Исторические очерки России

Но Кавказ населен не одними горцами, и отношения к России трех больших народностей Закавказья, грузин, армян и татар, имеют также немалую важность для определения степени приращения этой страны к русскому государству. Здесь можно сказать, что все три названные народности пользуются значительным преимуществом перед населением собственной России, не неся военной службы и, след., беспрепятственно размножаясь, в то время как русский народ несет в течение каждой четверти века потерю в 500–600 тысяч взрослых людей от войн и болезней солдат. Этою странною привилегиею с особым искусством пользуются армяне, которые мало-помалу в течение последнего полувека сделались в Закавказье из народности презираемой – господствующею если не по числу, то по богатству и нравственному влиянию, так что в Тифлисе они теперь гораздо больше значут, чем местные грузины и даже, пожалуй, сами русские. Распространяться об этом последнем предмете было бы неудобно, по обширности его; но вот некоторые факты, доказывающие наше положение. В последнюю турецкую войну наиболее видные места начальников русских войск были предоставлены генералам из армян: Лорис-Меликову, Тергукасову, Лазареву, Алхазову, Шелковникову, а князь Меликов продолжал начальством в Дагестане, где он, в течение шестнадцати лет, успел предоставить множество выгодных мест своим соплеменникам. Пресловутый кавказский коммерсант Мирзоев, эта акула на суше и на водах, не был, конечно, забыт при военных подрядах, и хотя оказался, как всегда, грабителем казны и народа, но продолжает и доныне пользоваться сильным влиянием на высших властей в Тифлисе. Армянский орган в этом последнем городе, «Тифлисский вестник», один имеет известную долю самостоятельности, тогда как русская печать представляет явление жалкое. В обществе армяне также берут верх и становят законы, так что, напр., в 1877 году русский генерал Полибин был исключен из местного клуба за то, что позволил себе небрежно отнестись об торговой честности армян, притом в разговоре не публичном, а частном, и не с армянами, которые только подслушали беседу. Кончится ли когда-нибудь это армянское господство в Закавказе, трудно сказать; но очевидно, что само правительство начинает понимать опасность от усиления армянского элемента, потому что при заключении Сен-Стефанского мира вовсе не заботилось вывести всех армян из-под турецкого ига, как бы им того хотелось, а в Берлине даже отказалось от части армянских земель, уступленных Турциею в Сен-Стефано. Приращение к России земель и населений грузинских значительно сильнее, чем армянских, но оно держится, главным образом, на связях местного дворянства с русским офицерством и чиновничеством, народные же массы остаются равнодушными к России иди даже недружелюбными, как доказали волнения 1878 г. в Кахетии, вызванные попыткою правительства привлечь грузин к более правильному, чем прежде, отбыванию воинской повинности. Всячески, грузины, как народ единоверный с русскими и многим обязанный России, надежнее прочих закавказских племен^[15]. Что же касается до татар, то симпатии их далеко не на стороне России. В одну из поездок великого князя наместника по краю часть их даже подавала просьбу о позволении выселиться в Персию, мотивируя свое желание тем, что местные русские власти притесняют народ, накладывают на него произвольные поборы и пр. О кочевых или, точнее, степных татарах долины Куры нечего и говорить: они открыто занимаются грабежами чуть не под самым Тифлисом, и один из них, генерал русской службы, Едигаров, составил себе громкую известность в этом смысле разбойничьими подвигами его сыновей. Татары, как мусульмане, не сближаются с русскими и другими христианскими обитателями Закавказья и в отношении умственном, оставаясь верными последователями учений Корана, тогда как грузины и армяне охотно отдают своих детей в русские учебные заведения, где они находятся среди русской молодежи и скоро выучиваются по-русски. Мусульманский фанатизм закавказских татар и персиян так велик, что где-нибудь в Шуше доселе праздник Гуссейна и Гассана справляется кровавым образом, т. е. при содействии кинжалов, которыми изуверы наносят раны самим себе. Отсюда до принятия ими европейско-русских обычаев, очевидно, очень далеко, и, конечно, стоит Персии улучшить быт своих подданных в соседнем Абзербейджане, чтобы возбудить в закавказских татарах стремление к переходу на правый берег Аракса или даже к восстановлению персидской власти в Карабахе, Талыше и пр. Заметим, что нерасположение к России закавказских мусульман особенно поддерживается эксплуатациею армян, которые умеют всегда находить покровительство в русских властях: факт, на который обратил внимание еще в начале нашего века известный Шопен, и который не устранен до настоящего времени.

Вот главнейшие из замечаний, которые можно сделать по вопросу о политическом слиянии Кавказа с Россиею; но мы упустили бы очень важное обстоятельство, если бы не упомянули о трех правительственных мерах, направленных к той же общей цели и принесших существенную пользу. Разумеем проведение Ростовско-Владикавказской железной дороги, введение на Кавказе новых судебных учреждений и устройство русских училищ в некоторых городах страны, где туземная молодежь знакомится с русским языком и получает на нем некоторое образование. Ростовско-Владикавказская дорога привязала Кавказ к России в экономическом и стратегическом смысле надежнее, чем могло бы даже это сделать водворение ста тысяч новых колонистов в тех местностях, через которые она проходит. Вместе с развитием черноморского и каспийского пароходства она открыла возможность снабжать Закавказье русскими произведениями, не опасаясь особенно конкуренции западноевропейских мануфактур, для которых устройство Поти-Тифлисской дороги открыло доступ не только в Тифлис, но и на берега Каспийского моря. Новые суды, далеко более совершенные, чем азиатские судилища времен турецко-персидских и даже русских первой половины нашего века, настолько показали превосходство русского господства над всяким другим, что теперь стоит, напр., армянину побывать в Эрзеруме или Таврисе, чтобы не желать выхода из русского подданства. О полезном влиянии русских училищ нечего и говорить; можно только пожалеть, что эти училища недовольно многочисленны.

Переходя теперь от Кавказа к Туркестану, заметим прежде всего, что на этой далекой окраине всякие объединительные меры очень трудны сами по себе, потому что страна по большей части непроизводительна и населена народами не только чуждыми европейской цивилизации, но часто и прямо враждебными ей. Ничего почти общего нет между природою и населением Арало-Каспийского водоема и землями собственно русскими; стало быть, нет прочной точки опоры для начала приращения Турана к России. Притом значительная часть туранской окраины покорена оружием едва лишь несколько лет назад. Но как ни сильны эти «облегчительные» причины, перед лицом истории тяжелый упрек ложится на русское правительство нашего времени за те меры, которыми оно ознаменовало свою деятельность в Туркестане и которые способны привести скорее к отпадению этой окраины, чем к объединению ее с Россиею. Величайшею ошибкою было, конечно, то, что военная власть в крае не отделена от гражданской и что все управление вверено военным начальникам, не знающим и не исполняющим не только мусульманских, но и русских законов и привыкшим, в силу военной дисциплины, предписания ближайших властей ставить выше статей кодекса, утвержденного властью верховною. Следствием этого ложного шага было повторение тех же явлений, что на Кавказе, то есть страшно произвольных действий начальств и соответственных тому восстаний народа и развития в нем неприязни к русским, несмотря на то, что сначала туземное население встречало последних как избавителей от ига ханов и беков. Слово «ташкенец», т. е. член туркестанской администрации, стало техническим для обозначения чиновника-самодура и хищника, и существование целого поколения этих людей продолжается вот уже одиннадцать лет, т. е. с самого начала управления генерала Кауфмана. В русской литературе образовался целый отдел известий о позорных ташкентских «порядках»; но правительство оставалось глухим к этим заявлениям общественного мнения, а лица, «выносившие сор из избы», подвергались даже гонениям, в Туркестане самого генерала Кауфмана, а в Петербурге его покровителя, военного министра Милютина. Единственною правительственною мерою если не для искоренения, то хоть для дознания зла была посылка в 1876 году в Туркестан полковника кн. Долгорукого; но и она осталась бесплодною. Поэтому на истории лежит обязанность занести на свои страницы то, к чему намеренно глухи современники и что отзовется тяжело на потомках. Мы укажем только на такие факты, которые были приведены в печати или извлечены из официальных источников, так как и их достаточно, чтобы верно оценить характер ташкентского управления, призванного, разумеется, объединить Туркестан с Россиею, но на самом деле работающего в направлении прямо противоположном.

Вот, во-первых, что мы находим в донесении американскому правительству его агента в России, Скайлера, которому принадлежит лучшее и пользующееся европейскою известностью сочинение о Туркестане:

Уездное начальство, т. е. то, которое стоит ближе всего к народу, так сказать, удалено от глаз и контроля администрации центральной. По назначении на должность, офицеры вступают на путь азиатских порядков и злоупотребляют своею властью, считая себя почти вне всякой ответственности. Поразительный тому пример мы видим в деле управления Кураминским уездом, который прилегает к Ташкенту. Начальник его, полковник Колзаков, собрал в один год 90 000 рублей разными незаконными налогами и все их прожил, кроме других еще, казенных денег. Он был, однако же, в восьми верстах от дома генерал-губернатора, и всем было известно, что он живет открыто, дает обеды и ужины, играет в карты, одним словом, живет так, как было бы невозможно жить на одно жалованье в 2400 рублей. В числе прочих нововведений, в видах благосостояния края, открыты были сберегательные кассы; но последовавшим распоряжением генерал-губернатора деньги эти разрешено обратить на административные нужды уезда. Фонд, состоявший приблизительно из 22 000 рублей, исчез совершенно, и неизвестно куда; в отчете об этой сумме упоминается лишь отделка дома местного уездного начальника. Деньги выжимаются у туземцев во всякое время и под всякими предлогами; так, напр., вполне нелегальным образом запрещено кому бы ни было переезжать через Сырдарью в каком бы ни было месте, кроме указанных, под угрозою ссылки в Сибирь. А указанные переправы находились на откупу у приятелей уездного начальника. Когда же наконец дело это слишком огласилось, губернатор вынужден был обратить на него внимание и удалил начальника из уезда; но вместо всякого взыскания он перевел его в другую местность, на том основании, что считает его за весьма полезного офицера. Начальник Перовского уезда (Соболев?) был смещен за взятки и разного рода вымогательства, но переведен оттуда в Аулье-Ата, а отсюда опять удален за нелегальное требование от туземцев денег, будто бы на заготовку верблюдов для хивинской экспедиции. Таким образом многие были удаляемы с постов за нечестные действия по службе; но их немедленно назначали на другие должности. С другой стороны, если кто-либо пытался известить публику о настоящем положении дел, того постигала неминуемая кара. Так, начальник Уратюбинского уезда был сменен и выслан из округа за отправку в Петербург письма с заявлением о том, что нерасположение к русским и беспорядки в Ходженте возникли вследствие чрезмерного повышения налогов сравнительно с тем, что было обещано русскими вначале, а не вследствие предписания прививать туземцам оспу, как уверяли.

Подобных примеров множество. Когда генерал-губернатору представляют письменные доказательства виновности одного из служащих лиц, он обыкновенно рвет бумагу, не прочитав ее. «Я коротко знаю этого человека, – говорит он, – и так убежден в его честности, что не считаю таких вещей возможными». Бывают случаи не только противозаконные сами по себе, но и влекущие за собою чрезвычайно важные последствия; совершаются они не столько из желания личной наживы, как ради цели выказать усердие по службе или в видах интриги. Замечателен случай, бывший в прошлом (1873) году. Офицер, по имени Эмманс, имевший в руках значительные казенные деньги, донес о похищении у него этой суммы киргизами. Ближайшие к месту происшествия киргизы были, вследствие этого, арестованы, и после долгого допроса некоторые из них сознались в преступлении, хотя деньги у них и не были найдены. Пока продолжался допрос их, Эмманс застрелился, оставив письмо, которым заявил, что он не тот честный человек, каким его считали, что он сам прокутил казенные деньги и сослался на киргизов лишь для того, чтобы выгородить себя. Киргизам, естественно, возвращена была свобода; но при этом возник вопрос: почему же они в таком случае сознались? По исследовании оказалось, что офицер, производивший допросы в Верном, барон Гревениц, вынуждал у них сознание пыткой, что идет совершенно вразрез с основами русского законодательства и действует разрушительным образом на влияние русского элемента среди киргизов. Неподалеку от этой местности, именно в Капале, был еще такой случай: местный уездный начальник, справедливо ненавидимый туземцами за все его вымогательства, однажды найден избитым, израненным и ограбленным. До шестидесяти киргизов обвинялись в этом преступлении, и во главе их султан Тезек, имеющий чин майора, аристократ и личность вполне уважаемая киргизскими старейшинами. Главною противу него уликою служил факт, что некоторые из вещей, украденных у уездного начальника, найдены в его кибитке. Расследование продолжалось, и наконец один из казаков сознался, что подбросил эти вещи в юрту Тезека по приказанию самого следователя. Это было сделано, как говорят, потому, что следователь желал угодить одному высокопоставленному сановнику^[16], обвинив в краже и попытке к бунту Тезека. В бумагах следственной комиссии найдено письмо от уездного начальника к следователю с указанием средств, как найти улику. По многим причинам оказалось невозможным довести следствие до конца, и судья был переведен на такое же место в Ходжент… Такие проделки, естественно, внушают туземцам сильное недовольство русскими судами. Еще случай неудовлетворительного вмешательства властей, не обращающих никакого внимания на действие, производимое их поступками на туземцев, был нынешним (1873 г.) летом. При открытии хивинского похода понадобилось 14 000 верблюдов, и было условлено, что за каждого павшего верблюда правительство заплатит по 50 рублей. Каждый уезд обязался выставить соответствующее количество верблюдов. Трудности похода были так велики, что все почти верблюды пали в пути, и приходилось, следовательно, выплатить туземцам до 700 000 рублей. Один из уездных начальников, полагая, что представился как раз подходящий случай доказать свое административное усердие, а также и преданность всего уезда, заявил подвластному населению, что правительство никогда ему не заплатит за верблюдов и что гораздо было бы лучше «пожертвовать» их. Он столько потратил при этом красноречия, что туземцы согласились. Примеру этого начальника последовали другие, в большей части уездов; а в результате оказалось в туземцах убеждение, что правительство просто украло у них верблюдов, и если бы со временем потребовались еще верблюды, на другую экспедицию, то можно ожидать весьма сильного выражения неудовольствия^[17].