перезрелый… упругий…

– Ах ты, мой красавчик… – Алла нежно обхватила плод пальцами, быстро оборвала шкурку до середины и прикоснулась языком к самому кончику. Чуть помедлила… и принялась употреблять. А именно облизывать белоснежно-бархатистую мякоть. С чувством, неспешно… Её зрачки расширились и замерцали, грудь, не стеснённая мещанскими оковами лифчика, трепетала под лёгкой импортной тканью, а лицо светилось ожиданием, предвосхищением восторгов блаженства…

Это был высший класс!.. Гости ощутили томление во всех членах и перестали жевать. Между тем, взасос поцеловав фрукт, Алла принялась погружать его в рот – всё глубже и глубже, умело расслабив мышцы гортани, так, будто хотела проглотить его не жуя… Говорят, нечто подобное делают начинающие порнозвёзды. И кончающие «живоглотки».

Эффект был достигнут – гости подозрительно тихо застыли на месте. За столом ещё продолжались какие-то разговоры, но для них ничто уже не существовало. Не шевелясь, смотрели они на белоснежное Аллино горло, в глубинах которого натужно и сладострастно двигалось нечто… Объёмом и формой напоминавшее… Вот она, женщина! Совершенно готовая к использованию по прямому своему назначению!.. Как она естественна, как волнуется и живёт её тело, как трепещет от невыразимых желаний… Нет, такого ни в каком кино не увидишь. Незабываемое зрелище – «если женщина просит»…

…Какая-то сила без предупреждения шарахнула Гнедина в грудь, опрокинув его навзничь вместе со стулом. Катя Дегтярёва, о которой он успел благополучно забыть, стояла над ним, держа двумя руками небольшой пистолет, и воронёное дуло сурово указывало на что-то, находившееся за спиной у Мишани. Лёжа на спине, Владимир Игнатьевич невольно проследил направление Катиного взгляда… Там, у стены, стоял гигант Фаульгабер. И сжимал в занесённой руке мясницкий устрашающий нож. Изготовленный для удара в ту самую точку, где мгновение назад находилась его, Гнедина, голова…

Мишаня медленно оборачивался, держа похожий на мохнатую картофелину недоеденный киви. От неожиданности он подавился – по подбородку тёк сок.

Фаульгабер опустил свой тесак и принялся дружески хлопать его по спине. Ясно, мол, пацан, кто есть ху?..

…Ну не любит наш человек попадать в больницу. И дело даже не в том, что многие наши люди, особенно пожилые, понимают лечебницу как этакую пересадочную станцию по дороге на тот свет. Дескать, угодил на казённую койку, считай, плохи дела. Одной ногой ты уже «там».

Нет, тут причина иная. Она – в отношении.

Есть, конечно, святые доктора, говорят же, не стоит село без праведника, ну а медицина и подавно. Мы не хотим ни на кого возводить напраслину, вот и доктор Татьяна Яковлевна запечатлена была нами с натуры, но… общей картины святые, к сожалению, не составляют.

Пока ты дитя малое, лечат тебя зачастую по принципу: «Бог дал, Бог взял… Ещё нарожаете».

Потом, когда ты становишься полноценным работником, при обращении за помощью в тебе более-менее откровенно подозревают симулянта. И отфутболивают до последней возможности. Когда же ты к ним приезжаешь на «скорой» – выписывают со скоростью звука и еле таскающего ноги отправляют обратно на производство.

А когда ты выходишь на заслуженный отдых, на тебя вообще начинают взирать с плохо скрываемым недоумением: «Ему на кладбище прогулы ставят, а туда же – лечи его! Перетопчется! Следующий!..»

Последовательно пройдя – или очень близко наблюдая – все эти три стадии, общение с докторами хочется свести по мере возможности к минимуму. Кому же хочется ощущать себя лагерной пылью?..

…Ну так вот. Рады сообщить всем интересующимся, что Владимир Матвеевич Виленкин, известный питерский коллекционер, вышеописанными комплексами отнюдь не страдал. Его всю жизнь лечили очень хорошие доктора. Это были не просто знающие специалисты, но и заботливые, душевно чуткие люди. Они никогда никуда не спешили. И пациента не гнали.

И если возникала надобность в госпитализации, то об ожидании места в больнице не заходило даже и речи. Специальная машина отвозила Владимира Матвеевича в уютный небольшой особняк рядом с историческими парками Петергофа. Там имелось медицинское оборудование, которое и во сне не снилось той же Татьяне Яковлевне с её детской больницей. И отдельная палата. И персонал, общаясь с которым человек себя чувствовал не лагерной пылью, а особой королевских кровей.

Мудрено ли, что среди такой благодати Владимир Матвеевич быстро шёл на поправку. Принимал должные процедуры, гулял, отдыхал, а чтобы не скучать – ибо от скуки начинают одолевать лишние мысли, – сражался с ноутбуком в цветной пространственный тетрис… Так проходили дни, но после отбоя компьютер приходилось выключать, сон же, как водится на старости лет, являлся не сразу, и тогда-то неотвратимо оживал устроенный ему эгидовцами кошмар. Покамест Дубинин с Пиновской щадили подорванное здоровье коллекционера и, будучи людьми деликатными, визитами его не донимали, а к теме золотого дуката^[2] и вовсе не возвращались… но они ЗНАЛИ. Или догадывались, что было, в общем, не лучше. И это значило, что говорить с ними рано или поздно придётся. Иногда Владимиру Матвеевичу начинало казаться – уж лучше бы поскорее. Лучше какая угодно развязка, чем такое вот ожидание. Он даже молиться на сей счёт пробовал, но ожидание не кончалось. Наверное, Бог не слышал его. Или, наоборот, слышал очень даже хорошо…

Во сне он видел себя совсем молодым, подающим надежды искусствоведом. Видел седую шевелюру и юные глаза своего научного руководителя. Сияющие глаза учителя, гордящегося учеником… Затем появлялась иссушенная, инквизиторская физиономия полковника Кузьмиченко. Его глаза… Такие любили изображать на портретах настоящих чекистов. Они пронизывали насквозь. Кто не с нами, тот против. Товарищ, вы против?.. Листы бумаги с убористыми строчками. Надписи «Хлеб» на автозаках. Блеск найденных при обысках бриллиантов… Глаза людей, меняющих бесценные монеты на хлеб. Тихий голос старого друга: «Володя… за что?..»

«За что, Господи?..»

Наяву Владимир Матвеевич умел возвести безупречные логические построения, надёжно отгораживавшие его и от полковника Кузьмиченко, и даже от былых старых друзей. Если бы не умел, вряд ли дожил бы до своих лет. Иногда коллекционеру даже казалось – воскресни все эти люди и вздумай они тащить его на некий последний суд, он и там произнёс бы такую аргументированную и стройную речь, что даже высшая справедливость не нашла бы, к чему прицепиться.

Кирпичики доводов укладывались в монолитную стену, словно фигурные кубики тетриса…

– Бонжур, почтеннейший Владимир Матвеевич! Как здоровьечко драгоценное?..

Монолитная стена рухнула, словно карточный домик, кубики рассыпались прахом. На пороге стоял осанистый россиянин в дорогом строгом костюме. Породистое лицо, украшенное явным сходством с академиком Лихачёвым… Добрая улыбка. Ненаигранное благородство манер, понимающие глаза…

И руки, синие от татуировок.

Владимир Матвеевич даже не задался вопросом, как этот человек вообще его разыскал, как он пробрался сюда.

– Что… – сипло выдавил он. – Что… вам… ещё от меня…

Это был он. Негодяй и мерзавец. Самым хладнокровным образом упёрший золотой дукат. Тот самый дукат… Что делать? Кричать? Тревожные кнопки на стене нажимать?..

Почему-то не подлежало сомнению, что любые попытки кричать и сопротивляться окажутся бесполезны.

– Все ПОРЯДОЧНЫЕ люди искусства желают вам скорейшего выздоровления. – Склонив убелённую сединами голову, визитёр вытащил объёмистый пакет и элегантным жестом убрал его в тумбочку. – Витамины… А то не comme il fault^[3] получается… Мы ведь с вами люди искусства, дражайший Владимир Матвеевич, n’est-ce pas?^[4]

– Я… мы… – Виленкин от ужаса едва мог вымолвить слово, но посетитель на беседу и не напрашивался.

– Так вот, mon cher monsieur^[5], лучшее средство для укрепления здоровья, а тем паче для долгой и счастливой жизни – это молчание. Так французы считают. Не стоит дожидаться, пока «колумбийский галстук» повяжут, лучше просто держать рот на замке… Не правда ли, велика мудрость народная?

Его глаза вдруг стали жуткими и опасными, он резким движением полоснул себя ладонью поперёк гортани. Потом учтиво раскланялся… и уже в дверях покачал головой:

– Совсем забыл! Ах, память, память… Годы, наверное… Что лучше – склероз или маразм? Должно быть, склероз: о маразме как-то забываешь… Так вот, хочу сделать вам, уважаемый Владимир Матвеевич, так скажем, звоночек. Из прошлого. Мы же старики с вами… Нам и освежить память не грех…

Вытащил из кармана фотографию, положил на стол… Владимир Матвеевич впился в неё глазами… А когда смог оторвать взгляд, то увидел, что его гостя в палате уже не было. Исчез. Как в воздухе растворился.

– Ну, святая Богородица, ну, сука, ну, падла!.. – позабыв недавние молитвы, богохульно выругался коллекционер. И… заплакал.

На фотографии был запечатлён рубль. Да не простой, а серебряный. И не просто серебряный. С изображением императора Константина. Того самого, который никогда императором не был и отрёкся от престола ещё до выпуска рублей со своим профилем. Всего-то успели таких монеток выпустить только семь штук. Теперь каждая – целое состояние, и немаленькое. Владимир Матвеевич умудрился в своё время выменять знаменитый «рубль Константина» на полмешка муки. И уже после войны сплавить его за границу, от греха подальше. И вот вам пожалуйста!.. Всё тайное с пугающей скоростью начало делаться явным!.. Доколе, Господь?..