Может быть, позже....

Глава 3. Подробности

Юридическая консультация, где работала Мария, располагалась на территории «городка», как все называли комплекс зданий, окружавших большую площадь. Этот комплекс был расположен в частном секторе и обособлен решетчатым забором с двумя воротами. Здесь были собраны практически все правоохранительные службы района, что было чрезвычайно удобно для всех них вместе взятых, и потому здесь постоянно ходил народ. Естественно, что этот замкнутый мирок предполагал, что, как в большой деревне, здесь все друг друга знали так или иначе.

Попав однажды в этот городок, Быстрицкая, как девушка молодая и очень привлекательная, быстро сделалась известной на территории. Она даже не знала многих по именам, но с ней то и дело стали здороваться, и было очень неудобно, когда во время разговора ее называли по имени, а она в ответ, интересуясь делами или здоровьем, не могла назвать по имени своего собеседника. Вот и сейчас, возвращаясь к себе, Мария раз пять была остановлена и расспрошена о том, о сем, в том числе о надвигающемся дне рождения, который должен был состояться буквально завтра.

Уже поднимаясь на крыльцо, Быстрицкая заметила проходящего мимо Дмитрия. Тот кивнул ей, но не остановился. А она постаралась поскорее скрыться за дверью консультации.

В кабинете ее ждал сюрприз в виде красивой тридцатипятилетней женщины с йоркширом на руках. Женщина явно принадлежала к состоятельным слоям: холеные руки в модном маникюре были украшены парой колец с явно натуральными камнями каратов по пять, длинные светлые волосы волнами были уложены в прическу, лейблы просто бросались в глаза со всех предметов ее одежды – начиная с обуви и кончая легким шифоновым шарфиком. На столе у Быстрицкой возлежала как на витрине сумочка гостьи (тоже не дешевая). Довершал все это великолепие симпатичный клетчатый костюмчик собачки в тон одежды хозяйки. С женщиной рядом стоял телохранитель – так, обычный двухметровый товарищ в очках и черном костюме. Что-то в его облике не понравилось Марье, но она пока отнесла это на счет рода его работы.

Любопытствующие коллеги Быстрицкой потеснились, давая ей пройти и закрыть перед их носами дверь. Мария уже поняла: госпожа Смирнова явилась лично и именно к ней. Посторонние тут ни к чему. Такие дамочки обычно не соизволяют в консультацию, обычно к ним приходится ездить самой. Значит, дело действительно серьезное.

– Здравствуйте, вы ко мне? – осведомилась Быстрицкая, чтобы дать им обеим время оценить друг друга и собраться с мыслями.

Она присела за свой стол, и Смирнова тут же убрала свою сумочку на колени. Ее питомец потоптался по ней, и она передала в итоге сумку телохранителю.

Явная растерянность чисто по-человечески Марье была понятна: муж вчера убит, они плохо расстались, теперь ее саму подозревают в убийстве. А то, что так обязательно будет, зная Репина, Быстрицкая не сомневалась. Если у нее есть мотив – он обязательно его найдет.

– Вы Мария Александровна Быстрицкая? – уточнила Смирнова, удивившись, видимо, что она так молода.

– Да, это я, – кивнула Мария. – А вы, как я понимаю, Ирина Аркадьевна?

– Вы уже знаете! – эхом откликнулась гостья. – Что ж, мне не зря вас хвалили.

– Спасибо, – Быстрицкая не могла сдержать улыбки. Это немного разрядило обстановку и позволило Смирновой расслабиться. – Итак?

– Вы знаете обстоятельства дела?

– Да, частично, – Мария перевела взгляд на телохранителя: нужен ли лишний слушатель?

– Это Стас, – Смирнова поняла ее моментально. – Стас Кротов.

Так вот в чем дело! Быстрицкая еще раз – более внимательно осмотрела телохранителя, пытаясь понять, что с ним не так. Так и не найдя никаких зацепок для размышления, она пока оставила его и обернулась к Смирновой:

– Мы с ним сможем потом поговорить без вашего присутствия?

– Это обязательно? – в глазах Ирины Аркадьевны появилась тревога.

– Да, – Мария всматривалась в ее лицо и поняла вдруг, что если отбросить весь показной лоск и внешность светской львицы, перед ней останется обычная несчастная женщина, попавшая в очень неприятную ситуацию и пытающаяся теперь найти хоть какой-нибудь выход. Ей стало ее жаль.

– Хорошо, – вздохнула Смирнова, поежилась, оглядевшись по сторонам. – Может быть, нам лучше поехать в другое место для беседы?

Быстрицкая уже хотела спросить, чем ее не устраивает кабинет консультации, но та сама продолжила:

– Мария Александровна, я в любом случае оплачу ваши услуги, поскольку я сама к вам обратилась. Но мне не хотелось бы лишних ушей. Я предлагаю вам поговорить там, где нам никто не будет мешать. Может случиться так, что завтра мы уже не сможем этого сделать.

Это было разумно.

Вскоре обе они уже входили в ресторан «Арагви». Их встретил администратор и проводил в отдельный кабинет, где был накрыт столик. Начищенные до блеска столовые приборы, ведерко со льдом, свежие цветы       в маленькой вазочке, льняная скатерть. Такие картинки Мария видела обычно на рекламных фото и в глянцевых журналах.

Однако, подумалось ей, Смирновой я очень зачем-то нужна.

Женщины уселись за стол, официант в белом френче и белых же перчатках разлил вино по бокалам, пожелал приятного аппетита и скрылся за дверью. Кротов тоже остался снаружи.

      Смирнова отпила глоток вина из бокала и угостила своего йоркшира маленьким кусочком сыра. Мария ждала, когда она заговорит, и в этом ожидании ковыряла вилкой салат.

– Мария Александровна, – Смирнова пока старалась не смотреть на своего адвоката, занимаясь собачкой, – я не убивала своего мужа.

Это внезапное заявление несколько удивило Быстрицкую, но она промолчала.

– Я хочу, чтобы вы это знали с самого начала, – пояснила Смирнова и взглянула, наконец, на Марию. В ее голубых глазах стояли слезы, и Быстрицкая решила, что хватит уже мучать бедную женщину:

– Я верю вам. Но чтобы представлять ваши интересы, мне нужно знать все, – ее уверенный тон, кажется, немного успокоил Ирину Аркадьевну. Чтобы скрыть волнение, она вновь переключила внимание на собачку, и стала рассказывать.

Они познакомились незадолго до ее двадцатилетия на юге. Владимир Александрович Смирнов тогда занимался поставками запчастей для предприятий города, а Ирина училась на медицинском и собиралась стать врачом-педиатром. Их курортный роман вскоре перерос в настоящие серьезные отношения. Дела у Смирнова шли в гору, он мог позволить себе устроить их совместную поездку на острова или огромные букеты роз на восьмое марта. Вскоре он ушел от своей гражданской жены, оставив ей пятилетнего сына и все, что на тот момент имел. Ирина покончила со своим двухлетним браком, просто собрав чемоданчик и написав мужу записку, что подает на развод. Они начали все с нуля, в съемной квартире, абсолютно счастливые и любящие. Свадьбу не играли, просто забежали в ЗАГС расписаться. Вместе начали новый бизнес по тому же профилю, и через год они уже переехали в собственное жилье. Институт пришлось бросить: через несколько месяцев после свадьбы родился сын Никита. Владимир взял управление фирмой в свои руки. Ирина подсказала ему идею заняться медоборудованием, это сработало. Фирма получила выгодные контракты по госпоставкам, сотрудничала с частными клиниками. Приемлемые цены, прямые поставки из за рубежа, многолетняя гарантия – все это импонировало заказчикам. Ирина занималась сыном и домом, Владимир зарабатывал деньги, хотя по мере роста предприятия все реже бывал дома.

Их статус и благополучие обязывали теперь бывать на светских мероприятиях, иметь свой дом, ездить отдыхать за границу. Они так и делали.

Потом что-то изменилось. Ирина узнала, что у Смирнова появился еще один партнер по бизнесу – Самохин. Они заключили с ним договор о совместной деятельности, Самохин вкладывал деньги и получал проценты. О своей побочной деятельности распространяться не любил, хотя в дом наведывался иногда погостить. Ирине он не нравился, но Владимир уверял ее, что все хорошо. Несколько раз она слышала из кабинета, как они ругались – эти ссоры участились в последний год, но совместный бизнес продолжался.

Полгода назад Смирнов заболел и пару месяцев пролежал в больнице. Все это время Ирина замещала его, будучи в курсе его дел. Самохин за это время появлялся только однажды, но, узнав, что ее муж в больнице, моментально испарился. После больницы Владимир изменился. Настолько, что они даже спать стали в разных комнатах. На все вопросы он отвечал, что все в порядке, просто он устал. Мрачное расположение духа стало его постоянным состоянием. Он не хотел видеть даже сына.

Ирина стала подозревать, что у него появилась другая женщина, и потому он так изменил свое отношение к семье. Но на все расспросы по этому поводу Владимир либо отмалчивался, либо говорил, чтобы она перестала дурить. Наконец, ее нервы не выдержали, и вчера днем она приехала в офис к мужу, чтобы окончательно прояснить обстановку…

Ирина Аркадьевна судорожно схватила бокал и залпом выпила его до дна. Быстрицкая решила дать ей закончить свой рассказ и молча пригубила из своего бокала, чтобы ее поддержать. Видимо, упоминание той злополучной ссоры было болезненной темой, но очень важной для дела – обе они это понимали.

Наконец, Смирнова собралась с духом и продолжила.

В ответ на ее претензии по поводу вероятной измены Владимир взбесился. Он кричал, что она сама таскалась по мужикам и принесла ему в подоле чужого ребенка, а теперь еще имеет наглость требовать от него верности.

– Это был такой шок, что я даже потеряла дар речи на секунду, – Ирина мяла свою белоснежную салфетку, и Быстрицкая заметила, как дрожат ее руки. Почуяв волнение хозяйки, йоркшир заскулил и попытался лизнуть ее в щеку, чтобы утешить. – Все хорошо, мой маленький, – сказала она ему и погладила между ушей. – Понимаете, Мария Александровна, он с чего-то решил, что наш сын Никита не от него. Естественно, я сказала, что он сошел с ума. А Володя вытащил из ящика какую-то бумажку и, размахивая ею у меня перед носом, кричал, что он все проверил, что все подтвердилось. В тот момент земля ушла у меня из-под ног, я упала в обморок. А когда пришла в себя, то я лежала на диване, а Володя, уже успокоившись, сидел рядом и пытался привести меня в чувство. Я не знаю, что там была за бумажка, но в тот момент я была настолько обижена, что даже не подумала ее прочитать, я поднялась, чтобы уйти. Володя хотел что-то сказать мне, но я не стала его слушать и убежала, хлопнув дверью.

– Почему вы сказали следователю, что не ссорились с мужем? – Быстрицкая не могла не спросить: этот вопрос не давал ей покоя все это время.

– Когда я вернулась домой, мне по факсу пришла записка от Володи. Он писал, что все равно меня любит и дома мы обо всем поговорим.

– И вы решили не предавать этот факт огласке?

– Вы знаете, как жестоки дети в настоящее время? Если бы в школе или где-то еще появились подозрения, что Никита – не сын своего отца, на него бы стали показывать пальцем, шушукаться у него за спиной, называть меня гулящей. Это мнение их родителей, но дети бы его высказывали прямо. Зачем мальчику портить жизнь?

Ответ Быстрицкой не понравился. Что-то она не договаривала. Ирина это, кажется, почувствовала.

– Вы мне верите? – спросила она на всякий случай.

– Я не могу представлять ваши интересы, если вы не будете честны со мной, – пояснила Быстрицкая. – Если потом всплывут факты, о которых я не знаю, я не буду к ним готова и не смогу дать отпор.

Ирина Аркадьевна замялась. Кажется, она разрывалась между необходимостью рассказать правду до конца и желанием сохранить свою маленькую тайну. Наконец, разум возобладал.

– Я очень прошу вас оставить это в тайне, насколько это возможно, – попросила она.

– Я обещаю вам это, но если кто-то другой обнаружит этот факт – я ничего сделать уже не смогу, – честно призналась Быстрицкая.

– Хорошо, – сдалась Ирина Аркадьевна. – Я действительно не читала эту бумагу, но муж сам рассказал мне ее содержание. После того, как я очнулась, мы все-таки поговорили. Он сказал, что когда лежал в больнице, выяснил, что у него и Никиты не совпадают группы крови. Поскольку с моей группой крови кровь сына также не совпадала, у него возникло подозрение, что я изменила ему. Он сделал экспертизу ДНК и узнал, что Никита – не его сын… Но я не изменяла ему, я сама не понимаю, как это могло случиться, – поспешила добавить она.

– Это можно будет установить позже, – успокоила ее Быстрицкая. – Сейчас не это важно. Важно то, что ссора была, а вы этот очевидный факт отрицали в разговоре со следователем. Это уже является поводом подозревать вас. Но больше всего сейчас важно выяснить, кто наследует все имущество вашего мужа?

– Это легко сделать, – Ирина Аркадьевна заглянула в свою сумочку и вытащила оттуда визитку нотариуса: – Там находится завещание Володи. Он написал его, когда лег в больницу. Оглашение завещания назначено на завтра. Я надеюсь, вы придете?

– Обязательно, – пообещала Мария.

Глава 4. День рождения

День начинался многообещающе. Солнце, правда, немного слепило глаза, но ведь это поправимо, если надвинуть кепку пониже на глаза или, на худой конец, просто надеть солнечные очки. Главное, что было тепло и как-то радужно на душе.

Мать в который раз утром спросила о делах. Дмитрий промычал что-то нечленораздельное, но на самом деле знал, что именно ей хотелось услышать: когда он познакомит ее со своей девушкой. Эти разговоры иногда повторялись, но ни к чему не приводили. Она не понимала, что ему просто физически некогда искать себе невесту. Она, правда, пыталась пару раз познакомить его с дочерями своих подруг, но Дмитрий сбегал при первом же намеке на подобные сводни.

И вот в ожидании троллейбуса на остановке в памяти неожиданно всплыло недавнее знакомство. У девушки было красивое имя – Мария. А еще – внимательные, глубокие, цепляющие душу, светящиеся неким внутренним светом зеленые глаза. Мучительно захотелось увидеть их еще раз, нырнуть в их омут, открыть их тайну. Ее недостатком можно было назвать род ее занятий, но это – естественный профессиональный негатив по отношению к адвокатской братии. Можно было оставить это в стороне.

Наверное, все-таки правы те, кто говорит, что мысль материализуется, если очень сильно захотеть. Он шел по дорожке, все еще вспоминая троллейбусное рандеву. И вдруг впереди увидел Марию. Она куда-то спешила в такую рань по своим делам. Спонтанное желание услышать звук ее голоса и убедиться, что он такой же нежный и серебристый, как ее имя, Дмитрий вдруг сказал ей, когда они поравнялись:

– Привет. Как дела?

И почти физически почувствовал ее смущение, когда она ответила:

– Привет, хорошо. А у тебя?

Рудаков завел с ней разговор о том, что первое приходило в голову. Человек раскрывается в мелочах, поэтому он не столько слушал ответы на ничего не значащие вопросы, сколько наблюдал за поведением, реакцией, интонацией. Из ответов Маняши можно было заключить, что она умна и имеет чувство юмора. Из других деталей складывалась еще более благоприятная картина. В конце концов, Рудаков решил, что ее небольшая рассеянность и прямота скорее не недостатки ее, а некое подчеркивание прочих достоинств, те необходимые штрихи, без которых образ был бы не полон. Обезоруживающая искренность и обаяние лучились в ее зеленых глазах, живость манер и общительность делали ее абсолютно неотразимой. Удивительно, почему до сих пор такая девушка была одинока (а в этом Рудаков не сомневался, чувствуя ее привычку к независимости). Зная по опыту, как женщины нуждаются в присутствии мужчины рядом с собой, цепляясь за него всеми доступными средствами и способами, Дмитрий почему-то был все же уверен, что Маняша не станет держат человека рядом, если тот не захочет быть с ней; не станет бегать за ним и умолять вернуться – она слишком горда для этого. Она слишком сильная для этого, потому что не привыкла быть слабой: ее некому было защищать, кроме нее самой. Возможно, ей не встретился человек, способный взять на себя ответственность за нее, готовый принять ее такой, какая она есть, и растопить вечную мерзлоту ее души.

Рудаков вдруг понял, что хочет обнять ее крепко-крепко и вдохнуть аромат ее волос. И мучительно рылся в памяти, отыскивая предлог для встречи. Наконец, он вспомнил: ему нужно было проконсультироваться по поводу квартиры его тетки. И между делом вставил в разговор вопрос, нельзя ли завтра зайти в консультацию, чтобы подробнее поговорить о разделе жилплощади.

Ответ был немного странный и неожиданный, но зайти теперь уже он был обязан: во-первых, сам напросился, во-вторых, праздник у Маняши. Скорее всего, она сама удивилась своим словам и потому залилась очаровательным румянцем. Решив не смущать ее еще больше, Рудаков пообещал зайти с утра и ускорил шаг. Фактически же – просто сбежал, не в силах больше бороться сам с собой. Маняша не догоняла его, не окликнула даже. Это лишь укрепило его выводы насчет нее. Вот только стоило теперь подумать, нужен ли он ей такой, вечно пропадающий на работе, за которую платят копейки, фактически – человек из противоположного лагеря.

Некоторое беспокойство Дмитрия по этому поводу было неделикатно прервано буквально через минуту.

Он почти дошел до ворот городка, когда прямо перед ним вдруг затормозила черная «Волга». Рудаков инстинктивно отшатнулся в сторону, чтобы не быть задавленным.

Из машины вышел человек в черной куртке. Дмитрий узнал его сразу. Это был начальник оперативно-розыскной части при УВД области подполковник Виктор Иванович Нефедов. Холеный, импозантный, даже в чем-то вальяжный, попадая в компанию, Нефедов мог быстро снять эту маску и, став на время просто Иванычем, был непрочь покутить и потрындеть о чем-нибудь; уважая женский пол, победами не хвастал, хотя все знали, что бабы его любили до безобразия. Рудаков пару раз встречался с ним на поздравительных мероприятиях по случаю 23 февраля и дня милиции, но близко они тогда не общались.

Нефедов поманил к себе Рудакова, но, не дожидаясь, сам пошел к нему навстречу.

Заинтригованный таким нежданным оборотом, Дмитрий поспешил подойти к начальству.

– Долго жить будешь, Рудаков, – сказал Нефедов без всяких предисловий. – Я как раз думал о тебе.

– Здравия желаю, товарищ подполковник, – тихой скороговоркой пробормотал Дмитрий, ничего не понимая. С чего бы это такая важная птица вдруг заинтересовалась обычным опером, да еще из ОБЭП – структуры, с ОРЧ никак не связанной.

Вокруг никогошеньки не было, даже случайных прохожих. А этот странный интерес начальства к его персоне не предвещал ничего хорошего. Нет, он когда-то просился переводом в убойники, но это было давно и все об этом уже прочно забыли. На всякий случай Дмитрий попытался вспомнить, не проштрафился ли где, не задел ли ненароком чьих-то начальничьих интересов. С другой стороны, это же не собственная безопасность, а всего лишь ОРЧ.

– Как у тебя со временем сейчас? – поинтересовался подполковник, с хитрым прищуром оглядывая своего собеседника.

– На оперативку спешу, – совсем растерялся Рудаков, не понимая уже совершенно ничего.

– Подождет твоя оперативка, – беспечно махнул рукой Нефедов. – Поехали, прокатимся куда-нибудь. С начальством твоим я уже договорился.

Сев в «Волгу», Дмитрий лихорадочно размышлял, что бы все это значило. Подполковник между тем, развалясь на переднем пассажирском сиденье, скомандовал лениво водителю:

– Поехали куда-нибудь.

Машина мягко покатилась вперед.

«Куда-нибудь» оказалось кабинетом Нефедова. Про его хоромы ходили легенды. Кто-то говорил, что там спонсоры за какие-то дела сделали ему евроремонт. Другие, напротив, утверждали, что его презентабельный вид – только вид, и не более. А хоромы у него такие же, как у всех оперов, и ремонта в них не было с момента развала Советского Союза. Оглядевшись, Дмитрий понял, что и те, и другие ошибались – видимо, из-за недостатка информации. Ведь о Нефедове по сути никто ничего не знал, кроме легенд и слухов. Внешне открытый и жизнерадостный рубаха-парень, Иваныч никогда не распространялся о своей жизни, тем более личной жизни. Да и о работе рассказывал в пределах необходимости. А, в конце концов, может, так и правильно, подумал вдруг Дмитрий с симпатией. Зачем кому-то знать? Какое их собачье дело?

Бросив на стол ключи, Иваныч широким жестом пригласил Рудакова:

– Располагайся.

Пока Дмитрий усаживался, заранее напрягшись и не ожидая ничего хорошего, Нефедов запер дверь изнутри и включил чайник. Потом сел за свой стол, повертел в руках сигарету.

– Курить будешь? Угощайся, – предложил Рудакову.

– Нет, товарищ подполковник, спасибо, – отказался Дмитрий.

Нефедов молчание прервал сразу, по-деловому:

– Хочу взять тебя в аренду у начальства твоего на пару месяцев, – и внимательно посмотрел на Дмитрия.

Ну и правильно, согласился мысленно с ним Рудаков. Чего темнить-то? Но внешне нужно было показать удивление:

– Виноват, товарищ подполковник?

– Все ты понял, Дмитрий Алексеевич, – уверенно объявил Нефедов, усмехнувшись. – Ну-ну, не притворяйся валенком.

Рудаков не смог сдержать улыбку, но постарался ее все-таки скрыть по мере возможности. Не положено.

– Я тебя давно заметил, – сообщил доверительно Иваныч, закуривая. – Толковых людей я быстро замечаю и потом в поле зрения держу. Ты просился в убойный, не взяли – сами дураки. Может, мы сработаемся? – и опять усмехнулся по-доброму.

Рудаков молчал, не смея прерывать начальство, пусть даже и не родное, но все-таки.

– Ты у нас парень видный, но в наших краях и по нашим делам тебя никто не знает. Понимаешь, куда клоню? – Нефедов прищурился и внимательно посмотрел на гостя.

– Так точно, товарищ подполковник, – строго по уставу отчеканил Рудаков, поняв, что если его собираются внедрять в какую-то организацию, никаким его планам о личной жизни в ближайшее время не сбыться. Но отказаться от просьбы Нефедова было нельзя. Несмотря даже на то, что Иваныч сам тут же оговорился:

– Нет, если это мешает каким-то твоим личным делам, я пойму.

– Не мешает, товарищ подполковник, – тихо ответил Рудаков. День уже не радовал солнцем и теплом. И музыка в душе превратилась постепенно в реквием. Но работа есть работа. Ничего не поделаешь. Личная жизнь должна быть на втором месте. Тем более замаячила реальная перспектива нормальной оперской работы.

– Насколько глубоко будем внедряться, товарищ подполковник? – решился он только спросить.

– Вот за что тебя хвалю, – оживился Иваныч, но тут же снова стал серьезным. – Но обрадовать не могу. Не очень глубоко. Недельки две-три поводишь машинку объекта, послушаешь, что говорят. Нужно каналы установить. Заодно для коллег информацию подсоберешь по убийству. Начальству твоему я найду что сказать, чтобы без лишних вопросов. По легенде пойдешь как бывший мент, который переквалифицировался в охранники-водители. Когда операция закончится, вернешься к своей прежней работе, если захочешь, – подполковник снова хитро прищурившись глянул на Рудакова. – А то, может, насовсем ко мне пойдешь?

Предложение было неожиданным.

– Разрешите подумать, товарищ подполковник? – немного растерялся Дмитрий.

– Подумай. Времени у тебя много будет, – засмеялся довольно Нефедов. – Тебе чай или кофе?

За работой Мария как-то позабыла, что надвигается неумолимо ее двадцать седьмое появление на свет. Она никак не могла осознать, что двадцать семь лет – возраст, когда пора думать о семье и детях. Может быть, из-за этого внутреннего ощущения самой себя подростком она выглядела моложе своих лет. Ей редко давали на вид более двадцати двух. Это было приятно.

С самого утра Быстрицкой захотелось не думать о личном, отвлечься по мере возможности на дела. Кажется, ей снилось что-то хорошее, и было бы интересно увидеть продолжение сна, который, впрочем, так и не вспомнился.

По дороге на работу ее догнал опер, с которым они недавно так неловко общались в троллейбусе, – Дмитрий. Они шли неторопливо бок о бок, разговаривая о совершенно не значащих вещах, Мария вдруг поняла, что у нее предательски дрожит голос и коленки подгибаются от нахлынувшего страха и волнения. Несомненно, Дмитрий ей нравился. Непривычное ощущение родства душ на несколько секунд заняло ее мысли, так что даже важность сегодняшних встреч несколько потускнела в ее глазах. Она знала, что его намерения еще не ясны и рано вообще рассуждать о каких бы то ни было отношениях. Но удивительное чувство беззащитности было сильнее ее разума и делало ее уязвимой. Мысль, что у нее явно снесло крышу, поскольку жить дальше без Дмитрия ей будет намного труднее, чем до их знакомства, выбивала из колеи и выводила из себя. Терять ясность мысли сейчас было нельзя, просто катастрофически невозможно, для дела Смирновой ей нужен был чистый рассудок. А, следовательно, она попала. Как себя не выдать, а лучше привести обратно к здравомыслию, Быстрицкая не представляла. И была очень рада, когда он, устав от их пустой болтовни или вспомнив о делах, наконец, рванул вперед так, что через минуту оторвался от нее метров на пятьдесят.

Напугала она его идиотским сообщением о своих сегодняшних именинах. Он всего лишь спросил ее о ближайших планах, чтобы выгадать время посоветоваться с ней по каким-то семейным юридическим вопросам. И, не успев вовремя схватить себя за язык, Мария ответила, что у нее вообще-то день рождения, но он все равно может заходить.

Она тут же раскаялась, поругав себя за несдержанность. Но было уже поздно: кавалер распустил паруса и удрал со скоростью ветра.

Мгновенно наступившее отрезвление почему-то не порадовало. Видимо, попав под его обаяние, она теряла способность объективно мыслить. Этого следовало избегать впредь. На этом решении Быстрицкая и оставила тему Рудакова.

Важнее сейчас было две вещи: что нового в следствии по делу и как вовремя добраться к нотариусу.

Стожарова в кабинете не было. Ожидая его в коридоре, Мария подумывала, не заглянуть ли к Репину, но уверенность в том, что тот выставит ее из кабинета, пока Смирнова не подозреваемая официальным порядком, взяла верх, и она осталась сидеть на видавшем виды стуле под дверью Андреева кабинета.

Наконец, тот явился и, ни слова не говоря, под руку завел ее внутрь, запер дверь и пригласил сесть.

– Если сегодня на оглашении завещания выяснится, что Смирнова – наследница, Репин ее задержит прямо на выходе, – без всяких предисловий сообщил он.

– Но это же глупо, – Быстрицкая предполагала такое развитие событий, но не так же скоро!

– Волос, найденный в туалете, принадлежит Ирине Аркадьевне Смирновой, – Стожаров хлопнул папкой, которую держал в руке, об стол. – Ее отпечатки нашли в кабинете мужа. Два свидетеля утверждают, что они ссорились незадолго до убийства. Она закончила три курса медицинского. Этого достаточно? – он бухнулся в кресло.

– Ты тоже в это веришь? – спросила Мария, краем глаза читая акт экспертизы.

– А что мне остается делать? – Андрей уставился на нее устало. – Я две ночи не спал уже, Маш. Я больше не могу.

Быстрицкая задумалась на мгновение.

– Медики уже дали причину смерти? – Стожарова ей хоть и было жалко, но не до такой степени, чтобы делиться с ним тем, что она знала. Ирина Аркадьевна сказала ей несколько больше, чем было записано в протоколе, и что-то подсказывало ей, что на следствии она не была столь откровенна даже для оперативных целей. Наверное, история жизни Смирновых могла бы показаться следователям излишней лирикой, но интуиция подсказывала Марии, что в любом деле мелочей не бывает.

– Предварительно передозировка наркотическим препаратом, – после минутного молчания сообщил Андрей и затушил окурок.

– Опа! – отравление или естественные причины Быстрицкая могла еще допустить, но такое сообщение сбивало с толку. По всей истории его жизни не похоже было, чтобы крупный бизнесмен Владимир Смирнов был банальным наркоманом. Еще одна странность заставляла по-новому отнестись к кругу подозреваемых. Но Стожарову сейчас было не до размышлений. Он кивнул:

– Да-да, наркота, нечего на меня смотреть, не я его вскрывал.

– Понимаю, думать тебе сейчас тяжело, – кивнула Быстрицкая. – Только один вопрос: как она его убила? И как она смогла так быстро скрыться с места происшествия, что ее никто не видел? Вышла из офиса – все видели. Как обратно заходила – никто не видел, хотя охранник на входе курил, секретарь спускалась и возвращалась, уборщик в коридоре торчал. Как они ругались, весь офис слышал. Не во время же ссоры она ему внутривенно отраву вводила.

– Ты это понимаешь, я это понимаю, Репину попробуй это объясни, – Стожаров вытащил сигарету, постучал ею задумчиво по столу, потом закурил от зажигалки.

– У них в офисе есть видеонаблюдение? – осведомилась осторожно Мария, не отрывая глаз от бумаг.

– Уже проверили, есть. Только вот в кабинете шефа и в туалете его нет. Она могла его и во время разговора уколоть. Потом он вышел в туалет – и капец, – Стожаров, прищурив один глаз, смотрел на нее, словно пытался понять, знает ли она больше, чем говорит. – Я сейчас с Репиным к нотариусу. Тебя подбросить?

– Если не трудно.

Через полчаса они были на месте. Репин, заняв переднее пассажирское сиденье, всю дорогу наставительным тоном рассказывал своим спутникам, как важно правильно определить основную следственную версию – и дело в шляпе. Крупный, краснолицый, громогласный, с копной очень густых каштановых волос, он оставлял после себя ощущение мамонта, несущегося прямо на собеседника. Он всегда во всем был уверен, отбрасывая небрежно несущественные мелочи и детали. Быстрицкая знала его год или два, и за это время ее не покидало чувство, что у Репина есть скрытая форма мании величия. Она предпочитала избегать по возможности общения с ним, но сейчас от этого некуда было деться. Мария поэтому скромненько спряталась на сиденье прямо за спиной Репина, чтобы он не смог ее увидеть, и молчала всю дорогу.

Стожаров же, хотя и кивал на репинские картинные прокламации, кажется, не слышал его, полностью поглощенный вождением.

Едва машина затормозила, Мария с облегчением вырвалась из салона на воздух. Следом уже вылезал Репин и игриво сообщил ей, настигнув на крыльце нотариальной конторы и тронув за локоть:

– Мария Александровна, а ведь вашу клиентку я сегодня задержу.

– Надеюсь, Олег Николаевич, вам хватит ума с этим подождать, – широко улыбнулась ему Быстрицкая и зашла внутрь здания.

– Это почему же? – не отставал от нее ни на шаг Репин, обалдев от такой наглости.

– Давайте потом об этом поговорим, – предложила Мария. – Сейчас не та обстановка.

Ирина Аркадьевна уже ждала их вместе с Кротовым возле двери кабинета нотариуса.

Быстрицкая отвела ее в сторону, пока мужчины заходили шумной толпой в приемную (при этом шумел больше всех Репин, всем давая понять открытым текстом, кто он и откуда).