Читать книгу: «Под лаской плюшевого пледа», страница 2

Встреча с Пушкиным

Я подымаюсь по белой дороге,

Пыльной, звенящей, крутой.

Не устают мои легкие ноги

Выситься над высотой.

Слева – крутая спина Аю-Дага,

Синяя бездна – окрест.

Я вспоминаю курчавого мага

Этих лирических мест.

Вижу его на дороге и в гроте…

Смуглую руку у лба… —

Точно стеклянная, на повороте

Продребезжала арба… —

Запах – из детства – какого-то дыма

Или каких-то племен…

Очарование прежнего Крыма

Пушкинских милых времен.

Пушкин! – Ты знал бы по первому слову,

Кто́ у тебя на пути!

И просиял бы, и под руку в гору

Не предложил мне идти…

Не опираясь на смуглую руку,

Я говорила б, идя,

Как глубоко презираю науку

И отвергаю вождя,

Как я люблю имена и знамёна,

Волосы и голоса,

Старые вина и старые троны, —

Каждого встречного пса! –

Полуулыбки в ответ на вопросы,

И молодых королей…

Как я люблю огонек папиросы

В бархатной чаще аллей,

Марионеток и звук тамбурина,

Золото и серебро,

Неповторимое имя: Марина,

Байрона и болеро,

Ладанки, карты, флаконы и свечи,

Запах кочевий и шуб,

Лживые, в душу идущие, речи

Очаровательных губ.

Эти слова: никогда и навеки,

За колесом – колею…

Смуглые руки и синие реки,

Ax, – Мариулу твою!

Треск барабана – мундир властелина —

Окна дворцов и карет,

Рощи в сияющей пасти камина,

Красные звезды ракет…

Вечное сердце свое и служенье

Только ему, Королю!

Сердце свое и свое отраженье

В зеркале… – Как я люблю…

Кончено… – Я бы уж не говорила,

Я посмотрела бы вниз…

Вы бы молчали, так грустно, так мило

Тонкий обняв кипарис.

Мы помолчали бы оба – не так ли? —

Глядя, как где-то у ног,

В милой какой-нибудь маленькой сакле

Первый блеснул огонек.

И – потому, что от худшей печали

Шаг – и не больше! – к игре,

Мы рассмеялись бы и побежали

За руку вниз по горе.

1 октября 1913

«Уж сколько их упало в эту бездну…»

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверзтую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Застынет всё, что пело и боролось,

Сияло и рвалось:

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос.

И будет жизнь, с ее насущным хлебом,

С забывчивостью дня.

И будет всё – как будто бы под небом

И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине

И так недолго злой,

Любившей час, когда дрова в камине

Становятся золой,

Виолончель, и кавалькады в чаще,

И колокол в селе…

– Меня, такой живой и настоящей,

На ласковой земле!

К вам всем – что́ мне, ни в чем

не знавшей меры,

Чужие и свои?! —

Я обращаюсь с требованьем веры

И с просьбой о любви.

И день, и ночь, и письменно и устно:

За правду да и нет,

За то, что мне так часто —

слишком грустно

И только двадцать лет.

За то, что мне прямая неизбежность —

Прощение обид,

За всю мою безудержную нежность

И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,

За правду, за игру…

Послушайте! – Еще меня любите

За то, что я умру.

8 декабря 1913

«Быть нежной, бешеной и шумной…»

Быть нежной, бешеной и шумной,

– Так жаждать жить! –

Очаровательной и умной, —

Прелестной быть!

Нежнее всех, кто есть и были,

Не знать вины…

– О возмущенье, что в могиле

Мы все равны!

Стать тем, что никому не мило,

– О, стать как лед! –

Не зная ни того, что было,

Ни что придет,

Забыть, как сердце раскололось

И вновь срослось,

Забыть свои слова и голос,

И блеск волос.

Браслет из бирюзы старинной –

На стебельке,

На этой узкой, этой длинной

Моей руке…

Как зарисовывая тучку

Издалека,

За перламутровую ручку

Бралась рука,

Как перепрыгивали ноги

Через плетень,

Забыть, как рядом по дороге

Бежала тень.

Забыть, как пламенно в лазури,

Как дни тихи…

– Все шалости свои, все бури

И все стихи!

Мое свершившееся чудо

Разгонит смех.

Я, вечно-розовая, буду

Бледнее всех.

И не раскроются – так надо –

– О, пожалей! –

Ни для заката, ни для взгляда,

Ни для полей –

Мои опущенные веки.

– Ни для цветка! –

Моя земля, прости навеки,

На все века.

И так же будут таять луны

И таять снег,

Когда промчится этот юный,

Прелестный век.

Сочельник 1913

Феодосия

Генералам двенадцатого года

Сергею

Вы, чьи широкие шинели

Напоминали паруса,

Чьи шпоры весело звенели

И голоса,

И чьи глаза, как бриллианты,

На сердце оставляли след, —

Очаровательные франты

Минувших лет!

Одним ожесточеньем воли

Вы брали сердце и скалу, —

Цари на каждом бранном поле

И на балу.

Вас охраняла длань Господня

И сердце матери, – вчера

Малютки-мальчики, сегодня —

Офицера!

Вам все вершины были малы

И мягок самый черствый хлеб,

О, молодые генералы

Своих судеб!

– – —

Ах, на гравюре полустертой,

В один великолепный миг,

Я видела, Тучков-четвертый,

Ваш нежный лик.

И Вашу хрупкую фигуру,

И золотые ордена…

И я, поцеловав гравюру,

Не знала сна…

О, как, мне кажется, могли вы

Рукою, полною перстней,

И кудри дев ласкать – и гривы

Своих коней.

В одной невероятной скачке

Вы прожили свой краткий век…

И ваши кудри, ваши бачки

Засыпал снег.

Три сотни побеждало – трое!

Лишь мертвый не вставал с земли.

Вы были дети и герои,

Вы всё могли!

Что́ так же трогательно-юно,

Как ваша бешеная рать?

Вас златокудрая Фортуна

Вела, как мать.

Вы побеждали и любили

Любовь и сабли острие —

И весело переходили

В небытие.

26 декабря 1913

Феодосия

«Ты, чьи сны еще непробудны…»

Ты, чьи сны еще непробудны,

Чьи движенья еще тихи,

В переулок сходи Трехпрудный,

Если любишь мои стихи.

О, как солнечно и как звездно

Начат жизненный первый том,

Умоляю – пока не поздно,

Приходи посмотреть наш дом!

Будет скоро тот мир погублен,

Погляди на него тайком,

Пока тополь еще не срублен

И не продан еще наш дом.

Этот тополь! Под ним ютятся

Наши детские вечера.

Этот тополь среди акаций

Цвета пепла и серебра.

Этот мир невозвратно-чудный

Ты застанешь еще, спеши!

В переулок сходи Трехпрудный,

В эту душу моей души.

<1913>

«Вы родились певцом и пажем…»

Вы родились певцом и пажем.

Я – с золотом в кудрях.

Мы – молоды, и мы еще расскажем

О королях.

Настроив лютню и виолу,

Расскажем в золоте сентябрьских аллей,

Какое отвращение к престолу

У королей.

В них – демон самообороны,

Величия их возмущает роль, —

И мой король не выдержит корону;

Как ваш король.

Напрасно перед их глазами

Мы простираемся в земной пыли, —

И – короли – они не знают сами,

Что – короли!

1913

«Над Феодосией угас…»

Над Феодосией угас

Навеки этот день весенний,

И всюду удлиняет тени

Прелестный предвечерний час.

Захлебываясь от тоски,

Иду одна, без всякой мысли.

И опустились и повисли

Две тоненьких мои руки.

Иду вдоль генуэзских стен,

Встречая ветра поцелуи,

И платья шелковые струи

Колеблются вокруг колен.

И скромен ободок кольца,

И трогательно мал и жалок

Букет из нескольких фиалок

Почти у са́мого лица.

Иду вдоль крепостных валов,

В тоске вечерней и весенней.

И вечер удлиняет тени,

И безнадежность ищет слов.

14 февраля 1914

Феодосия

Але

1

Ты будешь невинной, тонкой,

Прелестной – и всем чужой.

Пленительной амазонкой,

Стремительной госпожой.

И косы свои, пожалуй,

Ты будешь носить, как шлем,

Ты будешь царицей бала –

И всех молодых поэм.

И многих пронзит, царица,

Насмешливый твой клинок,

И все, что мне – только снится,

Ты будешь иметь у ног.

Всё будет тебе покорно,

И все при тебе – тихи.

Ты будешь, как я – бесспорно –

И лучше писать стихи…

Но будешь ли ты – кто знает –

Смертельно виски сжимать,

Как их вот сейчас сжимает

Твоя молодая мать.

5 июня 1914

С.Э.

Я с вызовом ношу его кольцо!

– Да, в Вечности – жена, не на бумаге! —

Чрезмерно узкое его лицо

Подобно шпаге.

Безмолвен рот его, углами вниз,

Мучительно-великолепны брови.

В его лице трагически слились

Две древних крови.

Он тонок первой тонкостью ветвей.

Его глаза – прекрасно-бесполезны! —

Под крыльями раскинутых бровей —

Две бездны.

В его лице я рыцарству верна,

– Всем вам, кто жил и умирал без страху! —

Такие – в роковые времена —

Слагают стансы – и идут на плаху.

3 июня 1914

Коктебель

«Не думаю, не жалуюсь, не спорю…»

Не думаю, не жалуюсь, не спорю.

Не сплю.

Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни

к морю,

Ни к кораблю.

Не чувствую, как в этих стенах жарко,

Как зелено в саду.

Давно желанного и жданного подарка

Не жду.

Не радуют ни утро, ни трамвая

Звенящий бег.

Живу, не видя дня, позабывая

Число и век.

На, кажется, надрезанном канате

Я – маленький плясун.

Я – тень от чьей-то тени. Я – лунатик

Двух темных лун.

13 июля 1914

Бабушке

Продолговатый и твердый овал,

Черного платья раструбы…

Юная бабушка! – Кто целовал

Ваши надменные губы?

Руки, которые в залах дворца

Вальсы Шопена играли…

По сторонам ледяного лица —

Локоны, в виде спирали.

Темный, прямой и взыскательный взгляд,

Взгляд, к обороне готовый.

Юные женщины так не глядят.

Юная бабушка, кто Вы?

Сколько возможностей Вы унесли,

И невозможностей – сколько? —

В ненасытимую прорву земли,

Двадцатилетняя полька!

День был невинен, и ветер был свеж,

Темные звезды погасли.

– Бабушка! – Этот жестокий мятеж

В сердце моем – не от Вас ли?..

4 сентября 1914

П. Э

Осы́пались листья над Вашей могилой,

И пахнет зимой.

Послушайте, мертвый, послушайте, милый:

Вы все-таки мой.

Смеетесь! – В блаженной крылатке дорожной!

Луна высока.

Мой – так несомненно и так непреложно,

Как эта рука.

Опять с узелком подойду утром рано

К больничным дверям.

Вы просто уехали в жаркие страны,

К великим морям.

Я Вас целовала! Я Вам колдовала!

Смеюсь над загробною тьмой!

Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала —

Домой!

Пусть листья осыпались, смыты и стерты

На траурных лентах слова.

И, если для целого мира Вы мёртвы,

Я тоже мертва.

Я вижу, я чувствую, – чую Вас всюду.

– Что ленты от Ваших венков! —

Я Вас не забыла и Вас не забуду

Во веки веков.

Таких обещаний я знаю бесцельность,

Я знаю тщету.

– Письмо в бесконечность.

– Письмо в беспредельность. —

Письмо в пустоту.

4 октября 1914

«Сегодня таяло, сегодня…»

Сегодня таяло, сегодня

Я простояла у окна.

Ум – отрезвленней, грудь свободней,

Опять умиротворена.

Не знаю, почему. Должно быть,

Устала попросту душа

И как-то не хотелось трогать

Мятежного карандаша.

Так простояла я – в тумане —

Далекая добру и злу,

Тихонько пальцем барабаня

По чуть звенящему стеклу.

Душой не лучше и не хуже,

Чем первый встречный: этот вот, —

Чем перламутровые лужи,

Где расплескался небосвод.

Чем пролетающая птица

И попросту бегущий пес.

И даже нищая певица

Меня не довела до слез.

Забвенья милое искусство

Душой усвоено уже.

Какое-то большое чувство

Сегодня таяло в душе.

4 октября 1914

«Под лаской плюшевого пледа…»

Под лаской плюшевого пледа

Вчерашний вызываю сон.

Что это было? – Чья победа? –

Кто побежден?

Все передумываю снова,

Всем перемучиваюсь вновь.

В том, для чего не знаю слова,

Была ль любовь?

Кто был охотник? – Кто – добыча?

Все дьявольски-наоборот!

Что понял, длительно мурлыча,

Сибирский кот?

В том поединке своеволий

Кто, в чьей руке был только мяч?

Чье сердце – Ваше ли, мое ли

Летело вскачь?

И все-таки – что ж это было?

Чего так хочется и жаль?

Так и не знаю: победила ль?

Побеждена ль?

23 октября 1914

Подруга

Вам одеваться было лень

И было лень вставать из кресел.

– А каждый Ваш грядущий день

Моим весельем был бы весел!

Особенно смущало Вас

Идти так поздно в ночь и холод.

– А каждый Ваш грядущий час

Моим весельем был бы молод!

Вы это сделали без зла,

Невинно и непоправимо.

– Я Вашей юностью была,

Которая проходит мимо.

25 октября 1914

«Безумье – и благоразумье…»

Безумье – и благоразумье,

Позор – и честь,

Все, что наводит на раздумье,

Все слишком есть –

Во мне! – Все́ каторжные страсти

Слились в одну!

Так в волосах моих – все масти

Ведут войну!

Я знаю весь любовный шепот

– Ах, наизусть! —

Мой двадцатидвухлетний опыт —

Сплошная грусть!

Но облик мой – невинно-розов,

– Что ни скажи! —

Я виртуоз из виртуозов

В искусстве лжи.

В ней, запускаемой как мячик,

– Ловимой вновь! —

Моих прабабушек-полячек

Сказалась кровь.

Лгу оттого, что по кладбищам

Трава растет,

Лгу оттого, что по кладбищам

Метель метет…

От скрипки – от автомобиля —

Шелков, огня…

От пытки, что не все любили

Одну меня!

От боли, что не я – невеста

У жениха!

От жеста и стиха – для жеста

И для стиха!

От нежного боа на шее…

И как могу

Не лгать, – раз голос мой нежнее,

Когда я лгу…

3 января 1915

Анне Ахматовой

Узкий, нерусский стан –

Над фолиантами.

Шаль из турецких стран

Пала, как мантия.

Вас передашь одной

Ломаной черной линией.

Холод – в весельи, зной –

В Вашем унынии.

Вся Ваша жизнь – озноб,

И завершится – чем она?

Облачный – темен – лоб

Юного демона.

Каждого из земных

Вам заиграть – безделица!

И безоружный стих

В сердце нам целится.

В утренний сонный час,

– Кажется, четверть пятого, —

Я полюбила Вас,

Анна Ахматова.

11 февраля 1915

«Сини подмосковные холмы…»

Сини подмосковные холмы,

В воздухе чуть теплом – пышь и деготь.

Сплю весь день, весь день смеюсь, —

должно быть,

Выздоравливаю от зимы.

Я иду домой возможно тише.

Ненаписанных стихов – не жаль!

Стук колес и жареный миндаль

Мне дороже всех четверостиший.

Голова до прелести пуста,

Оттого что сердце – слишком полно!

Дни мои, как маленькие волны,

На которые гляжу с моста.

Чьи-то взгляды слишком уж нежны

В нежном воздухе, едва нагретом…

– Я уже заболеваю летом,

Еле выздоровев от зимы.

13 марта 1915

«Хочу у зеркала, где муть»

Хочу у зеркала, где муть

И сон туманящий,

Я выпытать – куда Вам путь

И где пристанище.

Я вижу: мачта корабля,

И Вы – на палубе…

Вы – в дыме поезда… Поля

В вечерней жалобе…

Вечерние поля в росе,

Над ними – вороны…

– Благословляю Вас на все

Четыре стороны!

3 мая 1915

«Мне нравится, что вы больны не мной…»

Мне нравится, что Вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не Вами,

Что никогда тяжелый шар земной

Не уплывет под нашими ногами.

Мне нравится, что можно быть смешной —

Распущенной – и не играть словами,

И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится еще, что Вы при мне

Спокойно обнимаете другую,

Не прочите мне в адовом огне

Гореть за то, что я не Вас целую.

Что имя нежное мое, мой нежный, не

Упоминаете ни днем, ни ночью – всуе…

Что никогда в церковной тишине

Не пропоют над нами: Аллилуйя!

Спасибо Вам, и сердцем и рукой,

За то, что Вы меня – не зная сами! —

Так любите: за мой ночной покой,

За редкость встреч закатными часами,

За наши не-гулянья под луной,

За солнце, не у нас над головами, —

За то, что Вы больны – увы! – не мной,

За то, что я больна – увы! – не Вами!

3 мая 1915

«Что видят они? – Пальто…»

Что видят они? – Пальто

На юношеской фигуре.

Никто не узнал, никто,

Что полы его, как буря.

Остер, как мои лета,

Мой шаг молодой и четкий.

И вся моя правота

Вот в этой моей походке.

А я ухожу навек

И думаю: день весенний

Запомнит мой бег – и бег

Моей сумасшедшей тени.

Весь воздух такая лесть,

Что я быстроту удвою.

Нет ветра, но ветер есть

Над этою головою!

Летит за крыльцом крыльцо,

Весь мир пролетает сбоку.

Я знаю свое лицо.

Сегодня оно жестоко.

Как птицы полночный крик,

Пронзителен бег летучий.

Я чувствую: в этот миг

Мой лоб рассекает – тучи!

Вознесение 1915

«Какой-нибудь предок мой был – скрипач…»

Какой-нибудь предок мой был – скрипач,

Наездник и вор при этом.

Не потому ли мой нрав бродяч

И волосы пахнут ветром?

Не он ли, смуглый, крадет с арбы

Рукой моей – абрикосы,

Виновник страстной моей судьбы,

Курчавый и горбоносый?

Дивясь на пахаря за сохой,

Вертел между губ – шиповник.

Плохой товарищ он был – лихой

И ласковый был любовник!

Любитель трубки, луны и бус

И всех молодых соседок…

Еще мне думается, что – трус

Был мой желтоглазый предок.

Что, душу чёрту продав за грош,

Он в полночь не шел кладбищем.

Еще мне думается, что нож

Носил он за голенищем,

Что не однажды из-за угла

Он прыгал – как кошка, гибкий…

И почему-то я поняла,

Что он не играл на скрипке!

И было все ему нипочем,

Как снег прошлогодний – летом!

Таким мой предок был скрипачом.

Я стала – таким поэтом.

23 июня 1915

«С большою нежностью – потому…»

С большою нежностью – потому,

Что скоро уйду от всех, —

Я все раздумываю, кому

Достанется волчий мех,

Кому – разнеживающий плед

И тонкая трость с борзой,

Кому – серебряный мой браслет,

Осыпанный бирюзой…

И все записки, и все цветы,

Которых хранить невмочь…

Последняя рифма моя – и ты,

Последняя моя ночь!

22 сентября 1915

«Заповедей не блюла, не ходила к причастью…»

Заповедей не блюла, не ходила к причастью,

Видно, пока надо мной не пропоют литию,

Буду грешить – как грешу – как грешила:

со страстью!

Господом данными мне чувствами —

всеми пятью!

Други! Сообщники! Вы, чьи наущения —

жгучи!

Вы, сопреступники! – Вы, нежные учителя!

Юноши, девы, деревья, созвездия, тучи, —

Богу на Страшном суде вместе ответим, Земля!

26 сентября 1915

«Я знаю правду! Все прежние правды – прочь!..»

Я знаю правду! Все прежние правды – прочь!

Не надо людям с людьми на земле бороться!

Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь.

О чем – поэты, любовники, полководцы?

Уж ветер стелется, уже земля в росе,

Уж скоро звездная в небе застынет вьюга,

И под землею скоро уснем мы все,

Кто на земле не давали уснуть друг другу.

3 октября 1915

«Два солнца стынут, – о господи, пощади!..»

Два солнца стынут, – о Господи, пощади! —

Одно – на небе, другое – в моей груди.

Как эти солнца, – прощу ли себе сама? —

Как эти солнца сводили меня с ума!

И оба стынут – не больно от их лучей!

И то остынет первым, что горячей.

5 октября 1915

«Цыганская страсть разлуки!..»

Цыганская страсть разлуки!

Чуть встретишь – уж рвешься прочь.

Я лоб уронила в руки

И думаю, глядя в ночь:

Никто, в наших письмах роясь,

Не понял до глубины,

Как мы вероломны, то есть —

Как сами себе верны.

Октябрь 1915

1916²

«Никто ничего не отнял…»

Никто ничего не отнял —

Мне сладостно, что мы врозь!

Целую Вас через сотни

Разъединяющих верст.

Я знаю: наш дар – неравен.

Мой голос впервые – тих.

Что Вам, молодой Державин,

Мой невоспитанный стих!

На страшный полет крещу Вас:

– Лети, молодой орел!

Ты солнце стерпел, не щурясь, —

Юный ли взгляд мой тяжел?

Нежней и бесповоротней

Никто не глядел Вам вслед…

Целую Вас – через сотни

Разъединяющих лет.

12 февраля 1916

«Ты запрокидываешь голову…»

Ты запрокидываешь голову —

Затем, что ты гордец и враль.

Какого спутника веселого

Привел мне нынешний февраль!

Позвякивая карбованцами

И медленно пуская дым,

Торжественными чужестранцами

Проходим городом родным.

Чьи руки бережные трогали

Твои ресницы, красота,

Когда, и как, и кем, и много ли

Целованы твои уста –

Не спрашиваю. Дух мой алчущий

Переборол сию мечту.

В тебе божественного мальчика —

Десятилетнего я чту.

Помедлим у реки, полощущей

Цветные бусы фонарей.

Я доведу тебя до площади,

Видавшей отроков-царей…

Мальчишескую боль высвистывай

И сердце зажимай в горсти́…

– Мой хладнокровный, мой неистовый

Вольноотпущенник – прости!

18 февраля 1916

«Откуда такая нежность?..»

Откуда такая нежность?

Не первые – эти кудри

Разглаживаю, и губы

Знавала – темней твоих.

Всходили и гасли звезды

(Откуда такая нежность?),

Всходили и гасли очи

У самых моих очей.

Еще не такие песни

Я слушала ночью темной

(Откуда такая нежность?) —

На самой груди певца.

Откуда такая нежность?

И что́ с нею делать, отрок

Лукавый, певец захожий,

С ресницами – нет длинней?

18 февраля 1916

«Кабы нас с тобой да судьба свела…»

Кабы нас с тобой да судьба свела –

Ох, веселые пошли бы по земле дела!

Не один бы нам поклонился град,

Ох мой родный, мой природный,

мой безродный брат!

Как последний сгас на мосту фонарь –

Я кабацкая царица, ты кабацкий царь.

Присягай, народ, моему царю!

Присягай его царице, – всех собой дарю!

Кабы нас с тобой да судьба свела,

Поработали бы царские на нас колокола!

Поднялся бы звон по Москве-реке

О прекрасной самозванке и ее дружке.

Нагулявшись, наплясавшись на шальном пиру,

Покачались бы мы, братец, на ночном ветру…

И пылила бы дороженька – бела, бела, —

Кабы нас с тобой – да судьба свела!

25 октября 1916

«…Я бы хотела жить с вами…»

…Я бы хотела жить с Вами

В маленьком городе,

Где вечные сумерки

И вечные колокола.

И в маленькой деревенской гостинице –

Тонкий звон

Старинных часов – как капельки времени.

И иногда, по вечерам, из какой-нибудь

мансарды –

Флейта,

И сам флейтист в окне.

И большие тюльпаны на окнах.

И может быть, Вы бы даже меня

не любили…

Посреди комнаты – огромная изразцовая

печка,

На каждом изразце – картинка:

Роза – сердце – корабль. —

А в единственном окне –

Снег, снег, снег.

Вы бы лежали – каким я Вас люблю:

ленивый,

Равнодушный, беспечный.

Изредка резкий треск

Спички.

Папироса горит и гаснет,

И долго-долго дрожит на ее краю

Серым коротким столбиком – пепел.

Вам даже лень его стряхивать –

И вся папироса летит в огонь.

10 декабря 1916

Стихи о Москве³

1

Облака – вокруг,

Купола – вокруг.

Надо всей Москвой —

Сколько хватит рук! —

Возношу тебя, бремя лучшее,

Деревцо мое

Невесомое!

В дивном граде сем,

В мирном граде сем,

Где и мертвой мне

Будет радостно, —

Царевать тебе, горевать тебе,

Принимать венец,

О мой первенец!

Ты постом – говей,

Не сурьми бровей,

И все сорок – чти —

Сороков церквей.

Исходи пешком – молодым

шажком! —

Все привольное

Семихолмие.

Будет тво́й черед:

Тоже – дочери

Передашь Москву

С нежной горечью.

Мне же – вольный сон,

колокольный звон,

Зори ранние

На Ваганькове.

31 марта 1916

2

Из рук моих – нерукотворный град

Прими, мой странный,

мой прекрасный брат.

По це́рковке – все сорок сороков

И реющих над ними голубков;

И Спасские – с цветами – ворота́,

Где шапка православного снята;

Часовню звездную – приют от зол —

Где вытертый – от поцелуев – пол;

Пятисоборный несравненный круг

Прими, мой древний, вдохновенный друг.

К Нечаянныя Радости в саду

Я гостя чужеземного сведу.

Червонные возблещут купола,

Бессонные взгремят колокола,

И на тебя с багряных облаков

Уронит Богородица покров,

И встанешь ты, исполнен дивных сил…

– Ты не раскаешься, что ты меня любил.

31 марта 1916

4

Настанет день, – печальный, говорят! —

Отцарствуют, отплачут, отгорят, —

Остужены чужими пятаками, —

Мои глаза, подвижные, как пламя.

И – двойника нащупавший двойник —

Сквозь легкое лицо проступит – лик.

О, наконец тебя я удостоюсь,

Благообразия прекрасный пояс!

А издали – завижу ли и вас? —

Потянется, растерянно крестясь,

Паломничество по дорожке черной

К моей руке, которой не отдерну,

К моей руке, с которой снят запрет,

К моей руке, которой больше нет.

На ваши поцелуи, о живые,

Я ничего не возражу – впервые.

Меня окутал с головы до пят

Благообразия прекрасный плат.

Ничто меня уже не вгонит в краску.

Святая у меня сегодня Пасха.

По улицам оставленной Москвы

Поеду – я, и побредете – вы.

И не один дорогою отстанет,

И первый ком о крышку гроба грянет, —

И наконец-то будет разрешен

Себялюбивый, одинокий сон.

И ничего не надобно отныне

Новопреставленной болярыне Марине.

11 апреля 1916

5

Над городом, отвергнутым Петром,

Перекатился колокольный гром.

Гремучий опрокинулся прибой

Над женщиной, отвергнутой тобой.

Царю Петру и вам, о царь, хвала!

Но выше вас, цари: колокола.

Пока они гремят из синевы —

Неоспоримо первенство Москвы.

– И целых сорок сороков церквей

Смеются над гордынею царей!

28 мая 1916

8

Москва! Какой огромный

Странноприимный дом!

Всяк на Руси – бездомный.

Мы все к тебе придем.

Клеймо позорит плечи,

За голенищем – нож.

Издалека́-далече —

Ты все же позовешь.

На каторжные клейма,

На всякую болесть —

Младенец Пантеле́ймон

У нас, целитель, есть.

А вон за тою дверцей,

Куда народ валит,

Там Иверское сердце,

Червонное, горит.

И льется аллилуйя

На смуглые поля.

– Я в грудь тебя целую,

Московская земля!

8 июля 1916

Александров

9

Красною кистью

Рябина зажглась.

Падали листья.

Я родилась.

Спорили сотни

Колоколов.

День был субботний:

Иоанн Богослов.

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

16 августа 1916