Яков Богомолов

Нина. Вы будете говорить о делах?

Жан. Немножко.

Нина. Тогда я уйду…

Букеев. Чего же тут решать? Пусть строит.

Жан (дождавшись ухода Нины). Вовремя я пришёл?

Букеев. Что?

Жан. Она, кажется, начинала кислый разговор?

Букеев. Похоже. Скучная женщина. Да, так пускай строит… что ж…

Жан. Ничего не нужно строить, – к чему тебе вся эта канитель с водой, если ты решил продать имение? Ведь у тебя цель – удержать здесь его жену, и только для этого затеял ты орошение и всю чепуху?

Букеев. Ну, не совсем для этого. С водой за имение дороже дадут.

Жан. На кой тебе чёрт – деньги!

Букеев. Денег мне не нужно, это верно.

Жан. Вот видишь! Уговаривайся с нею и махай за границу…

Букеев (расхаживая). С ней так нельзя… нельзя, брат!

Жан. Отчего? Почему?

Букеев. Ты не понимаешь. Я, брат, серьёзно влюбился… кажется…

Жан. Когда ж ты влюблялся несерьёзно?

Букеев. Ты сам говорил, что последняя женщина – как сороковой медведь…

Жан. Мало ли что я говорю! А ты – не верь. Я, брат, не хуже водопроводчика могу говорить на все темы, потому что я человек вдохновенный и фантастический. Водопроводчик говорит, что жизнь есть непрерывное движение и все мы несчастны, потому что не чувствуем этого, а всё стараемся остановить движение, уцепившись за что-нибудь, укрепив себя…

Букеев (задумчиво). Опоздал я укрепиться.

Жан (не слушая его). Это он верно говорит. Пускай всё движется, дело и мысли. Я не знаю, что сделаю завтра, но сегодня я хочу хорошо пожить…

(Ладыгин и Богомолов с террасы.)

Ладыгин. Ну и ветер!

Жан. Стремление, движение…

Богомолов (с досадой). Дядя Жан, когда же привезут бетонные трубы?

Жан. Едут трубы!

Богомолов. Послушайте, – это не годится! Мы тратим бесполезно такую массу времени и денег… Никон Васильевич, – вы бы распорядились построже.

Букеев (кивая на Жана). Это вот всё он…

Богомолов. За два месяца с лишком мы ничего не сделали… Если на днях не будет труб, я должен буду прекр[атить] бурение…

Жан. Беспок[ойный] вы человек, Яков Сергеич!

Богомолов. Да вы поймите – скоро пойдёт вода.

Жан. И прекрасно.

Богомолов. Вы шутите?

Букеев. Ты бы, Жан, того… в самом деле…

Ладыгин. Хорошо бы чаю выпить!

Жан. Сейчас распоряжусь…

Богомолов (смеясь – Букееву). Если смотреть со стороны, так вся эта затея – чужое дело для вас…

Букеев. Н-да… Чужое дело? Вот вы, батенька, обо всём думаете… и говорите… А вот – скажите мне: что значит – моя жизнь? То есть не моя, Букеева, жизнь, а вообще когда человек, – вы, например, – говорите: моя жизнь!

Богомолов. Позвольте – не понимаю.

Букеев (слегка раздражаясь). Ну – как не понять? Я говорю: моя жизнь, а – что в ней моё? Вот у меня имущество, о нём заботиться надо, а мне – лень. Или – племянница – о ней тоже надо заботиться, а я не умею… (Раздр[ажённо].) Вообще – что в моей жизни – моё? Ничего нет, кроме забот!

Ладыгин (смеётся). Курьёз! Да вы раздайте имение нищим…

Букеев. Я говорю серьёзно!

Ладыгин. И я тоже.

Букеев (Богомолову). Ну-с? Как же?

Богомолов. Вы сегодня дурно настроены. А вот когда эта огромная ваша земля будет орошена, когда везде вокруг насадят сады, парки, возникнет образцовый курорт, первый в России, и когда весной всё зацветёт, заиграет на солнце, появятся в аллеях и около куртин цветов женщины, дети, – тогда вы скажете: это мною сделано…

Букеев. И – только? Ну-у… Это будет через двадцать пять лет. А я хочу сейчас чего-нибудь… для себя, для одного себя, вот этого, такого вот.

Ладыгин. Очень верно! Что вы скажете, философ?

Богомолов. Ничего не скажу. Но – если вы серьёзно говорите, – это несчастие.

Букеев. То-то вот и есть, что серьёзно.

Богомолов (убежд[ённо]). Тогда – вы несчастный человек. Для счастия необходимо чувствовать радость труда, творчества…

Букеев. Мужик трудится всю жизнь, а радости – не видать в нём.

Богомолов. Потому что его труд изнурителен, подневолен и ничтожен по результатам. Он съедает всю свою работу, и это не даёт ему возможности чувствовать себя исторической личностью, человеком, украшающим землю для радостей будущего.

Букеев. Радости будущего! Какое мне дело до них?

Ладыгин. Совершенно верно! Мы люди сегодняшнего дня, и – только!

Букеев (упрямо встр[яхивает] головой). Нет, батенька, ваша философия – не для всех. Вот бог – для всех. Но в бога мы не верим… то есть не то что не верим, а забываем о нём. И получается у нас не жизнь, а так себе что-то… И лучше не философствовать…

Ладыгин. Да. Это никого не приводит к добру. У меня был роман с курсисткой, она тоже занималась спортом, но – такая странная! – ужасно любила рассуждать.

Богомолов (смеясь). Как вы рассказываете!

Ладыгин. Это – правда, уверяю вас! Бывало, в самые неподходящие моменты она вдруг спрашивает: «А почему ты меня любишь?» Я говорю ей: «Потому что ты женщина…»

Букеев. Да. Конечно. (Усмех[ается].)

Ладыгин. Но ей этого мало: «Есть, говорит, много женщин и мужчин, но почему ты любишь меня, а я – тебя?» и так далее! Ужас! Я потерпел эту философию месяца три и написал ей: «Прощай, Ирочка! В любви не философствуют, а кто занимается этим, тот – глуп!» Страшно обиделась!

Богомолов (хохочет]). Да – неужели?

Ладыгин. Уверяю вас! Книжки ужасно портят их…

Букеев (усмех[аясь]). Простой ты человек, Борис, очень я люблю тебя за это. В Харькове был жеребец – Гамилькар, кажется, – двести тысяч за него заплатили. Издох. Он, я думаю, был похож на тебя…

Ладыгин. Ну, брат, – сравнил!

(Богомолов смеётся.)

Ладыгин (вдруг). Я считаю ваш смех неуместным.

Богомолов. Почему же?

Ладыгин. Так. Мне он не нравится.

Богомолов. Очень жаль, но иначе смеяться я не могу.

Ладыгин. Я прошу вас не смеяться.

Богомолов. Никогда?

Ладыгин. Прошу…

Букеев. Полно, Борис! Ты с ума сошёл…

Ладыгин. Нет, позволь…

Ольга (являясь в двери комнаты). Что за крик?

Букеев. Спорят.

Ольга. Яков! Ты споришь?

Богомолов. Нет.

Ольга (Букееву). Вы?

Букеев. Вот он…

Ольга. С кем же?

Богомолов. Сам с собой, очевидно.

Ольга. Не понимаю.

Ладыгин. Видите ли, я…

Ольга. Да?

Ладыгин. Я не допускаю, когда надо мной издеваются. (Вст[аёт], ух[одит].)

Ольга (нахм[урилась], удив[лённо]). Что такое?

Богомолов. Никон Васильевич сравнил его с жеребцом.

Букеев. Ну… не стоит говорить об этом. Я его сейчас успокою… Чудак тоже… [(Уходит.)]

Ольга. Что было здесь?

Богомолов. Да – ничего! Я говорю: Букеев уподобил его жеребцу, это было так неожиданно, я засмеялся, а он рассердился на меня и заговорил со мной эдаким, знаешь, дуэльным тоном…

Ольга (под[авляя] тревогу). И – только?

Богомолов. И только!

Ольга. Он такой спокойный.

Богомолов. Как бык.

Ольга (после паузы). Яков, мне нужно поговорить с тобой сегодня.

Богомолов. Чудесно. Поговорим.

Ольга (глад[ит] его волосы). Ты свободен вечером?

Богомолов. Да я весь день свободен. Здесь не работают. Вообще, здесь… странно! Я думаю, и ты тоже чувствуешь это. Тебе неудобно здесь?

Ольга. Нет, ничего. Хотя… я, может быть, уеду…

Богомолов. Что стесняет тебя, скажи?

Ольга. А как ты думаешь?

Богомолов. Букеев?

Ольга. Почему?

Богомолов. Он смотрит на тебя, как жаждущий на источник свежей воды… Какой неуклюжий человек, какой ненужный. Богат, богатство – сила, а в его руках оно – ничто! Ничего не делает, ничего не любит. И даже, кажется, себя не умеет любить.

Дуняша [(входит)]. Пожалуйте к чаю…

Ольга. Мне не хочется идти туда…

Богомолов. Попроси, чтобы тебе принесли.

Ольга. А ты идёшь?

Богомолов. Хочешь – останусь с тобой…

Ольга. Дуняша, – принесите нам сюда.

Дуняша. Слушаю…

Богомолов. Вот и поговорим, – да? Давно я не беседовал с тобой…

Ольга. Да. Ты не очень ищешь этого.

Богомолов. Здесь не хочется серьёзно говорить, – честное слово. Это – шуточная жизнь, её делает дядя Жан, шутник. (Остановился.) Знаешь, что нужно, Ольга? Нужно, чтоб люди поняли, как они одиноки во вселенной, – только тогда их воля устремится к познанию друг друга и свяжет их единым чувством близости. Только сознавая трагизм бытия, глубоко чувствуя его тайны, мы все обернёмся друг к другу, ибо тогда нам станет понятно, что для человека нет и не может быть ничего ближе и дороже человека. Человек делает бессмертными мёртвые вещи, может быть, он со временем…

Ольга. Господи! Как ты прав, когда сказал, что здесь, в этом доме, не место серьёзной мысли.

Богомолов. Мы поставлены в мире так оскорбительно, так иронично, что нам надо отвернуться от этой иронии.

Ольга. Кто понимает её?

(Дуняша вносит поднос с чаем.)

Ольга. Люди – неразумны.

Богомолов. О, это неправда!

Ольга. Ты слеп, люди – неразумны.

Богомолов. Это так кажется, потому что разум каждого обращён на самого себя и мелкое, а не – в мир и на великое его…

Ольга. Во мне живёт неразумная сила. Я хочу бунтовать. Мне трудно. Мне всегда чего-то не хватает. Я не могу, не умею жить…

Богомолов. Странно ты говоришь, Ольга, это ново для меня.

Ольга. Разве ты меня знаешь? Ты – тоже непонятен мне. Ты вызываешь у меня желание спорить с тобой, не соглашаться. Я хочу стащить тебя на землю, чтоб ты был ближе ко мне… ах, я не знаю, чего хочу!

Богомолов (смотрит на неё). Может быть, ты…

Ольга. Влюбилась, да? Это ты хотел спросить, да? Нет, я не влюблена, но… слушай, Яков, я изменила тебе.

Богомолов. Нет. Не верю…

Ольга. Да.

Богомолов. Здесь?

Ольга. Это всё равно…

Богомолов. Наверное – не здесь…

Ольга. Почему?

Богомолов. Ну – с кем же здесь? (Ходит, опустя голову.)

Ольга. Что ты молчишь?

(Богомолов взглянул на неё молча.)

Ольга. Говори же…

Богомолов (тихо). Что же я скажу тебе, друг мой, что? Я не знаю, что сказать.

Ольга. Разве тебе не больно?

Богомолов (пож[имая] плеч[ами]). Ты хочешь, чтоб я кричал? (Трёт лоб.) Как, должно быть, это неудобно и противно – отдаваться двоим… наверное, один из них возбуждает брезгливость…

Ольга (почти кричит). Что ты говоришь?

Богомолов. Тебе неприятно? Извини… с тобой я привык говорить обо всём, что думаю. И вот, неожиданно, я вспомнил жалобы проституток.

Ольга (вскочив). Противный головастик, у тебя нет души, у тебя только мозг, бессердечное насекомое…

Богомолов. Что ты? Друг мой, – что ты…

Ольга. Уйди прочь!

Богомолов. Неужели ты думаешь, что я хотел оскорбить тебя? Пойми, что это невозможно. Я столько пережил с тобой хорошего, я так благодарен тебе за это, и – ведь я тебя люблю! За что ты сердишься? (С улыбкой.) Это я должен сердиться, – ведь ты изменила мне, если это не выдумка!

Ольга. Нет! Это правда! (В отчаянии.) Боже мой, я ничего не понимаю!

Богомолов. Ну, хорошо, это правда, ты изменила мне, коварная женщина.

Ольга. Как ты можешь шутить, как ты смеешь?

Богомолов. Успокойся, Ольга, не кричи… В чём дело?

Ольга. Но – разве это не оскорбляет тебя?

Богомолов. Не будем говорить обо мне… (Под[ошёл], положил руку на плечо ей.) Ольга, – ведь это не серьёзно, да? Ведь если бы ты полюбила кого-то… ты вела бы себя иначе? не так ли? Забудем же об этом, Ольга, если это ошибка…

Ольга. А если это моя месть тебе?

Богомолов. За что?

Ольга. За то, что ты далеко от меня…

Богомолов. И ты решила уйти ещё дальше? Нет, – я думаю – это не так. Я ведь знаю – ты меня любишь, я это чувствую.

Ольга. Как трудно с тобой! Ты точно издеваешься.

Богомолов. Ольга, я понимаю, что быть красивой женщиной – это иногда большое несчастие. Она – сокровище, отовсюду к ней тянутся завистливые, жадные и часто грязные руки, все хотят обладать ею… я понимаю, как легко потерять себя в этой ядовитой атмосфере вожделений.

Ольга (в тоске). Кто говорит со мной? Человек, имеющий право любить меня, умная книга или какая-то непонятная мне идея? Я с ума сойду!

Богомолов. Послушай же, дитя моё! Ведь я не виню тебя ни в чём…

Ольга. Обвини! Оскорби!

Богомолов. Не будем говорить глупостей… Ты ошибаешься, думая, что я не страдаю. Нет, по-своему – я оскорблён, – не тобой, а – пошлостью события, прости меня – случилось пошлое. Это не страшно, но мучительно, именно потому, что пошло…

Ольга. О, боже мой…

Богомолов. Ты знаешь – я люблю любить, люблю самое чувство любви и умею любоваться им, – ты это знаешь. Помнишь?

Ольга. Да. Это было…

Богомолов. Это всегда со мной. На всю жизнь женщина – ты – останешься для меня владычицей мира, существом, от которого все племена и народы, силой, побеждающей смерть и уничтожение. Тебя ради возникло на земле всё прекрасное, от тебя вся поэзия жизни, всё для тебя – преступления и подвиги, – всё! Любовью к тебе насыщена жизнь, и пусть теперь формы любви несовершенны, грубы, но – настанет время, когда это лучшее чувство наше насытится религиозным сознанием и мы будем любить, обожая друг друга…